В отличие от обрабатывающей промышленности, сельское хозяйство не может приостановить производство или сложить полуфабрикаты в хранилище. Кроме того, крестьяне, в отличие от промышленников, не имеют возможности придержать товар, чтобы удержать цены на высоком уровне. Поскольку спрос изменяется несинхронно с производством, цены на сельскохозяйственные товары подвержены значительным колебаниям. Временами эти колебания так велики, что общая стоимость продукции в неурожайный год может оказаться выше ее стоимости в урожайный год. Эти изменения меняют глубинный цикл экономической активности, последствия могут быть непоправимыми. Сельское хозяйство обычно первым из секторов экономики попадает в понижательную фазу экономического цикла и последним из нее выходит. В Норвегии когда-то говорили: «Если богат крестьянин, богаты все». После депрессии 1930-х годов Запад попытался решить проблемы сельскохозяйственного сектора, привнеся в него черты промышленного сектора. И в США, и в Европе крестьянам разрешили создавать рыночные монополии. В США сельское хозяйство и сегодня не освобождено от антитрастового законодательства, так что мы покупаем миндаль и изюм у легализованных американских монополий.
В сельском хозяйстве невозможна мысль о том, чтобы удвоить зарплаты работникам, как это сделал Генри Форд. Более того, у сельских работодателей всегда есть веские причины, чтобы не увеличивать зарплаты. Для производства сырьевых товаров обычно требуется неквалифицированная рабочая сила, а ее избыток в бедных странах. Рост производительности на заводах Форда был постоянным, в то время как прибыль, которую крестьяне получают, повышая цены, обратима. Все дело в цикличности. Если производитель повышает зарплаты в урожайный год, то в неурожайный, который непременно наступит, ему придется их понизить. К тому же в производстве сельскохозяйственных товаров не всегда есть стимулы для увеличения эффективности новых технологий. Успех в сельскохозяйственной отрасли больше зависит от выбора времени для продажи товара и от финансовых возможностей, чем от эффективности производства.
Подводя итог, можно сказать, что производители сырьевых товаров живут в мире совсем ином, чем промышленные производители. В их мире цены колеблются широко и зачастую непредсказуемо. Билл Гейтс сам устанавливает цены на свои продукты, а производитель сырьевых товаров каждый день читает газеты, чтобы знать, какую цену рынок готов заплатить за его товар. Производители сырьевых товаров обитают в мире, описанном стандартной экономической теорией, где царит совершенная конкуренция и низкие барьеры на вход. Глядя на табл. 3, мы видим, что бедные страны, как правило, специализируются на Мальтусовых видах деятельности, в которых совершенная конкуренция вынуждает производителей отдавать увеличение своей производительности покупателям в форме сниженных цен. Тот факт, что увеличение производительности по-разному сказывается на промышленности и на сельском хозяйстве, был основной идеей эпохальной работы английского экономиста Ханса Зингера, написанной в 1950 году[142]. Зингер, кстати говоря, был учеником Йозефа Шумпетера.
Как и остальные страны Латинской Америки, Перу приступила к амбициозному плану индустриализации после Второй мировой войны. В стране были введены тарифы на импортируемые промышленные товары и основано собственное производство. Появились новые рабочие места, уровень зарплат на которых рос. Как мы видим на илл. 12, все шло прекрасно. Собственно говоря, стратегия Перу мало чем отличалась от той, которую Генрих VII начал в Англии в 1485 году и которую затем позаимствовал у него остальной мир, начиная собственную индустриализацию. Однако ближе к концу 1970-х годов Всемирный банк и МВФ запустили свои программы перестройки развивающихся стран. Перу была вынуждена открыть экономику, и уровень зарплат трагически упал по всей стране; это тоже видно на илл. 12. Немецкий экономист Фридрих Лист размышлял о выборе времени для введения тарифов и свободной торговли. Он предложил такую последовательность:
1. Всем странам необходим период свободной торговли, чтобы изменить схему потребления, создав спрос на промышленные товары.
2. В течение следующего периода малые страны защищают и строят собственную промышленность (т. е. создают виды деятельности, для которых характерна возрастающая отдача, включая продвинутые услуги), а также создают синергию.
3. Начинается экономическая интеграция все больших географических областей. Тарифные барьеры, которые в 1830-е годы защищали каждый из 30 немецких штатов по отдельности, необходимо снять и установить заново вокруг экономически единой Германии. В каждой стране должен быть развит конкурентоспособный промышленный сектор.
4. Всем странам выгодно открыться для глобальной свободной торговли.
Обратим внимание на то, что Лист был протекционистом или сторонником свободной торговли в зависимости от того, на какой стадии развития находилась конкретная страна. Приняв точку зрения Листа, можно сказать, что такие страны, как Перу, совершили ошибку, когда попытались перескочить через третий этап развития. Промежуточная ступень развития между национальным протекционизмом и глобальной свободной торговлей была запланирована в виде Латиноамериканской ассоциации свободной торговли. Она так и не претворилась в жизнь.
ИЛЛЮСТРАЦИЯ 12. Перу. 1960–2000 гг. Расходящиеся траектории реальных зарплат и экспорта
На этой диаграмме показано, как росли реальные зарплаты в Перу, пока страна делала все «неправильно», по мнению МБ и МВФ. Хотя промышленный сектор Перу не дотягивал до международного уровня, он поддерживал в стране уровень зарплат в два раза выше, чем сегодня. После холодной войны в мире сложился экономический порядок, направленный на максимизацию мировой торговли, а не благосостояния людей. Цифры экспорта приведены в долларах США, что слегка преувеличивает визуальный эффект.
ИСТОЧНИК: Уровень реальных зарплат. Santiago Roca, Luis Simabuco. Natural Resources, Industrialisation and Fluctuating Standards of Living in Peru, 1950–1997: A Case Study of Activity-Specific Economic Growth // Erik S.Reinert. Globalization, Economic Development and Inequality: An Alternative Perspective, Cheltenham, 2004. Экспорт: Richard Webb, Graciela Fernández Baca, Perú en Números, Lima, 2001.
Промышленным предпринимателям небольших стран было выгоднее работать в условиях, близких к монополии, чем принять свободную торговлю с соседями. Переход с Листовой второй ступени на четвертую повлиял на Латинскую Америку так же, как влияет на тепличное растение пересадка в открытый грунт в холодном климате. Большая часть обрабатывающей промышленности вымерла, и недостаточный спрос со стороны промышленного сектора не дал латиноамериканцам развить сектор наукоемких услуг, как это делали богатые страны. Между обрабатывающей промышленностью и сектором наукоемких услуг действует синергия сродни той, какую мы наблюдаем между обрабатывающей промышленностью и сельским хозяйством. Понятно, что уровень жизни в Латинской Америке сегодня был бы выше, если бы ее страны последовали советам Листа постепенно вводить глобализацию, чтобы сохранить больше промышленных предприятий.
Таким образом, мы пришли к важнейшему заключению, которое принималось экономистами как должное на протяжении веков, но было забыто многими современными экономистами: лучше иметь в стране неэффективный промышленный сектор, чем не иметь его вообще. На илл. 12 показано, насколько упал уровень реальной заработной планы в Перу после деиндустриализации. Становится понятно, что мы создали такой мировой экономический порядок, который максимизирует мировую торговлю, вместо того чтобы максимизировать мировой доход. На это Всемирный банк, а также экономическая теория, которой он пользуется, возражают: промышленность Перу была неэффективна и неконкурентоспособна. Я же хочу указать на тот факт, что «неэффективный» промышленный сектор, тем не менее, поднял зарплаты в стране на уровень, в два раза превышающий тот, который сумела установить в Перу нынешняя глобализированная экономика. Статистика по заработной плате нам это демонстрирует куда нагляднее, чем статистика по производству ВВП. В то время как зарплаты падали, в структуре ВВП заметно росла процентная доля финансового сектора, страхования и недвижимости. Соответственно уровень жизни людей упал гораздо ниже, чем следует из цифр ВВП.
Если бы мир проводил экономическую интеграцию и глобализацию так, как рекомендовал Фридрих Лист, т. е. как Европа это сделала на своем внутреннем рынке, глобализация была бы выгодна всем странам. Глобализации в ее сегодняшней форме оставляет многие страны позади, деиндустриализует их, в них катастрофически падает уровень зарплаты. Зарплаты во многих странах Латинской Америки достигли максимального уровня примерно тогда же, когда это произошло в Перу. Получается, что в то время когда, по мнению Всемирного банка, эти страны совершали ошибку, защищая свою неэффективную промышленность, в действительности они были богаче, чем когда-либо до или после этого. То же, что произошло в Латинской Америке, случилось во многих азиатских странах (к примеру, в Монголии) и во многих странах бывшего социалистического лагеря (включая Россию). Никто не хочет об этом говорить, но даже известная своей неэффективностью промышленность коммунистических стран поддерживала уровень жизни населения более высокий, чем сегодня это делает в них капитализм. Эстонию часто приводят в пример как успешно интегрированную страну. Когда в 2005 году Эстония присоединилась к Евросоюзу, работник завода по производству мобильных телефонов получал в час один евро, что составляет меньше 10 % заработка дворника во Франкфурте или Париже. Из-за того что Европа на практике применяла экономические теории, которые сегодня лежат в основе глобализации, она переживает внутренние конфликты, подобные тем, которые мы наблюдаем сегодня в глобальной экономике.
Механизмы, которые действовали в Перу и которые мы обсудим на примере Монголии, делают почти невозможным появление в мире стран среднего достатка. Если экономика страны достаточно сильна, чтобы позволить ее промышленному сектору выжить, такая страна попадает в список богатых; в противном случае страна деиндустриализуется и опускается, попадая в группу бедных стран. Это явление похоже на процессы в национальных авиаперевозках. Авиакомпании приходится быть либо крупной, либо специализированной; авиакомпаниям среднего размера приходится несладко. Авиакомпания должна быть большой, чтобы заполнить собой авиационный узел или несколько узлов. Если же уровень ее загрузки невысок, она становится банкротом или региональным перевозчиком, который доставляет пассажиров в аэропорты успешных крупных компаний. «Swissair» и «Swiss» — примеры работы этого механизма. Аналогично тому как авиаперевозчикам среднего масштаба нет места среди глобальных игроков на нерегулируемом рынке, малым и средним индустриальным экономикам трудно выжить в условиях внезапной свободной торговли. В обоих случаях существует минимальный эффективный размер (страны или авиакомпании), ниже уровня которого невозможно выжить с выгодой для себя. В обоих случаях альтернатива банкротству — это объединение с соседями. Если бы мы позволили средним индустриальным странам (вроде Перу или Монголии) развить свою промышленность под защитой тарифов, а затем объединиться с соседями, в один прекрасный день они стали бы сильными, чтобы конкурировать на глобальном свободном рынке. Вместо этого неоклассическая экономическая наука вогнала Монголию «назад, в каменный век», как США — Вьетнам после войны. Роберта Макнамару, бывшего президента Всемирного банка, обвиняли в том, что он придумал выражение «назад, в каменный век», будучи министром обороны США. На самом деле оно было изобретено рядовыми военными. Как мы еще увидим, чтобы вернуть страну каменный век, не обязательно ее бомбить или жечь напалмом; можно применять более мягкие способы.
V. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПРИМИТИВИЗАЦИЯ: КАК БЕДНЫЕ СТАНОВЯТСЯ ЕЩЕ БЕДНЕЕ
Всем неграм должно быть запрещено ткать как хлопок, так и шерсть, а также прясть и чесать шерсть, а также работать на любой железной мануфактуре, за исключением производства чугуна в чушках или железа в брусках; им также должно быть запрещено работать на производстве шляп, чулок или кожи любого вида… В самом деле, если они организуют мануфактуры, то правительству придется останавливать их прогресс, и нельзя ожидать, что сделать это будет так же легко, как сейчас.
Джошуа Ги. «Рассуждение о торговле и навигации в Великобритании». 1729
КОЛОНИИ И БЕДНОСТЬ
Приведенная цитата звучит крайне неприятно, но она показательна в отношении веками принятой экономической политики. Я говорю не об абстрактной политике, но о той, которую Европа вела еще совсем недавно, в начале своего экономического подъема. Цитата поражает нас прежде всего своей честностью, потому что в ней открыто признается, что цель принятой политики — удержать колонии на уровне поставщиков сырьевых товаров. Колониям всегда запрещали развивать собственное обрабатывающее производство, чтобы они могли сосредоточиться на поставках сырьевых товаров. Хотя сегодня это звучит политически некорректно, подобная практика продолжает здравствовать.
В предыдущей главе мы вместе с Вернером Зомбартом убедились, что основа капитализма — это индустриализация, так что, запретив колониям индустриализоваться, колонизаторы фактически обрекали их на бедность. В этой главе мы об судим, как деиндустриализация может привести к явлению, противоположному развитию, — к регрессу и экономической примитивизации. Среди прочего этому способствует эффект Ванека — Райнерта[143], согласно которому искусственно введенная свободная торговля сразу уничтожает самые развитые экономические секторы самых неразвитых торгующих стран. Когда спираль богатства, основанная на возрастающей отдаче, начинает раскручиваться в обратную сторону, на задворках мира происходит деиндустриализация, развал сельского хозяйства и сокращение населения. Это можно наблюдать сегодня в действии во многих странах — от южной Мексики до Молдавии. Для жителей этих стран эмиграция в страны, где возможна деятельность с возрастающей отдачей, кажется единственным спасением.
Во времена Джошуа Ги экономисты знали, что делать, если колонисты обнаруживали связь между своей бедностью и запретом на промышленность. Надо было запутать их, позволить свободно экспортировать продукты сельского хозяйства. «Поскольку люди на плантациях, соблазнившись возможностью свободно продавать свои продукты по всей Европе, с головой погрузятся в их выращивание, чтобы удовлетворить ее громадный спрос, они отвлекутся от мануфактур, а это единственное, в чем наши интересы могут совпадать с их интересами», — писал Мэтью Деккер в «Эссе о причинах упадка международной торговли» в 1744 году. Поразительно, насколько актуально звучит это предложение сегодня. Деиндустриальные бедные страны соблазняются возможностью свободно экспортировать сельскохозяйственную продукцию в Европу и США и забывают об индустриализации. Однако еще ни одной стране мира не удалось разбогатеть на поставках за рубеж продовольственных товаров в отсутствие собственного промышленного сектора. Богатые страны будут покупать продукты, произведенные людьми настолько бедными, что сами они не могут позволить себе их есть.
Испания, которая, как мы видели, была деиндустриализована потоками золота и серебра из Нового мира, сумела в начале XVIII века восстановить промышленность. Однако ей пришлось снизить уровень протекционных тарифов во время мирных переговоров с Нидерландами в Утрехте в 1713 году, после войны за испанское наследство. Сразу после этого в Испании началась деиндустриализация, и население утонуло в бедности. Когда последствия деиндустриализации стали совсем катастрофическими, испанцы казнили людей, которых сочли виноватыми в уступках свободной торговле. Тем, кого казнили перед этим, еще повезло[144].
Глядя на пример Испании, немецкий экономист Иоганн Генрих Готтлоб фон Юсти в 1750 году предсказывал, что все страны, вынужденные производить только сырьевые товары, скоро поймут, что их насильно удерживают в бедности. Однако Юсти не мог предсказать, что Адам Смит и классические английские экономисты разработают экономическую теорию, которая этически оправдает поведение колонизаторов. Труды Смита об экономике и нравственности не защищают колониальный строй напрямую. Однако теоретические абстракции позволяют обоснованно утверждать, что одни страны должны заниматься обрабатывающей промышленностью, а другие — сырьевыми материалами. Поскольку Адам Смит сделал мерой всего труд (ведь трудочасы стали мерой любого труда), то получилось, что странам, которые еще не индустриализованы, нет ни смысла, ни выгоды это делать.
Согласно теории Смита и классических английских экономистов, американские колонии и страны Европы совершили бы ошибку, решив последовать примеру Англии и индустриализоваться. Как и сегодняшние поборники глобализации, Смит и его последователи утверждали, что как только рынок получит полную свободу, в мире сразу воцарится экономическая гармония: Англия сможет импортировать сырье со всего света, а в обмен экспортировать промышленные товары. Ни одна европейская держава не последовала их совету. В Норвегии экономисты, которых считали отъявленными либералами, например Антон-Мартин Швейгаард (1808–1870), утверждали, что страну надо активно индустриализовать. Идеологические дебаты в континентальной Европе XIX века посвящались даже не тому, нужно ли следовать примеру Англии, а как при этом соблюсти баланс между государственной и частной деятельностью.
Глядя на то, как Соединенные Штаты сегодня проповедуют глобализацию, невозможно не заметить сходства с поведением Англии в XIX веке. Особенно интересно то, что в XIX веке Соединенные Штаты долго и ожесточенно сражались против тех самых экономических теорий и политики, которые сегодня они так активно поддерживают. Первый американский министр финансов Александр Гамильтон (1757–1804) много говорил и писал о важности индустриализации. Более 10 лет в качестве иллюстративных материалов я приносил на свои лекции банкноты разного достоинства с портретами американских политиков, чья экономическая стратегия отвергается сегодня Всемирным банком и МВФ, — Бенджамина Франклина, Джорджа Вашингтона, Александра Гамильтона, Улисса С. Гранта и Авраама Линкольна. Они хотели индустриализовать Соединенные Штаты под защитой тарифов, игнорируя мнение английских экономистов и поток саркастических замечаний, которыми осыпали их английские экономисты и политики более 150 лет подряд. В XIX веке американцы говорили: «Не следуй советам англичан, следуй их примеру». Как я уже писал в главе II, сегодня лучший совет, который я могу дать странам третьего мира, звучит так: «Не следуйте советам американцев, следуйте их примеру».
Превращение американцев из защитников прав бедных стран в сторонников классического империализма произошло сравнительно недавно. Когда в 1941 году Уинстон Черчилль убеждал президента Франклина Д. Рузвельта вступить в войну, Рузвельт не преминул напомнить ему, какой несправедливой была в прошлом экономическая политика Англии. Вот как рассказывает об исторической встрече на военном корабле возле Ньюфаундленда сын Рузвельта Эллиот:
Черчилль заворочался в кресле.
— Торговые соглашения Британской империи… — начал он внушительно.
Отец прервал его:
— Да. Эти имперские торговые соглашения, о них-то и идет речь. Именно из-за них народы Индии и Африки, всего колониального Ближнего и Дальнего Востока так отстали в своем развитии.
Шея Черчилля побагровела, и он подался вперед.
— Господин президент, Англия ни на минуту не намерена отказаться от своего преимущественного положения в Британских доминионах. Торговля, которая принесла Англии величие, будет продолжаться на условиях, устанавливаемых английскими министрами.
— Понимаете, Уинстон, — медленно сказал отец, — вот где-то по этой линии у нас с вами могут возникнуть некото рые разногласия. Я твердо убежден в том, что мы не можем добиться прочного мира, если он не повлечет за собой развития отсталых стран, отсталых народов. Но как достигнуть этого? Ясно, что этого нельзя достигнуть методами восемнадцатого века. Так вот…
— Кто говорит о методах восемнадцатого века?
— Всякий ваш министр, рекомендующий политику, при которой из колониальной страны изымается огромное количество сырья без всякой компенсации для народа данной страны. Методы двадцатого века означают развитие промышленности в колониях и рост благосостояния народа путем повышения его жизненного уровня, путем его просвещения, путем его оздоровления, путем обеспечения ему компенсации за его сырьевые ресурсы[145].
Итак, всего 60 с небольшим лет назад Соединенные Штаты всеми силами боролись с экономической теорией, которая гласила, что все страны могут разбогатеть независимо от того, что они производят. Самые циничные из моих латиноамериканских друзей утверждают, что эта борьба была частью американского плана, целью которого было сменить Великобританию в роли всемирного гегемона. План Маршалла доказывает, что они неправы. С 1776 года до конца Второй мировой войны экономическая деятельность Америки была бесконечной войной с экономическими теориями, которые она сегодня пытается навязать развивающимся странам. Однако американцы были неединственными противниками этих теорий. Как мы уже убедились, теория, гласившая, что только некоторые виды экономической деятельности создают богатство, жила и здравствовала с конца XV века до момента исторического разговора Рузвельта с Черчиллем. С исторической точки зрения, вера в то, что рынок может автоматически создавать гармонию, родилась не так давно и была распространена в течение всего нескольких коротких исторических периодов.
Один из таких периодов начался, когда в 1840-е годы теория Адама Смита впервые была применена на практике, однако долго он не продлился. В 1904 году кембриджский экономист В. Каннингем написал об этом периоде книгу под названием «The Rise and Decline of the Free Trade Movement» («Взлет и закат движения за свободную торговлю»). Ради блага всех бедных людей на земле я надеюсь, что эта книга вскоре снова начнет издаваться. Интересно, кстати, отметить тот факт, что все предыдущие попытки глобализации заканчивались тем, что от нее начинал страдать сам гегемон. Описанный Каннингемом период характерен тем, что глобализация уничтожила сельское хозяйство Англии примерно так же, как сегодня она, возможно, уничтожает обрабатывающую промышленность Америки.
С 1990 года началась очередная популяризация свободной торговли. Однако, в отличие от сегодняшней ситуации, в XIX веке с английской теорией торговли постоянно конфликтовала альтернативная, уравновешивающая ее теоретическая традиция, успешно применявшаяся на практике в США и континентальной Европе. Благодаря этой уравновешивающей силе теория торговли навредила в основном странам третьего мира. Сегодня ситуация куда более опасная, потому что альтернативной экономической науки практически нет. Неоклассическая теория и ее последователи монополизировали общепринятую экономическую науку. Поэтому бедным странам придется, вероятно, еще сильнее обеднеть, прежде чем на них обратят внимание. Возможно, мы дождемся чего-то вроде глобальной версии революций 1848 года. Мировые гегемоны дважды отказывались от свободной торговли и идеологического либерализма, чтобы позволить отсталым странам догнать их, проведя, наконец, индустриализацию. В обоих случаях — после 1848 и после 1947 годов — это было, когда коммунистический режим начинал угрожать всемирной экономической системе. К чему приведет сегодняшний религиозный фундаментализм, мы еще увидим.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПРИМИТИВИЗАЦИЯ: ЧТО ЭТО ТАКОЕ И КАК ОНА РАБОТАЕТ
Идея прогресса в том виде, в каком она родилась во времена Возрождения, несет в себе возможность и обратного явления — регресса. Собственно говоря, идея Возрождения, т. е. нового рождения, зародилась при взгляде на овец, пасущихся среди развалин Древнего Рима, и при чтении давно забытых древних текстов. Подъем считался неразрывно связанным со спадом. Прогресс и модернизация, как в 1960-е годы называли развития, направленные в обратную сторону, — это регресс и примитивизация. Экономическая деятельность, технологии и целые экономические системы временами возвращаются к давно забытым технологиям и способам производства. Для работы систем, основанных на возрастающей отдаче и синергических и системных эффектах, необходим определенный критический уровень производительности. Необходимость в крупном масштабе и объеме производства задает минимальный размер, которого необходимо достигнуть, чтобы система была эффективной. Когда процесс роста запускается в обратную сторону и необходимый масштаб исчезает, система рушится. После 1980 года экономики стран, подвергнутых шоковой терапии, обрушились примерно так же, как обанкротилась бы авиакомпания, за ночь потерявшая половину клиентов. Внезапное падение производства, к которому привела шоковая терапия, уничтожила виды деятельности, в которых присутствовала экономия на масштабах. Выжили только виды деятельности, для которых была характерна либо постоянная, либо убывающая отдача, — сектор традиционных услуг и сельское хозяйство. Все экономические факторы тесно связаны между собой, поэтому экономисты-традиционалисты— от Джеймса Стюарта (1713–1780) до Фридриха Листа — так настаивали на постепенном вводе свободной торговли.
10 лет назад я был приглашенным экзаменатором на защите крайне интересной диссертации о примитивизации[146]. Из-за снижения популяции рыб в Юго-Восточной Азии местным жителям становится невыгодно использовать такую современную технологию, как подвесной лодочный мотор. Рыбаки вернулись к менее затратным примитивным методам. Экономическая примитивизация в своей нормальной форме привязана к убывающей отдаче: к видам экономической деятельности, в которых один из факторов производства имеет природное происхождение и доступен в постоянно уменьшающемся количестве и ухудшающемся качестве. При таких условиях многие технологии современной экономики становятся невыгодными, и стремительно беднеющие люди, если у них нет другого выбора, обращаются к примитивным инструментам, надеясь восстановить падающую производительность. Сегодня шахтеры в боливийском городе Потоси, когда-то втором по величине городе мира (после Лондона), кирками пытаются добыть руду из породы, которая уже как минимум однажды была переплавлена.
Немецкий экономист Иоганн Генрих фон Тюнен (1783–1850) изобразил цивилизованное общество в виде четырех концентрических кругов вокруг города — основного источника возрастающей отдачи. Чем дальше от города располагается круг, тем меньшую роль в нем играет капитал и тем большую — природа. Вблизи городов производятся самые скоропортящиеся продукты; молочные продукты, овощи и фрукты, зерно для выпечки хлеба производятся чуть дальше, а совсем далеко люди охотятся за дичью. Сегодня экономисты вновь открыли для себя схему фон Тюнена, однако они упускают его главную мысль: для функционирования системы необходимо защищать городские виды деятельности, для которых характерна возрастающая отдача, тарифами[147].
Фон Тюнен изобразил теорию стадий экономического роста на карте. Самый современный сектор экономики — обрабатывающая промышленность — находился в центре города, а самый отсталый — охота и собирательство — на периферии; чем дальше вид деятельности находился от города, тем большую роль в нем играла природа и тем меньшую — капитал. Только в самом городе встречалась настоящая возрастающая отдача, не зависящая от капризной природы, которая поставляет производителю то хорошие, то плохие ресурсы. Чем дальше от города, тем меньше сравнительное преимущество зависело от самого человека и тем больше — от прихотей природы.
Примитивизация происходит тогда, когда на рынке труда не остается городских видов экономической деятельности и люди вынуждены возвращаться к деятельности с убывающей отдачей. Вскоре они, выражаясь языком Джона Стюарта Милля, сталкиваются с «гибкой стеной» убывающей отдачи. Убывающую отдачу он сравнивает с «весьма эластичной и растяжимой лентой, которую вряд ли когда-либо растягивали настолько сильно, чтобы ее нельзя было растянуть еще, но сжимающее действие которой ощущается все же задолго до того, как достигнут окончательный предел ее растяжения, и ощущается тем сильнее, чем ближе подходит к этому пределу»[148].
По мере того как вымирает обрабатывающая промышленность, системные эффекты сходят на нет. В исследовании, посвященном национальной инновационной системе Мексики, Марио Чимоли[149] демонстрирует результаты интеграции мексиканской и американской экономик в единую североамериканскую зону свободной торговли. Из относительно независимой страны Мексика превратилась в периферийный район в системе, где действовали североамериканские собственники и мексиканские филиалы. Вспоминаются теории о зависимости периферии от центра, разработанные авторами классической экономики развития. Уничтожить ядро системы фон Тюнена (городские виды деятельности) — значит примитивизировать всю систему. Фон Тюнен и его современники из континентальной Европы и США это понимали. Рикардо и его последователи отказались от подобной логики в своих теоретических построениях. Поэтому Всемирный банк и МВФ и смогли сделать в Монголии то, что сделали.
УТРАТА ВОЗРАСТАЮЩЕЙ ОТДАЧИ И ПАДЕНИЕ УРОВНЯ РЕАЛЬНОЙ ЗАРПЛАТЫ:
ПРИМЕР МОНГОЛИИ
Обстановка в столице Монголии Улан-Баторе в марте 2000 года была ужасающей. Я был единственным европейским участником встречи в монгольском парламенте, целью которой было наметить стратегический курс развития экономики страны. В ходе холодной войны промышленный сектор Монголии, когда-то хорошо развитый, был практически искоренен. Статистические данные показывали, как одна за другой, начиная с самой продвинутой, исчезали все отрасли промышленности страны. Даже в областях, в которых импортные товары не вытеснили местные, производство резко сократилось. Производство хлеба снизилось на 71 %, а книг и газет — на 79 %, и это при том, что население страны не уменьшилось. Иными словами, монголы стали есть и читать меньше, чем раньше. Всего за несколько лет реальные зарплаты сократились почти вполовину, повсюду царила безработица. Стоимость импортируемых в страну товаров превышала стоимость экспортируемых в 2 раза, а реальная ставка процента с учетом инфляции составляла 35 %[150].
Секторов, которые, согласно данным национальной промышленной статистики, продолжали расти, было два: производство алкоголя, в котором наблюдался минимальный рост, и сбор птичьего пуха (в некоторой степени это занятие можно считать обрабатывающей промышленностью), производство которого выросло с момента падения Берлинской стены более чем в 2 раза. В стране были закрыты сталелитейные заводы и газеты, а ее население собирало птичий пух; эту ситуацию нельзя назвать иначе, кроме как примитивизацией экономики. В следующие несколько месяцев я усердно изучал Монголию, и чем дольше, тем яснее мне становилось, что эта страна, подавленная холодной войной, была на деле подвергнута действию Плана Моргентау.
В течение 50 лет, предшествовавших реформам 1991 года, Монголия медленно, но верно отстраивала диверсифицированный промышленный сектор. Доля сельскохозяйственного производства в структуре ВВП стабильно снижалась, сократившись с 60 % в 1940 году до 16 % в середине 1980-х годов. Однако следование Плану Моргентау сумело успешно деиндустриализовать Монголию. Полвека усилий на строительство промышленности было уничтожено всего за четыре года, с 1991 по 1995. Почти во всех промышленных секторах физический объем производства упал на 90 % после того, как в 1991 году страна открылась для свободной международной торговли.
Вернемся в март 2000 года. В Монголии погибли или погибали от голода 2–3 млн голов скота. Мировая пресса писала, что в смерти животных виновато глобальное потепление. Однако, глядя на полученные данные, я понимал, что убило этих животных не потепление, а глобальная экономика. То, как Монголия была интегрирована в глобальную экономику, привело в действие древний экономический механизм — закон убывающей отдачи от использования природных ресурсов. Еще много лет назад, когда я преподавал экономику студентам американских университетов, этот закон был одной из первых тем, изучавшихся первокурсниками.
Деиндустриализация и развал государства породили в Монголии высокий уровень безработицы. Многим людям пришлось вернуться к образу жизни своих предков — кочевому пастушеству. Места для этого было достаточно: площадь Монголии больше Франции, Великобритании и Австрии вместе взятых, в ней всего 2,5 млн жителей. Однако климат в Монголии субарктический, а природа хрупкая: след, оставленный трактором, может сохраняться сотни лет. Единственный месяц в году без заморозков — это июль. Многочисленные стада животных питаются в основном кочками мерзлой травы. В 1990 году, до падения Берлинской стены, в Монголии был 21 млн овец, коров, коз и верблюдов. Однако лишившись работы в промышленности и на государственной службе, многие монголы вернулись к выпасу скота. Как следствие, количество стадных животных в стране выросло за 10 лет в 12 раз и достигло 33 млн. После нескольких мягких зим пришли суровые морозы, и 2–3 млн животных, которые погибли в тот год, составляли только небольшую часть прироста популяции. Таким образом, вступая в XXI век, Монголия столкнулась с механизмом, который упоминается еще в Книге Бытия, но уже давно не работает в индустриальной части мира: «И непоместительна была земля для них, чтобы жить вместе».
Еще не осела пыль, поднявшаяся при падении Берлинской стены, а Монголия стала лучшей «ученицей» Всемирного банка среди бывших коммунистических стран. Она полностью открыла экономику чуть ли не за один день и следовала всем советам Всемирного банка и МВФ: минимизировала роль государства и предоставила рынку возможность позаботиться обо всем остальном. Предполагалось, что Монголия займет место в глобальной экономике, специализируясь в области, где у нее есть сравнительное преимущество. Однако будучи промышленной страной, она деградировала до уровня пастушеской. Оказалось, что кочевничество не может прокормить население, и произошла одновременная экологическая, экономическая и человеческая катастрофа.
О возможности регресса нас предупреждала не только Библия, но и забытые труды неканонических экономистов. Самые страшные предостережения звучали из уст тех самых английских экономистов, которых теперь называют предками экономистов, дающих ценные советы монголам. Как мы уже видели, Джон Стюарт Милль и Альфред Маршалл были прекрасно осведомлены о том, как важны растущая и убывающая отдача для понимания экономических механизмов, которые двигают цивилизацию.
Во время заседания парламента в Улан-Баторе специалисты Всемирного банка представили три возможных сценария развития Монголии. По их мнению, экономика страны могла расти на 3-5-7% в год. 7 %-й прогноз был, разумеется, чрезвычайно оптимистичным. Однако речь шла о гипотетическом росте; никто не пытался объяснить, как остановить стремительный упадок экономики и можно ли развить промышленность при процентной ставке 35 %. Вместо этого местные представители Агентства международного развития США (USIAD) пожаловались, что в Монголии низкая культура предпринимательства. Я помню, каким абсурдным показался мне этот аргумент, ведь немногие предприниматели способны зарабатывать деньги при процентной ставке 35 %. Процентная ставка поддерживается на высоком уровне для того, чтобы избежать повторения финансового кризиса в Азии, и как обычно, реальная экономика была принесена в жертву банкам и финансовому сектору.
Заседание становилось все более сюрреалистичным. Высокооплачиваемые консультанты из Всемирного банка представляли документы и модели, не связанные с Монголией и ее реалиями. Это были стандарты, которые предлагались всем развивающимся странам, независимо от конкретных обстоятельств. Впоследствии западные коллеги, приближенные к Всемирному банку, объяснили мне схему его работы. Все страны получают стандартные презентации, которые отличаются друг от друга только названием страны. Поскольку стандарт не чувствителен к контексту, это вполне логичное решение. Проблема возникает только тогда, когда представитель Всемирного банка забывает изменить название страны там, где оно встречается в тексте, и потом в презентации вместо «Монголия» где-то вдруг попадается «Эквадор». Тогда сконфуженным представителям государства приходится игнорировать неверное название своей страны в докладе, посвященном развитию этой страны. Если бы члены монгольского парламента понимали, что происходит, ситуация могла бы оказаться нелепой, но они этого не понимали.
В сельском хозяйстве невозможна мысль о том, чтобы удвоить зарплаты работникам, как это сделал Генри Форд. Более того, у сельских работодателей всегда есть веские причины, чтобы не увеличивать зарплаты. Для производства сырьевых товаров обычно требуется неквалифицированная рабочая сила, а ее избыток в бедных странах. Рост производительности на заводах Форда был постоянным, в то время как прибыль, которую крестьяне получают, повышая цены, обратима. Все дело в цикличности. Если производитель повышает зарплаты в урожайный год, то в неурожайный, который непременно наступит, ему придется их понизить. К тому же в производстве сельскохозяйственных товаров не всегда есть стимулы для увеличения эффективности новых технологий. Успех в сельскохозяйственной отрасли больше зависит от выбора времени для продажи товара и от финансовых возможностей, чем от эффективности производства.
Подводя итог, можно сказать, что производители сырьевых товаров живут в мире совсем ином, чем промышленные производители. В их мире цены колеблются широко и зачастую непредсказуемо. Билл Гейтс сам устанавливает цены на свои продукты, а производитель сырьевых товаров каждый день читает газеты, чтобы знать, какую цену рынок готов заплатить за его товар. Производители сырьевых товаров обитают в мире, описанном стандартной экономической теорией, где царит совершенная конкуренция и низкие барьеры на вход. Глядя на табл. 3, мы видим, что бедные страны, как правило, специализируются на Мальтусовых видах деятельности, в которых совершенная конкуренция вынуждает производителей отдавать увеличение своей производительности покупателям в форме сниженных цен. Тот факт, что увеличение производительности по-разному сказывается на промышленности и на сельском хозяйстве, был основной идеей эпохальной работы английского экономиста Ханса Зингера, написанной в 1950 году[142]. Зингер, кстати говоря, был учеником Йозефа Шумпетера.
Как и остальные страны Латинской Америки, Перу приступила к амбициозному плану индустриализации после Второй мировой войны. В стране были введены тарифы на импортируемые промышленные товары и основано собственное производство. Появились новые рабочие места, уровень зарплат на которых рос. Как мы видим на илл. 12, все шло прекрасно. Собственно говоря, стратегия Перу мало чем отличалась от той, которую Генрих VII начал в Англии в 1485 году и которую затем позаимствовал у него остальной мир, начиная собственную индустриализацию. Однако ближе к концу 1970-х годов Всемирный банк и МВФ запустили свои программы перестройки развивающихся стран. Перу была вынуждена открыть экономику, и уровень зарплат трагически упал по всей стране; это тоже видно на илл. 12. Немецкий экономист Фридрих Лист размышлял о выборе времени для введения тарифов и свободной торговли. Он предложил такую последовательность:
1. Всем странам необходим период свободной торговли, чтобы изменить схему потребления, создав спрос на промышленные товары.
2. В течение следующего периода малые страны защищают и строят собственную промышленность (т. е. создают виды деятельности, для которых характерна возрастающая отдача, включая продвинутые услуги), а также создают синергию.
3. Начинается экономическая интеграция все больших географических областей. Тарифные барьеры, которые в 1830-е годы защищали каждый из 30 немецких штатов по отдельности, необходимо снять и установить заново вокруг экономически единой Германии. В каждой стране должен быть развит конкурентоспособный промышленный сектор.
4. Всем странам выгодно открыться для глобальной свободной торговли.
Обратим внимание на то, что Лист был протекционистом или сторонником свободной торговли в зависимости от того, на какой стадии развития находилась конкретная страна. Приняв точку зрения Листа, можно сказать, что такие страны, как Перу, совершили ошибку, когда попытались перескочить через третий этап развития. Промежуточная ступень развития между национальным протекционизмом и глобальной свободной торговлей была запланирована в виде Латиноамериканской ассоциации свободной торговли. Она так и не претворилась в жизнь.
ИЛЛЮСТРАЦИЯ 12. Перу. 1960–2000 гг. Расходящиеся траектории реальных зарплат и экспорта
На этой диаграмме показано, как росли реальные зарплаты в Перу, пока страна делала все «неправильно», по мнению МБ и МВФ. Хотя промышленный сектор Перу не дотягивал до международного уровня, он поддерживал в стране уровень зарплат в два раза выше, чем сегодня. После холодной войны в мире сложился экономический порядок, направленный на максимизацию мировой торговли, а не благосостояния людей. Цифры экспорта приведены в долларах США, что слегка преувеличивает визуальный эффект.
ИСТОЧНИК: Уровень реальных зарплат. Santiago Roca, Luis Simabuco. Natural Resources, Industrialisation and Fluctuating Standards of Living in Peru, 1950–1997: A Case Study of Activity-Specific Economic Growth // Erik S.Reinert. Globalization, Economic Development and Inequality: An Alternative Perspective, Cheltenham, 2004. Экспорт: Richard Webb, Graciela Fernández Baca, Perú en Números, Lima, 2001.
Промышленным предпринимателям небольших стран было выгоднее работать в условиях, близких к монополии, чем принять свободную торговлю с соседями. Переход с Листовой второй ступени на четвертую повлиял на Латинскую Америку так же, как влияет на тепличное растение пересадка в открытый грунт в холодном климате. Большая часть обрабатывающей промышленности вымерла, и недостаточный спрос со стороны промышленного сектора не дал латиноамериканцам развить сектор наукоемких услуг, как это делали богатые страны. Между обрабатывающей промышленностью и сектором наукоемких услуг действует синергия сродни той, какую мы наблюдаем между обрабатывающей промышленностью и сельским хозяйством. Понятно, что уровень жизни в Латинской Америке сегодня был бы выше, если бы ее страны последовали советам Листа постепенно вводить глобализацию, чтобы сохранить больше промышленных предприятий.
Таким образом, мы пришли к важнейшему заключению, которое принималось экономистами как должное на протяжении веков, но было забыто многими современными экономистами: лучше иметь в стране неэффективный промышленный сектор, чем не иметь его вообще. На илл. 12 показано, насколько упал уровень реальной заработной планы в Перу после деиндустриализации. Становится понятно, что мы создали такой мировой экономический порядок, который максимизирует мировую торговлю, вместо того чтобы максимизировать мировой доход. На это Всемирный банк, а также экономическая теория, которой он пользуется, возражают: промышленность Перу была неэффективна и неконкурентоспособна. Я же хочу указать на тот факт, что «неэффективный» промышленный сектор, тем не менее, поднял зарплаты в стране на уровень, в два раза превышающий тот, который сумела установить в Перу нынешняя глобализированная экономика. Статистика по заработной плате нам это демонстрирует куда нагляднее, чем статистика по производству ВВП. В то время как зарплаты падали, в структуре ВВП заметно росла процентная доля финансового сектора, страхования и недвижимости. Соответственно уровень жизни людей упал гораздо ниже, чем следует из цифр ВВП.
Если бы мир проводил экономическую интеграцию и глобализацию так, как рекомендовал Фридрих Лист, т. е. как Европа это сделала на своем внутреннем рынке, глобализация была бы выгодна всем странам. Глобализации в ее сегодняшней форме оставляет многие страны позади, деиндустриализует их, в них катастрофически падает уровень зарплаты. Зарплаты во многих странах Латинской Америки достигли максимального уровня примерно тогда же, когда это произошло в Перу. Получается, что в то время когда, по мнению Всемирного банка, эти страны совершали ошибку, защищая свою неэффективную промышленность, в действительности они были богаче, чем когда-либо до или после этого. То же, что произошло в Латинской Америке, случилось во многих азиатских странах (к примеру, в Монголии) и во многих странах бывшего социалистического лагеря (включая Россию). Никто не хочет об этом говорить, но даже известная своей неэффективностью промышленность коммунистических стран поддерживала уровень жизни населения более высокий, чем сегодня это делает в них капитализм. Эстонию часто приводят в пример как успешно интегрированную страну. Когда в 2005 году Эстония присоединилась к Евросоюзу, работник завода по производству мобильных телефонов получал в час один евро, что составляет меньше 10 % заработка дворника во Франкфурте или Париже. Из-за того что Европа на практике применяла экономические теории, которые сегодня лежат в основе глобализации, она переживает внутренние конфликты, подобные тем, которые мы наблюдаем сегодня в глобальной экономике.
Механизмы, которые действовали в Перу и которые мы обсудим на примере Монголии, делают почти невозможным появление в мире стран среднего достатка. Если экономика страны достаточно сильна, чтобы позволить ее промышленному сектору выжить, такая страна попадает в список богатых; в противном случае страна деиндустриализуется и опускается, попадая в группу бедных стран. Это явление похоже на процессы в национальных авиаперевозках. Авиакомпании приходится быть либо крупной, либо специализированной; авиакомпаниям среднего размера приходится несладко. Авиакомпания должна быть большой, чтобы заполнить собой авиационный узел или несколько узлов. Если же уровень ее загрузки невысок, она становится банкротом или региональным перевозчиком, который доставляет пассажиров в аэропорты успешных крупных компаний. «Swissair» и «Swiss» — примеры работы этого механизма. Аналогично тому как авиаперевозчикам среднего масштаба нет места среди глобальных игроков на нерегулируемом рынке, малым и средним индустриальным экономикам трудно выжить в условиях внезапной свободной торговли. В обоих случаях существует минимальный эффективный размер (страны или авиакомпании), ниже уровня которого невозможно выжить с выгодой для себя. В обоих случаях альтернатива банкротству — это объединение с соседями. Если бы мы позволили средним индустриальным странам (вроде Перу или Монголии) развить свою промышленность под защитой тарифов, а затем объединиться с соседями, в один прекрасный день они стали бы сильными, чтобы конкурировать на глобальном свободном рынке. Вместо этого неоклассическая экономическая наука вогнала Монголию «назад, в каменный век», как США — Вьетнам после войны. Роберта Макнамару, бывшего президента Всемирного банка, обвиняли в том, что он придумал выражение «назад, в каменный век», будучи министром обороны США. На самом деле оно было изобретено рядовыми военными. Как мы еще увидим, чтобы вернуть страну каменный век, не обязательно ее бомбить или жечь напалмом; можно применять более мягкие способы.
V. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПРИМИТИВИЗАЦИЯ: КАК БЕДНЫЕ СТАНОВЯТСЯ ЕЩЕ БЕДНЕЕ
Всем неграм должно быть запрещено ткать как хлопок, так и шерсть, а также прясть и чесать шерсть, а также работать на любой железной мануфактуре, за исключением производства чугуна в чушках или железа в брусках; им также должно быть запрещено работать на производстве шляп, чулок или кожи любого вида… В самом деле, если они организуют мануфактуры, то правительству придется останавливать их прогресс, и нельзя ожидать, что сделать это будет так же легко, как сейчас.
Джошуа Ги. «Рассуждение о торговле и навигации в Великобритании». 1729
КОЛОНИИ И БЕДНОСТЬ
Приведенная цитата звучит крайне неприятно, но она показательна в отношении веками принятой экономической политики. Я говорю не об абстрактной политике, но о той, которую Европа вела еще совсем недавно, в начале своего экономического подъема. Цитата поражает нас прежде всего своей честностью, потому что в ней открыто признается, что цель принятой политики — удержать колонии на уровне поставщиков сырьевых товаров. Колониям всегда запрещали развивать собственное обрабатывающее производство, чтобы они могли сосредоточиться на поставках сырьевых товаров. Хотя сегодня это звучит политически некорректно, подобная практика продолжает здравствовать.
В предыдущей главе мы вместе с Вернером Зомбартом убедились, что основа капитализма — это индустриализация, так что, запретив колониям индустриализоваться, колонизаторы фактически обрекали их на бедность. В этой главе мы об судим, как деиндустриализация может привести к явлению, противоположному развитию, — к регрессу и экономической примитивизации. Среди прочего этому способствует эффект Ванека — Райнерта[143], согласно которому искусственно введенная свободная торговля сразу уничтожает самые развитые экономические секторы самых неразвитых торгующих стран. Когда спираль богатства, основанная на возрастающей отдаче, начинает раскручиваться в обратную сторону, на задворках мира происходит деиндустриализация, развал сельского хозяйства и сокращение населения. Это можно наблюдать сегодня в действии во многих странах — от южной Мексики до Молдавии. Для жителей этих стран эмиграция в страны, где возможна деятельность с возрастающей отдачей, кажется единственным спасением.
Во времена Джошуа Ги экономисты знали, что делать, если колонисты обнаруживали связь между своей бедностью и запретом на промышленность. Надо было запутать их, позволить свободно экспортировать продукты сельского хозяйства. «Поскольку люди на плантациях, соблазнившись возможностью свободно продавать свои продукты по всей Европе, с головой погрузятся в их выращивание, чтобы удовлетворить ее громадный спрос, они отвлекутся от мануфактур, а это единственное, в чем наши интересы могут совпадать с их интересами», — писал Мэтью Деккер в «Эссе о причинах упадка международной торговли» в 1744 году. Поразительно, насколько актуально звучит это предложение сегодня. Деиндустриальные бедные страны соблазняются возможностью свободно экспортировать сельскохозяйственную продукцию в Европу и США и забывают об индустриализации. Однако еще ни одной стране мира не удалось разбогатеть на поставках за рубеж продовольственных товаров в отсутствие собственного промышленного сектора. Богатые страны будут покупать продукты, произведенные людьми настолько бедными, что сами они не могут позволить себе их есть.
Испания, которая, как мы видели, была деиндустриализована потоками золота и серебра из Нового мира, сумела в начале XVIII века восстановить промышленность. Однако ей пришлось снизить уровень протекционных тарифов во время мирных переговоров с Нидерландами в Утрехте в 1713 году, после войны за испанское наследство. Сразу после этого в Испании началась деиндустриализация, и население утонуло в бедности. Когда последствия деиндустриализации стали совсем катастрофическими, испанцы казнили людей, которых сочли виноватыми в уступках свободной торговле. Тем, кого казнили перед этим, еще повезло[144].
Глядя на пример Испании, немецкий экономист Иоганн Генрих Готтлоб фон Юсти в 1750 году предсказывал, что все страны, вынужденные производить только сырьевые товары, скоро поймут, что их насильно удерживают в бедности. Однако Юсти не мог предсказать, что Адам Смит и классические английские экономисты разработают экономическую теорию, которая этически оправдает поведение колонизаторов. Труды Смита об экономике и нравственности не защищают колониальный строй напрямую. Однако теоретические абстракции позволяют обоснованно утверждать, что одни страны должны заниматься обрабатывающей промышленностью, а другие — сырьевыми материалами. Поскольку Адам Смит сделал мерой всего труд (ведь трудочасы стали мерой любого труда), то получилось, что странам, которые еще не индустриализованы, нет ни смысла, ни выгоды это делать.
Согласно теории Смита и классических английских экономистов, американские колонии и страны Европы совершили бы ошибку, решив последовать примеру Англии и индустриализоваться. Как и сегодняшние поборники глобализации, Смит и его последователи утверждали, что как только рынок получит полную свободу, в мире сразу воцарится экономическая гармония: Англия сможет импортировать сырье со всего света, а в обмен экспортировать промышленные товары. Ни одна европейская держава не последовала их совету. В Норвегии экономисты, которых считали отъявленными либералами, например Антон-Мартин Швейгаард (1808–1870), утверждали, что страну надо активно индустриализовать. Идеологические дебаты в континентальной Европе XIX века посвящались даже не тому, нужно ли следовать примеру Англии, а как при этом соблюсти баланс между государственной и частной деятельностью.
Глядя на то, как Соединенные Штаты сегодня проповедуют глобализацию, невозможно не заметить сходства с поведением Англии в XIX веке. Особенно интересно то, что в XIX веке Соединенные Штаты долго и ожесточенно сражались против тех самых экономических теорий и политики, которые сегодня они так активно поддерживают. Первый американский министр финансов Александр Гамильтон (1757–1804) много говорил и писал о важности индустриализации. Более 10 лет в качестве иллюстративных материалов я приносил на свои лекции банкноты разного достоинства с портретами американских политиков, чья экономическая стратегия отвергается сегодня Всемирным банком и МВФ, — Бенджамина Франклина, Джорджа Вашингтона, Александра Гамильтона, Улисса С. Гранта и Авраама Линкольна. Они хотели индустриализовать Соединенные Штаты под защитой тарифов, игнорируя мнение английских экономистов и поток саркастических замечаний, которыми осыпали их английские экономисты и политики более 150 лет подряд. В XIX веке американцы говорили: «Не следуй советам англичан, следуй их примеру». Как я уже писал в главе II, сегодня лучший совет, который я могу дать странам третьего мира, звучит так: «Не следуйте советам американцев, следуйте их примеру».
Превращение американцев из защитников прав бедных стран в сторонников классического империализма произошло сравнительно недавно. Когда в 1941 году Уинстон Черчилль убеждал президента Франклина Д. Рузвельта вступить в войну, Рузвельт не преминул напомнить ему, какой несправедливой была в прошлом экономическая политика Англии. Вот как рассказывает об исторической встрече на военном корабле возле Ньюфаундленда сын Рузвельта Эллиот:
Черчилль заворочался в кресле.
— Торговые соглашения Британской империи… — начал он внушительно.
Отец прервал его:
— Да. Эти имперские торговые соглашения, о них-то и идет речь. Именно из-за них народы Индии и Африки, всего колониального Ближнего и Дальнего Востока так отстали в своем развитии.
Шея Черчилля побагровела, и он подался вперед.
— Господин президент, Англия ни на минуту не намерена отказаться от своего преимущественного положения в Британских доминионах. Торговля, которая принесла Англии величие, будет продолжаться на условиях, устанавливаемых английскими министрами.
— Понимаете, Уинстон, — медленно сказал отец, — вот где-то по этой линии у нас с вами могут возникнуть некото рые разногласия. Я твердо убежден в том, что мы не можем добиться прочного мира, если он не повлечет за собой развития отсталых стран, отсталых народов. Но как достигнуть этого? Ясно, что этого нельзя достигнуть методами восемнадцатого века. Так вот…
— Кто говорит о методах восемнадцатого века?
— Всякий ваш министр, рекомендующий политику, при которой из колониальной страны изымается огромное количество сырья без всякой компенсации для народа данной страны. Методы двадцатого века означают развитие промышленности в колониях и рост благосостояния народа путем повышения его жизненного уровня, путем его просвещения, путем его оздоровления, путем обеспечения ему компенсации за его сырьевые ресурсы[145].
Итак, всего 60 с небольшим лет назад Соединенные Штаты всеми силами боролись с экономической теорией, которая гласила, что все страны могут разбогатеть независимо от того, что они производят. Самые циничные из моих латиноамериканских друзей утверждают, что эта борьба была частью американского плана, целью которого было сменить Великобританию в роли всемирного гегемона. План Маршалла доказывает, что они неправы. С 1776 года до конца Второй мировой войны экономическая деятельность Америки была бесконечной войной с экономическими теориями, которые она сегодня пытается навязать развивающимся странам. Однако американцы были неединственными противниками этих теорий. Как мы уже убедились, теория, гласившая, что только некоторые виды экономической деятельности создают богатство, жила и здравствовала с конца XV века до момента исторического разговора Рузвельта с Черчиллем. С исторической точки зрения, вера в то, что рынок может автоматически создавать гармонию, родилась не так давно и была распространена в течение всего нескольких коротких исторических периодов.
Один из таких периодов начался, когда в 1840-е годы теория Адама Смита впервые была применена на практике, однако долго он не продлился. В 1904 году кембриджский экономист В. Каннингем написал об этом периоде книгу под названием «The Rise and Decline of the Free Trade Movement» («Взлет и закат движения за свободную торговлю»). Ради блага всех бедных людей на земле я надеюсь, что эта книга вскоре снова начнет издаваться. Интересно, кстати, отметить тот факт, что все предыдущие попытки глобализации заканчивались тем, что от нее начинал страдать сам гегемон. Описанный Каннингемом период характерен тем, что глобализация уничтожила сельское хозяйство Англии примерно так же, как сегодня она, возможно, уничтожает обрабатывающую промышленность Америки.
С 1990 года началась очередная популяризация свободной торговли. Однако, в отличие от сегодняшней ситуации, в XIX веке с английской теорией торговли постоянно конфликтовала альтернативная, уравновешивающая ее теоретическая традиция, успешно применявшаяся на практике в США и континентальной Европе. Благодаря этой уравновешивающей силе теория торговли навредила в основном странам третьего мира. Сегодня ситуация куда более опасная, потому что альтернативной экономической науки практически нет. Неоклассическая теория и ее последователи монополизировали общепринятую экономическую науку. Поэтому бедным странам придется, вероятно, еще сильнее обеднеть, прежде чем на них обратят внимание. Возможно, мы дождемся чего-то вроде глобальной версии революций 1848 года. Мировые гегемоны дважды отказывались от свободной торговли и идеологического либерализма, чтобы позволить отсталым странам догнать их, проведя, наконец, индустриализацию. В обоих случаях — после 1848 и после 1947 годов — это было, когда коммунистический режим начинал угрожать всемирной экономической системе. К чему приведет сегодняшний религиозный фундаментализм, мы еще увидим.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПРИМИТИВИЗАЦИЯ: ЧТО ЭТО ТАКОЕ И КАК ОНА РАБОТАЕТ
Идея прогресса в том виде, в каком она родилась во времена Возрождения, несет в себе возможность и обратного явления — регресса. Собственно говоря, идея Возрождения, т. е. нового рождения, зародилась при взгляде на овец, пасущихся среди развалин Древнего Рима, и при чтении давно забытых древних текстов. Подъем считался неразрывно связанным со спадом. Прогресс и модернизация, как в 1960-е годы называли развития, направленные в обратную сторону, — это регресс и примитивизация. Экономическая деятельность, технологии и целые экономические системы временами возвращаются к давно забытым технологиям и способам производства. Для работы систем, основанных на возрастающей отдаче и синергических и системных эффектах, необходим определенный критический уровень производительности. Необходимость в крупном масштабе и объеме производства задает минимальный размер, которого необходимо достигнуть, чтобы система была эффективной. Когда процесс роста запускается в обратную сторону и необходимый масштаб исчезает, система рушится. После 1980 года экономики стран, подвергнутых шоковой терапии, обрушились примерно так же, как обанкротилась бы авиакомпания, за ночь потерявшая половину клиентов. Внезапное падение производства, к которому привела шоковая терапия, уничтожила виды деятельности, в которых присутствовала экономия на масштабах. Выжили только виды деятельности, для которых была характерна либо постоянная, либо убывающая отдача, — сектор традиционных услуг и сельское хозяйство. Все экономические факторы тесно связаны между собой, поэтому экономисты-традиционалисты— от Джеймса Стюарта (1713–1780) до Фридриха Листа — так настаивали на постепенном вводе свободной торговли.
10 лет назад я был приглашенным экзаменатором на защите крайне интересной диссертации о примитивизации[146]. Из-за снижения популяции рыб в Юго-Восточной Азии местным жителям становится невыгодно использовать такую современную технологию, как подвесной лодочный мотор. Рыбаки вернулись к менее затратным примитивным методам. Экономическая примитивизация в своей нормальной форме привязана к убывающей отдаче: к видам экономической деятельности, в которых один из факторов производства имеет природное происхождение и доступен в постоянно уменьшающемся количестве и ухудшающемся качестве. При таких условиях многие технологии современной экономики становятся невыгодными, и стремительно беднеющие люди, если у них нет другого выбора, обращаются к примитивным инструментам, надеясь восстановить падающую производительность. Сегодня шахтеры в боливийском городе Потоси, когда-то втором по величине городе мира (после Лондона), кирками пытаются добыть руду из породы, которая уже как минимум однажды была переплавлена.
Немецкий экономист Иоганн Генрих фон Тюнен (1783–1850) изобразил цивилизованное общество в виде четырех концентрических кругов вокруг города — основного источника возрастающей отдачи. Чем дальше от города располагается круг, тем меньшую роль в нем играет капитал и тем большую — природа. Вблизи городов производятся самые скоропортящиеся продукты; молочные продукты, овощи и фрукты, зерно для выпечки хлеба производятся чуть дальше, а совсем далеко люди охотятся за дичью. Сегодня экономисты вновь открыли для себя схему фон Тюнена, однако они упускают его главную мысль: для функционирования системы необходимо защищать городские виды деятельности, для которых характерна возрастающая отдача, тарифами[147].
Фон Тюнен изобразил теорию стадий экономического роста на карте. Самый современный сектор экономики — обрабатывающая промышленность — находился в центре города, а самый отсталый — охота и собирательство — на периферии; чем дальше вид деятельности находился от города, тем большую роль в нем играла природа и тем меньшую — капитал. Только в самом городе встречалась настоящая возрастающая отдача, не зависящая от капризной природы, которая поставляет производителю то хорошие, то плохие ресурсы. Чем дальше от города, тем меньше сравнительное преимущество зависело от самого человека и тем больше — от прихотей природы.
Примитивизация происходит тогда, когда на рынке труда не остается городских видов экономической деятельности и люди вынуждены возвращаться к деятельности с убывающей отдачей. Вскоре они, выражаясь языком Джона Стюарта Милля, сталкиваются с «гибкой стеной» убывающей отдачи. Убывающую отдачу он сравнивает с «весьма эластичной и растяжимой лентой, которую вряд ли когда-либо растягивали настолько сильно, чтобы ее нельзя было растянуть еще, но сжимающее действие которой ощущается все же задолго до того, как достигнут окончательный предел ее растяжения, и ощущается тем сильнее, чем ближе подходит к этому пределу»[148].
По мере того как вымирает обрабатывающая промышленность, системные эффекты сходят на нет. В исследовании, посвященном национальной инновационной системе Мексики, Марио Чимоли[149] демонстрирует результаты интеграции мексиканской и американской экономик в единую североамериканскую зону свободной торговли. Из относительно независимой страны Мексика превратилась в периферийный район в системе, где действовали североамериканские собственники и мексиканские филиалы. Вспоминаются теории о зависимости периферии от центра, разработанные авторами классической экономики развития. Уничтожить ядро системы фон Тюнена (городские виды деятельности) — значит примитивизировать всю систему. Фон Тюнен и его современники из континентальной Европы и США это понимали. Рикардо и его последователи отказались от подобной логики в своих теоретических построениях. Поэтому Всемирный банк и МВФ и смогли сделать в Монголии то, что сделали.
УТРАТА ВОЗРАСТАЮЩЕЙ ОТДАЧИ И ПАДЕНИЕ УРОВНЯ РЕАЛЬНОЙ ЗАРПЛАТЫ:
ПРИМЕР МОНГОЛИИ
Обстановка в столице Монголии Улан-Баторе в марте 2000 года была ужасающей. Я был единственным европейским участником встречи в монгольском парламенте, целью которой было наметить стратегический курс развития экономики страны. В ходе холодной войны промышленный сектор Монголии, когда-то хорошо развитый, был практически искоренен. Статистические данные показывали, как одна за другой, начиная с самой продвинутой, исчезали все отрасли промышленности страны. Даже в областях, в которых импортные товары не вытеснили местные, производство резко сократилось. Производство хлеба снизилось на 71 %, а книг и газет — на 79 %, и это при том, что население страны не уменьшилось. Иными словами, монголы стали есть и читать меньше, чем раньше. Всего за несколько лет реальные зарплаты сократились почти вполовину, повсюду царила безработица. Стоимость импортируемых в страну товаров превышала стоимость экспортируемых в 2 раза, а реальная ставка процента с учетом инфляции составляла 35 %[150].
Секторов, которые, согласно данным национальной промышленной статистики, продолжали расти, было два: производство алкоголя, в котором наблюдался минимальный рост, и сбор птичьего пуха (в некоторой степени это занятие можно считать обрабатывающей промышленностью), производство которого выросло с момента падения Берлинской стены более чем в 2 раза. В стране были закрыты сталелитейные заводы и газеты, а ее население собирало птичий пух; эту ситуацию нельзя назвать иначе, кроме как примитивизацией экономики. В следующие несколько месяцев я усердно изучал Монголию, и чем дольше, тем яснее мне становилось, что эта страна, подавленная холодной войной, была на деле подвергнута действию Плана Моргентау.
В течение 50 лет, предшествовавших реформам 1991 года, Монголия медленно, но верно отстраивала диверсифицированный промышленный сектор. Доля сельскохозяйственного производства в структуре ВВП стабильно снижалась, сократившись с 60 % в 1940 году до 16 % в середине 1980-х годов. Однако следование Плану Моргентау сумело успешно деиндустриализовать Монголию. Полвека усилий на строительство промышленности было уничтожено всего за четыре года, с 1991 по 1995. Почти во всех промышленных секторах физический объем производства упал на 90 % после того, как в 1991 году страна открылась для свободной международной торговли.
Вернемся в март 2000 года. В Монголии погибли или погибали от голода 2–3 млн голов скота. Мировая пресса писала, что в смерти животных виновато глобальное потепление. Однако, глядя на полученные данные, я понимал, что убило этих животных не потепление, а глобальная экономика. То, как Монголия была интегрирована в глобальную экономику, привело в действие древний экономический механизм — закон убывающей отдачи от использования природных ресурсов. Еще много лет назад, когда я преподавал экономику студентам американских университетов, этот закон был одной из первых тем, изучавшихся первокурсниками.
Деиндустриализация и развал государства породили в Монголии высокий уровень безработицы. Многим людям пришлось вернуться к образу жизни своих предков — кочевому пастушеству. Места для этого было достаточно: площадь Монголии больше Франции, Великобритании и Австрии вместе взятых, в ней всего 2,5 млн жителей. Однако климат в Монголии субарктический, а природа хрупкая: след, оставленный трактором, может сохраняться сотни лет. Единственный месяц в году без заморозков — это июль. Многочисленные стада животных питаются в основном кочками мерзлой травы. В 1990 году, до падения Берлинской стены, в Монголии был 21 млн овец, коров, коз и верблюдов. Однако лишившись работы в промышленности и на государственной службе, многие монголы вернулись к выпасу скота. Как следствие, количество стадных животных в стране выросло за 10 лет в 12 раз и достигло 33 млн. После нескольких мягких зим пришли суровые морозы, и 2–3 млн животных, которые погибли в тот год, составляли только небольшую часть прироста популяции. Таким образом, вступая в XXI век, Монголия столкнулась с механизмом, который упоминается еще в Книге Бытия, но уже давно не работает в индустриальной части мира: «И непоместительна была земля для них, чтобы жить вместе».
Еще не осела пыль, поднявшаяся при падении Берлинской стены, а Монголия стала лучшей «ученицей» Всемирного банка среди бывших коммунистических стран. Она полностью открыла экономику чуть ли не за один день и следовала всем советам Всемирного банка и МВФ: минимизировала роль государства и предоставила рынку возможность позаботиться обо всем остальном. Предполагалось, что Монголия займет место в глобальной экономике, специализируясь в области, где у нее есть сравнительное преимущество. Однако будучи промышленной страной, она деградировала до уровня пастушеской. Оказалось, что кочевничество не может прокормить население, и произошла одновременная экологическая, экономическая и человеческая катастрофа.
О возможности регресса нас предупреждала не только Библия, но и забытые труды неканонических экономистов. Самые страшные предостережения звучали из уст тех самых английских экономистов, которых теперь называют предками экономистов, дающих ценные советы монголам. Как мы уже видели, Джон Стюарт Милль и Альфред Маршалл были прекрасно осведомлены о том, как важны растущая и убывающая отдача для понимания экономических механизмов, которые двигают цивилизацию.
Во время заседания парламента в Улан-Баторе специалисты Всемирного банка представили три возможных сценария развития Монголии. По их мнению, экономика страны могла расти на 3-5-7% в год. 7 %-й прогноз был, разумеется, чрезвычайно оптимистичным. Однако речь шла о гипотетическом росте; никто не пытался объяснить, как остановить стремительный упадок экономики и можно ли развить промышленность при процентной ставке 35 %. Вместо этого местные представители Агентства международного развития США (USIAD) пожаловались, что в Монголии низкая культура предпринимательства. Я помню, каким абсурдным показался мне этот аргумент, ведь немногие предприниматели способны зарабатывать деньги при процентной ставке 35 %. Процентная ставка поддерживается на высоком уровне для того, чтобы избежать повторения финансового кризиса в Азии, и как обычно, реальная экономика была принесена в жертву банкам и финансовому сектору.
Заседание становилось все более сюрреалистичным. Высокооплачиваемые консультанты из Всемирного банка представляли документы и модели, не связанные с Монголией и ее реалиями. Это были стандарты, которые предлагались всем развивающимся странам, независимо от конкретных обстоятельств. Впоследствии западные коллеги, приближенные к Всемирному банку, объяснили мне схему его работы. Все страны получают стандартные презентации, которые отличаются друг от друга только названием страны. Поскольку стандарт не чувствителен к контексту, это вполне логичное решение. Проблема возникает только тогда, когда представитель Всемирного банка забывает изменить название страны там, где оно встречается в тексте, и потом в презентации вместо «Монголия» где-то вдруг попадается «Эквадор». Тогда сконфуженным представителям государства приходится игнорировать неверное название своей страны в докладе, посвященном развитию этой страны. Если бы члены монгольского парламента понимали, что происходит, ситуация могла бы оказаться нелепой, но они этого не понимали.