Прямо за воротами стояла черная карета, огромная, как мне показалось, без окон. Просто здоровенный черный ящик.
Все так же, без особого труда, но при этом очень аккуратно, меня затолкали внутрь, и снаружи щелкнул запираемый замок. Я свалилась на колени, ноги не держали, и судорожно хватала ртом душный воздух, в котором витали совершенно незнакомые мне запахи. Я бы даже сказала – ароматы, цветочные и свежие, точно первые капли дождя после засухи.
– О, – прозвучал чей-то голос. Мужской, приятный голос. – Надо же, свинарником запахло.
Карета дернулась и покатилась, прочь от дома и навстречу замку Бреннен.
Глава 1
Тропой сноходцев
– Да ну, почему же сразу свинарником? Просто… еще один запах природы, – ответил ему кто-то.
Зрение постепенно привыкало к сумраку кареты, я судорожно сглотнула. По углам, под потолком, раскачивались небольшие кованые фонарики, и блики рыжеватого света плясали по мягкой обивке и по тем, кто уже находился внутри.
На одном диване сидели два молодых мужчины, отменно одетые, сразу видно, что из благородных. Тот, что поближе ко мне, жгучий светлоглазый брюнет, оказался очень красивым – ну прямо принц из сказки. И он же, морщась, старательно зажимал нос кружевным платком. Второй мужчина был светловолос, но и близко не так красив, как первый. В свете фонариков я рассмотрела, что глаза у него темные, почти черные. Кажется, он мне улыбнулся, но улыбка получилась жутковатая: двигалась только одна половина лица, вторая застыла, словно часть вечно равнодушной маски.
На втором диване, в уголке, сидела девушка, тоже очень хорошо одетая – настоящая куколка. Темноволосая. И глаза такие выразительные, карие, как у лани, в густых ресницах – таких, что даже взгляд казался бархатным.
– Энне-аш воистину неразборчив, – надменно прогнусавил брюнет с платком. – Надо же, никогда не думал, что он обращает свой взор на селянок!
– Благословенный Энне-аш может обратить свой взор на любого, – поучительно заметил светловолосый, – и в этом наше счастье и спасение.
А потом он вдруг поднялся, сделал шаг ко мне и протянул руку.
– Поднимайтесь. Никто здесь не причинит вам вреда.
И снова улыбнулся, а я… все стояла на коленях и словно завороженная смотрела на эту его жутковатую ухмылку и никак не решалась прикоснуться к его чистым и наверняка пахнущим одеколоном пальцам. Мои-то были грязными, в мозолях и трещинах.
– Давайте-давайте, – добродушно сказал мужчина, – ну?
И испытующе уставился на меня. Совсем не добродушно. Взгляд резал похлеще тех серпов, которыми срезают колосья. Я решилась. Подала руку, а он сперва сжал ее, а затем просто наклонился, подхватил меня под локти и дернул вверх, ставя на ноги. Подтолкнул чуть назад, и я плюхнулась на диван, тот самый, на котором в уголке молча сидела разодетая в пух и прах девушка с глазами лани.
Мужчина вернулся на свое место, закинул ногу на ногу. Башмаки… нет, туфли были у него дорогущие, такие красивые… Хорошо, что в карете темно, потому что я, похоже, начала стремительно краснеть: оттого, что они все одеты и обуты, а я босая, с грязными руками и ногами, да еще и в старом линялом сарафане, и коса растрепалась.
– Больше уже ни за кем заезжать не будут, наверное, – сказал светловолосый.
– Могли бы сперва нас отвезти, а потом уже… за этой, – буркнул брюнет. Он все еще подносил к носу платок, а на меня и вовсе не смотрел.
Зато внимательно смотрел светловолосый.
– Как тебя зовут? – внезапно спросил он.
Щеки нещадно горели, но я все же подняла глаза и выдохнула.
– Ильса… Ильсара, господин.
– Я тебе не господин, – он улыбнулся, – в замке Бреннен все равны. Все, кто при рождении заполучил частицу духа Пробуждения.
– Возражаю, – прогнусавил брюнет, – вот этой вот… я был и буду господином. И настаиваю, чтобы ко мне она обращалась именно так и никак иначе. А лучше пусть вообще не обращается. Нам с ней даже на одной лавке делать нечего.
Мне показалось, что при этих словах светловолосый чуть заметно улыбнулся – но его половинчатая улыбка так же быстро исчезла. Он серьезно посмотрел на меня.
– Ну, раз у нас все вот так… Тогда я представлю тебе собравшихся. Начнем с дам. – Он отвесил шутливый поклон в мою сторону и продолжил: – Вот эта девушка, что рядом с тобой, – Габриэль де Сарзи. А этот грозный аристократ – Тибриус ар Мориш ар Дьюс. Был бы наследником герцогства, да не вышло. Энне-аш решил его избрать как сосуд для частицы себя.
Тут мне показалось, что брюнет, наследный герцог, прямо заскрежетал зубами, но почему-то промолчал.
– И, наконец, я. Альберт Ливес, воспитанник Школы Парящих. Если бы наставники не узнали о том, что я тоже несу в себе частицу духа Пробуждения, то мог бы тоже стать наставником…
И он, как мне показалось, глубоко вздохнул.
Потом снова улыбнулся.
– А у тебя есть фамилия?
Я пожала плечами. Какая фамилия может быть у сироты, подброшенной на крыльцо крестьянского дома? Даже имя мне дал жрец Всех, когда его позвали к найденному на крыльце младенцу.
– Понятно, – сказал Альберт. – Ну, значит, я буду называть тебя просто Ильсой. Или Ильсарой? Как тебе больше нравится?
– Красивое имя, – вдруг подала голос девушка.
У нее оказался довольно тонкий и нежный, словно россыпь хрустальных колокольчиков, голосок. Наверное, с таким голосом она могла бы петь в храме Всех.
– Даже звучит аристократично, – добавила она. – Мне нравится «Ильсара».
И прозвучало мое имя так непривычно, так чуждо… как будто и не мое вовсе.
– Меня всегда называли Ильсой, – тихо сказала я и обхватила себя руками.
– Ну хорошо. Ильса так Ильса, – согласился Альберт.
Тибриус ар Мориш ар Дьюс ничего не сказал, уставился в потолок кареты.
Нас немного потряхивало на ухабах. Фонарики раскачивались. Пахло цветами, свежестью, а еще новой кожей. В карете воцарилось молчание. Альберт откинулся на спинку дивана и, казалось, задремал, утратив ко мне какой-либо интерес. Габриэль де Сарзи тоже устроилась в уголке, сложила тонкие руки на груди и прикрыла глаза.
Я вздохнула. Мерные покачивания кареты и скрип рессор помимо воли навевали сон. Я еще раз оглядела своих попутчиков. И как они могут так спокойно спать, если будут выпотрошены и набиты соломой?
И тут закралось в душу подозрение, что нам, деревенским, сильно недоговаривали. Или наоборот, говорили слишком много, куда больше того, что происходило в замке Бреннен на самом деле. А если это так, то, возможно, и неплохо то, что меня забрали от матушки Тирии?
Я забилась в уголок дивана, натянула на коленки сарафан, так, чтоб было поменьше видно мои босые ноги, и задумалась.
Сидела и вспоминала… О том, как все узнали о частице духа Пробуждения во мне.
* * *
Мы привыкли жить в окружении духов. Их очень много, всех не запомнишь – наверное, именно поэтому самые большие, самые лучшие храмы посвящали Всем. Чтоб никого не обидеть и не прогневить. Духи были очень разные: добрые, злые, честные, хитрые – и по большей части не трогали людей. Разве что дух Огня мог вдохнуть частицу себя в новорожденного – и тогда, начиная с определенного возраста, малыш мог спокойно жонглировать горящими углями. Или, например, если ребенка коснулся дух Грозы, такой человек был способен эту самую грозу призвать. Если частица духа в нем была большой, то и призываемая гроза становилась страшной бурей. Маленькая частица, соответственно, позволяла вызвать теплый дождик и ветер. Я даже один раз видела, как во время засухи пригласили старуху, сгорбленную и седую – годы согнули ее дугой, так что ее нос оказался где-то на уровне моей талии. Старуха эта обошла вокруг деревни, вышла в поле и очень долго там стояла, опираясь на клюку. А потом как-то быстро небо затянуло черными тучами, и полило так, что деревню едва не смыло. В амбаре было воды по щиколотку, и матушка верещала как резаная, требовала, чтоб я воду вычерпала. А как ее вычерпаешь, если она повсюду?
В общем, духов было много, но только два из них очень активно вмешивались в жизнь людей: это Энне-аш, дух Пробуждения, и Урм-аш, дух Сонной немочи.
Наверное, духи эти что-то не поделили между собой или еще как-то повздорили, нам неизвестно. Но определенно они друг друга ненавидели и были готовы истребить, почему-то втягивая в свои войны нас, обычных смертных. Урм-аш, судя по всему, был злым, жадным и хищным. Он обосновался в Долине Сна и любил заманивать к себе людские души. Делал он это, когда человек засыпал. Вот просто засыпал кто-нибудь – и уже не просыпался, буди – не буди. Некоторое время человек, которым овладела Сонная немочь, еще дышал… А потом превращался в куколку. Я никогда не видела, как это, – но слышала, что тело ссыхается, кожа делается словно бумага, если тронуть ее пальцем, то порвется… А внутри – ничего. Пустота. Все внутренности тоже ссохлись, превратились в труху.
Однако всех этих ужасов можно было избежать, если вовремя позвать сноходца, того самого, которого выпотрошили в замке Бреннен и набили соломой. Тогда, если заболевший Сонной немочью еще дышал, сноходец уходил в Долину Сна и как-то умудрялся привести заблудившуюся душу обратно и водворить ее в тело.
Вот на этом-то я и попалась.
Так уж получилось, что однажды я пришла убираться в спальне Милы. Утро было позднее, а Милка все еще бессовестно дрыхла. Я специально стала греметь дужкой ведра и с грохотом отодвигать стулья, но Мила и не думала просыпаться. Когда я дошла до мытья полов под кроватью, у меня руки так и чесались подергать ее за косы, я остановилась над спящей, размышляя, насколько мне за это попадет от матушки… И вдруг увидела.
Я увидела, что Мила стоит рядом с кроватью – и одновременно лежит на ней. А еще, что Мила – та, которая стоит, – опутана тонкой багровой паутиной, блестящей, кое-где, как мне тогда показалось, в мелких кровавых сгустках. Паутина эта тянула Милу к пятну, которое походило на марево над пашней в жаркий день. Пятно колыхалось, расплывалось, и с каждым мгновением Мила пододвигалась к нему все ближе и ближе.
– Мила, – выдохнула я, немея от ужаса.
Как же так?
Вот же она, дрыхнет себе на кровати.
И вместе с тем…
А Милка смотрела на меня так умоляюще-пронзительно и при этом молчала, что у меня дыхание застряло в горле. Я разглядела, почему она не может говорить, ее рот был зашит все теми же кровавыми стежками.
Все решилось в считаные мгновения.
Уже совершенно не соображая, что происходит, я протянула вперед руки, рванула к себе Милку, ту, которая стояла над собственным же телом. Я ее схватила за предплечья, поверх рукавов сорочки, изо всех сил дернула. Паутина лопалась с треском, и в тот миг, когда лопнула последняя липкая нить, Милка наконец подалась ко мне – а у меня под пальцами ее тело вдруг стало мягким, словно пух, и распалось золотой пылью.
– Милка, – прошептала я, и потом крикнула: – Мила-а-а-а!
– Ильса, – хрипло позвала та Милка, которая лежала на кровати и теперь проснулась, – что… было? Я помню, как меня куда-то затягивало… И спальня вся сделалась прозрачной, а ты…
Благословенный дух Пробуждения, Энне-аш, оставил во мне кусочек себя самого.
Именно поэтому я и увидела, как Милка уходит в Долину Сна, и именно поэтому успела ее схватить.
Ну а дальше… Говорят, Сонная немочь не забирает дважды. Мила была в безопасности.
А за регистрацию сноходца отваливали целое состояние.
Даже матушка живо сообразила, что же произошло в спальне. И теперь я еду в темной карете без окон, одна среди аристократов, прячу свои ужасные ноги и руки. Но страх потихоньку отступает. Они ведь не боятся того, что с ними сделают в замке Бреннен? Возможно, не все так плохо?
Все так же, без особого труда, но при этом очень аккуратно, меня затолкали внутрь, и снаружи щелкнул запираемый замок. Я свалилась на колени, ноги не держали, и судорожно хватала ртом душный воздух, в котором витали совершенно незнакомые мне запахи. Я бы даже сказала – ароматы, цветочные и свежие, точно первые капли дождя после засухи.
– О, – прозвучал чей-то голос. Мужской, приятный голос. – Надо же, свинарником запахло.
Карета дернулась и покатилась, прочь от дома и навстречу замку Бреннен.
Глава 1
Тропой сноходцев
– Да ну, почему же сразу свинарником? Просто… еще один запах природы, – ответил ему кто-то.
Зрение постепенно привыкало к сумраку кареты, я судорожно сглотнула. По углам, под потолком, раскачивались небольшие кованые фонарики, и блики рыжеватого света плясали по мягкой обивке и по тем, кто уже находился внутри.
На одном диване сидели два молодых мужчины, отменно одетые, сразу видно, что из благородных. Тот, что поближе ко мне, жгучий светлоглазый брюнет, оказался очень красивым – ну прямо принц из сказки. И он же, морщась, старательно зажимал нос кружевным платком. Второй мужчина был светловолос, но и близко не так красив, как первый. В свете фонариков я рассмотрела, что глаза у него темные, почти черные. Кажется, он мне улыбнулся, но улыбка получилась жутковатая: двигалась только одна половина лица, вторая застыла, словно часть вечно равнодушной маски.
На втором диване, в уголке, сидела девушка, тоже очень хорошо одетая – настоящая куколка. Темноволосая. И глаза такие выразительные, карие, как у лани, в густых ресницах – таких, что даже взгляд казался бархатным.
– Энне-аш воистину неразборчив, – надменно прогнусавил брюнет с платком. – Надо же, никогда не думал, что он обращает свой взор на селянок!
– Благословенный Энне-аш может обратить свой взор на любого, – поучительно заметил светловолосый, – и в этом наше счастье и спасение.
А потом он вдруг поднялся, сделал шаг ко мне и протянул руку.
– Поднимайтесь. Никто здесь не причинит вам вреда.
И снова улыбнулся, а я… все стояла на коленях и словно завороженная смотрела на эту его жутковатую ухмылку и никак не решалась прикоснуться к его чистым и наверняка пахнущим одеколоном пальцам. Мои-то были грязными, в мозолях и трещинах.
– Давайте-давайте, – добродушно сказал мужчина, – ну?
И испытующе уставился на меня. Совсем не добродушно. Взгляд резал похлеще тех серпов, которыми срезают колосья. Я решилась. Подала руку, а он сперва сжал ее, а затем просто наклонился, подхватил меня под локти и дернул вверх, ставя на ноги. Подтолкнул чуть назад, и я плюхнулась на диван, тот самый, на котором в уголке молча сидела разодетая в пух и прах девушка с глазами лани.
Мужчина вернулся на свое место, закинул ногу на ногу. Башмаки… нет, туфли были у него дорогущие, такие красивые… Хорошо, что в карете темно, потому что я, похоже, начала стремительно краснеть: оттого, что они все одеты и обуты, а я босая, с грязными руками и ногами, да еще и в старом линялом сарафане, и коса растрепалась.
– Больше уже ни за кем заезжать не будут, наверное, – сказал светловолосый.
– Могли бы сперва нас отвезти, а потом уже… за этой, – буркнул брюнет. Он все еще подносил к носу платок, а на меня и вовсе не смотрел.
Зато внимательно смотрел светловолосый.
– Как тебя зовут? – внезапно спросил он.
Щеки нещадно горели, но я все же подняла глаза и выдохнула.
– Ильса… Ильсара, господин.
– Я тебе не господин, – он улыбнулся, – в замке Бреннен все равны. Все, кто при рождении заполучил частицу духа Пробуждения.
– Возражаю, – прогнусавил брюнет, – вот этой вот… я был и буду господином. И настаиваю, чтобы ко мне она обращалась именно так и никак иначе. А лучше пусть вообще не обращается. Нам с ней даже на одной лавке делать нечего.
Мне показалось, что при этих словах светловолосый чуть заметно улыбнулся – но его половинчатая улыбка так же быстро исчезла. Он серьезно посмотрел на меня.
– Ну, раз у нас все вот так… Тогда я представлю тебе собравшихся. Начнем с дам. – Он отвесил шутливый поклон в мою сторону и продолжил: – Вот эта девушка, что рядом с тобой, – Габриэль де Сарзи. А этот грозный аристократ – Тибриус ар Мориш ар Дьюс. Был бы наследником герцогства, да не вышло. Энне-аш решил его избрать как сосуд для частицы себя.
Тут мне показалось, что брюнет, наследный герцог, прямо заскрежетал зубами, но почему-то промолчал.
– И, наконец, я. Альберт Ливес, воспитанник Школы Парящих. Если бы наставники не узнали о том, что я тоже несу в себе частицу духа Пробуждения, то мог бы тоже стать наставником…
И он, как мне показалось, глубоко вздохнул.
Потом снова улыбнулся.
– А у тебя есть фамилия?
Я пожала плечами. Какая фамилия может быть у сироты, подброшенной на крыльцо крестьянского дома? Даже имя мне дал жрец Всех, когда его позвали к найденному на крыльце младенцу.
– Понятно, – сказал Альберт. – Ну, значит, я буду называть тебя просто Ильсой. Или Ильсарой? Как тебе больше нравится?
– Красивое имя, – вдруг подала голос девушка.
У нее оказался довольно тонкий и нежный, словно россыпь хрустальных колокольчиков, голосок. Наверное, с таким голосом она могла бы петь в храме Всех.
– Даже звучит аристократично, – добавила она. – Мне нравится «Ильсара».
И прозвучало мое имя так непривычно, так чуждо… как будто и не мое вовсе.
– Меня всегда называли Ильсой, – тихо сказала я и обхватила себя руками.
– Ну хорошо. Ильса так Ильса, – согласился Альберт.
Тибриус ар Мориш ар Дьюс ничего не сказал, уставился в потолок кареты.
Нас немного потряхивало на ухабах. Фонарики раскачивались. Пахло цветами, свежестью, а еще новой кожей. В карете воцарилось молчание. Альберт откинулся на спинку дивана и, казалось, задремал, утратив ко мне какой-либо интерес. Габриэль де Сарзи тоже устроилась в уголке, сложила тонкие руки на груди и прикрыла глаза.
Я вздохнула. Мерные покачивания кареты и скрип рессор помимо воли навевали сон. Я еще раз оглядела своих попутчиков. И как они могут так спокойно спать, если будут выпотрошены и набиты соломой?
И тут закралось в душу подозрение, что нам, деревенским, сильно недоговаривали. Или наоборот, говорили слишком много, куда больше того, что происходило в замке Бреннен на самом деле. А если это так, то, возможно, и неплохо то, что меня забрали от матушки Тирии?
Я забилась в уголок дивана, натянула на коленки сарафан, так, чтоб было поменьше видно мои босые ноги, и задумалась.
Сидела и вспоминала… О том, как все узнали о частице духа Пробуждения во мне.
* * *
Мы привыкли жить в окружении духов. Их очень много, всех не запомнишь – наверное, именно поэтому самые большие, самые лучшие храмы посвящали Всем. Чтоб никого не обидеть и не прогневить. Духи были очень разные: добрые, злые, честные, хитрые – и по большей части не трогали людей. Разве что дух Огня мог вдохнуть частицу себя в новорожденного – и тогда, начиная с определенного возраста, малыш мог спокойно жонглировать горящими углями. Или, например, если ребенка коснулся дух Грозы, такой человек был способен эту самую грозу призвать. Если частица духа в нем была большой, то и призываемая гроза становилась страшной бурей. Маленькая частица, соответственно, позволяла вызвать теплый дождик и ветер. Я даже один раз видела, как во время засухи пригласили старуху, сгорбленную и седую – годы согнули ее дугой, так что ее нос оказался где-то на уровне моей талии. Старуха эта обошла вокруг деревни, вышла в поле и очень долго там стояла, опираясь на клюку. А потом как-то быстро небо затянуло черными тучами, и полило так, что деревню едва не смыло. В амбаре было воды по щиколотку, и матушка верещала как резаная, требовала, чтоб я воду вычерпала. А как ее вычерпаешь, если она повсюду?
В общем, духов было много, но только два из них очень активно вмешивались в жизнь людей: это Энне-аш, дух Пробуждения, и Урм-аш, дух Сонной немочи.
Наверное, духи эти что-то не поделили между собой или еще как-то повздорили, нам неизвестно. Но определенно они друг друга ненавидели и были готовы истребить, почему-то втягивая в свои войны нас, обычных смертных. Урм-аш, судя по всему, был злым, жадным и хищным. Он обосновался в Долине Сна и любил заманивать к себе людские души. Делал он это, когда человек засыпал. Вот просто засыпал кто-нибудь – и уже не просыпался, буди – не буди. Некоторое время человек, которым овладела Сонная немочь, еще дышал… А потом превращался в куколку. Я никогда не видела, как это, – но слышала, что тело ссыхается, кожа делается словно бумага, если тронуть ее пальцем, то порвется… А внутри – ничего. Пустота. Все внутренности тоже ссохлись, превратились в труху.
Однако всех этих ужасов можно было избежать, если вовремя позвать сноходца, того самого, которого выпотрошили в замке Бреннен и набили соломой. Тогда, если заболевший Сонной немочью еще дышал, сноходец уходил в Долину Сна и как-то умудрялся привести заблудившуюся душу обратно и водворить ее в тело.
Вот на этом-то я и попалась.
Так уж получилось, что однажды я пришла убираться в спальне Милы. Утро было позднее, а Милка все еще бессовестно дрыхла. Я специально стала греметь дужкой ведра и с грохотом отодвигать стулья, но Мила и не думала просыпаться. Когда я дошла до мытья полов под кроватью, у меня руки так и чесались подергать ее за косы, я остановилась над спящей, размышляя, насколько мне за это попадет от матушки… И вдруг увидела.
Я увидела, что Мила стоит рядом с кроватью – и одновременно лежит на ней. А еще, что Мила – та, которая стоит, – опутана тонкой багровой паутиной, блестящей, кое-где, как мне тогда показалось, в мелких кровавых сгустках. Паутина эта тянула Милу к пятну, которое походило на марево над пашней в жаркий день. Пятно колыхалось, расплывалось, и с каждым мгновением Мила пододвигалась к нему все ближе и ближе.
– Мила, – выдохнула я, немея от ужаса.
Как же так?
Вот же она, дрыхнет себе на кровати.
И вместе с тем…
А Милка смотрела на меня так умоляюще-пронзительно и при этом молчала, что у меня дыхание застряло в горле. Я разглядела, почему она не может говорить, ее рот был зашит все теми же кровавыми стежками.
Все решилось в считаные мгновения.
Уже совершенно не соображая, что происходит, я протянула вперед руки, рванула к себе Милку, ту, которая стояла над собственным же телом. Я ее схватила за предплечья, поверх рукавов сорочки, изо всех сил дернула. Паутина лопалась с треском, и в тот миг, когда лопнула последняя липкая нить, Милка наконец подалась ко мне – а у меня под пальцами ее тело вдруг стало мягким, словно пух, и распалось золотой пылью.
– Милка, – прошептала я, и потом крикнула: – Мила-а-а-а!
– Ильса, – хрипло позвала та Милка, которая лежала на кровати и теперь проснулась, – что… было? Я помню, как меня куда-то затягивало… И спальня вся сделалась прозрачной, а ты…
Благословенный дух Пробуждения, Энне-аш, оставил во мне кусочек себя самого.
Именно поэтому я и увидела, как Милка уходит в Долину Сна, и именно поэтому успела ее схватить.
Ну а дальше… Говорят, Сонная немочь не забирает дважды. Мила была в безопасности.
А за регистрацию сноходца отваливали целое состояние.
Даже матушка живо сообразила, что же произошло в спальне. И теперь я еду в темной карете без окон, одна среди аристократов, прячу свои ужасные ноги и руки. Но страх потихоньку отступает. Они ведь не боятся того, что с ними сделают в замке Бреннен? Возможно, не все так плохо?