У брата такая прекрасная семья, а у него мать…
Сомнения, бесполезные мысли, которые могли бы возникнуть только в слабом сознании, вспыхивали, заявляли о своём существовании, мгновенно забывались, стираясь из памяти. На душе становилось легче, только вот ярость требовала выхода.
Ранхаш поднял стакан с дикой, всмотрелся в желтовато-медовую глубину и, прикрыв глаза, втянул носом запах. Он обжёг ноздри, щиплющим холодком проник в носоглотку и теплом прошёлся по горлу. Запах слабости… или расслабления. Поднеся стакан к губам, Ранхаш наклонил его и почувствовал, как в рот хлынула обжигающая жидкость. Защипало ранки на губах, язык онемел, и по горлу прокатился сгусток пламени, рухнувший в желудок и замерший там едва занявшимся костерком. Тепло неохотно поползло по жилам, сердце застучало чуточку быстрее, а втянутый в лёгкие воздух приобрёл некую сладость. Оковы и стены, составляющие часть его натуры, ослабли и пошатнулись, давая свободу лёгкости.
Залпом осушив стакан, Ранхаш прикрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям, и с удовольствием отметил, что пёстрая картина мыслей окрасилась в более спокойные и лёгкие тона. Размышления стали подобны волнам, неспешно накатывающим на разум; мыслить стало проще, даже обида улеглась, хотя ранку от неё продолжало неприятно пощипывать. Это состояние уже было больше похоже на его привычное хладнокровие. Разум опасливо напомнил, что это лишь иллюзия, но Ранхаш налил себе ещё дики и осушил стакан, вымывая из сознания и эту бесполезную, тяготившую его мысль.
Стало совсем спокойно. Закрыв глаза, харен откинулся на спинку кресла и представил свой будущий разговор с Майяри. Он поговорит с ней спокойно. Объяснит, какую боль причинило её недоверие, отсутствие веры в его силы. Заставит признаться во всём, вытянет все её тайны…
Пьяный шум за соседним столом ворвался в шелестящий волнами разум, и мысли окрасила розоватая зарница раздражения. Распахнув глаза, Ранхаш тяжело посмотрел на веселящуюся компанию и плеснул себе ещё дики. Обжигающая выпивка смыла досаду, и опять воцарились лёгкость и спокойствие. Но ненадолго. В успокоенный разум с утроенной силой проникли звуки разгульного веселья, и в душе занялась уже не зарница. Заполыхал красным пожаром закат ярости, постепенно переходящий во тьму бешенства.
Мысли о Майяри выпорхнули из головы, и Ранхаш мрачно уставился на горланящих мужчин. Огонь злобы всё сильнее и сильнее охватывал его и требовал свободы.
– А давайте выпьем за баб! – один из весельчаков, пошатываясь, поднялся и вскинул вверх руку. – Чтоб покрасивей и подешевле!
Ему вторили одобрительные вопли, а Ранхаш помрачнел ещё больше: вспомнилась красивая Майяри. Дождавшись, когда соседи осушат стаканы (из-за внезапно проснувшегося уважения к выпивке), харен аккуратно надел на горлышко бутылки собственный стакан, переставил её на пол и упёрся сапогом в край стола. И, выждав секунду-другую, от души пнул его. Тяжеленный стол тараном скользнул вперёд и под оглушительные вопли снёс стол веселящихся оборотней вместе с ними. Мужчины попадали на пол, со звоном посыпались пустые и ещё полные бутылки, в воздух взметнулись осколки и брызги, сопровождаемые отчаянными криками.
– Ах ты бзыря! Чего утворил, морда кривая?!
Четыре пары раскрасневшихся глаз уставились на донельзя спокойного обидчика, который вольно сидел на стуле и мрачновато смотрел на них. Первым вскочил тяжеловатый коренастый оборотень, в отличие от своих товарищей не придавленный столом или стулом, и, схватив пустую бутылку, пошёл учить наглеца вежливости. Харен даже не встал. Ногой подтянул соседний стул, схватил его за спинку и извернул таким образом, что одна из ножек аккуратно прошла между ног разгневанного оборотня и, мягко подтолкнутая вверх, брякнула по «бубенчикам». Мужчина взвыл, выронил бутылку, но не успел даже согнуться, харен встал, подсёк его стулом под колено и, дождавшись, когда противник рухнет спиной на пол, опустил сверху стул. Не ударил, просто опустил, пригвоздив его к полу. И неторопливо шагнул в сторону, чтобы другой противник смог обрушить тяжёлую лавку на место, где он недавно стоял. Лавка обрушилась на деревянное сиденье, и оборотень под ним завопил. От ужаса, а не от удара: вся мебель в таверне теперь была крепка, как дика.
Мужик с лавкой и разогнуться не успел, как Ранхаш схватил его за волосы и ударил лицом о ту же лавку. Послышался хруст, стон, харен развернулся, пинком в грудь отшвырнул следующего противника и развернулся, чтобы разобраться с четвёртым, но, увы, расторопные подчинённые, последовавшие за ним в таверну, уже скрутили его.
– Господин, зачинщики схвачены, – вперёд выступил кряжистый как дуб черноволосый оборотень, подменяющий Рладая в его отсутствие, по имени Вирикий. Словно высеченное из дерева лицо не дрогнуло, когда не удовлетворённый короткой схваткой харен пристально посмотрел на него.
Оборотень выстоял, преданно смотря на господина глубоко посаженными маленькими глазками и не выражая ни малейшего сомнения, что тот изволил помешать злодеям разнести приличное заведение, а не сам являлся оным. Вирикий служил харену уже очень давно и повидал многое. Пьяного господина в том числе. И недовольный дарен нравился ему больше пьяного. Лучше уж притвориться, что тот ведёт себя правильно, потому что пьяный дарен – это всегда очень злой дарен.
Ранхаш постоял, обозрел разбросанную посуду, опрокинутые столы и стулья, проигнорировал испуганные взгляды других посетителей и деловито охлопал карманы стонущего оборотня. Вытащил из-за пояса кинжал, отцепил пустой кошель и тяжёленький мешочек с каким-то порошком.
Вирикий тем временем одними жестами (ткнул в подчинённого, указал на тень харена, на дверь и провёл пальцем по горлу, обозначив этим срочность) отправил посыльного к господину Шидаю: мол, нужны лекарь и откупные, ну чтоб заплатить за учинённый вред. А харен развязал мешочек, попробовал порошок на язык и медленно, холодно, в своей обычной манере произнёс:
– Ношение взрывного порошка в городе строго запрещено. В тюрьму их.
Отцепив от пояса оборотня что-то ещё, Ранхаш посторонился, давая место неуверенно переглядывающимся подчинённым. Пока они осматривали карманы других пострадавших и с облегчением убеждались, что этих действительно есть за что отправить в тюрьму (а не как последний раз, когда господин, протрезвев, сам себя распорядился посадить на четверо суток за дебош), харен подошёл к столу, за которым спокойно обедали двое горожан, и, выудив из продолговатого короба коричневатую трубочку, запалил её от свечи. Поплыл сладковатый запах табака, и тени, замерев, напряжённо уставились на господина, с удовольствием затянувшегося сигаретой.
Выпустив клубы дыма, Ранхаш поманил застывшего хозяина и потребовал:
– Плащ.
Тот пришёл в себя и торопливо сдёрнул с крючка одежду.
– Оплата, – харен указал на валяющийся на полу кошель и уверенно вдел руки в рукава.
Он нисколько не шатался, выглядел совершенно трезвым и вменяемым, но хозяин отчего-то опасался открывать рот. Наклонившись, Ранхаш аккуратно снял с горлышка стакан, поставил его на пол и, взяв бутылку с дикой, направился на выход, дымя сигаретой.
– Оглушить? – тихо-тихо предложил один из теней Вирикию.
– Поздновато, – сквозь зубы ответил тот. – Уже закурил. В таком состоянии у него бдительность и реакция просто запредельные. Господина Шидая ждём, он его заманит домой.
– Там же день, толпы горожан!
– Ну так мигом наружу и разгоните всех! Тёмные, он же порошок забрал! Живее, трясси!!! А вы этих оттащите!
Оставив пару оборотней, чтобы те отконвоировали случайно выявленных нарушителей, охрана поторопилась наружу, чернильными сгустками выскальзывая на залитую солнечными лучами улицу.
– Эй, молодцы, – хозяин обратился к теням, которые остались вязать нарушителей, – и часто вы теперь облавы тута устраивать будете?
Те переглянулись и невесело хмыкнули.
– Не боись, отец, не чаще раза в пятьдесят лет, – ответил один из них.
– Сплюнь, – товарищ сам сплюнул. – С этими бабами наперёд знать нельзя.
– Да шо уж там, заглядывайте, – пробасил хозяин.
Через пятьдесят лет как раз и столы можно на новые поменять.
Глава 60. Птичка, каменное сердце и любовь
Прижавшись глазом к щёлке, Лоэзия, приоткрыв рот, наблюдала за своим похитителем. Он сидел на кривоногом табурете спиной к потухшей печи. В её зеве краснели углями догоревшие ветви и отливал матовым блеском закопчённый бок горшка. Девушка досадливо закусила губу. Он опять не притронулся к еде. Отодвинул в сторону накрытые тканью хлеб и мясо и разложил на столешнице книгу.
Выпрямившись, Лоэзия отступила вглубь комнаты и уже привычно уселась перед полыхающей печью на шкуру. Жар опалил лицо и окрасил щёки румянцем, напоминая о детстве, когда она ещё не считала нужным слушаться взрослых, которые считали, что сидеть на коврике перед камином неприлично. Сердечко опять сжалось от тоски по дому, Маришу и Юдришу, слабо всколыхнулся страх перед неизвестным. Похититель так и не сказал, зачем удерживает её. Камень он достать не пытался, говорить с ней не говорил. Только изредка отвечал на вопросы, но, чтобы заговорить с ним, требовалась недюжинная смелость. Впрочем, смелость уже начала просыпаться, всё же постоянно бояться сложно. А вместе со смелостью пришло и любопытство.
Странный он какой-то. Лоэзия бросила взгляд на дверь. Ничего не требовал, ничего не просил, кормил её, одевал, даже купальни устроил. Позволял ходить по всему дому, кроме чердака, где ночевал сам, и не выпускал наружу. Лоэзия пробовала выбраться, пока его не было, но так и не смогла открыть двери и окна. Девушка терзалась в предположениях, зачем он её держит, и некоторые из них были даже весьма романтическими: юную фантазию было сложно сдержать. За них она себя нещадно ругала (это только в сказках бывает, что злодей крадёт прекрасную госпожу, живёт с ней в одном доме, а потом превращается в доброго мужа) и напоминала, что ещё совсем недавно у неё был жених. Ей бы полагалось печалиться о разрыве помолвки, но сама обстановка не располагала к романтическим терзаниям.
Не усидев, Лоэзия опять поднялась и на цыпочках подкралась к двери. Тёмный сидел к ней правой, совершенно обыкновенной стороной лица, и девушка в который раз поразилась его сходству с Майяри. Вот же боги пошутили! Лоэзия с жадностью подалась вперёд, рассматривая сверкающую голубым светом кисть, и дверь хлопнула. Испуганно пискнув, девчонка отшатнулась, но хаги даже голову не поднял.
Он не запрещал ей быть с ним в одной комнате, но Лоэзия опасалась оставаться с ним наедине. Сперва это был просто страх перед похитителем, страх постепенно стал привычен, и Лоэзия начала всё чаще задаваться вопросом: а не познакомиться ли с тёмным поближе? Если Мариш всё ещё её не нашёл, то нужно попытаться выбраться самой. Вдруг получится убедить похитителя отпустить её? Или всё-таки лучше держаться в стороне и не привлекать внимание? Вдруг у тёмного какая-то гнусность на уме?
Сомнения с новой силой овладели Лоэзией, и она закружила по комнате, уже привычно избегая самых скрипучих половиц, а затем вновь приникла глазом к щели. Тёмный даже не пошевелился, ни на пядь не сменил положение. Может, он совсем окаменел? Застывшее лицо опять напомнило Майяри, и, вспомнив о смелой подруге, Лоэзия воодушевилась и всё же распахнула дверь.
И испуганно замерла под пронзительным взглядом.
Впрочем, хаги быстро освободил её от своего внимания. Осмотрел с головы до ног и опять вернулся к книге, оставив девушку мучиться от неопределённости. Нерешительно шагнув за порог, она потопталась на месте, помялась и прошлась вдоль стены, держась подальше от стола и восседающего за ним мужчины. Полюбовалась на дымные пары, поднимающиеся через щели в полах от купальни, поднялась на одну ступеньку лестницы в сторону чердака (выше не рискнула, но хаги всё равно не отреагировал) и осмелилась подойти чуть ближе, якобы любуясь углями в печи.
И тёмный закрыл книгу. Лоэзия едва не подскочила от этого невинного жеста. Она помешала? Он разозлился?
– В-вы не будете больше читать? – девушка обеспокоенно посмотрела на поднявшегося мужчину.
– Нет, – коротко ответил тот, поднимая руку и словно бы щупая пальцами воздух.
Лоэзия как заворожённая уставилась на голубые, прозрачно-сверкающие, но не прозрачные пальцы. «Живым» среди них был только мизинец и горизонтальная полоса по центру ладони. Что-то нащупав, хаги двинулся к девушке, и та испуганно зажмурилась.
– Отойди.
Мгновенно метнувшись в сторону, Лоэзия распахнула глаза и уставилась на мужчину, который взял из поленницы на полу охапку веток и забросил её в зев печи. Угли брызнули искрами, и на тончайших сухих отросточках заплясали огоньки. Убедившись, что пламя занялось, хаги взял книгу и развернулся к лесенке.
– Если я помешала, я уйду! – торопливо выдохнула Лоэзия. – Читайте.
– Не помешала, – отозвался тёмный.
– Тогда почему вы остановились?
Повисла тишина, и мужчина через плечо посмотрел на неё. Лоэзия вжала голову в плечи, но взгляд не оторвала. Да и как оторвать глаза от этого необычного лица?
– Сложно, – наконец ответил он и опять повернулся к лестнице.
Сложно? Девушка обескураженно моргнула, а потом понимающе распахнула глаза. Он, наверное, плохо читает, учится.
– Я могу почитать вам!
Фраза испуганной птичкой сама сорвалась с губ. Впервые ей удалось завести со своим похитителем такой связный разговор, и Лоэзия поторопилась закрепить успех, но тут же поругала себя. Мысленно. Но он хотя бы замер и, похоже, задумался.
А потом, к её ужасу, вернулся к столу и положил на него раскрытую книгу. Сам сел напротив и посмотрел на застывшую девушку. Та вздрогнула и поспешила к табурету.
– Здесь, – голубоватый ноготь мягко отчертил строку.
Лоэзия мельком взглянула на название и удивлённо приподняла брови. «Медвежье сердце». Сказка? Он читает сказки?
– Так, сейчас, подождите… – взволнованная девчонка вцепилась в книгу и прищурилась, пытаясь разобрать в полумраке буквы. – А вот… Я начинаю…
«…И взял медведь нож, разрезал грудь свою и вынул из неё горячее сердце.
– Вот она, моя любовь. Бери её, хочешь – выброси, хочешь – себе оставь. Неволить не буду. Хочешь – возвращайся к отцу, который тебя продал.
Приняла Алика в руки страшное подношение и бросилась прочь через жуткий лес и дымные болота. День бежала она, ночь бежала и ещё день и выбежала к дому своему. Встретил её батюшка, со слезами покаялся перед ней, на руках внёс в родной дом и окружил заботой. Но не показала Алика никому страшный подарок. Запрятала в шкатулку, а шкатулку в сундук, а сундук в погреб опустила.
Боязно ей было. И жалость к медведю терзала душу её, и страх перед ним снедал. Бывало, спустится она в погреб, прижмётся ухом к сундуку, послушает неистовый стук медвежьего сердца и, испуганная, бежит в свою спаленку.
Два года прошло с того времени. Опять выдалось неурожайное лето, опять настали у семьи трудные времена, и стал подумывать батюшка ещё раз выдать дочь замуж. Да только в этот раз за нелюдя, а не за Духа Тёмного, диким зверем обращённого. Да только Алике от того ещё горше стало.
Сыскался и жених. Купец знатный, восьмой век переступивший и на юную весну позарившийся. Вроде всем хорош был, но не лежало сердце у Алики к нему. Взмолилась она, бросилась в ноги отцу, чтобы не отдавал он её. Тот, чуя за собой вину перед дочерью, отказал богатому купцу.
Да только рассерчал тот сильно. Подговорил бандюжью ватажку, приплатил, да послал к отцу Алики, чтоб подпалили дом ночью. Вспыхнула изба как хворост сухой, побежали домочадцы за ворота, а там их в мешки и в воду посбрасывали. Одна Алика задержалась.
Бросилась в полыхающий погреб, достала из сундука заветную шкатулку и только тогда сквозь огонь поспешила к воротам. А там уж тати поджидали её. Связали честную девушку, погрузили в телегу, да и отвезли к сладострастному купцу. Всю дорогу слёзно молила она богов о спасении, а как только вытащили её из телеги, развязали, шкатулка выпала из её рук, и на землю покатилось сердце.
Не успел подивиться купец чудному зрелищу. Вмиг вместо сердца пред ним предстал могучий оборотень с медвежьим взглядом да одним ударом когтей снёс нечестивую голову. И завязался между медведем и разбойниками неравный бой. Всех поверг медведь, но и сам грянул наземь от сильных ран. Со слезами бросилась к нему Алика, да только он и сказать ничего не смог. Оскалился в улыбке и глаза закрыл.
А в сердце Алики любовь проснулась. Запоздавшая, но яркая и отчаянная. Взяла девушка нож, раскроила грудь возлюбленного и достала из неё дрожащее сердце. Трепетно поцеловала его, убрала в ту же шкатулку и зарыла на берегу реки у корней Живого дерева.
Три ночи в самое страшное время она приходила на берег и просила привратников Мёртвой страны вернуть ей возлюбленного. На третью ночь она уснула под деревом, а проснувшись с первыми лучами солнца, услышала тихий плач из-под земли.
Руками поспешила она разрыть влажную землю и достать заветную шкатулку. Откинула крышу и увидела внутри маленького слабенького медвежонка. Сердце её запело от счастья. Долго она потом благодарила богов, что они смилостивились над ней и вернули ей её сердце.
Годы прошли, медвежонок вырос в мужа, и обрели они наконец счастье».
Сомнения, бесполезные мысли, которые могли бы возникнуть только в слабом сознании, вспыхивали, заявляли о своём существовании, мгновенно забывались, стираясь из памяти. На душе становилось легче, только вот ярость требовала выхода.
Ранхаш поднял стакан с дикой, всмотрелся в желтовато-медовую глубину и, прикрыв глаза, втянул носом запах. Он обжёг ноздри, щиплющим холодком проник в носоглотку и теплом прошёлся по горлу. Запах слабости… или расслабления. Поднеся стакан к губам, Ранхаш наклонил его и почувствовал, как в рот хлынула обжигающая жидкость. Защипало ранки на губах, язык онемел, и по горлу прокатился сгусток пламени, рухнувший в желудок и замерший там едва занявшимся костерком. Тепло неохотно поползло по жилам, сердце застучало чуточку быстрее, а втянутый в лёгкие воздух приобрёл некую сладость. Оковы и стены, составляющие часть его натуры, ослабли и пошатнулись, давая свободу лёгкости.
Залпом осушив стакан, Ранхаш прикрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям, и с удовольствием отметил, что пёстрая картина мыслей окрасилась в более спокойные и лёгкие тона. Размышления стали подобны волнам, неспешно накатывающим на разум; мыслить стало проще, даже обида улеглась, хотя ранку от неё продолжало неприятно пощипывать. Это состояние уже было больше похоже на его привычное хладнокровие. Разум опасливо напомнил, что это лишь иллюзия, но Ранхаш налил себе ещё дики и осушил стакан, вымывая из сознания и эту бесполезную, тяготившую его мысль.
Стало совсем спокойно. Закрыв глаза, харен откинулся на спинку кресла и представил свой будущий разговор с Майяри. Он поговорит с ней спокойно. Объяснит, какую боль причинило её недоверие, отсутствие веры в его силы. Заставит признаться во всём, вытянет все её тайны…
Пьяный шум за соседним столом ворвался в шелестящий волнами разум, и мысли окрасила розоватая зарница раздражения. Распахнув глаза, Ранхаш тяжело посмотрел на веселящуюся компанию и плеснул себе ещё дики. Обжигающая выпивка смыла досаду, и опять воцарились лёгкость и спокойствие. Но ненадолго. В успокоенный разум с утроенной силой проникли звуки разгульного веселья, и в душе занялась уже не зарница. Заполыхал красным пожаром закат ярости, постепенно переходящий во тьму бешенства.
Мысли о Майяри выпорхнули из головы, и Ранхаш мрачно уставился на горланящих мужчин. Огонь злобы всё сильнее и сильнее охватывал его и требовал свободы.
– А давайте выпьем за баб! – один из весельчаков, пошатываясь, поднялся и вскинул вверх руку. – Чтоб покрасивей и подешевле!
Ему вторили одобрительные вопли, а Ранхаш помрачнел ещё больше: вспомнилась красивая Майяри. Дождавшись, когда соседи осушат стаканы (из-за внезапно проснувшегося уважения к выпивке), харен аккуратно надел на горлышко бутылки собственный стакан, переставил её на пол и упёрся сапогом в край стола. И, выждав секунду-другую, от души пнул его. Тяжеленный стол тараном скользнул вперёд и под оглушительные вопли снёс стол веселящихся оборотней вместе с ними. Мужчины попадали на пол, со звоном посыпались пустые и ещё полные бутылки, в воздух взметнулись осколки и брызги, сопровождаемые отчаянными криками.
– Ах ты бзыря! Чего утворил, морда кривая?!
Четыре пары раскрасневшихся глаз уставились на донельзя спокойного обидчика, который вольно сидел на стуле и мрачновато смотрел на них. Первым вскочил тяжеловатый коренастый оборотень, в отличие от своих товарищей не придавленный столом или стулом, и, схватив пустую бутылку, пошёл учить наглеца вежливости. Харен даже не встал. Ногой подтянул соседний стул, схватил его за спинку и извернул таким образом, что одна из ножек аккуратно прошла между ног разгневанного оборотня и, мягко подтолкнутая вверх, брякнула по «бубенчикам». Мужчина взвыл, выронил бутылку, но не успел даже согнуться, харен встал, подсёк его стулом под колено и, дождавшись, когда противник рухнет спиной на пол, опустил сверху стул. Не ударил, просто опустил, пригвоздив его к полу. И неторопливо шагнул в сторону, чтобы другой противник смог обрушить тяжёлую лавку на место, где он недавно стоял. Лавка обрушилась на деревянное сиденье, и оборотень под ним завопил. От ужаса, а не от удара: вся мебель в таверне теперь была крепка, как дика.
Мужик с лавкой и разогнуться не успел, как Ранхаш схватил его за волосы и ударил лицом о ту же лавку. Послышался хруст, стон, харен развернулся, пинком в грудь отшвырнул следующего противника и развернулся, чтобы разобраться с четвёртым, но, увы, расторопные подчинённые, последовавшие за ним в таверну, уже скрутили его.
– Господин, зачинщики схвачены, – вперёд выступил кряжистый как дуб черноволосый оборотень, подменяющий Рладая в его отсутствие, по имени Вирикий. Словно высеченное из дерева лицо не дрогнуло, когда не удовлетворённый короткой схваткой харен пристально посмотрел на него.
Оборотень выстоял, преданно смотря на господина глубоко посаженными маленькими глазками и не выражая ни малейшего сомнения, что тот изволил помешать злодеям разнести приличное заведение, а не сам являлся оным. Вирикий служил харену уже очень давно и повидал многое. Пьяного господина в том числе. И недовольный дарен нравился ему больше пьяного. Лучше уж притвориться, что тот ведёт себя правильно, потому что пьяный дарен – это всегда очень злой дарен.
Ранхаш постоял, обозрел разбросанную посуду, опрокинутые столы и стулья, проигнорировал испуганные взгляды других посетителей и деловито охлопал карманы стонущего оборотня. Вытащил из-за пояса кинжал, отцепил пустой кошель и тяжёленький мешочек с каким-то порошком.
Вирикий тем временем одними жестами (ткнул в подчинённого, указал на тень харена, на дверь и провёл пальцем по горлу, обозначив этим срочность) отправил посыльного к господину Шидаю: мол, нужны лекарь и откупные, ну чтоб заплатить за учинённый вред. А харен развязал мешочек, попробовал порошок на язык и медленно, холодно, в своей обычной манере произнёс:
– Ношение взрывного порошка в городе строго запрещено. В тюрьму их.
Отцепив от пояса оборотня что-то ещё, Ранхаш посторонился, давая место неуверенно переглядывающимся подчинённым. Пока они осматривали карманы других пострадавших и с облегчением убеждались, что этих действительно есть за что отправить в тюрьму (а не как последний раз, когда господин, протрезвев, сам себя распорядился посадить на четверо суток за дебош), харен подошёл к столу, за которым спокойно обедали двое горожан, и, выудив из продолговатого короба коричневатую трубочку, запалил её от свечи. Поплыл сладковатый запах табака, и тени, замерев, напряжённо уставились на господина, с удовольствием затянувшегося сигаретой.
Выпустив клубы дыма, Ранхаш поманил застывшего хозяина и потребовал:
– Плащ.
Тот пришёл в себя и торопливо сдёрнул с крючка одежду.
– Оплата, – харен указал на валяющийся на полу кошель и уверенно вдел руки в рукава.
Он нисколько не шатался, выглядел совершенно трезвым и вменяемым, но хозяин отчего-то опасался открывать рот. Наклонившись, Ранхаш аккуратно снял с горлышка стакан, поставил его на пол и, взяв бутылку с дикой, направился на выход, дымя сигаретой.
– Оглушить? – тихо-тихо предложил один из теней Вирикию.
– Поздновато, – сквозь зубы ответил тот. – Уже закурил. В таком состоянии у него бдительность и реакция просто запредельные. Господина Шидая ждём, он его заманит домой.
– Там же день, толпы горожан!
– Ну так мигом наружу и разгоните всех! Тёмные, он же порошок забрал! Живее, трясси!!! А вы этих оттащите!
Оставив пару оборотней, чтобы те отконвоировали случайно выявленных нарушителей, охрана поторопилась наружу, чернильными сгустками выскальзывая на залитую солнечными лучами улицу.
– Эй, молодцы, – хозяин обратился к теням, которые остались вязать нарушителей, – и часто вы теперь облавы тута устраивать будете?
Те переглянулись и невесело хмыкнули.
– Не боись, отец, не чаще раза в пятьдесят лет, – ответил один из них.
– Сплюнь, – товарищ сам сплюнул. – С этими бабами наперёд знать нельзя.
– Да шо уж там, заглядывайте, – пробасил хозяин.
Через пятьдесят лет как раз и столы можно на новые поменять.
Глава 60. Птичка, каменное сердце и любовь
Прижавшись глазом к щёлке, Лоэзия, приоткрыв рот, наблюдала за своим похитителем. Он сидел на кривоногом табурете спиной к потухшей печи. В её зеве краснели углями догоревшие ветви и отливал матовым блеском закопчённый бок горшка. Девушка досадливо закусила губу. Он опять не притронулся к еде. Отодвинул в сторону накрытые тканью хлеб и мясо и разложил на столешнице книгу.
Выпрямившись, Лоэзия отступила вглубь комнаты и уже привычно уселась перед полыхающей печью на шкуру. Жар опалил лицо и окрасил щёки румянцем, напоминая о детстве, когда она ещё не считала нужным слушаться взрослых, которые считали, что сидеть на коврике перед камином неприлично. Сердечко опять сжалось от тоски по дому, Маришу и Юдришу, слабо всколыхнулся страх перед неизвестным. Похититель так и не сказал, зачем удерживает её. Камень он достать не пытался, говорить с ней не говорил. Только изредка отвечал на вопросы, но, чтобы заговорить с ним, требовалась недюжинная смелость. Впрочем, смелость уже начала просыпаться, всё же постоянно бояться сложно. А вместе со смелостью пришло и любопытство.
Странный он какой-то. Лоэзия бросила взгляд на дверь. Ничего не требовал, ничего не просил, кормил её, одевал, даже купальни устроил. Позволял ходить по всему дому, кроме чердака, где ночевал сам, и не выпускал наружу. Лоэзия пробовала выбраться, пока его не было, но так и не смогла открыть двери и окна. Девушка терзалась в предположениях, зачем он её держит, и некоторые из них были даже весьма романтическими: юную фантазию было сложно сдержать. За них она себя нещадно ругала (это только в сказках бывает, что злодей крадёт прекрасную госпожу, живёт с ней в одном доме, а потом превращается в доброго мужа) и напоминала, что ещё совсем недавно у неё был жених. Ей бы полагалось печалиться о разрыве помолвки, но сама обстановка не располагала к романтическим терзаниям.
Не усидев, Лоэзия опять поднялась и на цыпочках подкралась к двери. Тёмный сидел к ней правой, совершенно обыкновенной стороной лица, и девушка в который раз поразилась его сходству с Майяри. Вот же боги пошутили! Лоэзия с жадностью подалась вперёд, рассматривая сверкающую голубым светом кисть, и дверь хлопнула. Испуганно пискнув, девчонка отшатнулась, но хаги даже голову не поднял.
Он не запрещал ей быть с ним в одной комнате, но Лоэзия опасалась оставаться с ним наедине. Сперва это был просто страх перед похитителем, страх постепенно стал привычен, и Лоэзия начала всё чаще задаваться вопросом: а не познакомиться ли с тёмным поближе? Если Мариш всё ещё её не нашёл, то нужно попытаться выбраться самой. Вдруг получится убедить похитителя отпустить её? Или всё-таки лучше держаться в стороне и не привлекать внимание? Вдруг у тёмного какая-то гнусность на уме?
Сомнения с новой силой овладели Лоэзией, и она закружила по комнате, уже привычно избегая самых скрипучих половиц, а затем вновь приникла глазом к щели. Тёмный даже не пошевелился, ни на пядь не сменил положение. Может, он совсем окаменел? Застывшее лицо опять напомнило Майяри, и, вспомнив о смелой подруге, Лоэзия воодушевилась и всё же распахнула дверь.
И испуганно замерла под пронзительным взглядом.
Впрочем, хаги быстро освободил её от своего внимания. Осмотрел с головы до ног и опять вернулся к книге, оставив девушку мучиться от неопределённости. Нерешительно шагнув за порог, она потопталась на месте, помялась и прошлась вдоль стены, держась подальше от стола и восседающего за ним мужчины. Полюбовалась на дымные пары, поднимающиеся через щели в полах от купальни, поднялась на одну ступеньку лестницы в сторону чердака (выше не рискнула, но хаги всё равно не отреагировал) и осмелилась подойти чуть ближе, якобы любуясь углями в печи.
И тёмный закрыл книгу. Лоэзия едва не подскочила от этого невинного жеста. Она помешала? Он разозлился?
– В-вы не будете больше читать? – девушка обеспокоенно посмотрела на поднявшегося мужчину.
– Нет, – коротко ответил тот, поднимая руку и словно бы щупая пальцами воздух.
Лоэзия как заворожённая уставилась на голубые, прозрачно-сверкающие, но не прозрачные пальцы. «Живым» среди них был только мизинец и горизонтальная полоса по центру ладони. Что-то нащупав, хаги двинулся к девушке, и та испуганно зажмурилась.
– Отойди.
Мгновенно метнувшись в сторону, Лоэзия распахнула глаза и уставилась на мужчину, который взял из поленницы на полу охапку веток и забросил её в зев печи. Угли брызнули искрами, и на тончайших сухих отросточках заплясали огоньки. Убедившись, что пламя занялось, хаги взял книгу и развернулся к лесенке.
– Если я помешала, я уйду! – торопливо выдохнула Лоэзия. – Читайте.
– Не помешала, – отозвался тёмный.
– Тогда почему вы остановились?
Повисла тишина, и мужчина через плечо посмотрел на неё. Лоэзия вжала голову в плечи, но взгляд не оторвала. Да и как оторвать глаза от этого необычного лица?
– Сложно, – наконец ответил он и опять повернулся к лестнице.
Сложно? Девушка обескураженно моргнула, а потом понимающе распахнула глаза. Он, наверное, плохо читает, учится.
– Я могу почитать вам!
Фраза испуганной птичкой сама сорвалась с губ. Впервые ей удалось завести со своим похитителем такой связный разговор, и Лоэзия поторопилась закрепить успех, но тут же поругала себя. Мысленно. Но он хотя бы замер и, похоже, задумался.
А потом, к её ужасу, вернулся к столу и положил на него раскрытую книгу. Сам сел напротив и посмотрел на застывшую девушку. Та вздрогнула и поспешила к табурету.
– Здесь, – голубоватый ноготь мягко отчертил строку.
Лоэзия мельком взглянула на название и удивлённо приподняла брови. «Медвежье сердце». Сказка? Он читает сказки?
– Так, сейчас, подождите… – взволнованная девчонка вцепилась в книгу и прищурилась, пытаясь разобрать в полумраке буквы. – А вот… Я начинаю…
«…И взял медведь нож, разрезал грудь свою и вынул из неё горячее сердце.
– Вот она, моя любовь. Бери её, хочешь – выброси, хочешь – себе оставь. Неволить не буду. Хочешь – возвращайся к отцу, который тебя продал.
Приняла Алика в руки страшное подношение и бросилась прочь через жуткий лес и дымные болота. День бежала она, ночь бежала и ещё день и выбежала к дому своему. Встретил её батюшка, со слезами покаялся перед ней, на руках внёс в родной дом и окружил заботой. Но не показала Алика никому страшный подарок. Запрятала в шкатулку, а шкатулку в сундук, а сундук в погреб опустила.
Боязно ей было. И жалость к медведю терзала душу её, и страх перед ним снедал. Бывало, спустится она в погреб, прижмётся ухом к сундуку, послушает неистовый стук медвежьего сердца и, испуганная, бежит в свою спаленку.
Два года прошло с того времени. Опять выдалось неурожайное лето, опять настали у семьи трудные времена, и стал подумывать батюшка ещё раз выдать дочь замуж. Да только в этот раз за нелюдя, а не за Духа Тёмного, диким зверем обращённого. Да только Алике от того ещё горше стало.
Сыскался и жених. Купец знатный, восьмой век переступивший и на юную весну позарившийся. Вроде всем хорош был, но не лежало сердце у Алики к нему. Взмолилась она, бросилась в ноги отцу, чтобы не отдавал он её. Тот, чуя за собой вину перед дочерью, отказал богатому купцу.
Да только рассерчал тот сильно. Подговорил бандюжью ватажку, приплатил, да послал к отцу Алики, чтоб подпалили дом ночью. Вспыхнула изба как хворост сухой, побежали домочадцы за ворота, а там их в мешки и в воду посбрасывали. Одна Алика задержалась.
Бросилась в полыхающий погреб, достала из сундука заветную шкатулку и только тогда сквозь огонь поспешила к воротам. А там уж тати поджидали её. Связали честную девушку, погрузили в телегу, да и отвезли к сладострастному купцу. Всю дорогу слёзно молила она богов о спасении, а как только вытащили её из телеги, развязали, шкатулка выпала из её рук, и на землю покатилось сердце.
Не успел подивиться купец чудному зрелищу. Вмиг вместо сердца пред ним предстал могучий оборотень с медвежьим взглядом да одним ударом когтей снёс нечестивую голову. И завязался между медведем и разбойниками неравный бой. Всех поверг медведь, но и сам грянул наземь от сильных ран. Со слезами бросилась к нему Алика, да только он и сказать ничего не смог. Оскалился в улыбке и глаза закрыл.
А в сердце Алики любовь проснулась. Запоздавшая, но яркая и отчаянная. Взяла девушка нож, раскроила грудь возлюбленного и достала из неё дрожащее сердце. Трепетно поцеловала его, убрала в ту же шкатулку и зарыла на берегу реки у корней Живого дерева.
Три ночи в самое страшное время она приходила на берег и просила привратников Мёртвой страны вернуть ей возлюбленного. На третью ночь она уснула под деревом, а проснувшись с первыми лучами солнца, услышала тихий плач из-под земли.
Руками поспешила она разрыть влажную землю и достать заветную шкатулку. Откинула крышу и увидела внутри маленького слабенького медвежонка. Сердце её запело от счастья. Долго она потом благодарила богов, что они смилостивились над ней и вернули ей её сердце.
Годы прошли, медвежонок вырос в мужа, и обрели они наконец счастье».