— Он так сказал потому, что он мужчина, — вмешалась Алиса. — Вы не понимаете. Не можете понять, потому что мужчин не насилуют.

Луве поразмыслил.

— В одном исследовании говорится, что мужчины чаще склонны обвинять жертву изнасилования и даже оправдывать насильника. Но тут скорее речь о…

— От члена столько вреда в мировой истории, что вам всем нужна лицензия на его использование. — Нова усмехнулась, глядя на него в упор. — И что же лично вас делает лучше других мужиков?

— Я не утверждаю, что я лучше. Я только хочу напомнить: я в первую очередь ваш психотерапевт. А не мужчина средних лет, который возомнил, что может толковать ваши переживания, не разделяя ваш опыт.

— Ладно, — сказала Нова. — О чем сегодня будет разговор?

— Думаю, мы начнем там, где закончили в прошлый раз. — Луве повернулся к Алисе. — Ты тогда не выговорилась до конца. Хочешь что-нибудь добавить?

Алиса росла в авторитарной семье, в детстве ее держали в ежовых рукавицах, но в четырнадцать лет она, по ее собственным словам, “взбунтовалась и снялась в одном фильме”. На первой сессии Алиса рассказывала группе о съемках.

— Парень, с которым я тогда встречалась… ну, он знал много всяких странных типов, и одного режиссера знал. Мне заплатили десять тысяч…

Пока Алиса рассказывала, что ей пришлось вытворять перед камерой, Луве искоса поглядывал на Нову и Мерси. Ему хотелось видеть их реакцию, когда кто-то делится опытом, который имелся у них самих.

Нова, может быть, и не сочувствовала искренне, но слушала заинтересованно; Мерси уставилась в пол, взгляд обращен куда-то в себя.

Может быть, пришло время и мне начать рассказывать, подумал Луве.

Но как все запутано.

Как не похоже на правду.





Необходимо расковырять раны

“Ведьмин котел”




— Сначала они резали мне живот и грудь, потом использовали как писсуар.

Таких, как Алиса, всегда выбирают в школе Люсиями. Миленькая до тошноты. И выглядит моложе своих семнадцати лет.

— Потом стали натравливать на меня собак…

Нова так и видела все перед собой. Северная окраина Стокгольма, промышленное помещение, перестроенное, чтобы снимать ролики, каких не найдешь на обычных порносайтах. Десять обросших бледным жиром мужчин, немецкая овчарка в течке и девушка. Так называемая “petit pre-teen” — настолько субтильная, что члены рядом с ней кажутся больше, чем есть на самом деле.

“Люсия” вдохнула кислород, еще остававшийся в комнате, и его поглотила тьма внутри нее. Говорить больше было нечего.

Слова взорвались.

Луве — психотерапевт — подался вперед и сцепил руки.

— Ты приняла решение порвать с той жизнью; сильное решение. Они больше не смогут навредить тебе.

Нова узнала этот взгляд, он кричал: “Убить сволочей! Отрезать им члены и затолкать в глотку!” Но Луве — профессионал. Его обязанность — научить этих семь девочек быть здоровыми без ненависти, потому что пока ты ненавидишь — ты не выздоровеешь.

Ненависть — ржавый нож, воткнутый тебе в живот.

Луве мужчина, но вроде все понимает. Может, он гомик — во всяком случае, вид у него женоподобный. Сорокалетний мужик с крашеными черными волосами, семьи нет, даже подружки, похоже, нет.

Луве повернулся к Нове — девушке, которая всегда говорила охотно. Которая не замолкала там, где останавливалась эта малышка, а продолжала молоть языком дальше. Что чувствуешь, когда тебе в прямую кишку заталкивают тридцатисантиметровый дилдо. Что чувствуешь потом, когда кал и кровь льются по ногам, а тебя хлопают по спине и говорят, что ты держалась молодцом.

— Нова… ты ведь прошла через нечто подобное, — сказал Луве. — Как ты справлялась? — Луве говорил спокойно, но Нова знала: он очень взволнован.

Его выдавали запястья тощих рук.

В крови у него билась злость, под тонкой кожей пульсировали жилки.

— Я блевала, пока желудок не опустеет, — сказала Нова. — Чистила зубы, пока из десен не пойдет кровь. Пила спиртное, пока меня снова не начинало рвать. Стояла в душе под кипятком. Иногда мыла себе между ног металлической мочалкой. You name it[8].

— Ты описываешь первичное самоповреждение… Ну а потом? Что ты сделала, чтобы жить дальше?

— Трепалась. Бренчала языком, как не знаю кто.


Луве кивнул, и Нове показалось, что он улыбнулся краем рта.

— Ты слушала рассказы остальных. Выслушала всех, кто здесь собирается. Ты принимала участие в обсуждении, делилась собственным опытом. Суть в том, чтобы разорвать порочный круг. Травма, от которой пострадала каждая из вас, одновременно и ваша общая травма.

— Одни поломались больше, другие меньше, — сказала Нова, и все поняли, что она имеет в виду малютку “Люсию”.

“Люсия” неприязненно взглянула на Нову, хотя ненавидела саму себя.

Потому что Нова сказала то, чего сама Алиса говорить не хотела.

Потому что Алиса застряла на первой фазе терапии — доверие терапевту, а Нова дошла почти до третьей. Она уже может обсуждать всю эту херню.

Нова считала, что расковырять раны, вскрыть, обнажить их необходимо. Останутся отвратительные шрамы, но это единственный способ излечиться.

“Люсия” ненавидит себя за то, что труслива, ничтожна и завистлива.

За то, что она отвратительна и жалка до мозга костей. За то, что настолько отстает от Новы.

— Какая же ты дрянь, — сказала Нова, глядя на миленькую маленькую Люсию, на ее ангельские волосы.

Луве вздохнул и попросил ее объяснить, почему она так говорит. Почему Нова говорит Алисе такие слова.

— Потому что она сама так думает. Вы же видите, я права. Она не протестует. Люсия, почему ты не говоришь, что все не так? Потому что ты со мной согласна. Ты дрянь.

— Ну хватит, Нова…

Одна из девочек хотела вмешаться, но Луве жестом попросил подождать. Какое-то время было тихо.

— Я не Люсия, — сказала наконец малышка. — Меня зовут Алиса.

— Маленькая гаденькая Алиса, — отозвалась Нова.

Девушка стиснула зубы, шея покраснела.

— Ладно, окей… Я мерзкая и отвратительная. Дальше что?

— Ты в этом не виновата. Тебя испортили другие. Понимаешь? Другие сделали тебя дрянью.

Алиса не ответила. Она опустила глаза и стала терзать ногтями тыльную сторону руки.

— Алиса, здесь все такие же, как ты, — сказал Луве. — Избавиться от подобных чувств трудно, но можно. Для этого мы здесь и собрались. Чтобы поддерживать друг друга… — Он бросил взгляд на Нову. — Думаю, ты тоже этого хочешь.

Нова кивнула и краем глаза увидела, что Мерси улыбается.

Мерси, которой пришлось хуже всех.

Мерси, которая из них из всех самая сильная.





Третья девочка

Танто




Кевин бросил взгляд на часы. Он почти не спал, так — подремал несколько минут над материалами расследования. Надо бы привести себя в порядок перед церемонией погребения, но бросить материалы было невозможно.

Чернокожая девушка, она же Блэки Лолесс, выглядела очень уверенной в себе.

Взгляд одновременно жесткий и пренебрежительный. Может быть, ее самоуверенность — броня; трудно понять. Смотреть на вторую девушку было труднее. Здесь броня дала трещину. Та, что называла себя Нова Хорни, пыталась выглядеть крутой, но ей явно не хватало актерского таланта, потому что выглядеть крутой у нее совершенно не получалось.

Кевин увеличил скриншот, где на заднем плане виднелись две худые голые ноги. Они могли принадлежать так называемому флафферу — ассистенту, которого используют, если надо поддержать у актеров эрекцию между дублями. Обычно флафферы выполняют свои обязанности за камерой, за кадром; к их помощи прибегают, когда снимают гэнгбэнг или сцены с множественной эякуляцией, те, что требуют большого физического напряжения.

Или же ноги могли принадлежать несовершеннолетней девочке, ровеснице Новы и Блэки, подумал Кевин, глядя на изображение.

Третьей девочке.

Не разберешь.

Кевина раздражало, что у полиции нет примет взрослых мужчин-актеров, примет, которые можно было бы пустить в дело.