Бальтазар Мусий. Руководство к выбору жен с прибавлением добра и зла о женщинах (женщинам эта книжка не продается)



Проснулась я с тяжелой головой. А все пиво, зелье басурманское, вроде всего ничего давеча отхлебнула, а ночь получилась беспокойной. Еще и Маняша с идеями своими…

Вечером все неплохо казалось. В отель без приключений добрались. Гавра более искать не пришлось. Сидел разбойник под дверью, нас ожидая, после, войдя в комнаты, принюхался и улегся в изножье кровати, демонстрируя решимость более ни на вершок не сдвинуться.

Пока Маняша меня по обычаю ко сну готовила, я проглядывала карточки на серебряном подносе. Букеты-то в апартаменты горничным вносить запрещено строго-настрого, духота от них, да и вид больно оранжерейный, а сопроводительные записки до меня доходят. Обычно там мало что любопытного: комплименты да стишата. Почему-то считается, что юные девы до поэзии охочи. Спорить не берусь. Лишь предположу, что не до всей. Да если бы мне по копейке за каждые прочитанные «ланиты» платили, пламенеющие либо, напротив, бледные, я на гривенник сегодня богаче бы стала.

— Князь-то не отписался еще? — Маняша как раз закончила сливать воду через уголек и пригласила меня к умыванию.

— Нет. — Я склонилась над тазом, ощущая пресловутыми ланитами ледяную свежесть ключевой водицы.

— Может, поторопить его?

Я фыркнула, покачала головой и утерлась изнанкой сегодняшней сорочки:

— Никогда и никого Серафима Абызова не привораживала.

— Так я не про приворот речь веду. — Маняша осмотрела влажные следы на шелковой ткани и отбросила сорочку в белезнярку, после горничные прачкам отдадут. — Наведаюсь к сиятельству по-свойски да нашепчу что следует. Я могу, ты знаешь.

Она могла, я знала. Поэтому строго приказала:

— Даже не думай.

Нянька поджала губы.

Обыкновенно у нас с нею другая сторона запреты раздает. Что на нее нашло нынче? Сама же говорила, что князь противный. Может, она не нашептать ему хочет, а, напротив, расспросить? А может, вовсе не к Анатолю наведаться хочет?

Размышления свои я немедленно озвучила.

— Не хочешь, не надо, — ответила Маняша, — была бы честь предложена!

Она, демонстрируя раздражение, зазвенела посудой. По спальне поплыл уютный дух распаренной в кипятке мяты. Противный, к слову, запашок, но привычный, оттого правильный. Вот замуж схожу, немедленно привычки поменяю. Буду перед сном какао требовать, и непременно чтобы с французскими зефирками в нем. Это лакомство такое, навроде пастилы, только туда, кажется, вместо меда сахар подмешивают. Ни меда, ни мяты у меня водиться не будет.

Присев к столу, я выпила сдобренный медом отвар. Гадость!

Гавр на постели дремал, урчал по-кошачьи да дергал кисточками ушей, когда нянька взбивала мне подушку.

А утро встретило меня мигренью. Маняши рядом не оказалось.

Поначалу тревоги я не ощутила, тихонько побрела в уборную, постанывая при каждом шаге, думала еще, что надо бы пастилку от головы какую употребить либо настойку, пиво давешнее обвиняла. Гавр, сопровождающий меня в сем походе, удостоился шиканья и приказа не топать. После, вернувшись в постель, дернула шнурок колокольчика, призывая отельную обслугу. Горничная отвратительно жизнерадостным шепотом (тоже шикать пришлось, чтоб не орала) сообщила, что Марии Анисьевны не видала, а кофей сей же миг будет мне поднесен.

— И булочек к нему, — простонала я, откинувшись на подушку.

После кофе со сдобой стало полегче. Гавр с благосклонностью выхлебал поданную ему плошку молока и от булочки тоже не отказался, подпрыгнул свирепо, изображая охоту на мякиш с последующей славной викторией. Тоже мне, охотничий кот.

Мы подождали Маняшу, пока отельный гонг не предупредил о скором завтраке. Платье висело на плечиках в гардеробной. Я облачилась самостоятельно, радуясь, что голова почти не болит. Наверное, нянька поутру решила прогуляться, и мы встретимся с нею за трапезой.

Есть не хотелось, я морщилась от кухонных запахов, вежливо отвечая на приветствия. Госпожа Шароклякина уселась напротив, указала вопросительно на пустующий по правую руку от меня стул:

— Где же ваша дуэнья, Серафимочка?

Ответа ей не требовалось, далее без паузы мне сообщили о молодецкой выправке встреченного со мною давеча кавалера. Я только закончила пожимать плечами на вопрос о Маняше, поэтому вторичное пожимание выглядело несколько нелепо.

— Настоящий берендийский богатырь. — Шароклякина закатила глазки. — А уж любезный какой!

Я хмыкнула, поглядывая на дверь. Где ее носит, няньку мою?

В проеме время от времени возникали то припозднившиеся к завтраку гости, то обслуга. Уже все столики были заняты, свободное место подле меня было единственным в зале.

— Доброго утра, дамы. — У стула воздвигся настоящий берендийский богатырь, излучая свою болванскую любезность. — Позволите?

Я не позволила. Шароклякина, напротив, закудахтала приглашение. Во внимание было принято последнее. Зорин уселся основательно, улыбнулся Шароклякиной, назвав ее по имени отечеству, представился пожилой чете Сиваковых и их лупоглазой Аннушке.

— Утренний пароход отменили? — Спросила я, когда господин Сиваков закончил ответное представление.

Служил он по научной части при академии, чем немало гордился. А Аннушка, сейчас покрасневшая от неожиданного соседства, полгода назад обручилась с одним из тятенькиных студентов.

— Простите? — Зорин склонил ко мне голову, затем, улыбнувшись, протянул: — Гаврюшенька!

Кот, до сего момента тихонько сидящий под столом, уже устраивался на коленях Ивана Ивановича.


— Вы же на рассвете отбыть собирались.

— Передумал. — Зорин воровато озирался, прикрывая полосатого разбойника краем скатерти.

Далее пояснять он не стал, сделал заказ официанту, приласкал Гавра, просиял, узрев Наталью Наумовну, поклонился ей через залу. Неужели причина в моей кузине?

Сегодня она была чудо как хороша. Бледно-лиловое платье дополняли лиловые же ленты в белокурых волосах, уложенных сложной прической. На минуточку я ощутила себя замарашкой, ибо все, на что сподобилась без помощи, вколоть в шевелюру дюжину шпилек.

— А Мария Анисьевна… — чуть приглушил сияние Болван Иванович.

— Захворала, — любезно перебила я его. — Вы бы Гавра отпустили, прочие гости могут недовольство живностью за столом испытать.

Прочие гости выразили удовольствие от живности за столом. Аннушка дачсе изрекла тематический вирш о «котике белые лапки». Ну хоть ланиты там не упоминались, и то хлеб.

Я снесла макушку вареного яйца одним резким ударом. К несчастью, места за столом было столь мало, что мой отведенный локоть абсолютно случайно вонзился в бок соседа.

— Прошу прощения.

— Пустое. — Зорин отобрал у меня столовый нож. — Позвольте вам помочь, Серафима Карповна.

Я с недоумением уставилась на свои дрожащие руки.

Где же Маняша?

Время тянулось невыносимо медленно. Я растерзала ложечкой яичный желток, выпила кофе со сливками и сахаром, затем просто кофе, искрошила рогалик. Господин столичный чародей ухаживал за мною с видом сестры милосердия.

Когда первые гости, закончив завтрак, двинулись к выходу, я, сообщив, что желаю пройтись, поднялась из-за стола. Действовала я сейчас на грани приличий.

— Приятного аппетита, — отложил салфетку Зорин. — Также вынужден откланяться, дамы, господин Сиваков.

Гавр семенил у ног чародея как собачонка.

— В сопровождающих нужды нет, — раздраженно бросила я у двери.

Зорин ответил мне удивленным взглядом, а затем, раскланиваясь, пропел:

— Наталья Наумовна-а!

Кузина оторвалась от любования чахлой пальмой в кадке, вполне достоверно изобразив удивление встречей. Интересно, а шляпка лиловая, которая сейчас украшает головку прелестной Натали, где пряталась? Ну не в кадке ведь, правда?

— Иван Иванович! Фимочка! Почему ты без Маняши?

Пришлось исполнять девичьи приветственные поцелуи.

— Она инфлюэнцей терзается.

— Так и сидела бы с ней в нумере, и завтрак туда же заказала, — прошипела Натали мне в ухо. — Одна в обществе! Какой скандал!

Пахло от нее странно, резко и будто мускусно. Не девичий запах.

— Лулу, голубушка, — уже громко сказала кузина, — возьми у меня в шкапчике притирку аптечную, ту, что с желтой этикеткой, да снеси в апартаменты Серафимы Карповны. Пусть Маняша эту мазь в грудь втирает, чтоб хворь ушла.

Горничная присела в книксене и посеменила к лестнице.

— А ты, Фимочка, нянюшке от меня кланяйся да пожелания здоровья передай.

Я рассыпалась в благодарностях и заверениях. Маневр кузины был понятен, она хотела тет-а-тета с «настоящим берендийским богатырем». Я, значит, с ее гризеткой на пару, к Маняшиному воображаемому одру, а она в бой.

— Ах, какие нынче погоды, Иван Иванович. — Соловьиная трель Натали мои предположения подтвердила. — Идемте к морю, стихиями любоваться.

Сейчас этот болван вприпрыжку поскачет любоваться. Вот и славно. Я развернулась, делая вид, что возвращаюсь к себе. Пережду минут пять для надежности да следом выскользну.

Так и случилось. Мы с Гавром спустились с крыльца, когда спины наших голубков уже виднелись в конце мощеной дорожки.

— Мне-то без дуэньи в обществе неприлично, — пожаловалась я коту, — а кузине с господином чародеем прогуливаться нисколько не эпатажно? Никто никаких несоответствий не замечает?

Гавр не ответил, но мордочка его выражала согласие.

Погода действительно была «ах какая!» Летнее жаркое солнце при абсолютном безветрии. И до самого горизонта серебрилась зеркальная гладь моря.

Если бы у меня была шляпка, я развязала бы сейчас ленты, отпуская их болтаться в такт шагам.

— И ничего, — сказала я Гавру. — Сейчас за кусты свернем, и никто меня простоволосой не увидит. Не было у нас с тобой времени за головным убором вернуться. А если бы нас в нумере гризетка Лулу застала? Пришлось бы врать ей что-то, изворачиваться, притирку эту злосчастную нюхать. Что говоришь? Маняша заругает? Так пусть сначала отыщется, а потом и поносит меня по-всякому. Я даже огрызаться не буду, все приму.

Место спуска в пещеру было заметно издалека. Со вчерашнего дня там, видимо, кипела работа. На это указывала перевернутая в кустах тачка, обломки тесаных кирпичей, усеивающие берег и разводы некоей глинистой бурой субстанции.