– А в другом месте может она быть?
– След пришел сюда.
– А ушел куда? – спросил Петр, забыв о своем обещании быть немой тенью. Да и Кириллову было не до того.
Вожатый пожал плечами:
– Должно быть, ушел, как пришел.
– Интересное кино, – пробормотал Кириллов, оглядываясь.
Позвонил одному из своих янычар. Через пару минут из лифта вышел Костя за руку с матерью и двое полицейских.
– Сюда? – спросил Кириллов. Мать села рядом с ребенком на корточки, чтобы быть одного с ним роста:
– Костя, сюда?
– Туда! – обрадовался он. Вертелся в ее руках, крутил головой: – Туда!
Кириллов метнул сердитый взгляд на вожатого, на пса. Тот с надменной гримасой развел руками, в одной был поводок.
– Туда! – уверенно вел, семенил короткими ножками Костя: – Туда!
Теперь он топал на месте от счастья. А смотрел – вверх.
– Вот! Вот!
Петру на миг стало страшно. На миг показалось, что сейчас увидят мертвую. Тело, свисающее на веревке.
Все задрали головы. Перед ними, между ящиков-утесов, высился бархатистый, пылью пахнущий слон. Мерцала бутафорским златом и каменьями сбруя.
…Или ребенок видит то, чего еще не видят они?
– Элмер! – торжествовал Костя, тыча пальцем в игрушечного исполина: – Элмер!
– Кто это – Элмер? Родственник ваш? – обернулся Кириллов на мать.
– Сразу видно, вы не папаша, – откликнулась та: – Поэтому не в теме. Книжка такая. Про слона. Слона так зовут, Элмер. Косте нравится. У него все слоны – элмеры.
– Да, – вздохнул Кириллов, – я не папаша.
С женой, насколько знал Петр, Кириллов развелся года четыре назад и с тех пор был незавидным холостяком.
Мать снова взяла Костю на руки. Поняв, что несут его не к слону, а прочь, ребенок заорал, как паровоз.
– Надо вернуться туда, где видели отпечатки, – распорядился Кириллов; Петр слышал только обрывки слов, все покрывал мощный ор «генерала», даже Кириллов чуть морщился. – Оттуда спустимся ниже, проверим, не отходит ли…
– Нет, – перебила его Смирнова, страх за Костю улегся, а нервы еще были натянуты. – Вы – вернетесь. И проверяйте. Что хотите. А мы – едем домой.
Она, запыхавшись, пыталась удержать в руках орущего красного ребенка:
– Он устал… Мы – помогли… Как могли… Хватит!
Давить на нее было так же бесполезно, как и уговаривать.
Первые мгновения после того, как мать и ребенок исчезли в лифте, все невольно наслаждались тишиной.
– Ну и голосяка, – первым заговорил администратор. – Оперным певцом станет, – позволил себе сострить. Он понял, что дело окончилось ничем, испытал облегчение: баланс сил восстановился. Теперь не страшно чесать на доклад к начальству: «В Багдаде все спокойно». Он снова был хозяином делянки. Подобрел.
– Слон – из балета «Баядерка», – гостеприимно объяснил.
Только никого его объяснение не заинтересовало.
– Дупель пусто, – сказал Петр.
Он и Кириллов глядели друг на друга: оба понимали, что других идей нет. Собака сидела, не шелохнувшись.
– Собачка какая спокойная. Или глухая? – все болтал администратор.
– Он привык к шуму, – надменно пояснил вожатый (он немного оскорбился за «собачку» и «она»). – Раньше раненых при минометных обстрелах искал. Сейчас у него типа гражданка.
Администратор смутился и умолк.
– Ну все, – сказал Кириллов тихо, – инструментов для поиска у нас больше нет.
Полиция отступала.
Они вышли в коридор, сигнал здесь наконец пробился через толстые театральные стены. Потому что телефоны зазвонили сразу у Кириллова, и у администратора. Тот ответил немедленно и подобострастно:
– Але?
Петр хмыкнул: начальство. Кириллов отошел, прежде чем ответить.
Петр не стал ни мешать, ни обижаться – служба есть служба.
К одному уху у администратора была приложена трубка, а другое стало малиновым. Как будто начальство через трубку вливало ему раскаленную жижу прямо в мозг.
Петр тем временем достал телефон, который дал Борис. Нажал вызов. Гудки, голосовая почта.
Администратор отнял от уха телефон, посмотрел на Петра заячьим взглядом:
– Вы сами отсюда дорогу найдете?
Тот поднял ладонь:
– Ноу проблем.
Администратор умчался.
Снова подошел Кириллов:
– Лена звонила. Кровь на руках принадлежит самому ребенку. Она посмотрела фотки рук. Ничего нового. Порезался, пока шастал один по театру.
«Шастал один по театру – маленький ребенок! – в закулисной части, закрытой для чужих, – и никто не заметил? Или заметил, но не счел необычным? Подумал: притащил своего кто-то из артистов… Или заметил, но предпочел молчать?» – думал Петр. «Не считает подозрительными» и «не являются подозрительными» – это две очень разные вещи. Петр во всем предпочитал убедиться сам. Мелочей – нет.
– Чего ты завис? Идем, – позвал Кириллов.
У него своя служба, у Петра – своя. Борис платит ему не за то, чтобы он делился с полицией своими мыслями. Но сегодня я тебе, завтра ты мне, – на этом принципе держались связи. Поэтому Петр сказал:
– Не верится.
– О’кей, – приглашающим тоном отозвался Кириллов.
– Идем к отпечатку.
Вернулись на лестницу, к бурому следу маленькой ладони. Петр присел, изучая угол.
– Вот здесь он уже в крови, так?
Кириллов кивнул.
Петр попытался вообразить движения маленькой фигурки. Костя шел вверх? Или вниз? Примерил на себя – с поправкой на уменьшенную амплитуду движений.
Поднялся.
Пошел вниз. Кириллов за ним. Оба смотрели под ноги, как два грибника.
– Во, гляди, – показал Кириллов. Еще одно бурое пятнышко. Отпечаток маленького пальца.
– Надо идти обратно, – сказал Петр. – Здесь уже кровь на порезах подсохла.
Опять пошли вверх. Коридоры все так же казались Петру одинаковыми. Казалось, он только и делал, что шел по одной и той же лестнице. Окон нет. Ровный белый свет галогеновых ламп, ровное гудение. «Как только они сами здесь ориентируются? – думал Петр о тех, кто работал в театре. Камешки, как Мальчик-с-пальчик, бросают? Разматывают нить из клубка? Или видят мелочи, приметные только им?»
Но люди, попадавшиеся навстречу, шедшие мимо, ничего не бросали, не разматывали. А только чуть дольше задерживали взгляд на двух чужаках.
– Вот где он порезался! – торжествующе объявил Кириллов. В углу лежала скомканная металлическая лента: очевидно, недавно сняли с ящика после транспортировки. Блестящая, гремящая, – малыш не мог пройти мимо, не изучив. Кириллов показал то, что Петр видел и сам: бурые следы на тонко раскатанном металле.
– А вон – откуда он нам всем помахал ручкой!
В окно-балкон виднелась кованая решетка.
– Элементарно, Ватсон. Дело раскрыто. Все, возвращаемся на базу, – позвал за собой Кириллов.
Петр дернул шпингалет, открыл дверь-створку. Его обдало холодом и запахом выхлопов, но после театра с его кондиционерами даже этот воздух приятно освежал.
Небо было затянуто обычной московской пеленой.
Перед ним была стена «Евразии». Петр нашел на ней металлическую торпеду – камера наружки, которая засекла Костю на том месте, где сейчас стоял он сам.
– След пришел сюда.
– А ушел куда? – спросил Петр, забыв о своем обещании быть немой тенью. Да и Кириллову было не до того.
Вожатый пожал плечами:
– Должно быть, ушел, как пришел.
– Интересное кино, – пробормотал Кириллов, оглядываясь.
Позвонил одному из своих янычар. Через пару минут из лифта вышел Костя за руку с матерью и двое полицейских.
– Сюда? – спросил Кириллов. Мать села рядом с ребенком на корточки, чтобы быть одного с ним роста:
– Костя, сюда?
– Туда! – обрадовался он. Вертелся в ее руках, крутил головой: – Туда!
Кириллов метнул сердитый взгляд на вожатого, на пса. Тот с надменной гримасой развел руками, в одной был поводок.
– Туда! – уверенно вел, семенил короткими ножками Костя: – Туда!
Теперь он топал на месте от счастья. А смотрел – вверх.
– Вот! Вот!
Петру на миг стало страшно. На миг показалось, что сейчас увидят мертвую. Тело, свисающее на веревке.
Все задрали головы. Перед ними, между ящиков-утесов, высился бархатистый, пылью пахнущий слон. Мерцала бутафорским златом и каменьями сбруя.
…Или ребенок видит то, чего еще не видят они?
– Элмер! – торжествовал Костя, тыча пальцем в игрушечного исполина: – Элмер!
– Кто это – Элмер? Родственник ваш? – обернулся Кириллов на мать.
– Сразу видно, вы не папаша, – откликнулась та: – Поэтому не в теме. Книжка такая. Про слона. Слона так зовут, Элмер. Косте нравится. У него все слоны – элмеры.
– Да, – вздохнул Кириллов, – я не папаша.
С женой, насколько знал Петр, Кириллов развелся года четыре назад и с тех пор был незавидным холостяком.
Мать снова взяла Костю на руки. Поняв, что несут его не к слону, а прочь, ребенок заорал, как паровоз.
– Надо вернуться туда, где видели отпечатки, – распорядился Кириллов; Петр слышал только обрывки слов, все покрывал мощный ор «генерала», даже Кириллов чуть морщился. – Оттуда спустимся ниже, проверим, не отходит ли…
– Нет, – перебила его Смирнова, страх за Костю улегся, а нервы еще были натянуты. – Вы – вернетесь. И проверяйте. Что хотите. А мы – едем домой.
Она, запыхавшись, пыталась удержать в руках орущего красного ребенка:
– Он устал… Мы – помогли… Как могли… Хватит!
Давить на нее было так же бесполезно, как и уговаривать.
Первые мгновения после того, как мать и ребенок исчезли в лифте, все невольно наслаждались тишиной.
– Ну и голосяка, – первым заговорил администратор. – Оперным певцом станет, – позволил себе сострить. Он понял, что дело окончилось ничем, испытал облегчение: баланс сил восстановился. Теперь не страшно чесать на доклад к начальству: «В Багдаде все спокойно». Он снова был хозяином делянки. Подобрел.
– Слон – из балета «Баядерка», – гостеприимно объяснил.
Только никого его объяснение не заинтересовало.
– Дупель пусто, – сказал Петр.
Он и Кириллов глядели друг на друга: оба понимали, что других идей нет. Собака сидела, не шелохнувшись.
– Собачка какая спокойная. Или глухая? – все болтал администратор.
– Он привык к шуму, – надменно пояснил вожатый (он немного оскорбился за «собачку» и «она»). – Раньше раненых при минометных обстрелах искал. Сейчас у него типа гражданка.
Администратор смутился и умолк.
– Ну все, – сказал Кириллов тихо, – инструментов для поиска у нас больше нет.
Полиция отступала.
Они вышли в коридор, сигнал здесь наконец пробился через толстые театральные стены. Потому что телефоны зазвонили сразу у Кириллова, и у администратора. Тот ответил немедленно и подобострастно:
– Але?
Петр хмыкнул: начальство. Кириллов отошел, прежде чем ответить.
Петр не стал ни мешать, ни обижаться – служба есть служба.
К одному уху у администратора была приложена трубка, а другое стало малиновым. Как будто начальство через трубку вливало ему раскаленную жижу прямо в мозг.
Петр тем временем достал телефон, который дал Борис. Нажал вызов. Гудки, голосовая почта.
Администратор отнял от уха телефон, посмотрел на Петра заячьим взглядом:
– Вы сами отсюда дорогу найдете?
Тот поднял ладонь:
– Ноу проблем.
Администратор умчался.
Снова подошел Кириллов:
– Лена звонила. Кровь на руках принадлежит самому ребенку. Она посмотрела фотки рук. Ничего нового. Порезался, пока шастал один по театру.
«Шастал один по театру – маленький ребенок! – в закулисной части, закрытой для чужих, – и никто не заметил? Или заметил, но не счел необычным? Подумал: притащил своего кто-то из артистов… Или заметил, но предпочел молчать?» – думал Петр. «Не считает подозрительными» и «не являются подозрительными» – это две очень разные вещи. Петр во всем предпочитал убедиться сам. Мелочей – нет.
– Чего ты завис? Идем, – позвал Кириллов.
У него своя служба, у Петра – своя. Борис платит ему не за то, чтобы он делился с полицией своими мыслями. Но сегодня я тебе, завтра ты мне, – на этом принципе держались связи. Поэтому Петр сказал:
– Не верится.
– О’кей, – приглашающим тоном отозвался Кириллов.
– Идем к отпечатку.
Вернулись на лестницу, к бурому следу маленькой ладони. Петр присел, изучая угол.
– Вот здесь он уже в крови, так?
Кириллов кивнул.
Петр попытался вообразить движения маленькой фигурки. Костя шел вверх? Или вниз? Примерил на себя – с поправкой на уменьшенную амплитуду движений.
Поднялся.
Пошел вниз. Кириллов за ним. Оба смотрели под ноги, как два грибника.
– Во, гляди, – показал Кириллов. Еще одно бурое пятнышко. Отпечаток маленького пальца.
– Надо идти обратно, – сказал Петр. – Здесь уже кровь на порезах подсохла.
Опять пошли вверх. Коридоры все так же казались Петру одинаковыми. Казалось, он только и делал, что шел по одной и той же лестнице. Окон нет. Ровный белый свет галогеновых ламп, ровное гудение. «Как только они сами здесь ориентируются? – думал Петр о тех, кто работал в театре. Камешки, как Мальчик-с-пальчик, бросают? Разматывают нить из клубка? Или видят мелочи, приметные только им?»
Но люди, попадавшиеся навстречу, шедшие мимо, ничего не бросали, не разматывали. А только чуть дольше задерживали взгляд на двух чужаках.
– Вот где он порезался! – торжествующе объявил Кириллов. В углу лежала скомканная металлическая лента: очевидно, недавно сняли с ящика после транспортировки. Блестящая, гремящая, – малыш не мог пройти мимо, не изучив. Кириллов показал то, что Петр видел и сам: бурые следы на тонко раскатанном металле.
– А вон – откуда он нам всем помахал ручкой!
В окно-балкон виднелась кованая решетка.
– Элементарно, Ватсон. Дело раскрыто. Все, возвращаемся на базу, – позвал за собой Кириллов.
Петр дернул шпингалет, открыл дверь-створку. Его обдало холодом и запахом выхлопов, но после театра с его кондиционерами даже этот воздух приятно освежал.
Небо было затянуто обычной московской пеленой.
Перед ним была стена «Евразии». Петр нашел на ней металлическую торпеду – камера наружки, которая засекла Костю на том месте, где сейчас стоял он сам.