– Никуда тебе не придется уезжать. И нам тоже. Мы слишком важны для императора, и он захочет оставить нас здесь. Замуж тебя, может, и выдадут, но не отошлют отсюда. – Он оторвал от меня взгляд, чтобы отыскать в садах нашу сестру, севшую отдохнуть у фонтана далеко внизу; ее тело сотрясали рыдания. – Кому я сочувствую, так это Друзилле, – произнес Калигула.
Тринадцать лет подспудной ревности наконец вынырнули на поверхность, и я возмущенно уставилась на брата:
– Ну да, разумеется. Друзилла. Всегда Друзилла. Гай, она самой природой предназначена быть женой. Сестра – воплощение Весты, богини домашнего очага. Все то время, что мы прожили на вилле Ливии, с ней никто не мог сравниться в искусстве создавать уют. Из нее получится идеальная супруга, и ни к чему другому она и не стремится!
– Ливилла… – начал он спокойным тоном, но меня уже было не остановить.
– А как же я? Я, для которой нет ничего важнее семьи и для которой не будет на свете людей ближе, чем ты и сестры? Неужели я заслуживаю меньше сочувствия, чем бедняжка Друзилла?
Калигула разомкнул объятия, сделал шаг назад и так посмотрел на меня, что я вмиг умолкла. Такой взгляд означал: собеседник зашел слишком далеко. Я в страхе прикусила язык, полагая, что сейчас Калигула обрушит на меня одновременно и мощь своего ума, и мощь своего гнева.
Однако брат вместо этого заставил себя успокоиться и положил красивые руки мне на плечи. Я всегда была на целую голову ниже его, даже став взрослой.
– Ливилла, не будь такой злюкой, тебе это не идет. Да, Друзилла создана быть женой, и в этой роли ей не найдется равных. А ты – я всегда это понимал, – ты бы никогда не вышла замуж, будь твоя воля. Но лишь одно слово изменит твое мнение об участи сестры. – Он сделал паузу, и я напряглась в ожидании. – Лепид.
И тогда до меня дошло. Всю свою юность Друзилла ждала, когда ее сосватают нашему другу детства, точно так же, как ждал того же самого и он, мечтая лишь о том, чтобы стать ее мужем. Но шансов на то, что император позволит этой паре соединиться, почти не было. В конце концов, сестру Лепида выдали за Друза, где бы он сейчас ни был, и брак еще одного ребенка Германика с родом Лепида привлек бы нежелательное внимание к тому ужасному времени, когда наша семья подвергалась планомерному уничтожению. Нет, Друзиллу отдадут кому-то другому, и они с Лепидом потеряют друг друга навсегда.
От стыда за свой эгоизм я покраснела до самых ушей. О чем я вообще думала?! Я переживала только о том, что меня могут разлучить с семьей, когда Друзилле грозило то же самое, но сверх того она теряла человека, которого любила почти всю свою жизнь.
Калигула был прав: всего одно слово меня образумило. Оставалось только надеяться, что период нашего сватовства окажется достаточно долгим и что-нибудь за это время изменится. Забегая вперед, скажу: продлился он полтора года, однако никаких перемен не случилось, если не считать благословенного отсутствия Флакка, который той же осенью отплыл в Египет.
А над орлиным гнездом Тиберия снова собирались штормовые тучи.
Глава 8. Гирлянды и букеты
Прошло почти два года – сначала под угрозой брака, а потом в его неумолимых тисках. Мы быстро узнали об уготованной нам судьбе – каждому император подобрал пару на свой вкус. С сужеными мы встретились только в день свадьбы, поскольку посетителей на Капри не жаловали.
Зато на остров привезли изображения и даже раскрашенные бюсты наших будущих супругов. Калигуле досталась Юния Клавдилла, дочь одного из самых выдающихся и влиятельных сенаторов Рима. Ее бюст и портреты предполагали, что это изящная девушка, симпатичная, с маленьким вздернутым носиком, при виде которого мы все не удержались от улыбки. Друзиллу обещали Луцию Кассию Лонгину, бывшему консулу из знатного патрицианского рода, с широкими скулами и впалыми щеками. Мне его бюст показался весьма привлекательным, но сестра, зная, что этот человек навсегда оттеснит нашего друга Лепида, не видела в нем ни единой симпатичной черты. Что же касается меня, то из нас троих я оказалась наиболее удачливой. По крайней мере, так я думала в то время.
Бюст Марка Виниция, того самого консула, чье имя упоминалось в книге, которую когда-то нам помешал читать визит Пакониана, обещал одни плюсы. Жених оказался достаточно красивым, но не настолько, чтобы заподозрить его в самолюбовании. Он был зрелым мужчиной – где-то около сорока, однако стариком не выглядел. И даже на крашеном бюсте его глаза искрились умом.
Месяц за месяцем проходили в напряженном ожидании, и оно только возросло, когда на вилле Юпитера приступили к свадебным приготовлениям. Впервые за три года нам предстояло покинуть остров и доплыть до самого Анциума, где у императора имелась еще одна вилла – точнее, еще один дворец. Там должна была произойти встреча будущих супругов и церемония бракосочетания. До назначенной даты оставалось несколько недель, когда рабы на вилле Тиберия взялись за наш внешний вид, стремясь довести его до совершенства. Гай переносил их докучливое внимание со стоическим хладнокровием, не говоря ни слова. Друзилла погрузилась в слезливое оцепенение и вела себя как покорный глухонемой: исполняла все, что от нее требовалось, но без малейшего желания или интереса. Зато я сопротивлялась каждой процедуре. Рабыни старались превратить меня в разрисованную придворную матрону, которой я никогда не была – ни в детстве, ни став старше. В конце концов мы достигли некоторого компромисса: я согласилась на небольшие изменения в своем облике, а они смирились с тем фактом, что, в чем-то выиграв, в другом проиграют. Например, я позволила им подчеркнуть мои брови и покрасить губы красной охрой, однако наотрез отказалась мазать лицо свинцовыми белилами. На шелковую столу я согласилась при условии, что ткань будет в том виде, в каком ее привозят из Серики, а не разобранная на нити и сотканная вновь в более тонкий материал, но на любые оборки и декоративную кайму наложила запрет – у меня от них начиналась головная боль. И никогда в жизни я не надену ничего темно-синего, такой урок я вынесла со свадьбы Агриппины.
Предсвадебная суета достигла апогея, когда на виллу явились две довольно упрямые каламистры – мастерицы делать прически. Женщины глянули на мои вьющиеся от природы волосы длиной ниже плеч, которые я по примеру матери обычно носила заколотыми на затылке, и неодобрительно закачали головами. Охая и причитая, они стали поднимать мои кудри, свивать в жгуты, скреплять заколками и шпильками, экспериментировать с золотой сеткой. Я молча сидела и слушала их бормотание о моей внешности и чувствовала, как во мне медленно закипает гнев. Когда я была уже почти на пределе, явилась третья женщина с большим париком, который напомнил мне изощренные прически Агриппины. Едва она попыталась водрузить мне на голову эту штуку, как я не вытерпела, вырвала из волос одну из дюжины шпилек и воткнула ее в руку несносной каламистры. Она завопила и выронила парик. Я вскочила взбешенная.
– Госпожа, но это же самый популярный нынче стиль, а твои волосы… – Она не договорила и вместо слов сочувственными жестами дала понять, что с моими волосами вряд ли возможно что-то сделать.
Я глубоко вдохнула, вытащила остальные заколки, оставив только одну – на затылке, и бросила их на пол:
– Меня вполне устраивает простая прическа. Все, идите все отсюда.
Она посмотрели на меня как на котенка, который вдруг набрался наглости и зашипел на них.
– Госпожа, мужчины Рима любят, чтобы их женщины хорошо выглядели.
Я не могла смолчать в ответ на это почти неприкрытое оскорбление:
– Моя мать всегда ходила с такой прической, и ей удалось заполучить одного из величайших римлян. Я уже не та девочка, которая приехала сюда. Мне четырнадцать лет, и я вполне способна сама решить, как причесаться. А теперь – долой с глаз моих!
В тот день я впервые поверила в себя и отстояла свои права – и до чего же сладок был вкус победы! Я больше не буду кротким ребенком. Пусть эту роль играет Друзилла. И да помогут боги Марку Виницию, если он чем-то мне не угодит…
В начале лета наступил день, когда все наконец упаковали и на пристани выстроилась небольшая флотилия легких изящных либурн в ожидании пассажиров. То был прекрасный и одновременно горький момент. Пока я стояла в порту и смотрела на суда, которые увезут нас с проклятого острова, и на тюки с нашим скарбом, загружаемые на палубы, чувствовала себя свободнее, чем когда-либо за много лет, даже невзирая на предстоящую свадьбу. А потом от моего беспечного настроения не осталось и следа – его уничтожил брат, вернув меня в реальный мир.
– Не радуйся свободе, ибо это всего лишь иллюзия, – негромко сказал он, а когда я недоуменно посмотрела на него, пояснил: – Глянь, как мало тут повозок с вещами по сравнению с днем нашего прибытия на остров.
Я опять оглядела багаж. Да, на этот раз мы брали с собой гораздо меньше вещей, чем когда переезжали сюда из Рима.
– Часть нашего имущества остается здесь. Мы же вернемся, – продолжил Калигула. – Нам предстоит короткая прогулка, а не побег.
Значит, в тот день, когда мы узнали о скорых свадьбах, мой брат правильно все оценил. Даже в браке мы останемся под надзором Тиберия. На борт либурны я взошла упавшая духом, и мы пустились в путь по волнам – на север, в древний город Анциум, заложенный сыном Одиссея. Двадцатью одним годом ранее там родился Калигула. Я прикинула, что если свадебные празднования затянутся, то он отметит свой двадцать второй день рождения там же, где отметил первый.
Императора с нами не было, поскольку он не счел нужным покидать остров ради присутствия на бракосочетаниях. Но он, по-видимому, заранее оповестил всех о планах, и великолепная прибрежная вилла в Анциуме к нашему приезду уже была украшена для предстоящих торжеств. Между колоннами натянули гирлянды, стены покрыли свежей краской, повсюду расставили пышные букеты, а в большом саду над морем приготовили все для церемонии.
Не буду задерживаться на подробностях прибытия и последних часах накануне свадьбы. Скажу только, что вилла имела собственную пристань и там шагу нельзя было ступить, не натолкнувшись либо на чрезмерно услужливых рабов, которые продолжали кампанию предсвадебной суеты, либо на преторианцев, неусыпно несших стражу, чтобы никто не вторгся и не сбежал.
Утро прошло в хлопотах и неприятностях. Я, как всегда, спорила и сопротивлялась. Калигула сохранял недоступное моему пониманию спокойствие. Друзилла же была сама не своя от пролегшей между ней и Лепидом пропасти. Она упрямилась и сердилась и в конце концов даже побила одного из слуг – не шлепнула по щеке, как подобает девице, а ударила в глаз кулаком, словно драчун из простонародья.
Спустя полтора часа изматывающей борьбы нас обрядили в свадебные одежды и вывели из отведенных покоев. Мы, трое детей Германика, встретились в атриуме впервые в то утро. Белая туника под красным покрывалом смотрелась на Друзилле саваном. Я постоянно дергала и тянула свои одежды, чтобы стало хоть чуточку удобнее. Меня страшно раздражало это похожее на пламя сетчатое покрывало, сквозь которое приходилось смотреть на окружающий мир. Безумно хотелось стащить его с головы, хотя без него рассыпалась бы замысловатая ритуальная конструкция из волос и свалился бы венок из майорана, на который, как потом оказалось, у меня была аллергия. Калигулу облачили в дорогую тогу, и за ним следовал ликтор в парадном одеянии и с церемониальными фасциями – связкой прутьев и топориков, потому что одновременно с бракосочетанием Гай заступал на должность квестора. На самом деле титул был пустым звуком. Он потребовался только для того, чтобы у брата появилось соответствующее звание для вступления в брак с назначенной ему невестой. Император вовсе не собирался выпускать нас из своих лап. Конечно же, он не позволит Калигуле уехать в Рим и исполнять обязанности квестора.
Старший раб виллы, отвечающий за организацию церемонии, вывел нас под яркое утреннее солнце и проводил в маленький сад, обнесенный живой изгородью. Там журчал и булькал фонтан в виде трех нимф, льющих воду из кувшинов в круглый бассейн. В этом укромном уголке и ждали наши будущие супруги.
На миг меня охватила растерянность. Неужели нас обвенчают почти тайком, без помпы и зрителей? Потом пришло осознание, что это еще не свадьба, а официальное обручение. Хотя сосватали нас много месяцев назад, наши нареченные не получили разрешения высадиться на Капри, а значит, традиции не были соблюдены.
Только теперь, перед самой свадьбой, для нас организовали положенный обряд.
Юния Клавдилла в жизни ничуть не уступала своим изображениям. Она была невысокой, изящной, и даже через красное покрывало я видела, что ее фарфоровая кожа безупречна. Лонгин производил впечатление жесткого человека. Он оказался более широким в плечах и менее склонным к юмору, чем предполагал его бюст, однако Друзилле было все равно. Потеряв Лепида, она любого кандидата в мужья воспринимала как обузу. Виниций меня удивил. Ему было тридцать восемь лет – почти на двадцать лет больше, чем мне, но благодаря теплой, живой энергии, которая из него лучилась, он казался моложе на десяток-другой. Я сразу прониклась к нему симпатией, и не из-за его моложавости, а из-за наполовину извиняющейся, наполовину лукавой улыбки, которой он меня встретил.
Старший раб передал Калигуле железное кольцо, и тот послушно надел его своей невесте на палец с ритуальным поцелуем через покрывало. Полагаю, Лонгин примерно в той же манере одарил Друзиллу кольцом и поцелуем – я была слишком занята собой в этот момент, чтобы наблюдать за другими. Виниций в свой черед получил кольцо и попытался надеть его мне на палец. Оно не налезало! Я запаниковала и вспомнила все те сладости, которые съела за истекший месяц. За талией я следила очень внимательно, но, может, весь жир пошел в пальцы? Конечно же, дело в том, что кто-то ошибся с размером кольца, однако в подобные моменты девушка часто думает, что это она слишком велика.
Виниций сделал еще одну попытку, улыбкой попросил прощения и, сжав мою кисть, надавил на кольцо сильнее. Раздосадованная, я отступила на полшага и вырвала из его ладоней свою руку с кольцом на кончике пальца, чтобы попробовать самой. С большим усилием и содрав кожу на средней фаланге, мне удалось втиснуть палец в колечко. По-видимому, Виниций расценил мой поступок как признак страстного желания выйти замуж, потому что шагнул ко мне и, в отличие от торопливых и неловких действий двух других женихов, приподнял мое покрывало и очень крепко поцеловал прямо в губы.
Хвала богам, он быстро опустил покрывало и не видел, как жарко я зарделась.
Раб в ужасе смотрел на то, что происходит, зато Калигула едва подавил смешок, а его миловидная невеста беззвучно хихикала под покрывалом.
Вот тогда я решила, что наши браки будут не такими уж плохими. Виниций, невзирая на прямолинейность и дерзость, показался достойным моей привязанности, а юная невеста брата понравилась с первого взгляда. Лонгин не доставит радости Друзилле, но это не под силу и самому Адонису, пока она тоскует по Лепиду.
Из уединенного садика нас вывели на широкий газон, раскинувшийся во всем своем цветочном великолепии и украшенный гирляндами, букетами и полотнищами белой ткани. Над головами горело блистательное италийское солнце, под невысоким обрывистым берегом перекатывалось мягкими волнами ярко-голубое Тирренское море.
Я почти не следила за происходящим, поглощенная изучением своего будущего мужа. Тем временем закололи жертвенную свинью, разломили и поделили между участниками церемонии хлеб, Юпитеру поднесли фрукты, назвали имена свидетелей – всех до единого лучших мужей Рима, которых я позабыла, за исключением Марка Юния Силана, отца новой жены Калигулы. Затем авгур – хромоногий тощий старик – вручил троим женихам брачные контракты и заранее оговоренные списки приданого. Три пары соединили руки, прозвучали цветистые слова.
Наконец, насколько я могла понять, бракосочетание свершилось, и в мгновение ока мы с Друзиллой словно исчезли для окружающих, внимание сосредоточилось на Калигуле и других мужчинах. Поздравительная речь авгура стала сигналом к окончанию церемонии. Свидетели и гости разбились на группки на почтительном удалении от центра газона и принялись болтать обо всем на свете. Между ними сновали рабы, которые убирали все лишнее – меня, как ни странно, не тронули – и расставляли длинные столы, жаровни, лежанки и тому подобное. Незаметно торжественный обряд уступил место пышному пиру.
Я отошла в сторону в растерянности, совершенно позабыв, что теперь не одинока, и даже слегка подпрыгнула от неожиданности, когда супруг взял меня за руку:
– Ты не рада, что нас соединили?
Я как язык проглотила. Что ответить? Если без замужества никак, то Виниций далеко не худший вариант, но я не создана быть женой и матерью. Я – дочь Германика, и это главное. Полагаю, мое растерянное молчание затянулось, потому что Виниций снисходительно улыбнулся и, развернув меня к себе, взял за обе руки:
– Будь уверена, я не такой, как муж твоей сестры. – (Мой взгляд устремился туда, где Друзилла безвольной драпировкой висела на руке Лонгина.) – Нет, я говорю не о нем, а о супруге Агриппины.
Я опять не знала, как реагировать.
– Агенобарб – благородный…
– Агенобарб – животное, – перебил меня муж, – и это подтвердят все, кто хоть раз видел его. Твоя сестра – умная и сильная женщина, раз до сих пор жива. А о второй сестре не тревожься. Возможно, она расстроена, но Лонгин, при всей суровости, хороший человек. Он позаботится о своей жене – так же, как я позабочусь о тебе.
Не знаю, что на меня нашло. Я прекрасно понимала, как глупо выгляжу и буду впоследствии горько корить себя за неумение держать рот на замке, но в ответ на его слова мне захотелось быть честной.
– Я не создана для брака, – сорвалось с моих губ.
– Не соглашусь, – рассмеялся Виниций и потом заглянул в мои глаза так пристально, что я заморгала; хотела бы я знать, что он там увидел. – Но тебе требуется правильный мужчина. Ты, как мне кажется, дерзкая, своевольная, непокорная, самоуверенная и напористая. У тебя взгляд не податливой девушки, а волевой женщины. Такой был у твоей бабки – мы с ней встречались не один раз. – Пока я приходила в себя от очередного сюрприза, он помахал в воздухе нашим брачным контрактом. – А я, – добавил мой муж, – не променяю тебя на кроткого агнца, поскольку не желаю скучной, сонной жизни. Ливилла, ты пока плохо меня знаешь, но я человек действия и люблю решать проблемы. Ты же, как подсказывает интуиция, будешь бросать мне вызовы каждый день.
Он поцеловал мою руку, откинул в сторону покрывало и венок, повозился немного с моими волосами и потом, широко улыбнувшись, прижался к моим губам в новом поцелуе. Я все еще ошеломленно таращила глаза, когда супруг отправился пообщаться со знакомыми. И тут мне на плечо вновь опустилась чья-то ладонь.
– Виниций, кажется, неплохой человек. – Мой брат с улыбкой обнял меня.
Лонгин произносил речь, и Калигула улучил момент, чтобы сбежать от жадной толпы.
– Да, мне тоже так показалось, – согласилась я.
– Друзилле повезло меньше…
Я оглянулась на страдальческую фигуру нашей сестры. Она по-прежнему висела на локте мужа, словно труп оленя, принесенный с охоты. Чуть дальше я, к своему ужасу, разглядела среди гостей серое, несчастное лицо Лепида. День, только ставший приятным, вновь омрачился.
– Подойди к ней, – негромко посоветовал Калигула. – Оторви ее от супруга хоть на полчаса и постарайся поднять ей настроение.
В наш диалог вклинился новый голос, и на этот раз от неожиданности вздрогнули мы оба – и я, и брат.
– Вряд ли он долго пробудет с нами.
Мы обернулись и увидели Силана, тестя Калигулы. Он стоял, сцепив руки за спиной, и покачивался с пятки на носок.
– Прости – кто? – переспросила я нового собеседника.
– Супруг вашей сестры. Лонгин – человек с амбициями, но без воображения. Вскоре он начнет уговаривать императора дать ему какую-нибудь должность. Вероятнее всего, ему предложат незначительный административный пост, но не знаю, согласится ли Лонгин, ведь он метит в консулы. В таком случае его отправят командовать легионерами, а если вы знаете его историю, то вам не нужно говорить, что как военный трибун он показал себя не лучшим образом. И я не удивлюсь, если через пару лет Лонгин утонет в одном из гнилых германских болот с туземным клинком в кишках.
Нарисованная картина заставила меня поморщиться, но в самой глубине души я пожелала Лонгину именно такой судьбы – ради блага сестры.
– Ты открыто высказываешь свои соображения, – с интересом отметил Калигула. – Редкое качество в наше дни и весьма опасное. Именно оно погубило моих родных.
Тринадцать лет подспудной ревности наконец вынырнули на поверхность, и я возмущенно уставилась на брата:
– Ну да, разумеется. Друзилла. Всегда Друзилла. Гай, она самой природой предназначена быть женой. Сестра – воплощение Весты, богини домашнего очага. Все то время, что мы прожили на вилле Ливии, с ней никто не мог сравниться в искусстве создавать уют. Из нее получится идеальная супруга, и ни к чему другому она и не стремится!
– Ливилла… – начал он спокойным тоном, но меня уже было не остановить.
– А как же я? Я, для которой нет ничего важнее семьи и для которой не будет на свете людей ближе, чем ты и сестры? Неужели я заслуживаю меньше сочувствия, чем бедняжка Друзилла?
Калигула разомкнул объятия, сделал шаг назад и так посмотрел на меня, что я вмиг умолкла. Такой взгляд означал: собеседник зашел слишком далеко. Я в страхе прикусила язык, полагая, что сейчас Калигула обрушит на меня одновременно и мощь своего ума, и мощь своего гнева.
Однако брат вместо этого заставил себя успокоиться и положил красивые руки мне на плечи. Я всегда была на целую голову ниже его, даже став взрослой.
– Ливилла, не будь такой злюкой, тебе это не идет. Да, Друзилла создана быть женой, и в этой роли ей не найдется равных. А ты – я всегда это понимал, – ты бы никогда не вышла замуж, будь твоя воля. Но лишь одно слово изменит твое мнение об участи сестры. – Он сделал паузу, и я напряглась в ожидании. – Лепид.
И тогда до меня дошло. Всю свою юность Друзилла ждала, когда ее сосватают нашему другу детства, точно так же, как ждал того же самого и он, мечтая лишь о том, чтобы стать ее мужем. Но шансов на то, что император позволит этой паре соединиться, почти не было. В конце концов, сестру Лепида выдали за Друза, где бы он сейчас ни был, и брак еще одного ребенка Германика с родом Лепида привлек бы нежелательное внимание к тому ужасному времени, когда наша семья подвергалась планомерному уничтожению. Нет, Друзиллу отдадут кому-то другому, и они с Лепидом потеряют друг друга навсегда.
От стыда за свой эгоизм я покраснела до самых ушей. О чем я вообще думала?! Я переживала только о том, что меня могут разлучить с семьей, когда Друзилле грозило то же самое, но сверх того она теряла человека, которого любила почти всю свою жизнь.
Калигула был прав: всего одно слово меня образумило. Оставалось только надеяться, что период нашего сватовства окажется достаточно долгим и что-нибудь за это время изменится. Забегая вперед, скажу: продлился он полтора года, однако никаких перемен не случилось, если не считать благословенного отсутствия Флакка, который той же осенью отплыл в Египет.
А над орлиным гнездом Тиберия снова собирались штормовые тучи.
Глава 8. Гирлянды и букеты
Прошло почти два года – сначала под угрозой брака, а потом в его неумолимых тисках. Мы быстро узнали об уготованной нам судьбе – каждому император подобрал пару на свой вкус. С сужеными мы встретились только в день свадьбы, поскольку посетителей на Капри не жаловали.
Зато на остров привезли изображения и даже раскрашенные бюсты наших будущих супругов. Калигуле досталась Юния Клавдилла, дочь одного из самых выдающихся и влиятельных сенаторов Рима. Ее бюст и портреты предполагали, что это изящная девушка, симпатичная, с маленьким вздернутым носиком, при виде которого мы все не удержались от улыбки. Друзиллу обещали Луцию Кассию Лонгину, бывшему консулу из знатного патрицианского рода, с широкими скулами и впалыми щеками. Мне его бюст показался весьма привлекательным, но сестра, зная, что этот человек навсегда оттеснит нашего друга Лепида, не видела в нем ни единой симпатичной черты. Что же касается меня, то из нас троих я оказалась наиболее удачливой. По крайней мере, так я думала в то время.
Бюст Марка Виниция, того самого консула, чье имя упоминалось в книге, которую когда-то нам помешал читать визит Пакониана, обещал одни плюсы. Жених оказался достаточно красивым, но не настолько, чтобы заподозрить его в самолюбовании. Он был зрелым мужчиной – где-то около сорока, однако стариком не выглядел. И даже на крашеном бюсте его глаза искрились умом.
Месяц за месяцем проходили в напряженном ожидании, и оно только возросло, когда на вилле Юпитера приступили к свадебным приготовлениям. Впервые за три года нам предстояло покинуть остров и доплыть до самого Анциума, где у императора имелась еще одна вилла – точнее, еще один дворец. Там должна была произойти встреча будущих супругов и церемония бракосочетания. До назначенной даты оставалось несколько недель, когда рабы на вилле Тиберия взялись за наш внешний вид, стремясь довести его до совершенства. Гай переносил их докучливое внимание со стоическим хладнокровием, не говоря ни слова. Друзилла погрузилась в слезливое оцепенение и вела себя как покорный глухонемой: исполняла все, что от нее требовалось, но без малейшего желания или интереса. Зато я сопротивлялась каждой процедуре. Рабыни старались превратить меня в разрисованную придворную матрону, которой я никогда не была – ни в детстве, ни став старше. В конце концов мы достигли некоторого компромисса: я согласилась на небольшие изменения в своем облике, а они смирились с тем фактом, что, в чем-то выиграв, в другом проиграют. Например, я позволила им подчеркнуть мои брови и покрасить губы красной охрой, однако наотрез отказалась мазать лицо свинцовыми белилами. На шелковую столу я согласилась при условии, что ткань будет в том виде, в каком ее привозят из Серики, а не разобранная на нити и сотканная вновь в более тонкий материал, но на любые оборки и декоративную кайму наложила запрет – у меня от них начиналась головная боль. И никогда в жизни я не надену ничего темно-синего, такой урок я вынесла со свадьбы Агриппины.
Предсвадебная суета достигла апогея, когда на виллу явились две довольно упрямые каламистры – мастерицы делать прически. Женщины глянули на мои вьющиеся от природы волосы длиной ниже плеч, которые я по примеру матери обычно носила заколотыми на затылке, и неодобрительно закачали головами. Охая и причитая, они стали поднимать мои кудри, свивать в жгуты, скреплять заколками и шпильками, экспериментировать с золотой сеткой. Я молча сидела и слушала их бормотание о моей внешности и чувствовала, как во мне медленно закипает гнев. Когда я была уже почти на пределе, явилась третья женщина с большим париком, который напомнил мне изощренные прически Агриппины. Едва она попыталась водрузить мне на голову эту штуку, как я не вытерпела, вырвала из волос одну из дюжины шпилек и воткнула ее в руку несносной каламистры. Она завопила и выронила парик. Я вскочила взбешенная.
– Госпожа, но это же самый популярный нынче стиль, а твои волосы… – Она не договорила и вместо слов сочувственными жестами дала понять, что с моими волосами вряд ли возможно что-то сделать.
Я глубоко вдохнула, вытащила остальные заколки, оставив только одну – на затылке, и бросила их на пол:
– Меня вполне устраивает простая прическа. Все, идите все отсюда.
Она посмотрели на меня как на котенка, который вдруг набрался наглости и зашипел на них.
– Госпожа, мужчины Рима любят, чтобы их женщины хорошо выглядели.
Я не могла смолчать в ответ на это почти неприкрытое оскорбление:
– Моя мать всегда ходила с такой прической, и ей удалось заполучить одного из величайших римлян. Я уже не та девочка, которая приехала сюда. Мне четырнадцать лет, и я вполне способна сама решить, как причесаться. А теперь – долой с глаз моих!
В тот день я впервые поверила в себя и отстояла свои права – и до чего же сладок был вкус победы! Я больше не буду кротким ребенком. Пусть эту роль играет Друзилла. И да помогут боги Марку Виницию, если он чем-то мне не угодит…
В начале лета наступил день, когда все наконец упаковали и на пристани выстроилась небольшая флотилия легких изящных либурн в ожидании пассажиров. То был прекрасный и одновременно горький момент. Пока я стояла в порту и смотрела на суда, которые увезут нас с проклятого острова, и на тюки с нашим скарбом, загружаемые на палубы, чувствовала себя свободнее, чем когда-либо за много лет, даже невзирая на предстоящую свадьбу. А потом от моего беспечного настроения не осталось и следа – его уничтожил брат, вернув меня в реальный мир.
– Не радуйся свободе, ибо это всего лишь иллюзия, – негромко сказал он, а когда я недоуменно посмотрела на него, пояснил: – Глянь, как мало тут повозок с вещами по сравнению с днем нашего прибытия на остров.
Я опять оглядела багаж. Да, на этот раз мы брали с собой гораздо меньше вещей, чем когда переезжали сюда из Рима.
– Часть нашего имущества остается здесь. Мы же вернемся, – продолжил Калигула. – Нам предстоит короткая прогулка, а не побег.
Значит, в тот день, когда мы узнали о скорых свадьбах, мой брат правильно все оценил. Даже в браке мы останемся под надзором Тиберия. На борт либурны я взошла упавшая духом, и мы пустились в путь по волнам – на север, в древний город Анциум, заложенный сыном Одиссея. Двадцатью одним годом ранее там родился Калигула. Я прикинула, что если свадебные празднования затянутся, то он отметит свой двадцать второй день рождения там же, где отметил первый.
Императора с нами не было, поскольку он не счел нужным покидать остров ради присутствия на бракосочетаниях. Но он, по-видимому, заранее оповестил всех о планах, и великолепная прибрежная вилла в Анциуме к нашему приезду уже была украшена для предстоящих торжеств. Между колоннами натянули гирлянды, стены покрыли свежей краской, повсюду расставили пышные букеты, а в большом саду над морем приготовили все для церемонии.
Не буду задерживаться на подробностях прибытия и последних часах накануне свадьбы. Скажу только, что вилла имела собственную пристань и там шагу нельзя было ступить, не натолкнувшись либо на чрезмерно услужливых рабов, которые продолжали кампанию предсвадебной суеты, либо на преторианцев, неусыпно несших стражу, чтобы никто не вторгся и не сбежал.
Утро прошло в хлопотах и неприятностях. Я, как всегда, спорила и сопротивлялась. Калигула сохранял недоступное моему пониманию спокойствие. Друзилла же была сама не своя от пролегшей между ней и Лепидом пропасти. Она упрямилась и сердилась и в конце концов даже побила одного из слуг – не шлепнула по щеке, как подобает девице, а ударила в глаз кулаком, словно драчун из простонародья.
Спустя полтора часа изматывающей борьбы нас обрядили в свадебные одежды и вывели из отведенных покоев. Мы, трое детей Германика, встретились в атриуме впервые в то утро. Белая туника под красным покрывалом смотрелась на Друзилле саваном. Я постоянно дергала и тянула свои одежды, чтобы стало хоть чуточку удобнее. Меня страшно раздражало это похожее на пламя сетчатое покрывало, сквозь которое приходилось смотреть на окружающий мир. Безумно хотелось стащить его с головы, хотя без него рассыпалась бы замысловатая ритуальная конструкция из волос и свалился бы венок из майорана, на который, как потом оказалось, у меня была аллергия. Калигулу облачили в дорогую тогу, и за ним следовал ликтор в парадном одеянии и с церемониальными фасциями – связкой прутьев и топориков, потому что одновременно с бракосочетанием Гай заступал на должность квестора. На самом деле титул был пустым звуком. Он потребовался только для того, чтобы у брата появилось соответствующее звание для вступления в брак с назначенной ему невестой. Император вовсе не собирался выпускать нас из своих лап. Конечно же, он не позволит Калигуле уехать в Рим и исполнять обязанности квестора.
Старший раб виллы, отвечающий за организацию церемонии, вывел нас под яркое утреннее солнце и проводил в маленький сад, обнесенный живой изгородью. Там журчал и булькал фонтан в виде трех нимф, льющих воду из кувшинов в круглый бассейн. В этом укромном уголке и ждали наши будущие супруги.
На миг меня охватила растерянность. Неужели нас обвенчают почти тайком, без помпы и зрителей? Потом пришло осознание, что это еще не свадьба, а официальное обручение. Хотя сосватали нас много месяцев назад, наши нареченные не получили разрешения высадиться на Капри, а значит, традиции не были соблюдены.
Только теперь, перед самой свадьбой, для нас организовали положенный обряд.
Юния Клавдилла в жизни ничуть не уступала своим изображениям. Она была невысокой, изящной, и даже через красное покрывало я видела, что ее фарфоровая кожа безупречна. Лонгин производил впечатление жесткого человека. Он оказался более широким в плечах и менее склонным к юмору, чем предполагал его бюст, однако Друзилле было все равно. Потеряв Лепида, она любого кандидата в мужья воспринимала как обузу. Виниций меня удивил. Ему было тридцать восемь лет – почти на двадцать лет больше, чем мне, но благодаря теплой, живой энергии, которая из него лучилась, он казался моложе на десяток-другой. Я сразу прониклась к нему симпатией, и не из-за его моложавости, а из-за наполовину извиняющейся, наполовину лукавой улыбки, которой он меня встретил.
Старший раб передал Калигуле железное кольцо, и тот послушно надел его своей невесте на палец с ритуальным поцелуем через покрывало. Полагаю, Лонгин примерно в той же манере одарил Друзиллу кольцом и поцелуем – я была слишком занята собой в этот момент, чтобы наблюдать за другими. Виниций в свой черед получил кольцо и попытался надеть его мне на палец. Оно не налезало! Я запаниковала и вспомнила все те сладости, которые съела за истекший месяц. За талией я следила очень внимательно, но, может, весь жир пошел в пальцы? Конечно же, дело в том, что кто-то ошибся с размером кольца, однако в подобные моменты девушка часто думает, что это она слишком велика.
Виниций сделал еще одну попытку, улыбкой попросил прощения и, сжав мою кисть, надавил на кольцо сильнее. Раздосадованная, я отступила на полшага и вырвала из его ладоней свою руку с кольцом на кончике пальца, чтобы попробовать самой. С большим усилием и содрав кожу на средней фаланге, мне удалось втиснуть палец в колечко. По-видимому, Виниций расценил мой поступок как признак страстного желания выйти замуж, потому что шагнул ко мне и, в отличие от торопливых и неловких действий двух других женихов, приподнял мое покрывало и очень крепко поцеловал прямо в губы.
Хвала богам, он быстро опустил покрывало и не видел, как жарко я зарделась.
Раб в ужасе смотрел на то, что происходит, зато Калигула едва подавил смешок, а его миловидная невеста беззвучно хихикала под покрывалом.
Вот тогда я решила, что наши браки будут не такими уж плохими. Виниций, невзирая на прямолинейность и дерзость, показался достойным моей привязанности, а юная невеста брата понравилась с первого взгляда. Лонгин не доставит радости Друзилле, но это не под силу и самому Адонису, пока она тоскует по Лепиду.
Из уединенного садика нас вывели на широкий газон, раскинувшийся во всем своем цветочном великолепии и украшенный гирляндами, букетами и полотнищами белой ткани. Над головами горело блистательное италийское солнце, под невысоким обрывистым берегом перекатывалось мягкими волнами ярко-голубое Тирренское море.
Я почти не следила за происходящим, поглощенная изучением своего будущего мужа. Тем временем закололи жертвенную свинью, разломили и поделили между участниками церемонии хлеб, Юпитеру поднесли фрукты, назвали имена свидетелей – всех до единого лучших мужей Рима, которых я позабыла, за исключением Марка Юния Силана, отца новой жены Калигулы. Затем авгур – хромоногий тощий старик – вручил троим женихам брачные контракты и заранее оговоренные списки приданого. Три пары соединили руки, прозвучали цветистые слова.
Наконец, насколько я могла понять, бракосочетание свершилось, и в мгновение ока мы с Друзиллой словно исчезли для окружающих, внимание сосредоточилось на Калигуле и других мужчинах. Поздравительная речь авгура стала сигналом к окончанию церемонии. Свидетели и гости разбились на группки на почтительном удалении от центра газона и принялись болтать обо всем на свете. Между ними сновали рабы, которые убирали все лишнее – меня, как ни странно, не тронули – и расставляли длинные столы, жаровни, лежанки и тому подобное. Незаметно торжественный обряд уступил место пышному пиру.
Я отошла в сторону в растерянности, совершенно позабыв, что теперь не одинока, и даже слегка подпрыгнула от неожиданности, когда супруг взял меня за руку:
– Ты не рада, что нас соединили?
Я как язык проглотила. Что ответить? Если без замужества никак, то Виниций далеко не худший вариант, но я не создана быть женой и матерью. Я – дочь Германика, и это главное. Полагаю, мое растерянное молчание затянулось, потому что Виниций снисходительно улыбнулся и, развернув меня к себе, взял за обе руки:
– Будь уверена, я не такой, как муж твоей сестры. – (Мой взгляд устремился туда, где Друзилла безвольной драпировкой висела на руке Лонгина.) – Нет, я говорю не о нем, а о супруге Агриппины.
Я опять не знала, как реагировать.
– Агенобарб – благородный…
– Агенобарб – животное, – перебил меня муж, – и это подтвердят все, кто хоть раз видел его. Твоя сестра – умная и сильная женщина, раз до сих пор жива. А о второй сестре не тревожься. Возможно, она расстроена, но Лонгин, при всей суровости, хороший человек. Он позаботится о своей жене – так же, как я позабочусь о тебе.
Не знаю, что на меня нашло. Я прекрасно понимала, как глупо выгляжу и буду впоследствии горько корить себя за неумение держать рот на замке, но в ответ на его слова мне захотелось быть честной.
– Я не создана для брака, – сорвалось с моих губ.
– Не соглашусь, – рассмеялся Виниций и потом заглянул в мои глаза так пристально, что я заморгала; хотела бы я знать, что он там увидел. – Но тебе требуется правильный мужчина. Ты, как мне кажется, дерзкая, своевольная, непокорная, самоуверенная и напористая. У тебя взгляд не податливой девушки, а волевой женщины. Такой был у твоей бабки – мы с ней встречались не один раз. – Пока я приходила в себя от очередного сюрприза, он помахал в воздухе нашим брачным контрактом. – А я, – добавил мой муж, – не променяю тебя на кроткого агнца, поскольку не желаю скучной, сонной жизни. Ливилла, ты пока плохо меня знаешь, но я человек действия и люблю решать проблемы. Ты же, как подсказывает интуиция, будешь бросать мне вызовы каждый день.
Он поцеловал мою руку, откинул в сторону покрывало и венок, повозился немного с моими волосами и потом, широко улыбнувшись, прижался к моим губам в новом поцелуе. Я все еще ошеломленно таращила глаза, когда супруг отправился пообщаться со знакомыми. И тут мне на плечо вновь опустилась чья-то ладонь.
– Виниций, кажется, неплохой человек. – Мой брат с улыбкой обнял меня.
Лонгин произносил речь, и Калигула улучил момент, чтобы сбежать от жадной толпы.
– Да, мне тоже так показалось, – согласилась я.
– Друзилле повезло меньше…
Я оглянулась на страдальческую фигуру нашей сестры. Она по-прежнему висела на локте мужа, словно труп оленя, принесенный с охоты. Чуть дальше я, к своему ужасу, разглядела среди гостей серое, несчастное лицо Лепида. День, только ставший приятным, вновь омрачился.
– Подойди к ней, – негромко посоветовал Калигула. – Оторви ее от супруга хоть на полчаса и постарайся поднять ей настроение.
В наш диалог вклинился новый голос, и на этот раз от неожиданности вздрогнули мы оба – и я, и брат.
– Вряд ли он долго пробудет с нами.
Мы обернулись и увидели Силана, тестя Калигулы. Он стоял, сцепив руки за спиной, и покачивался с пятки на носок.
– Прости – кто? – переспросила я нового собеседника.
– Супруг вашей сестры. Лонгин – человек с амбициями, но без воображения. Вскоре он начнет уговаривать императора дать ему какую-нибудь должность. Вероятнее всего, ему предложат незначительный административный пост, но не знаю, согласится ли Лонгин, ведь он метит в консулы. В таком случае его отправят командовать легионерами, а если вы знаете его историю, то вам не нужно говорить, что как военный трибун он показал себя не лучшим образом. И я не удивлюсь, если через пару лет Лонгин утонет в одном из гнилых германских болот с туземным клинком в кишках.
Нарисованная картина заставила меня поморщиться, но в самой глубине души я пожелала Лонгину именно такой судьбы – ради блага сестры.
– Ты открыто высказываешь свои соображения, – с интересом отметил Калигула. – Редкое качество в наше дни и весьма опасное. Именно оно погубило моих родных.