Доктор при этом незаметно подмигнул мне, и от неожиданности я снова закашлялся. Это что сейчас было?! Андрей Николаевич шантажирует моего следователя? Святой человек! Плевать он хотел на все их интриги, главное для врача – вылечить пациента.
– Ладно, – соглашается полковник, – я решу этот вопрос с начальством. Но в любом случае поездка в госпиталь будет только завтра.
– Плохо, что только завтра, – хмурится доктор, – но лучше уж так, чем никак.
Андрей Николаевич уходит, но в дверях оглядывается:
– И позаботьтесь, пожалуйста, о верхней одежде для больного. А то этот юноша, по его словам, из Японии в одном болоньевом плащике прилетел. Все модничает молодежь, а мы, врачи, потом лечи их от пневмонии.
Выдерживает паузу и уже ледяным тоном добавляет:
– Надеюсь, товарищ полковник, после завтрашней поездки на теле моего пациента не добавится синяков и ссадин? Довольно было вчерашней гематомы в районе солнечного сплетения.
Вот это мужик, сразу чувствуется фронтовая школа! Так ловко макнул следователя, что даже не придерешься. А про верхнюю одежду – вообще пять баллов! Я даже и не помню, что такое ему говорил. Хотя я вообще мало что помню из событий сегодняшней ночи, может, в бреду и говорил.
– Ну, что же вы, Русин, так беспечно? – Измайлов держит лицо, но видно, что врач его смутил.
– Так, когда улетал, еще тепло в Москве было. А в Токио вообще нам с погодой повезло.
Нет, не буду я ему жаловаться на захаровских дуболомов, хотя, может, он и ждет этого. Все равно полковник с ними ничего не сделает – ворон ворону глаз не выклюет.
– Ладно, завтра сам отвезу тебя в госпиталь. – Полковник застегивает портфель. – Отдыхай пока.
Нет, какие вежливые следователи пошли! И это внутренняя тюрьма Лубянки, где все стены пропахли болью и страданиями.
Измайлов и Андрей Николаевич уходят, а через час в мою палату привозят на каталке нового персонажа. Худой, молодой парень закутан в простыню, подкашливает в кулак. Я разглядываю его лицо, и меня опять кидает в жар – сломанный нос, оттопыренные уши… Да это же Айзеншпис! Юрий Шмильевич. Собственной персоной.
Мысли начинают метаться, словно потревоженные рыбки в аквариуме. Почему он? Зачем сюда?? Неужели они знают, кто устроил ограбление валютчиков?!
– Больные! Поворачиваемся на живот, – в палате появляется медсестра, делает нам уколы. После процедуры Айзеншпис переодевается в пижаму, подходит ко мне и протягивает руку:
– Юрик.
– Леха.
Я отвечаю на рукопожатие, сажусь на кровати.
– Че-то кашель поднялся, затемпературил. – Айзеншпис садится рядом, еще раз кашляет, но как-то не очень натурально. – Перевели подлечиться. А ты чего?
– Воспаление легких, – коротко отвечаю я и задумываюсь. Все это выглядит ну очень подозрительно. Неужели Изаймалов о чем-то догадывается и решил подсадить ко мне жертву ограбления, чтобы посмотреть, как я отреагирую? Но ведь мы все были в масках – опознать нас Айзеншпис все равно не может. Тогда зачем?
– По какой статье сидишь? – интересуется мой… сокамерник. Его явно тянет поговорить.
– Без понятия. – Я пожимаю плечами. – Обвинения еще не предъявили.
– Ни хрена себе! – возбужается Юрий. – Вот это беспредел! Давай стучи в дверь, пусть прокурора зовут. Без обвинения только на 48 часов задержать могут!
– А они еще и не прошли, меня вчера вечером арестовали. Когда хватали, сказали, «государственная измена».
Айзеншпис протяжно свистит, участливо на меня смотрит.
– Серьезная статья. Сочувствую.
– А тебя за что взяли?
– Да ерунда. – Будущий продюсер машет рукой. – Валюту толкал.
Угу, так уж и ерунда. Всего несколько лет назад за такое расстреляли Рокотова. Причем приговор задним числом изменили. Нет, это совсем не ерунда. И я, кажется, начинаю догадываться о подоплеке дела.
– Приболел, значит? – интересуюсь я. – Врач сказал проверять температуру каждые два часа. Вон градусник. – Я киваю в сторону стола. – Давай меряй.
– Мне ничего пока не говорили, – занервничал Айзеншпис. – Да сейчас может ничего и не быть, ночью подскочит.
Юрик пересел на свою кровать, завздыхал.
– Валюта – это бабочка, – я продолжил давить на наседку, – 88‑я статья. Что тебе там следак, интересно, обещает? Двадцатку?
– Да у меня ничего интересного, – еще больше занервничал Айзеншпис. – Лучше ты расскажи, с кем родине изменил?
Угу, теперь мне все окончательно ясно. Но сил разбираться с этим подсадным не было, меня снова прилично знобило. И я лег обратно на кровать, придал своему голосу побольше трагизма.
– Меня цэрэушники вербанули, когда я в Монте-Карло казенные деньги проиграл в рулетку.
– Да ладно?! – «Продюсер» открыл рот, уставился на меня. – А что обещали?
– С Мэрилин Монро свести. Нравится она мне. Можно даже сказать влюблен. – Я сонно зевнул, вытер пот со лба. Достал уже, скорее бы ужин.
– Не может быть! Она же погибла два года назад?
– Это, Юрик, версия для лохов. Ее просто цэрэушники прячут. Она же важный свидетель.
– Чего свидетель?
– Как чего? Убийства Кеннеди. Она спала с ним.
– Да ладно?!
Наконец до Айзеншписа доходит комизм ситуации, и он начинает злиться:
– Ты меня чего, за лоха держишь?! Да я в Лефортове центровой, меня там все знают!
Барыга ты валютный, а не центровой! На Лубянке что тогда делаешь? Вот сам себя и раскрыл, дурилка картонная.
– Я, Юр, вздремну. А как проснусь, расскажу тебе как все было на самом деле. Лады?
– О'кей, сказал Пантелей. – Айзеншпис вздыхает, тоже ложится в постель.
Нет, мало его Димон отварил. Надо было еще и сотрясение мозга ему устроить…
Глава 2
Жизнь – серьезная, конечно,
только все-таки игра,
так что фарт возможен к вечеру,
если не было с утра.
И. Губерман
Ужин проходит в полном молчании. Выслушав еще несколько моих смешных и не очень баек, «продюсер» резко теряет ко мне интерес, и мы ложимся спать. Всю ночь меня бросает то в холод, то в жар – я кашляю как заведенный, – но это никак не нарушает бодрый храп Айзеншписа. А утром его сразу забирают. Якобы на «процедуры». Вслед за этим у меня в палате появляется сначала доктор с обходом, а потом сразу Измайлов.
– Скоро сорок восемь часов закончатся, – с ходу приветствую я следователя. – Так что либо отпускайте меня, либо официально предъявляйте обвинение.
– Ну, и куда вы, Русин, пойдете? – ненатурально удивляется полковник. – Вы же на ногах еле держитесь. Вот мы вас подлечим, рентген сделаем…
– И без вас найдется кому подлечить. – Я сажусь на кровати. – Мне прокурора требовать?
– Зря вы так, Алексей. – Измайлов качает головой. – Будет вам к вечеру обвинение. Но сначала…
В дверь без стука заходит невысокий круглолицый мужчина в штатском. Залысины блестят, будто бильярдный шар. Измайлов мигом подскакивает со стула, поедает глазами вошедшего. Ясно. Пожаловало начальство.
– Юрий Борисович, – мягко, с полуулыбкой произносит вошедший мужчина. – Сходи-ка, перекури. Мне с нашим «пациентом» надо пообщаться.
– Так точно, Денис Филиппович! – Измайлов моментально испаряется из палаты.
Я вглядываюсь в «Филиппыча». Это же Бобоков! Знаменитый глава 5‑го Управления КГБ. Борец с диссидентами, антисоветчиками и националистами. Так боролся, так боролся, бедный, что Союз сгинул в истории. Зато сам генерал очень неплохо примкнул к одному из членов Семибанкирщины.
– Заместитель начальника 2‑го Главного управления КГБ генерал Бобоков, – представился борец с антисоветчиками, усаживаясь на освободившийся стул. Я вглядывался в лицо Дениса Филипповича, и на меня начало накатывать что-то инфернальное. Сердце сильно забилось, меня окатило жаром. В палате почему-то резко потемнело. Лицо Бобокова подернулось дымкой, расплылось, потекло. Неподвижными оставались только его глаза – черные провалы без зрачков. Будто в бездну заглянул.
– Какой слабенький посланник, – хмыкнул «генерал». – Что, без Слова-то растерялся?
– Кто вы? – Я едва смог выдавить из себя вопрос.
– Да и монада твоя, Вика, кажется? – Бобоков приблизил ко мне свое лицо, бездна в его глазах затягивала и лишала воли. – Тоже слабая. Даже не чувствует ничего.
– Ладно, – соглашается полковник, – я решу этот вопрос с начальством. Но в любом случае поездка в госпиталь будет только завтра.
– Плохо, что только завтра, – хмурится доктор, – но лучше уж так, чем никак.
Андрей Николаевич уходит, но в дверях оглядывается:
– И позаботьтесь, пожалуйста, о верхней одежде для больного. А то этот юноша, по его словам, из Японии в одном болоньевом плащике прилетел. Все модничает молодежь, а мы, врачи, потом лечи их от пневмонии.
Выдерживает паузу и уже ледяным тоном добавляет:
– Надеюсь, товарищ полковник, после завтрашней поездки на теле моего пациента не добавится синяков и ссадин? Довольно было вчерашней гематомы в районе солнечного сплетения.
Вот это мужик, сразу чувствуется фронтовая школа! Так ловко макнул следователя, что даже не придерешься. А про верхнюю одежду – вообще пять баллов! Я даже и не помню, что такое ему говорил. Хотя я вообще мало что помню из событий сегодняшней ночи, может, в бреду и говорил.
– Ну, что же вы, Русин, так беспечно? – Измайлов держит лицо, но видно, что врач его смутил.
– Так, когда улетал, еще тепло в Москве было. А в Токио вообще нам с погодой повезло.
Нет, не буду я ему жаловаться на захаровских дуболомов, хотя, может, он и ждет этого. Все равно полковник с ними ничего не сделает – ворон ворону глаз не выклюет.
– Ладно, завтра сам отвезу тебя в госпиталь. – Полковник застегивает портфель. – Отдыхай пока.
Нет, какие вежливые следователи пошли! И это внутренняя тюрьма Лубянки, где все стены пропахли болью и страданиями.
Измайлов и Андрей Николаевич уходят, а через час в мою палату привозят на каталке нового персонажа. Худой, молодой парень закутан в простыню, подкашливает в кулак. Я разглядываю его лицо, и меня опять кидает в жар – сломанный нос, оттопыренные уши… Да это же Айзеншпис! Юрий Шмильевич. Собственной персоной.
Мысли начинают метаться, словно потревоженные рыбки в аквариуме. Почему он? Зачем сюда?? Неужели они знают, кто устроил ограбление валютчиков?!
– Больные! Поворачиваемся на живот, – в палате появляется медсестра, делает нам уколы. После процедуры Айзеншпис переодевается в пижаму, подходит ко мне и протягивает руку:
– Юрик.
– Леха.
Я отвечаю на рукопожатие, сажусь на кровати.
– Че-то кашель поднялся, затемпературил. – Айзеншпис садится рядом, еще раз кашляет, но как-то не очень натурально. – Перевели подлечиться. А ты чего?
– Воспаление легких, – коротко отвечаю я и задумываюсь. Все это выглядит ну очень подозрительно. Неужели Изаймалов о чем-то догадывается и решил подсадить ко мне жертву ограбления, чтобы посмотреть, как я отреагирую? Но ведь мы все были в масках – опознать нас Айзеншпис все равно не может. Тогда зачем?
– По какой статье сидишь? – интересуется мой… сокамерник. Его явно тянет поговорить.
– Без понятия. – Я пожимаю плечами. – Обвинения еще не предъявили.
– Ни хрена себе! – возбужается Юрий. – Вот это беспредел! Давай стучи в дверь, пусть прокурора зовут. Без обвинения только на 48 часов задержать могут!
– А они еще и не прошли, меня вчера вечером арестовали. Когда хватали, сказали, «государственная измена».
Айзеншпис протяжно свистит, участливо на меня смотрит.
– Серьезная статья. Сочувствую.
– А тебя за что взяли?
– Да ерунда. – Будущий продюсер машет рукой. – Валюту толкал.
Угу, так уж и ерунда. Всего несколько лет назад за такое расстреляли Рокотова. Причем приговор задним числом изменили. Нет, это совсем не ерунда. И я, кажется, начинаю догадываться о подоплеке дела.
– Приболел, значит? – интересуюсь я. – Врач сказал проверять температуру каждые два часа. Вон градусник. – Я киваю в сторону стола. – Давай меряй.
– Мне ничего пока не говорили, – занервничал Айзеншпис. – Да сейчас может ничего и не быть, ночью подскочит.
Юрик пересел на свою кровать, завздыхал.
– Валюта – это бабочка, – я продолжил давить на наседку, – 88‑я статья. Что тебе там следак, интересно, обещает? Двадцатку?
– Да у меня ничего интересного, – еще больше занервничал Айзеншпис. – Лучше ты расскажи, с кем родине изменил?
Угу, теперь мне все окончательно ясно. Но сил разбираться с этим подсадным не было, меня снова прилично знобило. И я лег обратно на кровать, придал своему голосу побольше трагизма.
– Меня цэрэушники вербанули, когда я в Монте-Карло казенные деньги проиграл в рулетку.
– Да ладно?! – «Продюсер» открыл рот, уставился на меня. – А что обещали?
– С Мэрилин Монро свести. Нравится она мне. Можно даже сказать влюблен. – Я сонно зевнул, вытер пот со лба. Достал уже, скорее бы ужин.
– Не может быть! Она же погибла два года назад?
– Это, Юрик, версия для лохов. Ее просто цэрэушники прячут. Она же важный свидетель.
– Чего свидетель?
– Как чего? Убийства Кеннеди. Она спала с ним.
– Да ладно?!
Наконец до Айзеншписа доходит комизм ситуации, и он начинает злиться:
– Ты меня чего, за лоха держишь?! Да я в Лефортове центровой, меня там все знают!
Барыга ты валютный, а не центровой! На Лубянке что тогда делаешь? Вот сам себя и раскрыл, дурилка картонная.
– Я, Юр, вздремну. А как проснусь, расскажу тебе как все было на самом деле. Лады?
– О'кей, сказал Пантелей. – Айзеншпис вздыхает, тоже ложится в постель.
Нет, мало его Димон отварил. Надо было еще и сотрясение мозга ему устроить…
Глава 2
Жизнь – серьезная, конечно,
только все-таки игра,
так что фарт возможен к вечеру,
если не было с утра.
И. Губерман
Ужин проходит в полном молчании. Выслушав еще несколько моих смешных и не очень баек, «продюсер» резко теряет ко мне интерес, и мы ложимся спать. Всю ночь меня бросает то в холод, то в жар – я кашляю как заведенный, – но это никак не нарушает бодрый храп Айзеншписа. А утром его сразу забирают. Якобы на «процедуры». Вслед за этим у меня в палате появляется сначала доктор с обходом, а потом сразу Измайлов.
– Скоро сорок восемь часов закончатся, – с ходу приветствую я следователя. – Так что либо отпускайте меня, либо официально предъявляйте обвинение.
– Ну, и куда вы, Русин, пойдете? – ненатурально удивляется полковник. – Вы же на ногах еле держитесь. Вот мы вас подлечим, рентген сделаем…
– И без вас найдется кому подлечить. – Я сажусь на кровати. – Мне прокурора требовать?
– Зря вы так, Алексей. – Измайлов качает головой. – Будет вам к вечеру обвинение. Но сначала…
В дверь без стука заходит невысокий круглолицый мужчина в штатском. Залысины блестят, будто бильярдный шар. Измайлов мигом подскакивает со стула, поедает глазами вошедшего. Ясно. Пожаловало начальство.
– Юрий Борисович, – мягко, с полуулыбкой произносит вошедший мужчина. – Сходи-ка, перекури. Мне с нашим «пациентом» надо пообщаться.
– Так точно, Денис Филиппович! – Измайлов моментально испаряется из палаты.
Я вглядываюсь в «Филиппыча». Это же Бобоков! Знаменитый глава 5‑го Управления КГБ. Борец с диссидентами, антисоветчиками и националистами. Так боролся, так боролся, бедный, что Союз сгинул в истории. Зато сам генерал очень неплохо примкнул к одному из членов Семибанкирщины.
– Заместитель начальника 2‑го Главного управления КГБ генерал Бобоков, – представился борец с антисоветчиками, усаживаясь на освободившийся стул. Я вглядывался в лицо Дениса Филипповича, и на меня начало накатывать что-то инфернальное. Сердце сильно забилось, меня окатило жаром. В палате почему-то резко потемнело. Лицо Бобокова подернулось дымкой, расплылось, потекло. Неподвижными оставались только его глаза – черные провалы без зрачков. Будто в бездну заглянул.
– Какой слабенький посланник, – хмыкнул «генерал». – Что, без Слова-то растерялся?
– Кто вы? – Я едва смог выдавить из себя вопрос.
– Да и монада твоя, Вика, кажется? – Бобоков приблизил ко мне свое лицо, бездна в его глазах затягивала и лишала воли. – Тоже слабая. Даже не чувствует ничего.