Он развернулся на пятках и махнул рукой, словно отгоняя меня в сторону.

«Убирайся! – зарычал он. – Распродажа! Я не дам ломаного гроша за то, что вы делаете». Он выдернул стул из-за стола и упал на него. «Я буду делать свои прогнозы, основанные на своих убеждениях, а не на воздушных экономических штудиях». Он схватил карандаш и начал что-то набрасывать на бумаге.

Это был вызов, который я не мог игнорировать. Я подошел и встал перед его столом.

«Вы будете выглядеть полным идиотом, если я приду с тем, чего все ожидают, – этот бум будет соперничать с калифорнийской золотой лихорадкой – а вы предскажете рост потребления энергии, как в Бостоне в 1960-х».

Он бросил карандаш и впился в меня взглядом: «Бессовестный! Вот, что это значит. Вы, все вы… – он замахал руками. – Вы продали ваши души дьяволу… Вы делаете это за деньги. Теперь, – он изобразил улыбку, – я выключаю мой слуховой аппарат и возвращаюсь к работе…».

Это поразило меня до глубины души. Я побрел из комнаты и направился в кабинет Чарли. На полпути к нему я остановился, сомневаясь, стоит ли делать то, что я собирался. Вместо этого я повернулся и пошел по лестнице вниз, к двери, на солнечный свет дня. Молодая женщина выходила из воды, завернутая в саронг, старик исчез. Несколько мальчишек играли в канале, плескаясь и крича друг на друга. Пожилая женщина стояла по колено в воде и чистила зубы одной рукой. Другой рукой она чистила одежду.

Огромный комок рос у меня в горле. Я сел на сломанную бетонную плиту, попробовав не замечать вонь из канала. Я с трудом сдерживал слезы, и мне надо было понять, почему я чувствую себя таким несчастным.

Вы делаете это за деньги. Я слышал эти слова Говарда вновь и вновь. Он задел обнаженный нерв.

Мальчишки продолжали плескаться, их ликующие голоса заполняли все вокруг. Я задавался вопросом, что же я могу сделать. Что требуется, чтобы стать беззаботным, подобно им? Вопрос мучил меня в то время, как я сидел, глядя на них, невинно забавляющихся и, очевидно, не сознающих опасности, которой они подвергаются в этой воде. Горбатый старик с тростью хромал по высокому берегу канала. Он остановился, наблюдая за детьми, и лицо его скривилось в беззубой усмешке.

Возможно, мне следовало довериться Говарду и вместе мы смогли бы найти решение. Я немедленно почувствовал некоторое облегчение. Я подобрал маленький камешек и швырнул его в канал. Как исчезли круги на воде, так исчезла и моя эйфория. Я знал, что я не смогу сделать ничего подобного. Говард был стар и ожесточен. Он уже отверг возможность сделать свою карьеру. Не смог бы он сделать ее и сейчас. Я же был молод и не хотел закончить подобно ему.

Глядя в воду того гнилого канала я вновь видел картины нью-гэмпширской школы на холме, где я проводил каникулы в одиночестве, когда другие мальчики разъезжались. Медленно я осознавал печальный факт. Я опять был один и мне не с кем было поговорить.

Той ночью, лежа в кровати, я долго думал о людях, с которыми меня свела жизнь – о Говарде, Чарли, Клодин, Энн, Эйнаре, дяде Франке – задаваясь вопросом, на что была бы похожа моя жизнь, если бы я никогда не встретил их. Где я жил бы? Наверняка, не в Индонезии. Я задавался также вопросом о будущем, которое меня ожидает. Я обдумывал решение задачи, стоящей передо мной. Чарли объяснил, что он ждет от Говарда и меня обоснования темпов роста в 17 процентов за год. Какой же прогноз я должен сделать?

Внезапно ко мне пришла успокаивающая мысль. Почему же она не пришла раньше? Ведь решение зависит не только от меня. Говард сказал, что он сделает то, что считает нужным, независимо от моих заключений. Я мог идти к своим боссам с отличным экономическим прогнозом, он предоставит собственное заключение, и моя работа не повлияла бы на план электрификации никоим образом. Они продолжали подчеркивать важность моей работы, но они были неправы. Камень упал с души и я погрузился в глубокий сон.

Через несколько дней Говард свалился с сильной амебной инфекцией. Мы отвезли его в госпиталь католических миссионеров. Доктора предписали требуемое лечение и настоятельно рекомендовали отправить его немедленно в Соединенные Штаты. Гордон заверил нас, что у него уже есть все данные и он может легко закончить прогноз нагрузки в Бостоне. Его слова, обращенные ко мне при прощании, были последним предупреждением:

«Не надо надувать цифры, – сказал он. – Я не буду жульничать вместе с вами, что бы вы там ни говорили о чудесах экономического роста!».





Часть II: 1971-1975



Глава 6. Моя роль как инквизитора




Наши контракты с индонезийским правительством, Азиатским Банком Развития и USAID предусматривали посещение кем-то их нашей команды основных населенных центров региона, охваченного планом электрификации. Выполнять это условие назначили меня. Как выразился Чарли: «Вы выжили на Амазонке, вы знаете, как обращаться с насекомыми, змеями и тухлой водой».

Вместе с водителем и переводчиком я посетил много красивых мест и ночевал в довольно мрачных заведениях. Я встречался с местными деловыми и политическими лидерами и выслушивал их мнение об экономическом росте. Однако большинство их них отказывалось делиться со мной информацией. Казалось, их пугает мое присутствие. Как правило, они говорили мне, что я должен поговорить с их боссами, с правительственными агентствами, в штаб-квартирах корпораций. Иногда мне казалось, что против меня затеян какой-то заговор.

Поездки обычно были короткими, не более двух-трех дней. В промежутках я возвращался в Висму в Бандунге. У женщины, руководившей нашим обслуживанием был сын по имени Расмон, но для всех, кроме матери, он был просто Раси. Студент экономического факультета, он немедленно проявил интерес к моим занятиям. Впрочем, я подозреваю, что он сблизился со мной в надежде получить работу. Он также начал меня учить индонезийскому языку бахаса.

Создание языка, несложного для освоения, было высшим приоритетом президента Сукарно после завоевания независимости от Нидерландов.

В архипелаге говорят более чем на 350 яыках и диалектах, и Сукарно понял, что его стране для объединения людей всех островов и культур нужен общий язык. Он наныл международный коллектив лингвистов и очень успешным результатом их работы стал язык бахаса. Основанный на малайском, он свободен множества исключений, неправильных глаголов и других сложностей, присущих большинству языков. К началу 1970х гг. большинство индонезийцев говорили на бахаса, хотя в своих общинах они продолжали говорить на яванском и других местных языках. Раси был хорошим учителем с замечательным чувством юмора, а бахаса был легок в изучении по сравнению с языком шуаров или даже испанским.

У Раси был мотороллер и он намеревался показать мне город и его людей. «Я покажу вам ту сторону Индонезии, которую вы не видели», – пообещал он мне однажды вечером, приглашая меня вскочить на сиденье позади него.

Мы проезжали театры марионеток и теней, музыкантов, игравших на народных инструментах, пожирателей огня, жонглеров и уличных продавцов, продающих все, что только можно представить, от контрабандных американских кассет до местных сувениров. Наконец мы очутились в крошечном кафе, заполненном молодыми людьми, одежда, головные уборы и прически которых были бы уместны на концерте Биттлз в конце 1960-х гг., однако все они были идонезийцами. Раси представил меня группе вокруг стола и мы сели.

Они все говорили по-английски, с разной степенью беглости, но им понравились мои попытки говорить на бахаса. Они сказали об этом прямо и спросили, почему американцы никогда не учат их язык. И я не мог объяснить, почему я был единственным американцем или европейцем в этой части города, при том, что нас всегда было множество в гольф-клубе, шикарных ресторанах, кинотеатрах и престижных университетах.

Это была ночь, которую я навсегда запомнил. Раси и его друзья обращались ко мне как одному из них. Я наслаждался эйфорией пребывания там, тем, что делю с ними город, еду и музыку, сигареты с гвоздикой и другие ароматы, которые были частью их жизни, тем, что шучу и смеюсь вместе с ними.

Это вновь и вновь походило на Корпус Мира и я опять задавался вопросом, почему я хочу путешествовать первым классом и отделиться от людей, подобных этим. С течением ночи они все больше и больше интересовались моими мыслями об их стране и о войне, которую моя страна вела во Вьетнаме. Всем им не нравилось то, что они называли «незаконным вторжением», и они хотели, чтобы я разделил их чувства.

Когда Раси и я вернулись в дом для гостей, было уже поздно и темно. Я поблагодарил его за приглашение в свой мир, а он меня – за откровенность с его друзьями. Мы пообещали сделать это снова, обнялись и разошлись по своим комнатам.

Этот опыт с Раси поощрил меня проводить больше времени подальше от команды MAIN. На следующее утро во время встречи с Чарли я пожаловался ему, что взбешен неудачными попытками получить информацию от местных жителей. Кроме того, большинство статистических данных, которые мне были нужны для прогнозирования, я могу получить только в правительственных учреждениях в Джакарте. Чарли и я решили, что мне надо провести неделю-другую в столице.

Он посочувствовал мне в необходимости покинуть Бандунг ради кипящей столицы, а я выражал недовольство этим. На самом же деле, меня возбуждала идея побыть некоторое время в одиночестве, исследовать Джакарту и пожить в элегантном «Интерконтинентале Индонезия». Но в Джакарте я обнаружил, что смотрю на жизнь уже под другим углом зрения. Ночь, проведенная с Раси и молодыми индонезийцами, как и мои путешествия по стране изменили меня. Я видел своих товарищей американцев в другом свете. Молодые жены уже не казались столь красивыми. Защитная цепь вокруг бассейна и стальные решетки на окнах нижних этаже, которые я заметил только теперь, казались зловещими. Еда в шикарных ресторанах гостиницы казалась безвкусной.

Я заметил кое-что еще. Во время моих встреч с политическими и деловыми лидерами я увидел лукавство, с которым они общались со мной. Я не чувствовал этого прежде, но теперь я видел, что многим из них неприятно мое присутствие. Например, когда они представляли меня друг другу. Они называли меня словами бахаса, которые, согласно моему словарю переводились как инквизитор и следователь. Я намеренно не раскрывал свое знание бахаса – даже мой переводчик знал, что я владею лишь несколькими фразами – и я купил хороший бахаса-английский словарь, который часто использовал и после своего отъезда из Индонезии.

Были ли эти именования всего лишь языковыми совпадениями? Неправильным толкованием в словаре? Я пробовал убедить себя, что были. И все же, чем больше я проводил времени с этим людьми, тем более убеждался, что я чужак, что кто-то сверху спустил вниз приказ о сорудничестве, и у них нет иного выбора, кроме как подчиниться. Я понятия не имел, был ли этот кто-то правительственным чиновником, банкиром, генералом или американским дипломатом. Все, что я знал, так это то, что хотя они приглашали меня в свои офисы, предлагали мне чай, вежливо отвечали на мои вопросы и казалось, рады моему появлению, в глубине всего этого таилась тень неприятия и злобы.

Это заставило меня задуматься об их ответах на мои вопросы и о достоверности их данных. Например, я никогда не мог просто пойти в чей-то офис, сначала всегда надо было договориться о встрече. Само по себе это не было странным, за исключением того, что добиться этого было неимоверно трудоемким делом. Поскольку телефоны плохо работали, мы вынуждены были бы продвигаться по настолько забитым пробками улицам, что для того, чтобы попасть к зданию, находящемуся всего в одном квартале, мог потребоваться целый час. Затем нас попросили бы заполнить несколько форм. Наконец, появился бы молодой секретарь. Вежливо – со знаменитой яванской улыбкой – он расспросил бы меня о том, какая информация мне нужна, и затем назначил бы время встречи.


Встреча обязательно была бы назначена лишь через несколько дней, а когда бы она, наконец, состоялась, мне бы вручили папку с готовыми материалами. Промышленники вручили бы мне пяти- или десятилетние планы, банкиры – диаграммы и графики, а правительственные чиновники – списки проектов в стадии движения от листка бумаги до готовности стать двигателем экономического прогресса. Все, что предлагали эти зубры из коммерции и правительства, и все, что они говорили во время встреч, указывало на то, что Ява готова к самому большому буму со времен существования мировой экономики. Никто, ни один человек, никогда не подвергал сомнению эту посылку и никто не давал мне никакой опровергающей информации.

Когда я ехал назад в Бандунг, я спрашивал себя об всем этом, и кое-что меня очень тревожило. Мне пришло в голову, что все, что я делаю в Индонезии, больше походит на игру, чем на реальность. Это напоминало игру в покер. Мы держали наши карты закрытыми. Мы не могли доверять друг другу или рассчитывать на достоверность информации, которую используем вместе. И все же, эта игра была смертельно серьезна, и ее результат будет влиять на жизни миллионов людей в течение многих будущих десятилетий.





Глава 7. Цивилизация перед судом истории




«Я отвезу вас к далангу, – сиял Раси, – вы должны знать, это такие знаменитые индонезийские мастера кукол». Он явно был рад видеть меня снова в Бандунге: «Сегодня в городе будет нечто очень важное»,

Он провез меня на своем мотороллере через районы города, о существовании которых я даже не подозревал, через районы, заполненные традиционными яванскими домами-кампонгами, которые напоминали крошечные храмы с черепичными крышами, только очень бедные. Мы уехали от величественных голландских особняков и офисных зданий. Люди были заметно бедны, однако вели себя с большим достоинством. Они носили поношенные но чистые саронги из батика, яркие цветные рубашки и широкополые соломенные шляпы. Всюду, где бы мы ни проезжали, нас встречали улыбки и смех. Когда мы остановились, ко мне подбежали дети и стали щупать ткань моих джинсов. Одна маленькая девочка прикрепила благоухающий цветок к моим волосам.

Мы оставили мотороллер на тротуаре у театра, где собралось несколько сотен человек, одни стояли, другие сидели на складных стульчиках. Ночь была ясной и безоблачной. Хотя мы находились в самом центре Бандунга, тут не было никаких уличных фонарей, поэтому звезды отражались в наших глазах. Воздух был наполнен запахами горящих ароматических палочек, арахиса и гвоздики.

Раси исчез в толпе и вскоре вернулся с молодым человеком, которого я видел тогда в кафе. Они предложили мне чай, небольшие пирожки и сате, крошечные кусочки мяса жареного в арахисоом масле. Вероятно, я заметно колебался насчет последнего, потому что одна из женщин, показав на маленький костер, засмеялась: «Очень свежее мясо, только что приготовленное».

Затем заиграла музыка – неиссякаемо волшебные звуки гамалонга, инструмента изображающего храмовые колокольчики.

«Даланг сам играет на всех инструментах, – прошептал Раси. – Он управляет всеми мароионетками и говорит их голосами. Мы будем переводить вам».

Это было замечательное представление, в котором сплелись старинные легенды и современные события. Позднее я узнал, что даланг, подобно шаману, во время представления находится в трансе. У него было более сотни марионеток и за каждую он говорил другим голосом. Это была ночь, которую я никогда не забуду и которая повлияла на мою жизнь.

После завершения классического набора из текстов Рамаяны, даланг вывел марионетку Ричарда Никсона с характерным длинным носом и слабым подбородком. Американский президент был одет в звездно-полосатый цилиндр и фрак с длинными фалдами, подобно дяде Сэму. Его сопровождала еще одна кукла в костюме-тройке в тонкую полоску. Вторая марионетка держала в руке ведро, на котором были нарисованы знаки доллара. Второй рукой она угодливо махала американским флагом над головой Никсона на манер опахала.

Позади них появились карты Ближнего и Дальнего Востока, различные страны были подвешены на крючках на соответствующих местах. Никосн подбежал к карте, сорвал Вьетнам с его крючка и засунул в рот. Он что-то кричал, мне перевели это как: «Горький! Мусор! Нам он больше не нужен!». Затем он бросил его в ведро и стал делать то же самое с другими странами.

Я был удивлен, однако, заметив, что он не трогает страны-домино Юго-Восточной Азии, а занялся ближневосточными – Палестиной, Кувейтом, Саудовской Аравией, Ираком, Сирией и Ираном. Затем он повернулся к Пакистану и Афганистану. Каждый раз кукла Никсона изрыгала брань в адрес страны, бросаемой в ведро, и всякий раз она была антиисламской: «мусульманские собаки», «чудовища Мухаммеда», «исламские дьяволы».

Толпа заволновалась, напряжение повышалось с каждой новой страной, отправляемой в ведро. Казалось, они разрываются между приступами смеха, шока и гнева. Время от времени, я чувствовал, им обидны слова кукольника. Я почувствовал страх, я выделялся в этой толпе своим ростоми боялся, что они направят свой гнев на меня. Тогда Никсон сказал кое-что, что заставило мои волосы зашевелиться, когда Раси перевел мне его слова.

«Отдайте это Всемирному банку. Посмотрим, смогут ли они сделать для нас немного денег из Индонезии». Он сорвал Индонезию с крючка и стал медленно опускать ее в ведро, но в этом момент еще одна марионетка выпрыгнула из тени. Эта кукла представляла индонезийца в шелковой рубашке и слаксах хаки с четко отпечатанным именем.

«Популярный политик Бандунга», – объяснил Раси.

Эта марионетка буквально ворвалась между Никсоном и Человеком с ведром и схватила президента за руку.

«Остановитесь! – закричала кукла. – Индонезия – суверенная страна!».

Толпа взорвалась аплодисментами. Тогда Человек с ведром поднял свой флаг и ударил им, как копьем индонезийца, который задергался и очень картинно умер. Публика заорала, закричала, зашикала, стала потрясать кулаками. Никсон и Человек с ведром стояли на своем месте и смотрели на нас. Затем они поклонились и покинули сцену.

«Мне кажется, мне лучше уйти», – сказал я Раси.

Он обнял меня за плечи, защищая. «Все нормально, – сказал он. – Никто ничего не имеет против вас лично». Я был не настолько уверен.

Позднее мы все подались в кафе. Раси и другие уверяли меня, что они ничего не знали о предстоящем номере с Никсоном и Всемирным банком. «Вы никогда не знаете, чего ожидать от кукольника», – заметил один из молодых людей.

Я громко осведомился, не было ли это устроено в мою честь. Кто-то засмеялся и сказал, что у меня слишком большое самомнение. «Типичное для американцев», – добавил он, дружески похлопав меня по спине.

«Индонезийцы очень чувствительны к политике, – заметил человек, сидящий рядом со мной в кресле. – Разве американцы не ходят на шоу, подобные этим?»

Красивая женщина с университетским английским, сидевшая за столом напротив меня, спросила: «Но вы ведь действительно работаете на Всемирный банк, не так ли?»

Я сказал ей, что работаю сейчас на Азиатский Банк Развития и USAID.

«Разве это не то же самое? – Она не ждала ответа. – Разве не это показывали в сегодняшней пьесе? Разве ваше правительство не рассматривает Индонезию лишь как гроздь…». Она стала подыскивать слово.

«Винограда», – подсказал один и ее друзей.

«Точно. Гроздь винограда. У вас есть возможность привередничать. Сохранить Англию. Съесть Китай. И выбросить Индонезию».

«После того, как вы заберете всю нашу нефть», – добавила другая женщина.

Я пробовал защищаться, но это было мне не по силам. Мне хотелось гордиться тем, что я посетил в эту часть города и анти-американское представление, которое могло стать опасным лично для меня. Я хотел, чтобы они оценили мою отвагу, и знали, что я единственный из моей команды потрудился изучить бахаса и интересуюсь их культурой, чтобы они заметили, что я был единственным иностранцем на представлении. Но я решил, что будет более разумно не подымать эту тему. Вместо этого я решил перевести беседу на другое. Я спросил их, как они думают, почему даланг перешел после Вьетнама к мусульманским странам.

Мне ответили со смехом на хорошем английском: «Потому что в этом состоит весь план».

«Вьетнам – лишь отвлекающий маневр, – вставил один из мужчин, – как Голландия для нацистов. Ступенька».

«Настоящая цель, – продолжила женщина, – мусульманский мир».