Я умолкла, услышав в его словах намек, и не ошиблась: в следующий миг неподалеку от нас остановились два преторианца.

На вытянутой в сторону материка оконечности седла, на самом краю обрыва в тысячу футов пристроилась, словно орлиное гнездо, вилла Юпитера. Мерные взмахи весел в такт мелодии, наигрываемой флейтистом, направили наше судно прямо под обрыв, и от одного вида этой виллы высоко над водой у меня по спине пробежал холодок. Пробираясь среди огромных белых скал под дворцом, наперегонки с мрачными штормовыми тучами, мы держали курс на пристань.

Приблизиться к восточной оконечности острова нет никакой возможности, поскольку скалы встают из воды почти вертикально и делают берег неприступным. Поэтому мы причалили в порту небольшого поселка на северном побережье. Когда-то это была всего лишь разросшаяся рыбацкая деревня, но в ней выстроили лучшие в империи молы и пирсы, готовые встретить важных гостей Тиберия.

Морские путешествия я никогда не любила. В отличие от сестры Агриппины, меня не тошнит и не мутит, но на воде мне неуютно. Не ощущая под ногами земли, я нервничаю. Потому испытала несказанное облегчение, когда весла подняли, а рулевой с помощью только пары кормовых весел и инерции подвел судно к причалу. С глухим ударом, от которого екнуло сердце, мы воссоединились с сушей. И вот канаты выбросили на берег и привязали, с судна спустили трап. Нам помогли сойти по шаткому настилу на деревянный пирс, а затем проводили на каменную пристань. Я встала на краю, сглатывая слюну и дожидаясь, когда пройдет позыв извергнуть содержимое желудка.

Тем временем команда выгружала на берег наш багаж. Снаружи порта скопились повозки, телеги, вьючные животные и целое море рабов, чтобы доставить нас и наше имущество на императорскую виллу. Мы взяли с собой лишь самое необходимое, поскольку уже привыкли к тому, что нас часто перевозят из дома в дом. Как долго нам придется прожить на одной из пустующих вилл на острове, мы не знали, но это мог быть как день, так и год или больше.

Калигула с заметным волнением поглядывал на вершину острова, а мы с Друзиллой зачарованно рассматривали пышную природу. Говорили, будто императора привела сюда безумная тоска, но здешние красоты опровергали это предположение: не нужно быть сумасшедшим, чтобы захотеть остаться здесь навсегда. Капри прекрасен. Прекрасен настолько, что моя тревога немного утихла.

Но потом мой взгляд опять упал на преторианцев, которые сопровождали нас из самого Рима, и все тревожные мысли вмиг вернулись. Боги создали этот остров благодатным, а люди превратили его в мрачное, гиблое место.

Странно это говорить, но я как-то научилась жить без матери, Нерона и Друза, хотя дыра в сердце так и не затянулась. А вот Агриппины мне не хватало острее, чем я ожидала. Даже после замужества сестра бывала у нас при каждой возможности, чтобы повидаться с нами и передохнуть вдали от карающей длани супруга. Но поскольку Пина теперь относилась к семейству Домиция Агенобарба, повеление императора явиться к нему на остров ее не касалось. Семья, которая двадцатью одним годом ранее прибыла в Сирию в количестве восьми человек, высадилась на Капри горсткой из трех.

– Похоже, наш новый дом хорошо охраняется. – Калигула кивнул на двухэтажное каменное приземистое строение неподалеку, вокруг которого ходили фигуры в белом. – Это казарма преторианцев, которые следят за всеми, кто прибывает в порт и кто отплывает.

Я нахмурилась:

– Но преторианцы тут полностью под контролем императора, разве не так? Сеян далеко, а Тиберий здесь, и это его остров. И вообще: император спас нас от Сеяна, поэтому я не поверю, что он позволит префекту здесь своевольничать.

Мой брат посмотрел на меня с печальной улыбкой:

– Спас от Сеяна? Милая Ливилла, наш приезд сюда – вовсе не спасение. Теперь нам надо быть особенно осторожными. Сеян – крыса, рыскающая по углам и исподтишка кусающая прохожих. А Тиберий – скорпион, злобный и стремительный. И жало его источает смертельный яд.

Столь откровенные слова заставили меня в панике оглянуться, но мы каким-то чудом оказались одни в шумном порту. Всех служащих и солдат захватил вихрь дел в связи с нашим прибытием. Я не нашлась что ответить на мрачную реплику брата, но про себя засомневалась: неужели жизнь рядом с императором может быть хуже, чем жизнь в Риме, где Сеян безнаказанно губил членов нашей семьи одного за другим? Как показало время, брат абсолютно точно оценивал мою наивность.

Примерно через четверть часа все было готово для дальнейшего пути. Нас усадили в повозки, старший из преторианцев отдал приказ, и длинный кортеж потянулся из порта к великолепной вилле императора на гребне восточных утесов. Это было долгое, изнурительное путешествие. Порой мне приходилось даже вылезать из повозки и идти пешком, потому что дорога, обвивающая гору небрежно свернутой лентой, была разбита и размыта. На крутых подъемах гравий почти весь осыпался с проезжей части на обочины, обнажив камни, на которых повозку чудовищно трясло. Я вслух недоумевала, почему император не повелит привести дорогу в нормальное состояние, и солдат, шагающий рядом с повозкой, объяснил, что сам император передвигается по острову верхом, а что до толстых изнеженных сенаторов, посещающих его на вилле, то Тиберию нравится причинять им неудобства. Не думаю, что солдат хотел нас обидеть этими словами, однако Друзилла, и без того в расстроенных чувствах из-за разлуки с Лепидом, все равно оскорбилась и задернула занавеску на окне повозки. В итоге я потеряла возможность любоваться садами и виноградниками, карабкающимися вместе с нами вверх по склону, и осталась наедине со своими страхами и немилосердной тряской.

Целый час мы взбирались на вершину горы, но наконец приблизились к вилле. Я впервые смогла рассмотреть жилище Тиберия. Дворец, ибо назвать его просто виллой не поворачивался язык, представлял собой массивное квадратное здание с внутренним двором посередине. Построили его, как я узнала позднее, поверх огромных цистерн. Из-за неровностей почвы некоторые части дворца – те, что располагались ближе к утесам на востоке, – имели два уровня, тогда как другие, над западным склоном, вырастали на четыре или даже пять этажей. А вокруг, конечно же, разрослись вспомогательные и хозяйственные строения.

Когда мы почти достигли цели, где-то позади нас загрохотал гром. Я обернулась: огромное черно-оранжевое марево уже наползло на остров с другой стороны. У нас едва хватало времени спрятаться под крышей.

Дорога, проложенная по горному хребту, вела нас вверх, пока мы не оказались на вершине, где по легкому мосту перебрались через ров и остановились перед широкими воротами. Я была настолько поглощена разглядыванием необъятного – и в то же время изящного – здания, примостившегося на самой высокой точке острова, что Друзилла даже подтолкнула меня, чтобы я не загораживала дорогу. Нам всем пришлось высадиться и дальше идти пешком, потому что повозки здесь проехать не могли – их развернули и повели на конюшенный двор ниже по склону. Скоро я хорошо изучу, где что находится.

Итак, мы вошли и, обогнув по крытым галереям большой внутренний двор, оказались в просторной экседре, которая выдавалась из здания и нависала над тем самым обрывом в тысячу футов. Я еще не пришла в себя от великолепия дворца, а в этом просторном полукруглом зале с высокими застекленными окнами, что было редкостью даже для богатых домов, и светло-желтыми стенами у меня и вовсе перехватило дыхание. Солнце уже тонуло в черном вале штормовых туч, но огромные окна впускали достаточно света, чтобы воспламенить желтые поверхности и наполнить помещение теплом и уютом, несмотря на громовые раскаты.

Все это было так прекрасно, что я не заметила, как мы остановились, и не сразу осознала, что перед нами император, а мой нос уткнулся в спину брата.

В экседре собралось не менее двух дюжин людей, по большей части это были рабы. Тиберий, еще более похожий на труп, чем раньше, возлежал на украшенной золотом и покрытой пурпурной тканью длинной кушетке. Он грыз какие-то сладости – на низком столике перед ним стояла целая тарелка таких сладостей. За ложем высилась огромная фигура в серой тунике, под которой бугрились мышцы. Лицо гиганта сплошной сеткой покрывали шрамы, но, пожалуй, и без шрамов симпатичным оно никогда не было. У его пояса висел дорогой гладиус с рукояткой из слоновой кости в виде орла.

– Геликон, – шепнул через плечо Калигула, – личный телохранитель Тиберия.

На мой взгляд, это было очень показательно: император не доверял преторианской гвардии и считал необходимым окружить себя германцами в качестве охраны, а при этом нуждался еще и в личном телохранителе внутри двойного кольца защитников… Так вот как все устроено на Капри: преторианцы охраняют остров, германцы – виллу, Геликон – Тиберия. Я оглядела помещение, мысленно вычитая преторианцев, которые пришли с нами, четырех охранников-германцев – по одному в каждом углу, прислуживающих господам рабов…

Помимо Тиберия и Геликона, в результате осталось всего двое заслуживающих внимания. Высокий человек в изысканной тоге сидел на ложе с прямой как доска спиной; из-под жидких седых волос виднелись большие, прижатые к черепу уши; узкие губы под острым носом сливались в плотную жесткую линию; кожа под светло-серыми глазами сложилась глубокими складками. От одного его вида меня прошиб холодный пот. Казалось, что даже воздух вокруг него пропитан злобой и коварством. Вряд ли он способен на добрые поступки.

С другой стороны от императора на мягком пышном ложе вольготно раскинулся мальчик примерно моих лет. На нем была пурпурная туника с золотой каймой по низу и серебряный венец на буйной шевелюре. Мне показалось, что на его лице играет презрительная усмешка, но потом, когда он в самом деле усмехнулся, я поняла: это его обычное выражение.

– Это он самый? – хмыкнул мальчик и отпил вина.

Тиберий неодобрительно оглянулся на него, причем одна бровь императора изогнулась так грозно, что мне стало не по себе – в отличие от юнца, которому, очевидно, все было нипочем.

– Он одет как простой селянин!

– Гемелл, – прошипел император, и его шипящий голос довел меня до полуобморочного состояния, – это твой кузен Гай и его сестры. Помни, кем тебе предстоит стать, и веди себя соответственно. Если же ты хочешь и дальше вести себя как варвар, то отправишься к варварам.

Гемелл… Внук императора, которого Тиберий якобы терпеть не мог и который тем не менее сидел по правую руку от него.

Я заметила, что Калигула распрямился и в один миг словно стал старше, выше и куда внушительнее, чем я привыкла его видеть. Разумеется, по сравнению с тем двенадцатилетнем мальчиком он в любом случае выглядел значительно более зрелым.

– Но, дедушка, не могу же я делить статус наследника с этим животным!

В тот момент я поняла, почему юного Гемелла ненавидит родной дед. Мне самой хватило одного взгляда и двадцати слов, чтобы проникнуться к нему отвращением. С другой стороны, к императору я тоже не питала большой любви.

Но все мысли об этих двоих и их личных качествах выскочили из головы, как только до меня дошел смысл сказанного. Делить статус наследника?

Калигула и Гемелл? Один слишком юн для тоги мужчины, а другой года на четыре перерос детскую буллу. Один – внук, другой – внучатый племянник. Допустим, Гемелл ближе по родству, зато Калигула взрослее и знатнее. Меня охватила радость надежды. Если император собирается сделать Калигулу своим официальным наследником, значит и проследит за безопасностью нашей семьи. Сеян нас здесь не достанет! А может, еще удастся спасти мать и Друза? Что бы ни думал мой брат, император в самом деле нас спас.

Тиберий тем временем изучающе осматривал Калигулу.

– Ты вырос, юный Гай. Судя по твоим глазам, вырос в умного человека. Это хорошо, что ты умен, но обладаешь ли ты здравым смыслом? Для того, кто правит империей, здравый смысл не менее важен, чем ум, сила и удача. Как ни жаль, Гемелл не выказывает ни малейшей склонности вкусить плод от древа здравомыслия. – Император нахмурился. – Но насчет твоего одеяния он совершенно прав. Для императорского двора ты одет неподобающе. Где твоя тога?


Калигула негромко откашлялся и поклонился:

– Мой император, с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет, нашу семью возглавляли только бабушки. Никто не счел уместным устраивать для меня церемонию принятия тоги вирилис. Вот почему я по-прежнему ношу детскую тогу.

Сказано это было почтительным тоном, тем не менее в интонации сквозили обвинительные нотки, ведь при нынешнем состоянии дел главой нашей семьи формально считался сам император, и надеть на Калигулу тогу вирилис, кроме него, в любом случае было некому. Но если Тиберий и различил эти ноты в словах Калигулы, вида не подал.

– Значит, юный Гай, настало время снять ее. Мы не будем затягивать с этим, подыщем тебе тогу вирилис прямо к завтрашнему дню. Что-нибудь более подходящее для члена императорской семьи, а?

Он хохотнул, но смех перешел в приступ кашля. Спазмы сотрясали дряхлое тело с такой силой, что старик сбил с ног стоящего рядом раба. Паренек повалился навзничь, и кувшин с вином вылетел из его рук. Ярко-красная жидкость на мгновение застыла в воздухе и плюхнулась на императора, замочив его ногу и край изысканной тоги.

Тиберий рассвирепел, выпучил глаза и, еще не до конца подавив кашель, с размаха ударил несчастного по лицу. Тот взвизгнул от боли.

– Идиот! – прохрипел старик, поднялся и потряс мокрым концом тоги, и по полу разлетелись алые капли. – Геликон! – злобно ощерился император.

Я вся сжалась в ожидании беды. Огромный телохранитель вышел из-за ложа императора и схватил невезучего молодого раба, оторвав его от земли. Тиберий, вне себя от ярости, двинулся через зал к окну. Рабы и слуги на его пути словно растворялись. Он схватился за одну из стеклянных створок и распахнул ее. Шторм к тому времени уже добрался до виллы Юпитера, и как только окно открылось, в комнату брызнули капли дождя. Тогда я поняла, чему нам предстоит стать свидетелями, и отвернулась, чтобы не видеть, как Геликон несет голосящего раба к проему. Юноша вертелся как угорь, вырывался из лап телохранителя, царапал его тонкими пальцами:

– Нет! Нет, нет, нет, нет…

Внезапно в моем ухе раздался шепот Калигулы:

– Выпрямись и смотри. За тобой наблюдают Гемелл и Флакк. Не выказывай перед ними слабости.

Я не хотела выпрямляться и смотреть. Смерть я уже видела, в том числе смерть невинных, но сейчас происходило нечто иное. Это было убийство. Беспричинная жестокость. Даже знать об этом было невыносимо, не то что смотреть, однако брат был прав. Выражения лиц и юного Гемелла, и того высокого мужчины были достаточно красноречивы. Сама по себе я не представляла для них интереса, но они с готовностью используют мои слабости против Калигулы, а этого я не могла допустить. У меня остался всего один брат, и по мере уничтожения нашего рода моя привязанность к нему росла.

Я подняла голову. Громила Геликон нес раба к открытому окну, время от времени перехватывая свою жертву, а юноша молил и плакал, извивался и рвался на свободу. На лице Геликона не читалось никаких эмоций. Можно было подумать, что он просто несет бочку в подвал. Тиберий же источал злобу и мстительность и, не отрывая от раба демонического взгляда, все тряс залитую вином тогу.

– Нет, нет, нет, нет…

Руки Геликона покрывались царапинами от ногтей юноши. Вероятно, в ответ на это телохранитель крепче сжал худое тело, и все мы услышали, как треснули ребра. Крики сменились стонами.

Телохранитель дошел до окна и небрежно, словно остатки невкусной пищи, вышвырнул свою ношу под проливной дождь и низкие тучи. До нас донесся вопль падающего в бездну раба. Потом мы услышали, как он в первый раз ударился о скалы. Этот хруст я не смогла забыть, как бы ни старалась. Потом вопль перешел в безнадежный вой, и прозвучало еще несколько ударов тела о камни, приглушенных расстоянием. До моря было так далеко, что мы не услышали плеска, когда юноша упал в воду. Я молила всемогущего Юпитера о том, чтобы несчастный раб достиг моря уже мертвым, ведь после падения с такой высоты у него не осталось бы ни одной целой кости. И если бы он каким-то чудом пребывал в сознании, то все равно утонул бы.

– Не спутай эту тюрьму с дворцом, – прошептал Калигула, встав вплотную ко мне. – Блеск золота и роскошь ничего не меняют.

С небес на нас обрушился оглушительный раскат грома, мертвенным белым светом вспыхнула молния. Так началась наша жизнь на острове императора.





Глава 7. Опасные строчки




Первый год нашего заточения в роскошной тюрьме был далеко не худшим, но, вероятно, самым изматывающим. Мы находились в предельном напряжении, пока привыкали к императорскому двору и своему статусу. Гемелл полностью оправдал первое впечатление о нем. Ни особым умом, ни здравым смыслом, как справедливо заметил Тиберий, он не мог похвастаться, но зато приходился императору ближайшим родственником, и потому все обитатели Капри, за исключением самого императора, разумеется, вынуждены были во всем его слушаться. Гемелл прекрасно осознавал это и портил моему брату жизнь всеми доступными способами. Думаю, мальчишку злило то, что Калигула неизменно сохранял превосходство. Сколько бы императорский внук ни дразнил его, как бы ни пытался навлечь на него неприятности, мой брат всегда выходил победителем из маленьких противостояний и ни разу – ни разу! – не сказал лишнего. Калигула с детства был осторожен, если не считать погребальной речи на похоронах прабабки, а уроки Нерона и Друза лишь закрепили и усилили в нем это свойство.

Друзилла с месяц или дольше не замечала проделок Гемелла. Разлученная с Лепидом, она была так поглощена своим горем, что остальные проблемы для нее перестали существовать. Днями напролет она потерянной овечкой бродила по коридорам и залам дворца. А меня не отпускала тревога. Я боялась, что сестра в своем полузабытьи подойдет к краю обрыва и упадет, а поэтому приглядывала за ней с утра до ночи. В то же время надо было следить за Гемеллом, не прекращающим свои попытки подгадить Калигуле; мне все казалось, что брат вот-вот оступится и попадет в беду. С тех пор как мы попали в общество императора и его приспешников, я лишилась тех полезных советов, которые брат шептал мне на ухо. Он перестал это делать, чтобы не вызвать подозрений в заговоре. Осторожность прежде всего!

Все готовились к празднованию Сатурналий, когда Гемелл предпринял еще один, последний, ход против Калигулы, после чего отказался от планов погубить моего брата. Дело в том, что Калигула переигрывал его на каждом шагу, и уловки раздосадованного императорского внука раз от раза становились все бестолковее. В то утро, когда слуги развешивали по стенам украшения, мы втроем – я, брат и Друзилла – стояли, облокотившись на подоконник, и смотрели вниз на далекую воду. К нам с подобострастными поклонами подскочил раб и замер перед Калигулой.

– Господин, прошу извинить меня, – залепетал он тонким испуганным голосом, – но император приказывает вам явиться к нему в термы.

– О, вот как? – беззаботно отозвался Калигула. – А во что он одет?

– Господин, я не понял…

– Он передал через тебя послание. Полагаю, глаза ты держал открытыми во время разговора с ним. Так как: был он одет? Обнажен? Или завернут в полотенце?

Друзилла вынырнула из своего тихого, непритязательного уныния и наморщила лоб: что за странный вопрос?

– Э-э… – беспомощно промямлил раб.

– Или, как ни маловероятно такое предположение, это Гемелл пожелал, чтобы я вломился в термы во время утреннего омовения императора и выставил себя круглым дураком? Честное слово, мальчишка совершенно разучился интриговать и теперь досаждает мне идиотскими розыгрышами. Давай-ка иди обратно к Гемеллу и скажи ему, чтобы он уже вынул палец из задницы и занялся чем-нибудь полезным для разнообразия. – Раб ушел, понурив голову, ведь за неудачу ему грозила трепка, а Калигула закатил глаза: – Это как играть в калкули[1] с белкой. До чего же скучно.

– Как ты догадался, что он пришел не от императора? – полюбопытствовала я.

– Во-первых, я знаю, что Тиберий не любит, когда его омовения прерывают. Во-вторых, туника на рабе была свежей и сухой, но любой человек, только что вышедший из терм, был бы мокрым от пота, и на тунике мы бы заметили темные пятна. Но главное – я узнал этого раба, он из числа тех, кто прислуживает Гемеллу. Наш двоюродный брат – тупица.

Я рассмеялась. Но догадайся я, что означает конец этих игр с Гаем, мне было бы не до смеха. Внук императора не образумился, а всего лишь переключился с Калигулы, который оказался ему не по зубам, на нас, двух сестер. Надо сказать, что я, столько выстрадав из-за систематического уничтожения моих родных, не велась на его издевки и насмешки. Друзилла же быстро научилась держаться поближе к брату, ибо знала, что только он убережет ее, более ранимую и беззащитную, чем я. И все равно Гемелл не отставал от нас, пытаясь уязвить побольнее, чтобы мы не выдержали и сказали что-нибудь, подпадающее под закон об оскорблении величия, и таким образом бросили бы тень на Калигулу.

– Чем больше законов, тем меньше правосудия, так говорил Цицерон, – выпалил он как-то раз, обращаясь ко мне. – А ты что об этом думаешь?

Думаю, тебе нельзя цитировать высказывания, которые могут вызвать гнев императора.