— А у тебя был такой человек, чтоб все ясно как божий день? — спрашивает Саана и хитро подмигивает тете.

Взгляд Инкери бесцельно блуждает по двору, пока она не переводит его обратно на бокал. Спустя мгновение, неожиданно для Сааны, тетя отвечает:

— Была парочка таких, но ничего толкового в итоге не вышло.



Под вечер Саана и тетя, окутанные легким хмельком, решили прокатиться на велосипедах по песчаным дорожкам Хартолы. Саана едет на стареньком тетином привете из девяностых, а Инкери — на новом «Кресценте». В детстве Саана приезжала в Хартолу на летних каникулах, но тетя считает, что именно сейчас настало время познакомиться с этим местом по-человечески. Посмотреть на все глазами взрослого, погрузившись в пейзажи прошлого.

— В детстве ты часами на нее глазела, не оторвать было, — тетя делает глоток, указывая на краснеющую вдалеке ветряную мельницу. — А вон салон Майлы Талвио[10] — самая настоящая достопримечательность Хартолы, — улыбается тетя.

Саана едва успевает смотреть по сторонам. Взрослой она тоже тут бывала, но проездом, вечно спешила, — ничего не замечала. В тетиной гостевой комнатке на верхнем этаже она залечивала сном то стресс, то накатившую печаль. Думала, что в Хартоле и глянуть-то не на что. Наверное, тогда она была по-своему права.

— Оттуда поедем вниз. Посмотрим, получится ли вырулить на приусадебный дворик, — там все равно в такое время никого нет, — с блеском в глазах выкрикивает тетя и ускоряется. Саана смеется ее авантюрному настрою и тоже налегает на педали. Как же хорошо просто ехать на велике по хартольским проселочным дорожкам! Ветхая ветряная мельница, живописные окрестности усадьбы и благоухание свежескошенной травы.

Они въезжают на внутренний приусадебный двор. Там растут шикарные исполинские сосны. Саана никогда таких не видела. Газон пострижен, и вообще заметно, что за участком ухаживают.

— Усадьба Коскипяя. Думаю, уж ее-то ты помнишь с детства, — говорит тетя, а Саана с любопытством оглядывает окрестности. Даже воздух кажется здесь каким-то знакомым, но в то же время пейзажи глядят на нее настороженно, будто чужаками. Наверное, бывала тут с мамой. — Главный дом, тот зеленый, построен в 1820-х годах, когда это были владения рода Тандефельтов. В 1850-х усадьба перешла к роду фон Гердтен, — рассказывает тетя.

Саана любуется зеленой усадьбой, ее крыльцом с массивными колоннами, красными дворовыми постройками. Ее приводят в восторг и пушистые папоротники, и яблони, и домик заведующего музеем. Даже выцветшая и потрескавшаяся зеленая краска на двери. Ей всегда нравились обветшалые двери.

— В семидесятых в дом Ванха-Коскипяя переехал мужчина, его называли Бароном, — сообщает тетя, указывая на желтый дом, что поближе к речке. — Последний из рода фон Райхманнов. «Интерьер главного здания усадьбы наглядно демонстрирует быт восточно-хяменских аристократов XIX века», — тетю не остановить. — Так написано на странице Музея Восточного Хяме. Во мне умирает отличный экскурсовод, скажи? — хихикает тетя, и Саана энергично кивает. Тетя — лучшая.

— На самом деле здесь отличный гид, — с жаром уверяет тетя. — Обязательно сходи на экскурсию, потом еще спасибо скажешь.

Саана жадно оглядывается по сторонам. Старинные усадьбы и дворики рождают в ней необъяснимую тягу к свободе. Как было бы здорово провести беззаботное лето в поместье, целыми днями дефилируя по участку в широкополой шляпе… А что, если эта деревушка снова оживет для Сааны, засияет, как в детстве?

Они оставляют велосипеды на внутреннем дворе усадьбы Коскипяя и отправляются вниз по склону к лениво перекатывающемуся речному порогу. Поток поглаживают серебристые ивы, на берегу мирно пасутся домики и парочка пирсов. Чуть поодаль Саана замечает подвесной мост. Неужели она когда-то перебегала по нему на другую сторону? Из-за водорослей и водяных линий к берегу не подступиться. Ну, по мосту так по мосту. Пройдя между двух каменных столбов-ворот, Саана ступает на жалобно поскрипывающие подвесные дощечки.

— Прислушайся, — шепотом просит тетя, и они на минутку замирают на середине моста. Стоят, не шелохнувшись. Повсюду тишина. Постепенно проступают едва различимые отзвуки. Кукушка кукует где-то вдалеке. Нежно журчит поток. Воркуют дрозды. Мошка попискивает у самого уха. Дорожное эхо, рваный ритм проезжающих мимо машин. Саана опирается на веревочку и пытается разглядеть усадьбу за деревьями. Уже начинают опускаться сумерки, но пока неспешно, словно робея. Прохладная дымка стелется по воде, и в воздухе разливаются влажные ароматы трав и древесины. Восхитительно. Они молчат. Распустившиеся водяные лилии празднично украшают берег. Чуть ниже по реке у самой воды поблескивает одинокий белый цветок.

— Видишь его? — спрашивает Саана, указывая на цветок. Он прямо сияет на темном фоне. — Это такая лилия?

— Это калла, — тихо отвечает тетя. — Они тут не растут.

В глазах Сааны застывает вопрос.

— Тогда как она тут оказалась?

— Время от времени появляется рядом с речным порогом.

— Появляется? — спрашивает Саана, рассматривая белый цветок.

— Калла — подарок маленькой заблудшей душе, — продолжает тетя.

Теперь и Саане хорошо видно, что цветок ниоткуда не растет: кто-то аккуратно приставил его к береговому камню.

— Милая Хелена, — задумчиво произносит тетя, глядя на водные завихрения, темные и такие живые.

— Хелена? — Саана вся внимание.

— Да, та, что однажды была найдена мертвой в этих самых водах.



Экскурсию по Хартоле решено было завершить в одном местном заведении, хотя это был четверг накануне Юханнуса.

— Ну и дыра, — невольно вырывается у Сааны, когда они заходят внутрь.

— Ну, спасибо на добром слове, — вырастает из ниоткуда бармен, и Саане хочется сквозь землю провалиться. Ее слова предназначались для тетиных ушей, и ничьих иных.

Они берут себе напитки со льдом и пропихиваются к старенькому кожаному дивану в самом конце бара.

— Что может быть лучше освежающего летнего коктейля? — говорит Саана, и две кружки победно поднимаются в воздух.

— Точно, — смеется тетя и немного отхлебывает.

Льдинки позвякивают друг о друга в своей стеклянной тюрьме. Саана разрисовывает пальцем запотевшие бока кружки. Вечером они с тетей то и дело обсуждали рабочие авралы, увольнение и зародившуюся от всего этого хандру. Говорили о том, как работа в СМИ подчинила себе мысли Сааны и ее силы, задавила ее творческое начало.

— Иной раз я в ужасе от того, что понятия не имею, чем занималась бы. Жизнь будто обходит меня стороной: люди учатся, встречаются с кем-то, женятся, нянчат детей, ходят на любимую работу, копят какие-то баллы, берут кредиты, оформляют страховки, — в ужасе перечисляет Саана.

— Понятно, ну а ты?


— А у меня по жизни ни то ни се. На уме одна работа, где сплошной стресс — и было бы от чего! Фигня же всякая, по сути. Еще я ем пиццу — или мечтаю о ней, — невесело смеется Саана.

— Тебя послушать, так все просто обязаны проживать похожие друг на друга, усредненные жизни. Вот я, например, живу в свое удовольствие. Важно ощущать контроль. Ты контролируешь свою жизнь? — спрашивает тетя, вертя в руках кружку с коктейлем.

— Ну… — задумывается Саана и впадает в какое-то интеллектуальное оцепенение. Как безвольная амеба.

— Будешь бегать от ответственности, начнешь плыть по течению — тут же превратишься в пассивного наблюдателя, ротозея какого-то, — говорит тетя, глядя прямо перед собой. — Никогда не пускай все на самотек.

Огромное спасибо, дорогая Инкери. Мой список поводов для самоедства был бы неполон без строки «безответственность», думает Саана.

— И что, ты счастлива? — спрашивает она тетю. Саана то и дело возвращалась мыслями к жизни, которую тетя выбрала добровольно: ни детей, ни мужа — только творчество, садоводство, книги и путешествия.

— Само собой, — тетя не сомневается. — Моя жизнь — осознанный выбор. Я благодарна за каждый ее день, — уверенно подытоживает тетя, вызывая недоверчивый взгляд Сааны. Вот так просто? Взять и сказать кому-то, что ты счастлива?

— Наверное, мне сложно понять, к чему стоит стремиться. Сейчас слишком много возможностей, они парализуют меня, как буриданова осла, понимаешь? — объясняет Саана, краем глаза наблюдая за двумя местными старушенциями, буквально источающими флюиды любопытства.

— Какие твои годы, — задорно восклицает тетя, поднимая кружку. — Поприветствуем это лето! Оно прекрасно уже потому, что здесь моя любимая племянница.

Саана согласно кивает и проникается к тете еще большей теплотой. Уж если и есть за что благодарить жизнь, то однозначно за Инкери.

— А что насчет той девушки, что умерла в реке? — спрашивает Саана после короткого молчания: обе на минутку задумались.

— Вот уж действительно печальная история, — отвечает тетя. — Ты тогда совсем кроха была, так что дело давнее.

— Что случилось?

— Подожди-ка, схожу сначала за добавкой, — говорит тетя и удаляется к барной стойке.

— Тридцать лет уже прошло. Тело Хелены выловили из Тайнионвирты, неподалеку от подвесного моста, — рассказывает тетя по возвращении с двумя полными кружками.

— Что именно тогда произошло? — продолжает расспрашивать Саана, но тетя лишь пожимает плечами и отпивает немного коктейля. — И калла. Кто-то же регулярно приносит ее к речному порогу, — размышляет Саана. — Красивый жест, — в задумчивости произносит она и делает несколько глотков кряду.

— Этот случай теперь в подкорке у каждого хартольца, — произносит тетя и гневно зыркает на любопытных старушенций, греющих свой наблюдательный пост в углу бара. — Племянница моя, — громко сообщает им тетя, указывая пальцем на Саану. Старушки сразу тушуются, отворачиваются и прикидываются мебелью.

— Внезапную смерть такой девчушки невозможно забыть, — говорит тетя.

— Что тогда случилось-то? — в который раз интересуется Саана. Напиток уже не кажется таким вкусным: внимание поглощено историей.

— Не знаю, полиция так ничего и не нашла. Дескать, улик недостаточно. Оно и понятно: Хелену нашли в речном пороге — ясное дело, тут либо несчастный случай, либо самоубийство. Вот как рассуждала полиция. Хотя по деревне всякие слухи ходили.

— Какие слухи? — Саана ловит себя на том, что губами проговаривает каждое тетино предложение.

— Ну а какие тут могут быть. Мол, не могла Хелена себя убить, не такая была и несчастной не выглядела. Хелена, наоборот, по жизни всех заражала радостью. И вдруг — такое. Что-то во всем этом было нечисто.

Глаза Сааны постепенно округляются.

— Но нельзя забывать, что деревушки типа нашей всегда полны пересудов, — шепчет тетя, кивая на столик со старушенциями. — Вон те две, например. Одна у них забота — остальным косточки перемывать, будто у самих в жизни ничего не происходит. И, знаешь, их можно понять. Тут ведь тишь да гладь. Той Хартолы-то — деревушка! Хотя нет, подожди, королевская община — руководство решило, что этому месту надобно зваться так, — важно произносит тетя. Саана еще долго обдумывает ее слова.



Следующим утром, в канун Юханнуса, Саана подскакивает ни свет ни заря — впервые за все время в Хартоле. Мысли о мертвой девушке не выходят из головы. Несмотря на короткий и беспокойный сон, Саана бодро шагает на кухню, где обнаруживает тетю, увлеченно читающую газету с чашечкой чая в руке.

— Я тут подумала… а что, если покопаться в этом деле? Заняться смертью девушки, — говорит Саана, поочередно открывая шкафчики в поисках кофе и фильтров.

Тетя отрывает взгляд от газеты и улыбается. Саана вышла наконец из своей спячки — какое облегчение.

— О, ты выписываешь «Хесари»[11]? — удивляется Саана, различая в руках у тети знакомый шрифт.

— Крестьяне должны быть в курсе господских дел, — смеется тетя. — Кофе — вторая дверца справа.

Саана наблюдает за флегматично капающим кофе, облокотившись на кухонный шкафчик. Аромат постепенно пропитывает всю комнату.

— В конце августа как раз тридцать лет будет с того случая, — вдруг произносит тетя и переворачивает страницу.

Саана вздрагивает, будто очнувшись. Ее пронизывает ощущение того, что это — начало чего-то большего. Может ли чья-то смерть подарить Саане новую жизнь?

— Хелену нашли на исходе лета. Помню, что все ягоды с кустов к тому моменту собрала. Тебе было не больше пары годиков.

Саана дожидается последней кофейной капли. С каждой минутой намерение крепнет, наливается силами. Это — отправная точка. То, от чего нужно отталкиваться. Загадочная смерть девушки.





Я