9




Ночь кошмаров, слышались вопли того мужчины из камеры Клеймения, виделись кровавые языки и Клейменные монстры, тянущие ко мне свои клешни через заграждение, пока я иду по двору суда. Я проснулась изнуренная и напуганная, не понимая толком, где нахожусь. Сегодня мне предстоит давать показания. Сегодня я повторю ложь, которой научил меня Боско. Настал День Именования.

Я пробудилась в пять утра, лежала тихо до полшестого, потом вскочила, расхаживала, словно животное в клетке, нетерпеливо дожидаясь, когда же начнется. Кэррик проснулся в шесть и лежал тихо, полусонно наблюдая за мной из-под одеяла. Потом он сел на кровати, спиной прислонился к стене, подтянул колени и уперся в них локтями, все так же лениво наблюдая, ему-то эта рутина давно знакома. Это меня еще больше обозлило. Деться мне от него некуда, разве что в крошечном туалете запереться, но там дольше необходимого не высидишь. Наверняка его нарочно сделали таким тесным.

В восемь за нами пришли Тина и Фунар и повели обоих в душевую. Я думала, Кэррик снова меня проигнорирует, как вчера, но он слегка мне кивнул, и взгляд его смягчился. Видимо, я выросла в его глазах именно потому, что меня не отпустили домой. Это я понимаю, я с самого начала поняла, что мы с ним заодно, с той минуты, как его на моих глазах привели в соседнюю камеру. Ну вот, ему понадобилось двенадцать часов, чтобы понять то же самое. Но и в эти часы, просыпаясь среди ночи в страхе и недоумении, я поглядывала на Кэррика, и мне становилось спокойнее. Только его присутствие меня ободряло, больше не помогало ничего. Не знаю, может быть, я просто намечтала себе, что этот крепыш – мой заступник. Странно, чтобы столь тесная связь установилась так быстро, но мне кажется, будто меня поместили в скороварку, и он тут со мной – единственный, кто понимает. Один и тот же опыт, к тому же мы сверстники – вот что укрепляет связь между нами.

Я приветливо улыбаюсь, он знаком пропускает меня вперед. Фунар негромко, по-ребячьи присвистывает, фью-фьють, и Тина велит ему заткнуться. Я улыбаюсь и торопливо оглядываюсь, чтобы уловить реакцию Кэррика. У него в глазах что-то промелькнуло – не улыбка, скорее вспышка света. Кажется, они зеленые. Мы встретились взглядами, забавляясь, как Тина срезала Фунара. Но я тут же отворачиваюсь, спеша следом за Тиной. Чуточку неловко ощущать, как он идет сзади, и хоть бы нас опять не повели на такой «урок», как вчера. Но, поскольку Тина тут, конечно же все обойдется, и я прикидываю, рассказать ли ей, что произошло вчера, пока она была наверху, или промолчать, как молчит Кэррик. Быть может, есть свои правила бравады. Если так, лучше брать пример с Кэррика.

Его повели налево, меня направо. Я переоделась во все чистое, и меня проводили обратно в камеру. К моему приходу Кэррик уже там, сидит за столом с унылым, плохо одетым мужиком. Волосы все еще мокрые, так и светятся, он свежевыбрит, в свежей футболке болотисто-зеленого цвета. Конечно, моя мама присоветовала бы что-нибудь другое, оттенок потеплее, чтобы подсветить глаза – какого же они все-таки цвета? – но мне и так нравится. Он и выглядит как солдат, он готовится к битве, не рассчитывая на пощаду, вот что я поняла. Я присматриваюсь к нему, пока он не смотрит, пытаясь определить, какого цвета у него глаза. Не знаю, почему меня это так занимает. Наверное, потому, что у Арта они чистой небесной голубизны. Его глаза видишь прежде, чем разглядишь самого Арта, глаза я люблю в нем больше всего, а у Кэррика глаза кажутся черными, но ведь они не могут быть черными – наверное, так кажется, потому что зрачки все время гневно расширены.

У того мрачного мужика в камере Кэррика лицо красное, растерянное, а дышит он так, словно с легкими у него проблемы. Он перебирает бумаги, и они о чем-то напряженно беседуют, но слов не разобрать. Мужчина втолковывает что-то, взмок, нервничает, и у Кэррика опять сердитая гримаса на лице.

Дверь открывается. Тина пришла за мной.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Его консультант.

Я замечаю, что она никогда не называет Кэррика по имени.

– А он же вроде бы взялся защищать себя сам.

– Да, но помощь ему все равно нужна. Заполнить бумаги и так далее. Пэдди ему все объяснит. К тебе тоже придет консультант, но у тебя есть мистер Берри.

У Пэдди такой вид, словно его вот-вот удар хватит, и я снова радуюсь, что мне достался мистер Берри, хотя в иной ситуации я бы не доверилась ему настолько, чтобы вручить ему свою жизнь.

– К тебе посетитель. Ждет в столовой.

Сердце подпрыгнуло. Конечно же Арт. О, как он мне нужен. Скорее вернуться бы на ту вершину, когда мои ноги обвились вокруг него, и я грудью слышала биение его сердца. Как только увижу его, успокоюсь, снова стану человеком, а не плененным зверем.

В тот момент, когда мы проходим камеру Кэррика, что-то мелькает в воздухе, вспышка цвета. Слышать я ничего не слышу, ведь стекло звуконепроницаемое, но уголком глаза ловлю движение, приостанавливаюсь и вижу, как рушится поднос, чашки, блюдца, еда, все всмятку на полу. И разъяренное лицо Кэррика: он метнул поднос в меня, прямо мне в голову, лицо искажено агрессией, ненавистью.

Я замерла. Бросил в меня – что ж я ему такое сделала?

Смех Тины застал меня врасплох.

– Наверное, он только что узнал.

– Что узнал?

– Барк! Фунар! – зовет она. – Паршивая овца!

Фунар высунулся из комнаты стражей, что-то ворча.

– Он только что узнал, что разбирательство его дела откладывается, пока не закончат с твоим, – поясняет она. – Уже в третий раз. Сначала из-за доктора Блейка, потом из-за Джимми Чайлда и Анжелины Тиндер.

– Давно он тут?

– Недели три.

– Недели? – в ужасе переспрашиваю я. – И сколько же ему еще ждать?

– Пока с тобой не закончат. Он склонен к побегу и плохо справляется с гневом, такого до суда не отпустишь. От него одни неприятности. Поделом ему, признаться, – вел бы себя по-человечески, давно бы с ним разобрались. А теперь пошли, заодно и позавтракаешь. – Она ухватила меня под локоть и увлекла за собой.

Я еще раз оглянулась. Кэррик смотрел на меня жестким, холодным взглядом, руки в боки, подбородок вздернут, грудь вздымается после бурного приступа гнева. Тина считала его грубым животным, но я не рассердилась: просиди я пару недель в этом месте, тоже вела бы себя ничуть не лучше. Я попыталась взглядом извиниться, но как это сделать? Нужны слова, а мы с ним так ни разу и не поговорили. И я полуиду, полубегу прочь, увлекаемая Тиной, а он стоит неподвижно, уперев руки в бедра, и следит за мной до самой двери – наверное, молится, чтобы меня не приводили обратно. И глаза у него, наверное, все-таки черные.



Сердце на пороге столовой грохочет оглушающе. Тут все совсем не так, как у нас в камерах. Здесь цивилизация, и трудно поверить, что еще вчера я тоже разгуливала на свободе. Какие-то люди завтракают и общаются перед работой, темные костюмы, головы сближены, на каждом столе планшеты. Свободные люди, приходят и уходят когда им вздумается. И Арт. Где-то здесь должен быть Арт. Желудок сжимается.

– Он там где-то, – указывает Тина и отступает. – Вернусь через полчаса, тебе нужно подготовиться к главному моменту.

Я с трудом сглатываю при мысли об этом моменте.

Брожу по столовой, высматривая Арта, до белизны светлые волосы, глаза цвета бирюзы – нет нигде. Все смотрят на меня, пока я пробираюсь между столиками. Дойдя до противоположной стены, я оглядываюсь в растерянности и двигаюсь в обратную сторону.


Кто-то хватает меня за руку, довольно грубо.

– Ой! – отшатываюсь я. Старая сморщенная рука, проступают вены. – Дедушка!

– Сядь! – говорит он резко, а лицо доброе.

Я торопливо обнимаю его и сажусь рядом, я счастлива его видеть, но как скрыть горе – я ведь ждала Арта. Арт не пришел. Потому что ему запретили или же сам не хочет?

Мы с дедушкой виделись очень мало с тех пор, как на последнем Дне Земли он поссорился с мамой. Родители приглашали его к себе и в этом году, но когда считали это уместным, совсем не так часто, как прежде, и все отношения теперь строятся на маминых условиях. Бабушка умерла восемь лет назад, и он живет один на молочной ферме.

Дед заговорщически оглядывается, и впервые мне это не кажется проявлением паранойи: на нас в самом деле все смотрят.

– Говорить будем как можно тише, – предупреждает он, придвигаясь лицом к моему лицу. – Ты это видела?

Он достал из куртки газету, сложенную продольно, и подтолкнул ко мне, поглядывая, не следит ли кто.

– Уж это они точно постарались от тебя скрыть.

Я разворачиваю газету и потрясенно вижу собственную фотографию во всю первую страницу, оставлено совсем немного места для броского заголовка, сама статья внутри. У меня челюсть отпала. Заголовок вопит: «ЛИЦО ПЕРЕМЕН?»

Дед подталкивает мне еще одну газету. Та же фотография и подпись: «НОРТ. НОВЫЙ ПОВОРОТ ДЕЛА ЗАКЛЕЙМЕННЫХ».

– Что это? Откуда эти газеты? – спрашиваю я. Никогда таких не видела.

– Тут ты их не увидишь, – шепчет он. – Другие газеты, не Кревана. Ему не все принадлежат, знаешь ли.

– Ему вообще никакие газеты не принадлежат. Владелица – его сестра Кэнди, – поправляю я деда, просматривая статьи.

– Номинально. Скоро поймешь, что Креван распоряжается в этих газетах больше любого другого. В них о тебе тоже много пишут, хотя и под другим углом. Сплошь о девице, которая спасла общество от Заклейменного. Ты стала героиней для обеих сторон. Осталось выяснить, на какой ты сама.

Теперь понятно, отчего так бушевала толпа во дворе суда. Я разозлила всех, все стороны, какие только есть. Никто не приходит во двор суда, чтобы поддержать обвиняемого.

Из-за дедушкиных теорий заговора мама и поссорилась с ним. Ладно бы он развивал их в тиши уединения, сам с собой на молочной ферме, но он, как она выражалась, нес их в наш дом, нес в наш дом угрозу. Тем более когда садился за стол с Боско. Тогда мне казались забавными реплики, которые он отпускал, но теперь я понимаю, чего мама боялась.

Моя фотография на первых страницах газет. Как это странно. И все, что они пишут обо мне, обсуждают, анализируют мой поступок, тогда как я, о которой они столько говорят, не успела толком и обдумать свои действия. Кому из них верить, кто правильно судит обо мне? Мне кажется, ни те ни другие не знают, кто я.

– Дедушка, ты говорил с Джунипер? Тебе что-нибудь известно? С ней все в порядке? Она отказалась выступить моим свидетелем. Она сердится на меня?

– Я ее не видел, но уверен, что она нисколько не сердится. Твоя мать не впустила меня в дом. Я пытался, но она считает, что я выжил из ума. А я собрал все это! Доказательства! – Изо всех карманов он вытаскивает клочки бумаги, газетные вырезки, рукописные заметки. – Я давно собираю информацию. Твоя мать и слушать не хочет, но ты должна. Запомни два имени, Селестина, это очень важно: доктор Блейк и Рафаэль Ангело. Забудь мистера Берри, эти двое – вот кто поможет тебе. Нужно их найти…

– Дедушка, пожалуйста, перестань. – Я ласково накрываю его руку своей ладонью. – Все будет хорошо, – говорю я очень спокойно, хотя сама не вполне уверена. Вчерашняя сцена в камере Клеймения здорово меня напугала, и я понимаю, что это было предупреждение, но вот от кого? Однако я вовсе не собираюсь им пренебречь. – Боско мне поможет, – шепчу я совсем тихо. – Мы все обсудили. Осталось только сделать так, как велят он и мистер Берри, и все будет хорошо.

Все будет хорошо, но не для старика, шепчет мне совесть. Не для старика, ведь я обвиню его в нарушении правил, которые обязаны соблюдать Заклейменные. Этот старик, так похожий на моего деда, – какое зло я собираюсь причинить ему? Но эту мысль я задвигаю подальше, не нужно думать, нужно выжить.

Дед фыркает:

– Селестина, нельзя полагаться на то, что пообещает тебе этот человек. Вчера ему планы спутали его же собственные помощники. Санчес и Джексон сыты по горло его манерами, двойными стандартами, в последнее время они очень недовольны его решениями. Они считают, он использует СМИ в своих интересах, уж не говоря о том, как он поступил с этой несчастной женщиной, женой главного редактора. Назревает война, Селестина, и все хотят тебя использовать. Не позволяй им.

– Боско не станет использовать меня, дед!

Он присматривается ко мне.

– Моя маленькая, ты думала, что поступаешь правильно?

Я потупилась. Потом взглянула ему в глаза и кивнула.

– Так чего же ты боишься?

– Клейма! Этой боли, шрамов, и потом вечные правила, комендантский час всю жизнь, стражи, я потеряю друзей, все будут смотреть на меня, смеяться надо мной. Будут принимать за одну из них. Вчера они подстроили так, чтобы я увидела человека в камере – дедушка, он так кричал, я все еще слышу его крик! – шепчу я со слезами.

– Ах, моя маленькая, – говорит он, сжимая мою руку. – Они проделывают свои фокусы, ты же понимаешь. Это манипуляции. Ради власти. Ради контроля. В таком обществе мы живем.

Опять теория заговора. Зря он с этим ко мне.

– Будешь жить со мной! – вдруг бодро говорит он. – Простая жизнь, но совершенно свободная, никто через плечо не заглядывает, никто не указывает, что делать, кого любить. Не нужно соблюдать ни комендантский час, ни диету. Будешь ложиться когда захочешь, вставать когда вздумается, есть что сама пожелаешь, гулять с тем парнем, который приглянется. Это тебе не город. Там свобода.

– В деревне тоже есть стражи, дед, – мягко возражаю я. Спасибо за такую заботу, но мне этот вариант никак не подходит. – Я не могу на это пойти. Я не могу стать Заклейменной. И как же Арт? Скажи, Арта ты видел? О нем в газетах писали? Я думала, он меня навестит, или весточку пришлет, или… – Я впиваюсь зубами в ноготь.

Дедушка притих, смотрит на меня встревоженно.

– Понимаешь, – я заставляю себя вытащить палец изо рта. – Понимаешь, у нас с ним не просто так, по молодости, у нас все серьезно. Мы уже строим планы. Обсудили, чем займемся после школы, где будем учиться вместе. Я люблю его – по-настоящему. – Я таких слов еще и Арту не говорила, но я скажу, дайте только выбраться отсюда, первым делом скажу, ведь я все сильнее это чувствую теперь, вдали от него, сильнее, чем когда мы были вместе.

Грустный он какой-то, мой дедушка. Снова лезет в карман, я подумала, опять за газетой, но на этот раз по столешнице ко мне скользнул конверт.