– Отпустите, господин, – поправил Тибриус, ухмыляясь. – Или забыла, как надо обращаться к таким, как мы?

Забыла ли я? Нет, конечно же, нет. Но точно так же понимала, что, как бы я сейчас ни обратилась, все будет неправильным. Все будет только поводом…

– Мне нужно идти, – повторила я громко. Так решительно, как получилось.

– Вот прямо торопишься? – Гад усмехнулся, затем оглянулся на собутыльников, ища поддержки.

И он ее получил. Во всяком случае, никто из них не вмешался и не попытался за меня заступиться. Тибриус за один вечер стал заводилой и предводителем.

– Хорошо, – его голос прозвучал обманчиво мягко, – сейчас обслужишь нас по-быстрому – и иди.

Я моргнула. Происходило нечто запредельное. И никто, ни один из них не сказал и слова поперек. Теперь уже стало по-настоящему страшно. Я изо всех сил дернулась назад, но Тибриус, хоть и был пьян, успел перехватить меня за плечи и притянуть к себе. Пузырек упал, покатился по полу и тут же был кем-то с хрустом раздавлен.

– Нет, пусти! – крикнула я, изо всех сил упираясь в грудь Тибриусу, который веселился от души.

– Ну-ка, дай на тебя посмотреть! – Он заржал. – А руки-то, руки! Друзья, перед нами экземпляр, который всю жизнь провел в свинарнике.

Страх… парализовал, лишая воли. Как бороться? Кого звать? А если… если они в самом деле выполнят то, о чем говорят?

Я зажмурилась, слезы брызнули из глаз.

– Отпусти…те, пожалуйста, отпустите меня, господин!

Я почувствовала, как руки Тибриуса шарят по моему телу, как он притянул меня к себе, словно паук муху. Надо было что-то делать, а я… не знала что. В какой-то миг губы несостоявшегося герцога, отвратительно липкие, пропахшие вином, впились в мои. И тут меня накрыло таким необоримым ужасом, что я… сама не знаю, как это получилось. Резко согнула ногу в колене и ударила. Не знаю, куда именно попала, но, судя по сдавленному шипению Тибриуса, куда надо. Он меня выпустил и стал медленно сгибаться пополам. А я… словно меня кто-то толкал. Я изо всех сил боднула его лбом. Кажется, в переносицу. И, почувствовав себя свободной, рванула прочь.

– Ах ты… – неслось из-за спины. – Держите ее!.. Хватайте!

И я побежала.

Изо всех сил, как только могла, учитывая собственное плачевное состояние. Страх никуда не делся, и чувство было такое, словно я в собственном кошмаре, пытаюсь убегать, а ноги вязнут в липкой патоке, и каждый шаг все тяжелее и тяжелее, а шум погони нарастает… И они так близко, пьяные, хохочущие, и на людей-то мало похожие.

Задыхаясь, я все-таки немного оторвалась, нырнула в темный закуток, пропахший плесенью и мышами, привалилась спиной к холодной стене. Накатывало отчаяние. Прячься не прячься, все равно найдут. Что делать?

Голоса, звуки шагов… совсем близко.

Я облизнула пересохшие губы.

Что делать?

Ноги тряслись и подгибались, убежать не смогу. Перед глазами прыгали серые мошки, я закусила кулак, чтобы мерзавцы не услышали мое хриплое дыхание.

«Мамочка…»

Вжалась в стену, как будто она могла меня спасти. И не сдержала крика, когда поняла, что моя спина куда-то проваливается, вместе с каменной кладкой.

Скрежет старого механизма.

Меня прокрутило вместе со стеной, что-то щелкнуло, заскрипело…

И стихло. Я осталась стоять в совершенной темноте, хватая ртом застоявшийся воздух.





* * *


Несколько мгновений я просто стояла и таращилась в темноту. Вязкий, липкий страх опутал все тело, лишая способности двигаться и соображать. Он и похож был на ту кровавую паутину, стянул путами руки и ноги, казалось, еще чуть-чуть, и я просто упаду и умру. Сердце колотилось где-то у самого горла, было душно и… так темно, до тошноты, когда взгляд ищет хоть крошечный проблеск света – но не находит.

Едва соображая, что делаю, я всем телом надавила на стену, потом развернулась, заколотила в каменную кладку руками. Уж лучше быть изнасилованной, чем замурованной заживо.

– Помоги-и-ите!

Даже кричать громко не получалось, так, жалкое мяуканье. Горло сжалось в спазме.

– Помогите! Кто-нибудь…

На мгновение померещились голоса за стеной, я воспрянула, попыталась толкнуть стену в том месте, где она провернулась… Все бесполезно. Я была совершенно одна в тихой липкой тьме. Сползла по стене вниз, уселась на пол, все еще надеясь… на что? Хотя бы на легкий сквозняк, тогда стало бы ясно, что где-то здесь есть выход… и я бы…

Пульс грохотал в висках. Что делать? Куда идти? Или не идти, оставаться на месте и кричать что есть мочи? Но кто меня будет искать? Может быть, спустя десять лет найдут мой скелет, наряженный в серое платье…

От мыслей о скорой смерти я почему-то начала успокаиваться. Интересно, а что меня ждет там, на другом берегу? Может быть, кто-то из моих предков? Настоящих… Посмотреть на них было бы любопытно. Хотя думать о том, что моя настоящая мать умерла, тоже не хотелось. Пусть прекрасная и несчастная принцесса с золотистыми локонами будет все еще жива и коротает свой век в каком-нибудь богатом замке, вспоминая ребенка, потерянного давным-давно… Я всхлипнула, вытерла слезы. Прислушалась. Нет, ничего не менялось. Ни сквознячка, ни проблеска света. Похоже, я заперта в каменном мешке, откуда действительно нет выхода.


Я все же поднялась на ноги и, не отрывая ладоней от стены, начала боком двигаться вправо. Уж не знаю зачем. Возможно, потому, что просто сидеть и ждать смерти было невыносимо. Или потому, что хотелось понять, насколько велика камера, куда меня угораздило провалиться.

Шаг. Второй. Под пальцами все тот же холодный и гладкий камень. Третий шаг. Четвертый. Маленькие шажки вдоль стены… Пальцы наткнулись на препятствие, похожее на короткую металлическую палку, торчащую из камня. Сердце замерло на миг, потом пустилось в пляс. Не знаю, как догадалась, – но пошевелила эту палку, и она поддалась, с громким щелчком опустилась вниз.

Снова в толще стен что-то заскрежетало, заскрипело. Если это древний механизм, удивительно, как он работает до сих пор. Я вертела головой, пытаясь найти перемены. Кажется, что-то медленно проворачивалось высоко надо мной, что-то большое, громоздкое. Меня потом прошибло. А вдруг это какой-нибудь механический пресс, один из тех, какими давят масло, а здесь он исключительно для того, чтобы давить таких вот, как я?

Но нет. Наверху продолжало скрежетать, а потом…

Я увидела свет. Тот самый свет заката, который видела и в лекарской. Свет как будто опускался сверху, постепенно выхватывая из темноты мрачные серые стены, давая возможность осмотреться…

Я охнула и облизнула пересохшие губы.

А закатное зарево, пойманное где-то вверху хитрой системой зеркал, уже заполонило комнату – явно жилую, – и я озиралась по сторонам, не понимая, почему и для кого ее спрятали в толще каменных стен.

Конечно, здесь все заросло пылью и лохмотьями паутины, но когда-то это была богато убранная комната. Не спальня, скорее кабинет. В центре стоял массивный стол, уставленный склянками, бутылками, какими-то коробками – прямо как в лекарской. А дальше, у стен, стеллажи с книгами, я никогда не видела столько книг разом. И еще кое-что интересное: высокая подставка, на которой покоился деревянный сундучок.

Я вдохнула поглубже, пытаясь успокоиться.

Все это, конечно, хорошо: раз раньше здесь жили, то сюда можно войти и выйти. Значит, я не умру от голода и жажды.

Зеркала вверху давали пока что достаточно света, но нужно поторопиться, чтобы найти выход до того, как наступит ночь.

Я отлепилась от стены, шагнула ближе к столу, еще раз осмотрелась и вздохнула с облегчением: из стены напротив торчал еще один рычаг, и рядом с ним камни были выложены таким образом, что обрисовывали дверной проем. Наверное, выход?

Заторопившись, я бросилась к нему, но все-таки не удержалась и остановилась рядом с сундучком. Не то чтобы я большая любительница рыться в чужих вещах, но почему-то сундучок так и манил – искусной резьбой, завитки которой угадывались под слоем пыли, округлыми боками… А если там деньги? Я закусила губу. Нет, ничего брать не буду. Не нужно мне чужое богатство, тем более из такого странного места. Но заглянуть все же хотелось, очень. И я аккуратно подняла крышку, сундучок оказался не заперт.

В багряном свете заката я увидела небольшой, с ладонь, эмалевый портрет девушки в бронзовой рамке тонкой работы, с завитками и цветочками. У нее были роскошные пепельно-русые волосы, заплетенные в косы и красиво уложенные на голове наподобие короны. Личико – прекрасное и правильное, почти как у дорогой фарфоровой куколки. И серые большие глаза в темных ресницах.

Я моргнула. Возникло нехорошее чувство, что эта нежная куколка внимательно смотрит на меня с портрета. Слишком внимательно для нарисованной особы. По позвоночнику потянуло неприятным холодком, я быстро обернулась, чувствуя на себе незлой, но очень внимательный взгляд… Никого. Возможно, какой-нибудь дух сейчас обратил на меня свое внимание?

Положив портрет обратно, я аккуратно закрыла сундучок, отряхнула пальцы и двинулась к рычагу, который должен открыть выход. Уже обходя стол, наступила на что-то маленькое и округлое. Шарик на длинной цепочке, размером с ноготь большого пальца. Я стерла с него пыль, посмотрела на свет. Да, прозрачный шарик, как будто выточенный из куска горного хрусталя. Но внутри… Такого я тоже еще никогда не видела. Неведомым образом внутрь оказался заключен крошечный домик. Совсем малюсенький, но при этом с яркой черепичной крышей, с оконцами, с дверью и даже с клумбами, на которых алыми звездочками цвели пышные розы. Я растерялась. Потерла найденное сокровище рукавом. Во имя Всех, кому это могло принадлежать? Чья это комната?

Невольно вспомнилась сказка о спящей принцессе, проклятой и уснувшей.

Но здесь не было принцессы. Да и вряд ли она стала бы хранить свой портрет в сундучке.

А если принц, то где он сам?

И зачем принцу вот такая безделушка, этот крошечный дом, заточенный в хрустале?

Я еще раз посмотрела на шарик, и почему-то так сладко потянуло в груди… Внезапно захотелось, чтобы и у меня когда-нибудь появился вот такой уютный, свой собственный домик. Я бы ухаживала за розами, а по утрам бы готовила завтрак… Себе, а не матушке и моим названым брату и сестре. Тоска по несбыточному простому счастью больно цеплялась где-то под ребрами, распускала во все стороны колючие усики вьюнка, а я… все еще рассматривала хрустальный шарик.

По-хорошему, мне следовало торопиться. Оставить все здесь, уходить, вернуться к себе в комнату. Поди, Габриэль волнуется.

Но этот маленький домик… Он казался таким одиноким, потерянным и никому не нужным. Жалость кольнула сердце, и было непонятно, кого мне жаль больше – игрушку в хрустальном шарике или себя, с такой же потерянной, выброшенной кем-то и когда-то судьбой.

Поколебавшись несколько мгновений, я все же сунула шарик в карман передника и теперь уже почти бегом кинулась к рычагу.

Он легко поддался, в стене что-то заскрежетало, и часть кладки начала проваливаться вперед. Дверь проворачивалась вокруг своей оси, и я нырнула в открывшийся лаз, чтобы успеть.

Но в самый последний миг я услышала грохот и треск в тайной комнате. Обернувшись, успела увидеть, что сундучок с портретом внезапно разлетелся в щепки – как будто страшная и неведомая сила раздавила его, вкладывая в удар всю ярость, всю тоску и боль.

…И все закончилось. Меня вынесло в сумрачный и тихий коридор. Я выдохнула, вытерла пот со лба. И едва не подскочила на месте, услышав:

– Ильса? Что ты здесь делаешь?





* * *


Я не сразу сообразила, кому мог принадлежать этот голос. Наверное, меня перекосило от ужаса, когда я поворачивалась, потому что Альберт – а это был он – лишь криво усмехнулся и покачал головой.

– Испугалась? Брось, я тебе ничего дурного не сделаю.

Он подходил все ближе, вылился из сумрака, хотя, надо признать, был одет так, чтобы в потемках его и вовсе не заметили: в черную шелковую рубашку и черные узкие штаны. Светлые волосы спрятаны под темный платок, повязанный на морской манер, и такой же платок свободно болтался на шее – готова поклясться, что под ним он прятал лицо, оставляя лишь глаза, непроницаемо-черные и опасные.

– Как ты здесь оказалась? – мягко спросил он, останавливаясь в шаге от меня.

Меня немного трясло, мысли путались. Что ему сказать? Следует ли рассказывать про тайную комнату? Про сундучок, портрет девушки и крошечный домик, который я зачем-то положила себе в карман? Или о том, что мне стало дурно на собеседовании и я некоторое время провела на койке в лекарской?

– Ильса, – мягкий… обманчиво-мягкий голос обволакивал и подчинял, – что случилось? Ты как будто сама не своя.