– Эй, я тут подумала, может, нам пойти на концерт на этих выходных? – предлагает она. – Или по магазинам? Что скажешь? Джейн?

– Да?

– Почему ты ешь пальцами? Я же положила тебе вилку.

– Ой. Точно.

– А может, мне отвезти вас с Шелли пообедать? Куда угодно, я угощаю. Джек тоже хотел бы тебя видеть. Я разговаривала с его мамой. Она сказала, он все время спрашивает о тебе.

Беру еще кусок, не забыв про вилку, мечтаю, чтобы мама остановилась, и не понимаю, почему моя стопка блинов, кажется, не уменьшается.

– Мы также должны обсудить твой сеанс с доктором Уайт.

– Прости, что сбежала, – говорю я ей. – Что просто бросила тебя там.

– Я беспокоилась о тебе. Ездила по округе, искала. Ты не отвечала на мои звонки…

– У меня не было телефона.

– Все равно…

Я знаю.

– Прости. – Но слова не улучшают ситуацию.

– Ничего страшного, если ты не хочешь возвращаться к доктору Уайт, но тебе нужно продолжить терапию. Если хочешь, найдем кого-нибудь еще.

– Я лучше напишу о том, что произошло, – говорю я, еще раз проверяя реакцию на свою идею.

– Дневник может быть чудесным средством, – кивает мама. – Но как он на самом деле поможет, если страницы записной книжки не могут отвечать?

На самом деле это их самый большой плюс.

– Джейн…

– Что?

– Мы найдем другого терапевта.

Прожевать.

Проглотить.

Отпить.

Повторить.

– Что скажешь? – спрашивает она.

– А вдруг меня уже не починить? Что, если я сломалась навсегда?

– Каждое сердце можно исцелить.

– Даже твое?

Ее губы складываются, образуя крошечную дырочку. Интересно, совпадает ли она с той, что у меня в груди, там, где раньше было сердце.

– Не беспокойся обо мне, – говорит мама. – Я исцелюсь, когда исцелишься ты.

Как будто мне и без того мало ответственности. Я встаю из-за стола.

– Доем наверху.

Она трет виски; от разговора у нее заболела голова.

– Ты слишком много времени проводишь в комнате. Теперь ты свободна, но все равно стараешься запереться. Тебе нужно выйти и восстановить связь со всеми своими друзьями.

Мне нужно.

Оказаться в своей комнате.

Поэтому я иду туда и запираю за собой дверь.






Сейчас

16




Долго я одна не сижу. Едва успеваю закончить главу, как мама стучит в дверь, настаивая, чтобы мы пошли за покупками.

– Что скажешь, если мы освежим твою комнату? – спрашивает она. – Сменим обстановку и все переделаем?

Не успеваю ответить, как уже сижу в машине.

Папа везет нас в торговый центр.

Музыка льется из динамиков – поет женщина, но все равно инструментальные партии слишком похожи на ту самую, поэтому я прошу выключить.

Странно ехать по магазинам с ними, сидя на заднем сиденье, точно маленькая. В конце концов машина останавливается. И тут я замечаю: мы приехали. Папа припарковался у входа. Я смотрю в окно на ряды машин.

– Джейн? – спрашивает мама. – С какого магазина ты бы хотела начать?

Мимо нашей машины проходит рыжеволосая девочка лет пяти. Какой-то парень пытается взять ее за руку, но она все время уворачивается.

Я присматриваюсь. Мой нос расплющивается об оконное стекло. Девочка меня видит. Наши глаза встречаются. Я машу ей, чтобы она знала: я здесь, смотрю, вижу, на какой машине приехал парень. Если нужно, я смогу позвонить в полицию.

Беру свой телефон, включаю его и на всякий случай фотографирую парня. Ему лет тридцать, у него румяное лицо и светло-каштановые волосы. Навожу камеру на девочку и тоже ее фотографирую.

– Джейн? – окликает папа.

В ответ на мое внимание девочка морщится и вцепляется в руку парня, словно в любимую куклу. Я для нее – угроза. А мне становится легче.

Откидываюсь на сиденье и выдыхаю.

Оба родителя пялятся на меня: папа в зеркало заднего вида, мама – через спинку кресла.

– Все в порядке? – спрашивает она.

Опять этот вопрос.

– Все отлично.

– С какого магазина ты бы хотела начать? – повторяет она.

Смотрю на торговый центр.

– «Вуд & Крейт», – отвечаю я, читая первую попавшуюся вывеску.

– Отлично! – сияет мама. – Купим ковры, шторы, постельное белье, картины…

Мы все заходим внутрь. Но как только папа замечает удобное место, то садится, достает телефон и говорит, что ему нужно ответить на несколько рабочих писем.

– Это тебя не беспокоит? – спрашиваю маму, как только мы уходим из зоны его слышимости.

– Что не беспокоит?

– Что он всегда работает? Даже по выходным…

Она хватает подушку с ближайшего дивана:

– Как тебе?

– Поэтому у нас больше нет воскресных посиделок?

Мама сникает.

– Хочешь снова устраивать посиделки, дорогая? Можем начать завтра, когда угодно… Блины? Омлет?

Слегка киваю. Не нужны мне посиделки.

А ей не нужна реальность.