Считается, что мы достигли одной из тех поворотных точек в истории военного дела, когда роль технологий в ведении военных действий приобрела совершенно новое значение. Революция в военном деле абсолютно реальна. Она связана главным образом с двумя технологическими достижениями: мгновенным доступом к сетевой информации и крупномасштабным использованием высокоточного оружия. Один из наиболее авторитетных экспертов по стратегическим аспектам революции в военном деле профессор Элиот Коуэн так рисует ее картину:
Спутники мгновенно передают изображения обнаруженных целей пилотам самолета-перехватчика, танки сообщают о своем местонахождении на компьютеризированные командные пункты, генералы ведут наблюдение за действиями младших командиров на поле боя через камеры на беспилотном летательном аппарате – все это реалии сегодняшнего дня, а не мечты завтрашних военачальников[50].
Америка намного опережает и будет опережать всех своих соперников в использовании этих технологий до тех пор, пока вкладывает средства в их разработку.
Вместе с тем революция в военном деле имеет и свои оборотные стороны. Я уже упоминала одну из них – ощущение, что технология способна оградить от потерь в войне. Еще более серьезная опасность заключается в том, что на политическом и военном жаргоне называется «асимметричными угрозами». Под этим понимаются угрозы, исходящие от государств, которые, несмотря на значительное отставание от Америки в военном отношении, способны сконцентрировать свои ресурсы, используя ее уязвимые места. Так, Китай, по его собственному признанию, строит планы по использованию коммуникационных сетей и Интернета для парализации американской банковской системы и подрыва обороноспособности США[51]. Информационная, или кибер-война сошла с телевизионных экранов и ныне находится в центре внимания Пентагона. Это абсолютно правильно. В соответствии с правилом, таким же старым, как и сама война, любое достижение в военной технологии рождает на свет меры противодействия. История пестрит примерами богатых и передовых в техническом отношении цивилизаций, поверженных более примитивным противником, который находил и умело использовал их слабости.
Это обязывает нас к следующему:
• отдавать высший приоритет финансированию разработки и применению новейших оборонных технологий;
• ясно сознавать опасность того, что технологическое превосходство Америки может быть подорвано асимметричными угрозами со стороны решительно настроенного противника;
• никогда не верить в то, что технологии сами по себе позволят Америке сохранить господство в качестве сверхдержавы.
«Помните Перл-Харбор»
Во время моего пребывания на посту премьер-министра, а также до и после этого я неоднократно бывала на американских военных базах и других объектах, но никогда мне не доводилось видеть того, что я увидела утром 11 мая 1993 года в мемориальном комплексе, посвященном линкору Arizona в Перл-Харборе. Смотритель проводил нас к кораблю, над останками которого было возведено специальное здание. Вот уже сорок лет ежедневно производится подъем и спуск флага в честь 1177 членов экипажа корабля, погибших во время налета японских военно-воздушных сил 7 декабря 1941 года. Тела части погибших были захоронены, а 900 остальных навсегда поглотили воды, которые сейчас заполняют и корабль. Стоя у края квадратного проема, в который виден был океан, я опустила на воду букет. Глядя на уносимые течением цветы, я думала о матросах, принявших ужасную смерь для того, чтобы мы могли жить в мире и радоваться свободе.
Мемориал линкора Arizona должен быть не только местом поклонения, он должен стать местом размышлений. Немедленным результатом японской бомбардировки Перл-Харбора стало вступление Америки во Вторую мировую войну. В определенном смысле этот день стал началом поражения гитлеровской Германии и ее союзников. Подробности нападения резко изменили до того момента негативное отношение американцев к военным приготовлениям. «Помните Перл-Харбор» – так называлась самая популярная песня военного времени. Эти слова должны звучать как предупреждение и для нас.
В то воскресенье шестьдесят лет назад около восьми утра 353 японских самолета начали свой опустошительный рейд. Около трех тысяч военнослужащих были убиты или получили ранения, восемь военных кораблей и 10 вспомогательных судов были затоплены или выведены из строя, почти две сотни американских самолетов были сбиты в течение каких-то трех часов. Но что было ужаснее всего, так это полная неожиданность нападения на Перл-Харбор. Конечно, напряженность в отношениях между Америкой и Японией все время нарастала, однако войны друг другу они не объявляли, не было даже намека на то, что Япония замышляет нечто подобное. Анализ событий, проведенный впоследствии, выявил ошибки, допущенные командованием военно-морских и сухопутных сил США в районе Гавайских островов. Вместе с тем Перл-Харбор продемонстрировал общую неготовность Америки к неожиданным ударам, к ударам буквально «с неба».
Флаг, который подняли над линкором Arizona в день моего визита, был мне позднее подарен главнокомандующим Тихоокеанским флотом США. Он находится сейчас в моем лондонском офисе и служит постоянным напоминанием о прошлом. Меня беспокоит то, что, несмотря на схожесть нынешних угроз, стоящих перед Америкой и ее союзниками, мы делаем слишком мало, чтобы от них защититься.
Ракеты и противоракетная оборона
Ослаблению соперничества сверхдержав на завершающем этапе холодной войны сопутствовало и ослабление порядка. С одной стороны, от Советского Союза отошли его сателлиты в поисках собственных нестандартных и эксцентрических орбит. С другой стороны, в результате распада самого Союза его арсеналы распылились и подверглись разграблению, появились новые потребители военной продукции, а эксперты, обладающие знаниями в сфере современных военных технологий, покинули страну, которая больше не могла платить по счетам.
К несчастью для Саддама Хусейна, его нападение на Кувейт в 1990 году произошло слишком рано. В то время он еще не мог приобрести вооружение, необходимое для ответного удара по Западу: планы Ирака по созданию ядерного оружия были расстроены в результате упреждающего удара Израиля в июне 1981 года. Но что могло произойти, будь у Саддама реальная возможность угрожать Америке, ее союзникам или войскам коалиции ракетно-ядерным ударом? Смогли бы мы в этом случае направить свои войска в Персидский залив? Уже сама постановка подобного вопроса показывает, как распространение ядерного оружия влияет на возможности Запада использовать силу за пределами своих границ.
Опыт столкновения с Саддамом Хусейном должен был также заставить нас осознать всю сложность создания единого фронта против тех, кто способствует расползанию ядерного оружия, хотя бы против тех, кого в обществе называют государствами-изгоями. Недавно вышедшая книга Ричарда Батлера, бывшего руководителя комиссии UNSCOM – органа, отвечающего за инспектирование и уничтожение военных объектов Саддама, приводит новые факты, подтверждающие безответственность таких стран, как Китай, и в особенности Франция с Россией, в отношении своих международных обязательств. Совершенно очевидно, что русские все еще рассматривают Ирак как свои ворота на Ближний Восток и в Персидский залив, ну а Франция имеет крупные капиталовложения в нефтяной отрасли Ирака. Всей троицей движет, по словам Батлера, «глубокое недовольство местом Америки в так называемом однополярном мире после холодной войны»[52]. Если это и есть образец международного сотрудничества в подобных вопросах, то лучше поискать другие пути.
Более общий и более важный вывод, который следует из опыта столкновения с Саддамом, заключается в том, что чрезвычайно трудно удержать страны, решившие приобрести оружие массового уничтожения, от этого намерения. Если мониторинг и контроль деятельности даже такой страны, как Ирак, который потерпел поражение в войне и на который оказывается давление и налагаются санкции, настолько затруднен, то что уж говорить о менее открытых для контроля странах?
Фактически процесс распространения не прекращается. В определенной мере это результат неспособности Запада остановить утечку технологий. Не много толку и от международных соглашений о контроле над вооружениями. Конвенция о запрещении биологического оружия так и не смогла прекратить разработку этого наиболее ужасного оружия просто потому, что выполнение ее положений практически невозможно проверить. То же самое можно сказать и о Конвенции о запрещении химического оружия.
Последствия принятия этих конвенций по крайней мере относительно нейтральны. Однако этого нельзя сказать о Договоре о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний, который совершенно обоснованно не был ратифицирован Сенатом США. Суть дела в том, что от ядерного оружия нельзя избавиться в принципе. Таким образом, мир без ядерного оружия – это плод фантазии. Реальный вопрос, следовательно, в том, намерены Запад и Америка сохранить первенство перед потенциальными ядерными конкурентами или нет. Если нет, мы отдаем власть в регионах, где на кон поставлены наши интересы, саддамам, каддафи и ким чен ирам.
Ввиду подобной перспективы становится совершенно ясно, почему сдерживающий ядерный потенциал Америки должен быть абсолютно реальным, т. е. почему ядерное оружие должно испытываться и модернизироваться по мере необходимости. Уже давно пора усвоить, что военные технологии никогда не стоят на месте. На каждого миротворца-идеалиста, отрекающегося от самообороны в пользу мира без оружия, приходится как минимум один сторонник конфронтации, горящий желанием воспользоваться добрыми намерениями других. Все, кто попал под ядерный зонт Америки, должны восхвалять сенатора Хелмса и его коллег, которые отказались ратифицировать Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний[53].
Скажу больше: в конечном итоге ядерное оружие, вероятно, будет использовано. Хотя даже мысль об этом ужасна для любого человека. Это, возможно, нечто новое для многих, кто, как я, доказывал в 70-х и 80-х годах необходимость применения самых современных средств сдерживания для сохранения мира.
В условиях «баланса страха» времен холодной войны всегда была возможность доказать, что обширные ядерные арсеналы, которыми располагали обе стороны, позволяют предотвратить не только ядерную, но и обычную войну, по крайней мере в Европе. По правде говоря, твердой гарантии недопущения обмена ядерными ударами никогда не существовало. Мы просто знали, что никогда не начнем войну против стран Варшавского договора. И у нас было основание рассчитывать на то, что Советы также будут остерегаться развязывания ядерной войны против Запада. Однако мы не могли до конца исключить возможность ошибки или технического сбоя, способной инициировать обмен ударами.
После окончания холодной войны открылась возможность существенно сократить ядерные арсеналы, особенно Америки и России. Однако не следует забывать, что договоры СНВ – 2 и СНВ – 3, как и более ранние договоренности, сами по себе не делали нас более защищенными. Если они к чему и вели, так это к снижению стоимости нашей безопасности в результате сокращения расходов на производство дополнительного вооружения, и еще вопрос, насколько они способствовали уменьшению напряженности и недоверия. А уж договоры о выборе целей для удара и вовсе слова доброго не стоят – ракеты всегда можно перенацелить.
С уходом холодной войны в прошлое мы вступили в период, провокационно названный одним из известных экспертов «второй ядерной эрой». В ряду заблуждений, от которых, по мнению профессора Колина С. Грея, страдают западные политические стратеги сегодняшнего дня, значатся такие: «вера в начало постъядерной эры», «вера в возможность и желательность ликвидации ядерного оружия» и «уверенность в том, что политика сдерживания дает гарантии». Колин С. Грей также предупреждает, что «чем менее привлекательны ядерные вооружения для Соединенных Штатов в стратегическом плане, тем больше они и другие средства массового уничтожения притягивают внимание враждебных сил и прочих «изгоев»»[54]. Надо признаться, он прав.
Наиболее серьезная угроза в наши дни исходит от так называемых «государств-изгоев». К ним обычно относят средние (или даже небольшие) страны, находящиеся во власти идеологии (или личности), которые не признают существующего международного порядка и склонны к агрессии. В их число, вне всякого сомнения, должны быть включены Ирак, Иран, Ливия, Сирия и Северная Корея, а также, в свете последних событий, и Афганистан[55]. Не следует сбрасывать со счетов и пугающие высказывания одного из высших чинов Китая, сделанные в 1995 году в разгар китайско-тайваньского противостояния. По его язвительному намеку, Пекин вполне может, если захочет, предпринять против Тайбэя военную акцию, не обращая внимания на США, поскольку американских лидеров «больше заботит Лос-Анджелес, чем Тайвань». По всей видимости, китайцы тоже помнят Перл-Харбор.
Мы должны перестать думать, что желание неядерных держав превратиться в ядерные лишено здравого смысла. Оно может быть неудобным и даже опасным, но только не лишенным здравого смысла. Разве можно назвать лишенным смысла вывод, который сделал полковник Каддафи, глядя на беспомощность Ливии перед карательной акцией Америки, предпринятой в 1986 году: «Когда [американцы] знают, что у тебя есть сила, способная достать до Соединенных Штатов, они тебя не трогают. Следовательно, нам необходимо создать такую силу, чтобы ни им, ни кому другому больше не приходила в голову мысль о нападении»?[56]
С позиции своих собственных убеждений Каддафи говорил вполне разумно – неразумно было позволять ему думать, что подобные угрозы в наш адрес могут сойти ему с рук.
Подобным образом рассуждают не только фанатики и революционеры. Любое государство, владеющее ядерным оружием, думает точно так же. В этом есть нечто такое, что новые левые интернационалисты просто отказываются понимать. Переместимся поближе к дому. Без ядерных сил сдерживания Великобритания не обладала бы силой, необходимой для получения статуса постоянного члена Совета Безопасности ООН. Я без малейших колебаний утверждаю, что сохранение и вооружений, и того положения на международной арене, которое они обеспечивают, является предметом нашего жизненного интереса. Если нынешнее британское правительство еще не понимает этого, ему придется это сделать: именно в этом главная причина, по которой остальной мир считается с нами.
Точно так же я полностью понимаю желание Индии, а вместе с ней и Пакистана продемонстрировать всему миру, что они являются ядерными державами. На пороге Индии стоит Китай, а у дверей Пакистана – Индия. Президент Клинтон напрасно тратил свое время, когда предлагал Индии после ее ядерных испытаний 1998 года определять свою «значимость» в «терминах двадцать первого века, а не в терминах, от которых все уже решили отказаться»[57]. Однако мы не отказались от ядерного оружия, а если бы и сделали это, то другие – нет.
Договор о контроле над вооружениями, который наносит наибольший ущерб и практически лишен смысла (в глазах администрации Клинтона он был «краеугольным камнем стратегической стабильности»), – это Договор об ограничении средств противоракетной обороны (ПРО). В 1972 году, когда его подписывали, он выглядел вполне логичным, хотя при ретроспективном взгляде логики в нем не так уж и много. Договор запрещал как Соединенным Штатам, так и Советскому Союзу размещать стратегические противоракетные системы, способные защитить всю территорию страны. Он, кроме того, запрещал разработку, испытание и размещение любых средств, кроме ограниченной наземной системы фиксированного базирования. Изначально договор допускал размещение такой системы на двух площадках, однако в соответствии с протоколом от 1974 года число площадок было сокращено до одной.
В основе договора лежала доктрина гарантированного взаимного уничтожения. По существу, она опиралась на уверенность в том, что, пока каждая из сверхдержав остается абсолютно уязвимой для ответного ядерного удара, ни одна из них не решится начать ядерную войну. Практика же никогда полностью не совпадает с теорией. Советы втайне возвели станцию раннего предупреждения в Красноярске. НАТО, приняв доктрину «гибкого реагирования», т. е. начав дифференцировать масштабы обычного и ядерного реагирования, также отступило от буквы договора. Даже холодная война не смогла полностью заморозить развитие стратегии.
Вместе с тем всегда существовала более глубокая и широко распространенная логика. История военного дела с технической точки зрения – это неослабевающая борьба между наступательным и оборонительным вооружением, наступательной и оборонительной стратегией, в которой в ответ на достижения одной стороны всегда развивалась другая. Мечу противопоставлялись латы, пороху – новые приемы фортификации, танкам – противотанковое оружие, а бомбардировщикам, которые одно время называли даже «абсолютным оружием», – радиолокационные системы, зенитные орудия и истребители, способные их сбивать. Таким образом, из самой истории военного дела следует, что даже новое «абсолютное оружие» – ядерные средства устрашения – не может быть вечным: рано или поздно развитие оборонной технологии приведет к созданию защиты от него. И Договор по ПРО не в силах остановить этот процесс.
Договор, помимо прочего, предполагал создание системы контроля за вооружениями, поскольку гарантированная уязвимость, как следовало из теории, должна была уменьшить потребность в постоянном наращивании числа ракет дальнего радиуса действия. Добиться этого также не удалось. Советы только тогда снизили темп гонки вооружений, когда поняли, что проиграли ее.
Договор по ПРО – пережиток холодной войны. Тем более удивляет запоздалая любовь к нему со стороны сегодняшних либералов. Лучшие юристы-международники твердят, что договор потерял силу по всем пунктам уже потому, что одна из подписавших его сторон – Советский Союз прекратила свое существование. (Даже если принять противоположную точку зрения на существующую ситуацию, из параграфа 2 Статьи XV совершенно определенно следует, что любая сторона может выйти из договора, уведомив другую сторону о своем намерении за шесть месяцев.) В конце концов, сегодня, когда все большее число непредсказуемых государств получает возможность угрожать нам оружием массового уничтожения, причина, по которой Договор по ПРО должен потерять силу, уже не имеет значения.
Нередко приводят также соображение, что, мол, отмена ограничений, предусматриваемых договором, и создание системы ПРО даст старт новой гонке вооружений. Как я уже отмечала в своем выступлении на конференции специалистов по противоракетной обороне в Вашингтоне в декабре 1998 года, подобные опасения лишены основания. Напротив, именно отсутствие системы ПРО подталкивает руководителей государств-изгоев к приобретению ракет и созданию оружия массового уничтожения. Развертывание же глобальной системы ПРО будет сдерживать их стремление к накапливанию арсеналов, так как вероятность достижения целей ракетного удара значительно снизится. В свете сказанного я прихожу к заключению, что подобные системы реально обладают «стабилизирующим потенциалом»[58].
Против моей поддержки ПРО некоторые могут, конечно, привести и, несомненно, будут приводить два более общих возражения.
Первое заключается в том, что я преувеличиваю угрозы. Отвечу: это не так. Я выстраиваю свои доводы на основе работ признанных экспертов. А опыт последних попыток оценить масштабы этих угроз свидетельствует о том, что эксперты постоянно недооценивают их. Так, в официальной оценке ситуации, данной администрацией США на основе разведывательной информации в 1995 году, несмотря на серьезный анализ процесса распространения ракетного оружия, содержался вывод о том, что Соединенные Штаты могут не опасаться угроз по меньшей мере еще 15 лет. Однако факты, ставшие к тому времени известными, уже тогда заставили меня и моих советников усомниться в обоснованности подобного благодушного заключения.
Еще в 1996 году в своем выступлении в Фултоне, штат Миссури (в месте, где пятьдесят лет назад Черчилль произнес свою знаменитую речь о «железном занавесе»), я предупреждала о существовании «риска гибели тысяч людей в результате [ракетной] атаки, которую в принципе возможно предвидеть и при определенной подготовке избежать». Вся серьезность этой опасности стала очевидной, когда в апреле следующего года министр иностранных дел Японии в своем отчете сообщил о принятии Северной Кореей на вооружение ракеты Rodong-1 с радиусом действия 1000 км, т. е. ракеты, способной поражать цели на территории Японии. Затем появились сообщения о том, что государства-изгои, заинтересованные в распространении оружия, сотрудничают друг с другом: работы по созданию ракеты Rodong, по всей видимости, финансировались Ливией и Ираном. Иранцы, по некоторой информации, уже провели испытание компонентов ракеты, способной достать до Израиля, а Россия продавала им ядерные реакторы.
Вот такие зловещие сигналы преспокойно отвергались теми, кто не хотел их замечать. Однако в 1998 году появился аргумент, который было намного труднее отбросить.
Официальный отчет Комиссии Рамсфелда, которой Конгресс поручил оценить угрозу, создаваемую российскими баллистическими ракетами, встряхнул даже «голубей», находящихся в глубокой спячке. Дональд Рамсфелд (ныне министр обороны США) отметил, что не только Россия и Китая, но и такие страны, как Северная Корея, Иран и Ирак, «могут получить средства нанесения серьезных ударов по территории США уже через пять лет, после принятия решения о создании этих средств; в случае Ирака срок возрастает до 10 лет». К этому он добавил, что большую часть указанного времени Соединенные Штаты могут даже не подозревать о принятии подобного решения. В заключении отчета звучало, что угроза – «более значительная, более оформленная и нарастает значительно быстрее», чем полагают разведывательные службы, возможности которых так или иначе «подорваны».
Сопутствующие события придавали выводам отчета еще большую серьезность. Действительно, ни одна страна не выдвигала угроз в адрес Запада, однако ядерные испытания в Индии и Пакистане в мае 1998 года, оказавшиеся полной неожиданностью для американской разведки, показали, насколько мало нам известно о возможностях и намерениях новых ядерных держав. В июле Иран провел испытательный пуск ракеты с радиусом действия 1500 км; тогда же стало ясно, что он работает над созданием ракет с еще большей дальностью полета, по всей видимости на основе российской технологии. Это создавало угрозу Израилю, ближайшему союзнику США на Ближнем Востоке. Более всего тревожил неожиданный для мирового сообщества августовский запуск в Северной Корее трехступенчатой ракеты, которая перелетела через Японию. Это было прямой угрозой самому важному союзнику Америки в Тихоокеанском регионе, американским войскам, находящимся на его территории, и косвенной угрозой самой Америке. Один из «законов Тэтчер» гласит, что непредвиденное всегда случается, однако я сомневаюсь в том, что ракетная атака все еще может рассматриваться как нечто непредвиденное.
Второе возражение на мои доводы прямо противоположно первому: что бы мы ни пытались сделать, результат будет одним и тем же. Здесь может быть несколько вариантов. Чаще всего сегодня говорят, особенно после атаки террористов на Нью-Йорк и Вашингтон, а также после более поздних случаев биологического терроризма, что агрессору вовсе не обязательно иметь ракеты, чтобы напасть на нас. Он вполне может воспользоваться подручными средствами: пассажирским самолетом с полными баками, спорами сибирской язвы или ввезенным контрабандой, «в рюкзаке», ядерным зарядом. Против этого противоракетная оборона бесполезна.
Хочу заметить, что подобный аргумент страдает несколькими недостатками. Во-первых, они очевидны на уровне элементарной логики. Из нашей уязвимости перед одной угрозой вовсе не следует, что мы должны смириться с уязвимостью перед другой. Во-вторых, никто не утверждает, что ПРО заменит все прочие меры защиты. Оборона должна быть многоуровневой, позволяющей защититься от всей совокупности угроз. Опасность, исходящая от ракет, лишь одна из них. А в-третьих, эта опасность далеко не самая маленькая; вероятность применения против нас ракет еще больше выросла после событий 11 сентября. Хотя успокаиваться, конечно, не следует, повторное использование угнанного самолета в качестве средства массового терроризма против Запада маловероятно. В ответ на случившееся сразу же были ужесточены меры безопасности; на очереди еще целый ряд дополнительных мер. Экипажи самолетов будут впредь более бдительными, а пассажиры – более активными; число желающих занять место террориста-смертника будет сокращаться. Короче говоря, шансы на успешный угон самолета значительно снижаются, привлекательность же использования ракет дальнего радиуса действия для террористов или государств-изгоев, наоборот, возрастает.
Эта привлекательность всегда была значительной по причинам, которые нередко упускают из виду. Никогда нельзя быть уверенным, что какому-нибудь фанатику не придет в голову идея взорвать небольшую ядерную бомбочку в одной из западных столиц. До некоторой степени можно утешаться тем, что подобные акции не в почете у лидеров государств-изгоев, которые предпочитают извлекать максимальный политический эффект из использования оружия. Баллистические ракеты с этой точки зрения привлекательнее, поскольку с момента старта до момента взрыва остаются под исключительным контролем того государства, которое их запустило.
В ответ на более общее возражение просто скажу, что никакая система не может быть идеальной. Я никогда не питала особых иллюзий, в противоположность президенту Рейгану, по поводу Стратегической оборонной инициативы (СОИ) даже в случае полной ее реализации. Однако после окончания холодной войны полномасштабный обмен ядерными ударами между ведущими государствами стал крайне маловероятным. Намного выше вероятность того, что какое-нибудь государство-изгой выпустит ракету-другую с ядерной или химической боеголовкой по одному из наших крупнейших городов. Другая возможность, которая существует всегда, – несанкционированный пуск. И вот тогда система ПРО окажется нашей единственной защитой, хотя есть еще и упреждающие удары для уничтожения военной мощи государств-изгоев, которые я вовсе не исключаю.
Суть в том, что глобальная система ПРО, которую я предлагаю, – наилучший способ защиты наших городов от ракет и их боеголовок. В отличие от других, не столь всеобъемлющих систем, глобальная система ПРО способна перехватывать и уничтожать ракеты на любой из трех фаз их полета: при разгоне, на среднем участке траектории и на подлете к цели. Первая фаза, которая начинается непосредственно после старта, естественно, является наилучшей с точки зрения потенциальной жертвы и наихудшей с точки зрения агрессора, на которого падают элементы разрушенной боеголовки.
Я думаю, что лучше всего размещать элементы такой глобальной системы вдоль линий, обозначенных в официальном отчете Комиссии по противоракетной обороне фонда Heritage Foundation. Система должна представлять собой сочетание противоракетных установок морского базирования и сети детекторов космического базирования. Сомнительно, чтобы единственная система наземного базирования или любая другая система, удовлетворяющая требованиям Договора по ПРО, обеспечила Америке эффективную защиту[59].
Я также полагаю, что в британском отчете об исследовании процесса распространения ракетных вооружений совершенно правильно оцениваются последствия ограничения американской ПРО в том виде, как его предлагает администрация Клинтона, для остальных участников альянса. Великобритания, как ближайший союзник Америки и наиболее эффективный партнер в военной сфере, оказалась бы особенно уязвимой для ракетной атаки со стороны какого-либо государства-изгоя, не будь она прикрыта противоракетным щитом[60]. Правительства Великобритании и других европейских стран должны предоставить полную поддержку тем силам в Америке, которые намереваются создать эффективную глобальную систему ПРО. Союзникам Америки по НАТО также следует взять на себя определенную долю расходов: стремление сделать это пока не слишком проявляется.
Несмотря на получившие широкую известность возражения президента Путина, Россия также серьезно заинтересована в создании Америкой подобной системы. Российские города намного ближе к источникам потенциальной угрозы, чем большинство городов стран Запада. Америка, со своей стороны, предлагая России защиту, получает возможность достичь казавшуюся практически неосуществимой цель президента Рейгана, который видел в СОИ общее благо.
Я очень рада тому, что Джордж У. Буш в ходе предвыборной кампании обозначил свою позицию по этому вопросу предельно ясно:
Пришло время забыть о холодной войне и взяться за создание защиты от угроз двадцать первого века. Америка должна выстроить эффективную противоракетную оборону, используя все доступные средства, и в кратчайшие сроки. Наша система должна защитить все пятьдесят штатов, друзей и союзников, вооруженные формирования, находящиеся за рубежом, от ракетных атак государств-изгоев или случайных пусков… Система противоракетной обороны должна защищать не только нашу страну, она должна защищать и наших союзников, с которыми я буду советоваться в процессе разработки планов[61].
Став президентом, г-н Буш энергично взялся за выполнение этого обещания. Я надеюсь, что Конгресс сочтет целесообразным поддержать его старания. Я также надеюсь, что союзники Америки, прежде всего Великобритания, в полной мере воспользуются предложением президента предоставить защиту населению и наших стран. И нечего делать вид, что события 11 сентября сделали создание эффективной противоракетной обороны менее важным или не столь неотложным делом.
Из сказанного вытекают следующие выводы:
• Мы должны признать, что угроза применения баллистических ракет с ядерными зарядами или другими средствами массового уничтожения реальна, она нарастает и ей пока нет адекватного ответа.
• Мы должны признать, что дипломатические и прочие средства, направленные на ограничение распространения вооружений, малоэффективны.
• Политикам пора прекратить разговоры о том, что мир может существовать без ядерного оружия, и признать необходимость испытания и модернизации ядерных вооружений с целью сохранения ядерного щита.
• Следует осознать, что, хотя политические условия допускают распространение вооружений и повышают угрозу запуска ракет, прогресс в науке открывает возможности справиться с ними.
• Единственный путь добиться этого – создать глобальную систему противоракетной обороны.
Чувство ответственности