Далее он доказывает необходимость:
…завершения политической интеграции… [через] создание центра тяжести. Это группа государств, заключающая новый европейский рамочный договор и создающая ядро Федерации. Но основе такого договора Федерация может создавать свои собственные институты: правительство, которое в пределах ЕС будет единодушно выступать от имени членов группы по любому вопросу, сильный парламент и избираемый путем прямого голосования президент (курсив автора)[275].
Чтобы кто-нибудь случайно не принял это за провокационный пробный шар, замечу, что весь этот пакет был позднее одобрен остальными. Президент Жак Ширак во время выступления в германском бундестаге высказался за формирование «первоначальной группы» европейских стран во главе с Францией и Германией, которые стремятся к более глубокой политической интеграции[276]. В развитие этой мысли канцлер Шредер призвал преобразовать Европейскую комиссию в «сильный европейский орган исполнительной власти» с выборным руководителем, иными словами создать Европейское правительство[277]. Вслед за этим Лионель Жоспен, премьер-министр Франции, по-своему приукрасил проект федерализации. Несмотря на то что его идеи расходились с идеями канцлера Германии по некоторым аспектам – он хотел видеть более широкое экономическое регулирование и менее влиятельную Европейскую комиссию, – мсье Жоспен был полностью на стороне «Европейского правительства зоны евро»[278]. Франко-германская ось (хотя сейчас вернее было бы называть ее германо-французской), совершенно очевидно, продолжает исправно функционировать, несмотря ни на что. Увы, Великобритания не может на нее эффективно воздействовать, даже если бы ее нынешнее правительство и захотело это сделать.
Возведение гигантской федеративной суперструктуры есть не что иное, как строительство нового европейского сверхгосударства. Отрицать это и называть новое образование «сверхдержавой», как настаивает Тони Блэр, – пустая софистика[279]. Я подарю экземпляр моих мемуаров любому, кто сможет убедительно объяснить, что такое европейская сверхдержава, которая не является сверхгосударством. Почему-то мне кажется, что моим запасам мемуаров ничто не угрожает.
Как я уже объясняла, до тех пор, пока не будет подлинно всеевропейского общественного мнения, что, в свою очередь, должно привести к возникновению подлинно всеевропейского самосознания, Европа не может быть демократической. Если подобный довод покажется не слишком обоснованным, то нужно лишь взглянуть на многочисленные факты презрительного отношения европейских политиков и чиновников к обычным демократическим процедурам. Думаю, следующих примеров будет вполне достаточно.
Немцы уверены, что главным символом их послевоенных достижений была марка, опекаемая Немецким федеральным банком с достойным подражания мастерством. Стоит ли удивляться тому, что подавляющая часть населения хотела сохранить ее. В ходе опроса общественного мнения в 1992 году 84 % респондентов высказалось в пользу референдума по вопросу присоединения к Маастрихтскому договору. Почти 75 % высказались решительно против отмены национальной валюты[280]. Однако никакого референдума так и не было, а немецкая марка была принесена в жертву новой валюте – евро. Политическая и деловая элита Германии приняли решение, а мнение большинства оказалось никому не нужным. Вместе с тем это мнение так и не изменилось: в соответствии с опросом, проведенным в марте 2001 года, 70 % немцев были против введения евро[281]. Похоже, это никого не интересовало.
Когда датчане, которым удалось добиться проведения референдума, проголосовали 2 июня 1992 года за отказ от Маастрихта, проевропейски настроенная датская политическая элита решила, что голосование будет продолжаться до тех пор, пока не получится нужный результат. Вдобавок к этому тогдашний британский министр иностранных дел Дуглас Херд предостерег Данию, что повторное «нет» приведет к «изоляции» страны и может спровоцировать «кризис, способный подорвать положение Дании в ЕС»[282]. В результате таких угроз датчане изменили свое мнение и 18 мая 1993 года покорно проголосовали «за».
Брюссель, однако, подобно хулигану, которому поначалу все сходило с рук, продолжал угрожать датчанам до тех пор, пока не зашел слишком далеко. Возмутительное замечание Педро Солбеса, европейского комиссара по экономическому и валютному союзу, в марте 2000 года по поводу того, что «неполное членство далее неприемлемо: член ЕС должен быть участником экономического и валютного союза», не оказало никакого влияния на результаты референдума в сентябре того же года[283]. Пятьдесят три процента проголосовавших, невзирая на предупреждение, высказалось против единой валюты. Тем не менее можно не сомневаться: еврократия добьется своего[284].
Это касается и Швейцарии. Швейцарцы прекрасно себя чувствовали без Европейского союза. У них было все – и процветание, и стабильность, и свобода, поэтому были все основания считать, что вряд ли кто захочет расстроить существующее положение дел. Но проевропейское федеральное правительство Швейцарии думает иначе. На референдуме 4 марта 2001 года 77 % швейцарцев высказались против вступления в ЕС. Ни один из кантонов не проголосовал «за». Несмотря на это, федеральное правительство продолжает твердить о своем намерении присоединиться к ЕС в ближайшие 5–10 лет.
Странам, подобным Швейцарии, и государствам Центральной и Восточной Европы (по примеру датчан, трезво взвесивших ситуацию перед голосованием на последнем референдуме) следовало бы повнимательнее присмотреться к тому, как Европейский союз обошелся с Австрией. В октябре 1999 года австрийцы проголосовали за ликвидацию старой, продажной системы распределения власти и льгот между левыми и правыми. Пятьдесят четыре процента избирателей поддержали Австрийскую народную партию и Австрийскую партию свободы. Нет никаких оснований считать, что результаты были подтасованы. Все произошло совершенно мирно и спокойно. Правая Партия свободы, возглавляемая Йоргом Хайдером, честно заработала 27 % голосов. Но Совет министров ЕС, в котором преобладают левые, при поддержке президента Ширака ввел политические санкции против Австрии в расчете на то, что австрийцы вернут к власти левых. В качестве довода, подтверждающего правоэкстремистскую опасность для Европы, приводились различные высказывания герра Хайдера. Закрадывается, однако, подозрение, что в не меньшей мере неодобрительное отношение ЕС к Партии свободы связано с ее скептическим отношением к европейской интеграции. Вне всякого сомнения, европейцы полагали, что маленькая Австрия быстро пойдет на попятную, но санкции привели к обратному эффекту. Австрийцы, которые вовсе не пылали любовью к Хайдеру, сплотились вокруг правительства. Они испытывали глубокое возмущение. В ЕС поняли, что перегнули палку, а это может сказаться на результатах приближающегося референдума в Дании. Как оказалось, беспокойство было не напрасным. Тогда была избрана тактика «сохранения лица», и 12 сентября 2000 года после отчета, подготовленного «тремя мудрецами», санкции были тихо сняты[285].
Грубая попытка вопреки воле австрийского народа получить национальное правительство, характер которого устраивает страны – члены ЕС, предельно ясно характеризует образ будущего. В этой связи нельзя не обратить внимания и на угрозу канцлера Шредера, неуклюже брошенную в сторону Италии в самый разгар австрийского кризиса. Подобную акцию было обещано предпринять и против нее, если она допустит приход к власти правых сил[286].
На деле все, чего опасаются левые деятели от ЕС, сконцентрировано в лице Сильвио Берлускони и его партии «Форца Италиа», а также партий «Северная лига» и «Национальный альянс». Синьор Берлускони – динамичный бизнесмен, а не замшелый бюрократ. Он и его партнеры принадлежат к числу твердых антикоммунистов. Его программа ориентирована на освобождение компаний от государственного контроля. Коалиция «Дом свободы» – умеренно консервативная группировка, взгляды которой сходны с теми, что проповедуют консерваторы в Великобритании и Соединенных Штатах. Но это уже чересчур для левоцентристских еврофедералистов, которые совершенно не верят в преданность синьора Берлускони их грандиозной задумке похоронить национальные государства под конструкцией единого сверхгосударства. Развернутая в средствах массовой информации по всей Европе кампания очернения синьора Берлускони преследует единственную цель: заставить итальянский электорат пойти на попятную и отдать предпочтение левым. Это настолько возмутительно, что я выступила с поддержкой в его адрес в открытом письме, направленном в итальянскую прессу. В нем, в частности, говорилось: «Это не первая попытка европейского масштаба запугать национальный электорат. Однако она вполне может стать последней, если Италия откажется встать на колени».
Письмо получило широкий резонанс и, возможно, возымело действие. Так или иначе, итальянцы в массе своей проголосовали за партии, входящие в «Дом свободы», и за правительство Берлускони, которое, если сохранит единство, реально может превратить Италию в эффективное, процветающее и современное государство.
В случае с Италией – крупнейшим европейским государством, входящим в состав первоначальной шестерки, – у левых правительств стран ЕС хватило благоразумия, чтобы удержаться от прямых угроз применения санкций. Но это вовсе не значит, что к более мелким государствам – вроде Австрии – подход будет таким же, осмелься они проголосовать за партии, неугодные ЕС. На этот случай европейский Совет министров, находящийся в Амстердаме, уполномочен определять, имеются ли в государстве – члене ЕС «серьезные и непрекращающиеся нарушения» принципов «свободы, демократии, уважения прав человека» и т. п., а затем приостанавливать частично или полностью права этого члена (Статья 7)[287]. В Ницце возможности Европы угрожать тем, чья политика не устраивает большинство правительств стран-членов, были существенно расширены в результате уточнения языка, используемого в Амстердаме. Так что теперь Совет министров может оперировать понятием «явный риск серьезного нарушения» (курсив автора). Так мало-помалу идет расширение центральной власти и выхолащивание права национального демократического выбора.
Оборотной стороной отсутствия демократии в ЕС является отсутствие отчетности. Интерес общества просто недостаточен для того, чтобы ставить под постоянный и эффективный контроль поведение европейских политиков и высокопоставленных чиновников. Отдаленность причинной связи открывает простор для злоупотребления властью, нецелевого использования общественных средств, а в некоторых случаях и для коррупции.
Стоит лишь прочитать убийственное заключение «Комитета независимых экспертов» по заявлениям о фактах мошенничества, злоупотребления в управлении и семейственности от 15 марта 1999 года. Там говорится о таких вещах, как:
…утрата контроля политических властей над администрацией, которой они должны управлять (Параграф 9.2.2);
случаи, когда комиссары или комиссии в целом повинны в мошенничестве, несоблюдении правил или злоупотреблениях в управлении их службами или зонами ответственности (Параграф 9.2.3);
создание… «государства в государстве» (Параграф 9.2.8);
использование общественных фондов (в некоторых случаях незаконное) для приведения в соответствие поставленных целей и выделенных на них ресурсов (Параграф 9.4.3);
невозможность найти хотя бы одного человека, обладающего чувством ответственности (Параграф 9.4.25).
В этом нет ничего удивительного. Если к системе централизованного принятия решений добавить завесу секретности и отсутствие реального обсуждения целей и средств, вряд ли стоит ожидать чего-то иного, кроме как взяточничества и некомпетентности. Ситуация не изменится, даже если подбирать и назначать безукоризненно честных людей с самыми прочными моральными устоями. Ее не поправить ни технической, ни процедурной реформами вроде тех, которые предложил вице-президент Европейской комиссии Нил Киннок.
В соответствии со сложившейся в Европе практикой, проблемы, возникающие в результате расширения неподотчетной центральной власти, неизменно используются для еще большего ее расширения под тем предлогом, что это нужно для устранения этих проблем. Так, в ответ на возмутительный уровень мошенничества в ЕС было предложено создать европейскую систему уголовного и процессуального права специально для борьбы против мошенничества с бюджетными средствами Сообщества, т. е., по существу, федеральную систему уголовного судопроизводства. Эта система, известная посвященным как Corpus Juris, предполагает учреждение должности Европейского общественного обвинителя с представителем в каждой из столиц. Ряд специальных национальных судов, функционирующих по общим европейским правилам, будет выдавать «европейские ордера на арест» и сможет по требованию Обвинителя заключать потенциальных ответчиков в тюрьму на длительные сроки без судебного разбирательства[288].
Институт присяжных заседателей исключается из этих специальных судов, а предлагаемые европейские определения преступлений, связанных с мошенничеством, с одной стороны, неясны по содержанию, а с другой – значительно шире, чем, например, в британском законодательстве. Совершенно ясно, что это лишь первый шаг. Перспектива угадывается в положениях Амстердамского договора, который дает членам ЕС полномочия на «сближение, при необходимости, норм уголовного права» и «осуществление совместных судебных действий»[289]. Реализация предложений находится пока на начальной стадии. Но после принятого на саммите в Тампере в октябре 1999 года решения учредить EUROJUST – орган, в котором должны быть представлены обвинители, судьи и полицейские чиновники от каждого государства-члена, – и недавнего предложения создать «европейское судебное пространство» можно не сомневаться: они обязательно материализуются в той или иной форме[290]. Рассматриваемые попутно призывы превратить Европол во всеевропейский аналог ФБР лишь дополняют картину того, что произойдет, когда еврофедералисты добьются своего[291].
Таким образом, подводя итог, я делаю следующие выводы:
• Европейский союз принципиально не может быть «демократической» структурой: попытки достичь этой иллюзорной цели на деле ведут к еще большему ущемлению прав национального электората.
• Точно так же не может быть и программы реформ, которая способна сделать политиков и должностных лиц ЕС реально подотчетными.
• Самое большее, что может сделать в настоящее время Великобритания и другие государства-члены, которым небезразлична их собственная демократия, – это противодействовать кампаниям запугивания и клеветы всякий раз, когда ЕС применяет эту тактику против кого-либо.
Европейская валюта – программа для сверхгосударства
Вплоть до настоящего момента самым значительным проявлением замыслов по созданию полноценного сверхгосударства является введение единой европейской валюты[292]. Этот проект имеет главным образом политический, а не экономический смысл. Право эмитировать валюту – фундаментальный атрибут суверенного государства, а вовсе не символический или технический вопрос. Недаром во все века нарушение этого права фальшивомонетчиками считалось тягчайшим преступлением и каралось соответствующим образом. Современные континентальные сторонники евро даже не пытаются скрывать реальное положение вещей, в этом отношении они намного откровеннее своих британских коллег.
Мы стремимся к политическому объединению Европы. Без валютного союза не может быть союза политического и наоборот (экс-канцлер Гельмут Коль)[293].
Введение единой европейской валюты ни в коей мере не было чисто экономическим решением. Валютный союз нужен для того, чтобы мы, европейцы, могли продолжать движение к политической интеграции (канцлер Герхард Шредер)[294].
Введение единой валюты прежде всего не экономический, а суверенный и поэтому политический акт (министр иностранных дел Германии Йошка Фишер)[295].
Совет министров финансов 11 стран зоны евро превратится в «экономическое правительство Европы» (бывший министр финансов Франции Доминик Стросс-Кан)[296].
Единая валюта – это самый серьезный отказ от суверенного права с момента создания Европейского сообщества на основе Римского договора… Когда говорят, что этот шаг ведет к политическому союзу, то делают логичное заключение, однако при этом упускают из виду нечто принципиально важное. Заключение вполне логично, поскольку невозможно, предприняв такой шаг, не пойти дальше. Из виду же упускают то, что такое решение по существу политическое, ибо смысл его в отказе от одного из главнейших атрибутов суверенитета, которым пользуются наши национальные государства (бывший премьер-министр Испании Фелипе Гонсалес)[297].
Теперь нам нужно экономическое правительство для зоны евро (премьер-министр Франции Лионель Жоспен)[298].
Кто-кто, а уж эти люди должны знать, о чем говорят. К ним стоит прислушаться. Без выпуска собственной валюты и управления ею (под «управлением» я понимаю создание условий для свободного колебания курса, что в большинстве случаев является желательным) государство не может проводить собственную экономическую политику. Оно не может больше устанавливать свои процентные ставки в соответствии с существующими условиями: это делают за него наднациональные органы власти исходя из наднациональных критериев. Возможности государства противостоять экономическим потрясениям или реагировать на экономические циклы при этом значительно сужаются. Его вынуждают искать выход из затруднительных ситуаций исключительно в фискальной сфере.
Однако как раз из-за того, что власть и полномочия были переданы на наднациональный (в данном случае европейский) уровень, страна, использующая единую валюту, лишается возможности проводить ту политику в сфере расходования, налогообложения и заимствования, которую она и ее электорат считают необходимой. Наивно полагать, что налоговые и валютные власти могут долго оставаться политически разобщенными: ведь даже «независимые» национальные банки, которые устанавливают процентные ставки, в конечном итоге подотчетны политическим институтам, наделяющим их полномочиями. Положение Маастрихтского договора о том, что «государство-член не отвечает по обязательствам центральных правительств, региональных, локальных или других властей или органов другого государства-члена», вряд ли просуществует долго[299]. На территории евро будет не только единая валюта, там будет единый бухгалтерский баланс. Шаг в этом направлении уже сделан в так называемом «Пакте стабильности», успешно навязываемом Германией в качестве условия приема экономически слаборазвитых стран в зону евро. В дополнение к Маастрихту Пакт устанавливает новые ограничения на осуществление заимствований и предусматривает высокие штрафы для нарушителей правил. В сочетании со стремлением к гармонизации систем налогообложения, вытекающим из искаженной интерпретации понятия «единого рынка», подталкивание стран к делегированию права принятия фискальных решений европейскому руководству неизбежно превратит страны-члены в некое подобие «местных органов власти». Это будет завершением создания «Европы регионов» в том виде, как ее представляет Маастрихт.
Я уверена в следующем:
• Единая европейская валюта обречена на экономический, политический и социальный провал, хотя точные сроки, обстоятельства и последствия этого пока невозможно назвать.
• Отсюда следует, что государствам, которые еще не присоединились к проекту, лучше воздержаться от такого шага.
• Спасти евро невозможно, какие бы попытки ни предпринимала Америка или международное сообщество, поскольку сами основы существования зоны евро изначально порочны.
• Главнейшая задача неевропейских стран состоит в том, чтобы свести к минимуму вредное воздействие европейской политики на мировую экономику.
Европейская армия – программа для «сверхдержавы»
Как я уже отмечала, европейское сверхгосударство по замыслу его архитекторов должно превратиться в сверхдержаву. Корни этого стремления следует искать во Франции. Именно она на протяжении многих лет хотела стать военной альтернативой НАТО, возглавляемому США. Планы Европейского союза по созданию самостоятельной интегрированной системы обороны открывают перед Францией уникальную возможность достичь своей цели. Эти планы стали осязаемыми совсем недавно – после того, как правительство Тони Блэра отказалось от традиционного британского, как, впрочем, и своего собственного, их неприятия. Оно пошло на это в декабре 1998 года в Сен-Мало совсем не по каким-либо значимым соображениям безопасности, а с тем, чтобы подправить свою европозицию в тот момент, когда она пошатнулась в результате отказа присоединить фунт стерлингов к Европейскому валютному союзу.
В Сен-Мало британское и французское правительства согласились, что ЕС «должен обладать возможностью автономных действий, опираясь на соответствующие вооруженные силы, располагать процедурой принятия решения об их использовании и быть готовым сделать это в случае международных кризисов». С этой целью Европейскому союзу «необходимо иметь соответствующие военные структуры… за рамками НАТО»[300] (курсив автора).
В развитие этих планов декабрьский саммит 1999 года, состоявшийся в Хельсинки, определил, что ЕС должен иметь возможность в течение 60 дней развернуть на период не менее года группировку уровня корпуса (60 тысяч военнослужащих) с соответствующим командованием, службами контроля, разведки и материально-технического обеспечения, а при необходимости – с военно-воздушными и военно-морскими частями. Для формирования таких европейских «сил быстрого реагирования» может потребоваться резерв порядка 200 тысяч военнослужащих. Нет нужды говорить, что это масштабное предприятие.
К моменту декабрьского саммита 2000 года в Ницце проект приобрел еще более ясные очертания. Отчет по европейской политике в сфере безопасности и обороны, выводы которого были одобрены в Ницце, содержал ряд сознательно допущенных двусмысленностей, предназначенных для внутрибританского потребления и включенных по просьбе Великобритании, с тем чтобы успокоить Пентагон. Так, с одной стороны, в отчете отмечено, что «план не предполагает создания европейской армии». Но, с другой стороны, этапы его реализации не оставляют сомнения в том, что создается нечто очень похожее на европейскую армию. Отчет утверждает, что цель «заключается в предоставлении ЕС возможности в полной мере исполнять свою роль на международной сцене». Он подчеркивает, что среди задач сил быстрого реагирования будет «проведение военных акций при разрешении кризисов, включая выполнение миротворческих миссий». В отчете говорится о том, что предполагается создать действующие на постоянной основе Европейский комитет по политике и безопасности, Военный комитет и штаб. А среди принципов работы значится «сохранение независимости Союза в принятии решений».
Что же кроется за этим словоблудием на самом деле? На мой взгляд, есть все основания считать, что вместо увеличения европейского вклада в НАТО страны ЕС с подачи Франции осознанно приступили к созданию в лучшем случае альтернативы, а в худшем – конкурирующей военной структуры и вооруженных сил.
Конечно, существуют границы, далее которых европейцы вряд ли смогут пойти в одиночку. Границы эти определяются практическими возможностями, а вовсе не политикой. На практике же европейские силы демонстрируют полную неспособность эффективно действовать при выполнении «миротворческой», т. е. боевой, роли, например на Балканах, без американской разведывательной информации, тяжелой транспортной авиации и высокотехнологичного оружия. Таким образом, европейские силы быстрого реагирования не могут претендовать ни на европейский масштаб (они не справятся с ним без поддержки США), ни на быстрое реагирование (у них нет возможности быстрого развертывания), ни даже на значительную силу. А старые проблемы всех международных сил – различные языки, решения, принимаемые коллегиально, разделение полномочий и соперничество – при этом серьезно усугубляются отсутствием того, что делает эффективным НАТО, а именно американского руководства.
Тони Блэр во время своего первого визита в Вашингтон для встречи с новым президентом предоставил г-ну Бушу (что тот впоследствии подтвердил) целый ряд заверений, касающихся новой военной структуры. В частности, было обещано, что «планирование операций [европейских сил быстрого реагирования] будет осуществляться в рамках НАТО» и даже что будет создано «объединенное командование»[301]. Аналогичным образом Джефф Хун, министр обороны Великобритании, обещал, что «ЕС не будет отнимать ресурсы у НАТО, дублировать его мероприятия, создавать отдельные военные структуры или осуществлять планирование операций»[302].
Я не понимаю, как подобные заверения можно согласовать с тем, что говорится в тексте соглашения, принятого в Ницце. Не вижу я и способа совместить их с целями французских и других сторонников проекта. Генерал Жан-Пьер Кельш, начальник штаба вооруженных сил Франции, заявил, что «[у НАТО] нет права первого выбора. Если ЕС будет действовать должным образом, он сможет заняться урегулированием кризиса на очень ранней стадии, еще до того как ситуация осложнится. НАТО не имеет к этому никакого отношения. На определенном этапе европейцы могут принять решение о проведении военной операции. Независимо от того, будут в ней участвовать американцы или нет»[303]. По мнению Юбера Ведрина, министра иностранных дел Франции, вооруженные силы ЕС должны сами осуществлять «основные функции планирования операций», а генерал Густав Хагглунд, председатель постоянного Военного комитета ЕС от Финляндии, считает, что европейские силы быстрого реагирования должны быть «независимыми», а не «придатком НАТО»[304].
Французы и те, кто разделяет их точку зрения, так настойчиво добиваются военной самостоятельности Европы именно потому, что видят в ней жизненно важный атрибут новой европейской сверхдержавы, способной соперничать с Соединенными Штатами. Каким образом г-н Блэр собирается в этих условиях выполнять обещания, данные президенту Бушу, я совершенно не представляю. Если ему не удастся сделать этого, всего лишь одна неумная и легкомысленная инициатива может принести трансатлантическим взаимоотношениям больше вреда, чем что-либо другое после Суэцкого кризиса 1956 года.
Что же до президента Буша, то, я думаю, он поступил совершенно правильно на той первой встрече, приняв высказывания г-на Блэра за чистую монету. Он очень точно подобрал слова, когда высказался «в поддержку точки зрения [г-на Блэра]» на основании полученных от него конкретных заверений. На месте премьер-министра я бы обратила не меньшее внимание и на другое высказывание г-на Буша на той же самой вашингтонской пресс-конференции – в отношении Китая, в намерениях которого у американцев были все основания сомневаться: «Я полагаю, доверять надо до тех пор, пока не будет доказано обратное». Ключевые слова здесь – «до тех пор пока».
Кто прав, выяснится очень скоро. Если европейцы действительно хотят расширить свое участие в НАТО, они могут продемонстрировать это очень просто: все, что нужно, – увеличить военные расходы. Они могут также быстро осуществить переход на профессиональную армию, как это сделала Великобритания. Они могут приобрести передовые военные технологии. В конце концов, если этого не сделать в ближайшее время, разрыв между военными потенциалами европейцев и США станет таким, что они просто не смогут сражаться вместе.
К сожалению, на мой взгляд, европейские оборонные планы на деле нацелены не на поддержку наших американских друзей на поле боя, а на оспаривание их глобального главенства. Великобритания никогда не должна принимать в этом участия.
Итак, совершенно очевидны следующие моменты:
• Основной мотив создания независимых европейских вооруженных сил имеет политическое, а не оборонное происхождение.
• Этот мотив, первопричиной которого являются устремления французов, толкает к соперничеству, а не сотрудничеству с НАТО во главе с Америкой.
• Возможности Великобритании трансформировать инициативу в нечто иное в настоящее время незначительны, хотя мы должны все же попробовать добиться этого.
• Любая европейская армия (как бы она ни называлась) всегда будет иметь ограниченные возможности и существенно зависеть от США.
• Европейский военный проект вполне способен подорвать сплоченность альянса, о чем предупреждают ключевые фигуры администрации США.
• Если не будет уверенности в том, что мы сможем предотвратить это, Великобритания должна отказаться от участия в порочных европейских военных проектах.
…завершения политической интеграции… [через] создание центра тяжести. Это группа государств, заключающая новый европейский рамочный договор и создающая ядро Федерации. Но основе такого договора Федерация может создавать свои собственные институты: правительство, которое в пределах ЕС будет единодушно выступать от имени членов группы по любому вопросу, сильный парламент и избираемый путем прямого голосования президент (курсив автора)[275].
Чтобы кто-нибудь случайно не принял это за провокационный пробный шар, замечу, что весь этот пакет был позднее одобрен остальными. Президент Жак Ширак во время выступления в германском бундестаге высказался за формирование «первоначальной группы» европейских стран во главе с Францией и Германией, которые стремятся к более глубокой политической интеграции[276]. В развитие этой мысли канцлер Шредер призвал преобразовать Европейскую комиссию в «сильный европейский орган исполнительной власти» с выборным руководителем, иными словами создать Европейское правительство[277]. Вслед за этим Лионель Жоспен, премьер-министр Франции, по-своему приукрасил проект федерализации. Несмотря на то что его идеи расходились с идеями канцлера Германии по некоторым аспектам – он хотел видеть более широкое экономическое регулирование и менее влиятельную Европейскую комиссию, – мсье Жоспен был полностью на стороне «Европейского правительства зоны евро»[278]. Франко-германская ось (хотя сейчас вернее было бы называть ее германо-французской), совершенно очевидно, продолжает исправно функционировать, несмотря ни на что. Увы, Великобритания не может на нее эффективно воздействовать, даже если бы ее нынешнее правительство и захотело это сделать.
Возведение гигантской федеративной суперструктуры есть не что иное, как строительство нового европейского сверхгосударства. Отрицать это и называть новое образование «сверхдержавой», как настаивает Тони Блэр, – пустая софистика[279]. Я подарю экземпляр моих мемуаров любому, кто сможет убедительно объяснить, что такое европейская сверхдержава, которая не является сверхгосударством. Почему-то мне кажется, что моим запасам мемуаров ничто не угрожает.
Как я уже объясняла, до тех пор, пока не будет подлинно всеевропейского общественного мнения, что, в свою очередь, должно привести к возникновению подлинно всеевропейского самосознания, Европа не может быть демократической. Если подобный довод покажется не слишком обоснованным, то нужно лишь взглянуть на многочисленные факты презрительного отношения европейских политиков и чиновников к обычным демократическим процедурам. Думаю, следующих примеров будет вполне достаточно.
Немцы уверены, что главным символом их послевоенных достижений была марка, опекаемая Немецким федеральным банком с достойным подражания мастерством. Стоит ли удивляться тому, что подавляющая часть населения хотела сохранить ее. В ходе опроса общественного мнения в 1992 году 84 % респондентов высказалось в пользу референдума по вопросу присоединения к Маастрихтскому договору. Почти 75 % высказались решительно против отмены национальной валюты[280]. Однако никакого референдума так и не было, а немецкая марка была принесена в жертву новой валюте – евро. Политическая и деловая элита Германии приняли решение, а мнение большинства оказалось никому не нужным. Вместе с тем это мнение так и не изменилось: в соответствии с опросом, проведенным в марте 2001 года, 70 % немцев были против введения евро[281]. Похоже, это никого не интересовало.
Когда датчане, которым удалось добиться проведения референдума, проголосовали 2 июня 1992 года за отказ от Маастрихта, проевропейски настроенная датская политическая элита решила, что голосование будет продолжаться до тех пор, пока не получится нужный результат. Вдобавок к этому тогдашний британский министр иностранных дел Дуглас Херд предостерег Данию, что повторное «нет» приведет к «изоляции» страны и может спровоцировать «кризис, способный подорвать положение Дании в ЕС»[282]. В результате таких угроз датчане изменили свое мнение и 18 мая 1993 года покорно проголосовали «за».
Брюссель, однако, подобно хулигану, которому поначалу все сходило с рук, продолжал угрожать датчанам до тех пор, пока не зашел слишком далеко. Возмутительное замечание Педро Солбеса, европейского комиссара по экономическому и валютному союзу, в марте 2000 года по поводу того, что «неполное членство далее неприемлемо: член ЕС должен быть участником экономического и валютного союза», не оказало никакого влияния на результаты референдума в сентябре того же года[283]. Пятьдесят три процента проголосовавших, невзирая на предупреждение, высказалось против единой валюты. Тем не менее можно не сомневаться: еврократия добьется своего[284].
Это касается и Швейцарии. Швейцарцы прекрасно себя чувствовали без Европейского союза. У них было все – и процветание, и стабильность, и свобода, поэтому были все основания считать, что вряд ли кто захочет расстроить существующее положение дел. Но проевропейское федеральное правительство Швейцарии думает иначе. На референдуме 4 марта 2001 года 77 % швейцарцев высказались против вступления в ЕС. Ни один из кантонов не проголосовал «за». Несмотря на это, федеральное правительство продолжает твердить о своем намерении присоединиться к ЕС в ближайшие 5–10 лет.
Странам, подобным Швейцарии, и государствам Центральной и Восточной Европы (по примеру датчан, трезво взвесивших ситуацию перед голосованием на последнем референдуме) следовало бы повнимательнее присмотреться к тому, как Европейский союз обошелся с Австрией. В октябре 1999 года австрийцы проголосовали за ликвидацию старой, продажной системы распределения власти и льгот между левыми и правыми. Пятьдесят четыре процента избирателей поддержали Австрийскую народную партию и Австрийскую партию свободы. Нет никаких оснований считать, что результаты были подтасованы. Все произошло совершенно мирно и спокойно. Правая Партия свободы, возглавляемая Йоргом Хайдером, честно заработала 27 % голосов. Но Совет министров ЕС, в котором преобладают левые, при поддержке президента Ширака ввел политические санкции против Австрии в расчете на то, что австрийцы вернут к власти левых. В качестве довода, подтверждающего правоэкстремистскую опасность для Европы, приводились различные высказывания герра Хайдера. Закрадывается, однако, подозрение, что в не меньшей мере неодобрительное отношение ЕС к Партии свободы связано с ее скептическим отношением к европейской интеграции. Вне всякого сомнения, европейцы полагали, что маленькая Австрия быстро пойдет на попятную, но санкции привели к обратному эффекту. Австрийцы, которые вовсе не пылали любовью к Хайдеру, сплотились вокруг правительства. Они испытывали глубокое возмущение. В ЕС поняли, что перегнули палку, а это может сказаться на результатах приближающегося референдума в Дании. Как оказалось, беспокойство было не напрасным. Тогда была избрана тактика «сохранения лица», и 12 сентября 2000 года после отчета, подготовленного «тремя мудрецами», санкции были тихо сняты[285].
Грубая попытка вопреки воле австрийского народа получить национальное правительство, характер которого устраивает страны – члены ЕС, предельно ясно характеризует образ будущего. В этой связи нельзя не обратить внимания и на угрозу канцлера Шредера, неуклюже брошенную в сторону Италии в самый разгар австрийского кризиса. Подобную акцию было обещано предпринять и против нее, если она допустит приход к власти правых сил[286].
На деле все, чего опасаются левые деятели от ЕС, сконцентрировано в лице Сильвио Берлускони и его партии «Форца Италиа», а также партий «Северная лига» и «Национальный альянс». Синьор Берлускони – динамичный бизнесмен, а не замшелый бюрократ. Он и его партнеры принадлежат к числу твердых антикоммунистов. Его программа ориентирована на освобождение компаний от государственного контроля. Коалиция «Дом свободы» – умеренно консервативная группировка, взгляды которой сходны с теми, что проповедуют консерваторы в Великобритании и Соединенных Штатах. Но это уже чересчур для левоцентристских еврофедералистов, которые совершенно не верят в преданность синьора Берлускони их грандиозной задумке похоронить национальные государства под конструкцией единого сверхгосударства. Развернутая в средствах массовой информации по всей Европе кампания очернения синьора Берлускони преследует единственную цель: заставить итальянский электорат пойти на попятную и отдать предпочтение левым. Это настолько возмутительно, что я выступила с поддержкой в его адрес в открытом письме, направленном в итальянскую прессу. В нем, в частности, говорилось: «Это не первая попытка европейского масштаба запугать национальный электорат. Однако она вполне может стать последней, если Италия откажется встать на колени».
Письмо получило широкий резонанс и, возможно, возымело действие. Так или иначе, итальянцы в массе своей проголосовали за партии, входящие в «Дом свободы», и за правительство Берлускони, которое, если сохранит единство, реально может превратить Италию в эффективное, процветающее и современное государство.
В случае с Италией – крупнейшим европейским государством, входящим в состав первоначальной шестерки, – у левых правительств стран ЕС хватило благоразумия, чтобы удержаться от прямых угроз применения санкций. Но это вовсе не значит, что к более мелким государствам – вроде Австрии – подход будет таким же, осмелься они проголосовать за партии, неугодные ЕС. На этот случай европейский Совет министров, находящийся в Амстердаме, уполномочен определять, имеются ли в государстве – члене ЕС «серьезные и непрекращающиеся нарушения» принципов «свободы, демократии, уважения прав человека» и т. п., а затем приостанавливать частично или полностью права этого члена (Статья 7)[287]. В Ницце возможности Европы угрожать тем, чья политика не устраивает большинство правительств стран-членов, были существенно расширены в результате уточнения языка, используемого в Амстердаме. Так что теперь Совет министров может оперировать понятием «явный риск серьезного нарушения» (курсив автора). Так мало-помалу идет расширение центральной власти и выхолащивание права национального демократического выбора.
Оборотной стороной отсутствия демократии в ЕС является отсутствие отчетности. Интерес общества просто недостаточен для того, чтобы ставить под постоянный и эффективный контроль поведение европейских политиков и высокопоставленных чиновников. Отдаленность причинной связи открывает простор для злоупотребления властью, нецелевого использования общественных средств, а в некоторых случаях и для коррупции.
Стоит лишь прочитать убийственное заключение «Комитета независимых экспертов» по заявлениям о фактах мошенничества, злоупотребления в управлении и семейственности от 15 марта 1999 года. Там говорится о таких вещах, как:
…утрата контроля политических властей над администрацией, которой они должны управлять (Параграф 9.2.2);
случаи, когда комиссары или комиссии в целом повинны в мошенничестве, несоблюдении правил или злоупотреблениях в управлении их службами или зонами ответственности (Параграф 9.2.3);
создание… «государства в государстве» (Параграф 9.2.8);
использование общественных фондов (в некоторых случаях незаконное) для приведения в соответствие поставленных целей и выделенных на них ресурсов (Параграф 9.4.3);
невозможность найти хотя бы одного человека, обладающего чувством ответственности (Параграф 9.4.25).
В этом нет ничего удивительного. Если к системе централизованного принятия решений добавить завесу секретности и отсутствие реального обсуждения целей и средств, вряд ли стоит ожидать чего-то иного, кроме как взяточничества и некомпетентности. Ситуация не изменится, даже если подбирать и назначать безукоризненно честных людей с самыми прочными моральными устоями. Ее не поправить ни технической, ни процедурной реформами вроде тех, которые предложил вице-президент Европейской комиссии Нил Киннок.
В соответствии со сложившейся в Европе практикой, проблемы, возникающие в результате расширения неподотчетной центральной власти, неизменно используются для еще большего ее расширения под тем предлогом, что это нужно для устранения этих проблем. Так, в ответ на возмутительный уровень мошенничества в ЕС было предложено создать европейскую систему уголовного и процессуального права специально для борьбы против мошенничества с бюджетными средствами Сообщества, т. е., по существу, федеральную систему уголовного судопроизводства. Эта система, известная посвященным как Corpus Juris, предполагает учреждение должности Европейского общественного обвинителя с представителем в каждой из столиц. Ряд специальных национальных судов, функционирующих по общим европейским правилам, будет выдавать «европейские ордера на арест» и сможет по требованию Обвинителя заключать потенциальных ответчиков в тюрьму на длительные сроки без судебного разбирательства[288].
Институт присяжных заседателей исключается из этих специальных судов, а предлагаемые европейские определения преступлений, связанных с мошенничеством, с одной стороны, неясны по содержанию, а с другой – значительно шире, чем, например, в британском законодательстве. Совершенно ясно, что это лишь первый шаг. Перспектива угадывается в положениях Амстердамского договора, который дает членам ЕС полномочия на «сближение, при необходимости, норм уголовного права» и «осуществление совместных судебных действий»[289]. Реализация предложений находится пока на начальной стадии. Но после принятого на саммите в Тампере в октябре 1999 года решения учредить EUROJUST – орган, в котором должны быть представлены обвинители, судьи и полицейские чиновники от каждого государства-члена, – и недавнего предложения создать «европейское судебное пространство» можно не сомневаться: они обязательно материализуются в той или иной форме[290]. Рассматриваемые попутно призывы превратить Европол во всеевропейский аналог ФБР лишь дополняют картину того, что произойдет, когда еврофедералисты добьются своего[291].
Таким образом, подводя итог, я делаю следующие выводы:
• Европейский союз принципиально не может быть «демократической» структурой: попытки достичь этой иллюзорной цели на деле ведут к еще большему ущемлению прав национального электората.
• Точно так же не может быть и программы реформ, которая способна сделать политиков и должностных лиц ЕС реально подотчетными.
• Самое большее, что может сделать в настоящее время Великобритания и другие государства-члены, которым небезразлична их собственная демократия, – это противодействовать кампаниям запугивания и клеветы всякий раз, когда ЕС применяет эту тактику против кого-либо.
Европейская валюта – программа для сверхгосударства
Вплоть до настоящего момента самым значительным проявлением замыслов по созданию полноценного сверхгосударства является введение единой европейской валюты[292]. Этот проект имеет главным образом политический, а не экономический смысл. Право эмитировать валюту – фундаментальный атрибут суверенного государства, а вовсе не символический или технический вопрос. Недаром во все века нарушение этого права фальшивомонетчиками считалось тягчайшим преступлением и каралось соответствующим образом. Современные континентальные сторонники евро даже не пытаются скрывать реальное положение вещей, в этом отношении они намного откровеннее своих британских коллег.
Мы стремимся к политическому объединению Европы. Без валютного союза не может быть союза политического и наоборот (экс-канцлер Гельмут Коль)[293].
Введение единой европейской валюты ни в коей мере не было чисто экономическим решением. Валютный союз нужен для того, чтобы мы, европейцы, могли продолжать движение к политической интеграции (канцлер Герхард Шредер)[294].
Введение единой валюты прежде всего не экономический, а суверенный и поэтому политический акт (министр иностранных дел Германии Йошка Фишер)[295].
Совет министров финансов 11 стран зоны евро превратится в «экономическое правительство Европы» (бывший министр финансов Франции Доминик Стросс-Кан)[296].
Единая валюта – это самый серьезный отказ от суверенного права с момента создания Европейского сообщества на основе Римского договора… Когда говорят, что этот шаг ведет к политическому союзу, то делают логичное заключение, однако при этом упускают из виду нечто принципиально важное. Заключение вполне логично, поскольку невозможно, предприняв такой шаг, не пойти дальше. Из виду же упускают то, что такое решение по существу политическое, ибо смысл его в отказе от одного из главнейших атрибутов суверенитета, которым пользуются наши национальные государства (бывший премьер-министр Испании Фелипе Гонсалес)[297].
Теперь нам нужно экономическое правительство для зоны евро (премьер-министр Франции Лионель Жоспен)[298].
Кто-кто, а уж эти люди должны знать, о чем говорят. К ним стоит прислушаться. Без выпуска собственной валюты и управления ею (под «управлением» я понимаю создание условий для свободного колебания курса, что в большинстве случаев является желательным) государство не может проводить собственную экономическую политику. Оно не может больше устанавливать свои процентные ставки в соответствии с существующими условиями: это делают за него наднациональные органы власти исходя из наднациональных критериев. Возможности государства противостоять экономическим потрясениям или реагировать на экономические циклы при этом значительно сужаются. Его вынуждают искать выход из затруднительных ситуаций исключительно в фискальной сфере.
Однако как раз из-за того, что власть и полномочия были переданы на наднациональный (в данном случае европейский) уровень, страна, использующая единую валюту, лишается возможности проводить ту политику в сфере расходования, налогообложения и заимствования, которую она и ее электорат считают необходимой. Наивно полагать, что налоговые и валютные власти могут долго оставаться политически разобщенными: ведь даже «независимые» национальные банки, которые устанавливают процентные ставки, в конечном итоге подотчетны политическим институтам, наделяющим их полномочиями. Положение Маастрихтского договора о том, что «государство-член не отвечает по обязательствам центральных правительств, региональных, локальных или других властей или органов другого государства-члена», вряд ли просуществует долго[299]. На территории евро будет не только единая валюта, там будет единый бухгалтерский баланс. Шаг в этом направлении уже сделан в так называемом «Пакте стабильности», успешно навязываемом Германией в качестве условия приема экономически слаборазвитых стран в зону евро. В дополнение к Маастрихту Пакт устанавливает новые ограничения на осуществление заимствований и предусматривает высокие штрафы для нарушителей правил. В сочетании со стремлением к гармонизации систем налогообложения, вытекающим из искаженной интерпретации понятия «единого рынка», подталкивание стран к делегированию права принятия фискальных решений европейскому руководству неизбежно превратит страны-члены в некое подобие «местных органов власти». Это будет завершением создания «Европы регионов» в том виде, как ее представляет Маастрихт.
Я уверена в следующем:
• Единая европейская валюта обречена на экономический, политический и социальный провал, хотя точные сроки, обстоятельства и последствия этого пока невозможно назвать.
• Отсюда следует, что государствам, которые еще не присоединились к проекту, лучше воздержаться от такого шага.
• Спасти евро невозможно, какие бы попытки ни предпринимала Америка или международное сообщество, поскольку сами основы существования зоны евро изначально порочны.
• Главнейшая задача неевропейских стран состоит в том, чтобы свести к минимуму вредное воздействие европейской политики на мировую экономику.
Европейская армия – программа для «сверхдержавы»
Как я уже отмечала, европейское сверхгосударство по замыслу его архитекторов должно превратиться в сверхдержаву. Корни этого стремления следует искать во Франции. Именно она на протяжении многих лет хотела стать военной альтернативой НАТО, возглавляемому США. Планы Европейского союза по созданию самостоятельной интегрированной системы обороны открывают перед Францией уникальную возможность достичь своей цели. Эти планы стали осязаемыми совсем недавно – после того, как правительство Тони Блэра отказалось от традиционного британского, как, впрочем, и своего собственного, их неприятия. Оно пошло на это в декабре 1998 года в Сен-Мало совсем не по каким-либо значимым соображениям безопасности, а с тем, чтобы подправить свою европозицию в тот момент, когда она пошатнулась в результате отказа присоединить фунт стерлингов к Европейскому валютному союзу.
В Сен-Мало британское и французское правительства согласились, что ЕС «должен обладать возможностью автономных действий, опираясь на соответствующие вооруженные силы, располагать процедурой принятия решения об их использовании и быть готовым сделать это в случае международных кризисов». С этой целью Европейскому союзу «необходимо иметь соответствующие военные структуры… за рамками НАТО»[300] (курсив автора).
В развитие этих планов декабрьский саммит 1999 года, состоявшийся в Хельсинки, определил, что ЕС должен иметь возможность в течение 60 дней развернуть на период не менее года группировку уровня корпуса (60 тысяч военнослужащих) с соответствующим командованием, службами контроля, разведки и материально-технического обеспечения, а при необходимости – с военно-воздушными и военно-морскими частями. Для формирования таких европейских «сил быстрого реагирования» может потребоваться резерв порядка 200 тысяч военнослужащих. Нет нужды говорить, что это масштабное предприятие.
К моменту декабрьского саммита 2000 года в Ницце проект приобрел еще более ясные очертания. Отчет по европейской политике в сфере безопасности и обороны, выводы которого были одобрены в Ницце, содержал ряд сознательно допущенных двусмысленностей, предназначенных для внутрибританского потребления и включенных по просьбе Великобритании, с тем чтобы успокоить Пентагон. Так, с одной стороны, в отчете отмечено, что «план не предполагает создания европейской армии». Но, с другой стороны, этапы его реализации не оставляют сомнения в том, что создается нечто очень похожее на европейскую армию. Отчет утверждает, что цель «заключается в предоставлении ЕС возможности в полной мере исполнять свою роль на международной сцене». Он подчеркивает, что среди задач сил быстрого реагирования будет «проведение военных акций при разрешении кризисов, включая выполнение миротворческих миссий». В отчете говорится о том, что предполагается создать действующие на постоянной основе Европейский комитет по политике и безопасности, Военный комитет и штаб. А среди принципов работы значится «сохранение независимости Союза в принятии решений».
Что же кроется за этим словоблудием на самом деле? На мой взгляд, есть все основания считать, что вместо увеличения европейского вклада в НАТО страны ЕС с подачи Франции осознанно приступили к созданию в лучшем случае альтернативы, а в худшем – конкурирующей военной структуры и вооруженных сил.
Конечно, существуют границы, далее которых европейцы вряд ли смогут пойти в одиночку. Границы эти определяются практическими возможностями, а вовсе не политикой. На практике же европейские силы демонстрируют полную неспособность эффективно действовать при выполнении «миротворческой», т. е. боевой, роли, например на Балканах, без американской разведывательной информации, тяжелой транспортной авиации и высокотехнологичного оружия. Таким образом, европейские силы быстрого реагирования не могут претендовать ни на европейский масштаб (они не справятся с ним без поддержки США), ни на быстрое реагирование (у них нет возможности быстрого развертывания), ни даже на значительную силу. А старые проблемы всех международных сил – различные языки, решения, принимаемые коллегиально, разделение полномочий и соперничество – при этом серьезно усугубляются отсутствием того, что делает эффективным НАТО, а именно американского руководства.
Тони Блэр во время своего первого визита в Вашингтон для встречи с новым президентом предоставил г-ну Бушу (что тот впоследствии подтвердил) целый ряд заверений, касающихся новой военной структуры. В частности, было обещано, что «планирование операций [европейских сил быстрого реагирования] будет осуществляться в рамках НАТО» и даже что будет создано «объединенное командование»[301]. Аналогичным образом Джефф Хун, министр обороны Великобритании, обещал, что «ЕС не будет отнимать ресурсы у НАТО, дублировать его мероприятия, создавать отдельные военные структуры или осуществлять планирование операций»[302].
Я не понимаю, как подобные заверения можно согласовать с тем, что говорится в тексте соглашения, принятого в Ницце. Не вижу я и способа совместить их с целями французских и других сторонников проекта. Генерал Жан-Пьер Кельш, начальник штаба вооруженных сил Франции, заявил, что «[у НАТО] нет права первого выбора. Если ЕС будет действовать должным образом, он сможет заняться урегулированием кризиса на очень ранней стадии, еще до того как ситуация осложнится. НАТО не имеет к этому никакого отношения. На определенном этапе европейцы могут принять решение о проведении военной операции. Независимо от того, будут в ней участвовать американцы или нет»[303]. По мнению Юбера Ведрина, министра иностранных дел Франции, вооруженные силы ЕС должны сами осуществлять «основные функции планирования операций», а генерал Густав Хагглунд, председатель постоянного Военного комитета ЕС от Финляндии, считает, что европейские силы быстрого реагирования должны быть «независимыми», а не «придатком НАТО»[304].
Французы и те, кто разделяет их точку зрения, так настойчиво добиваются военной самостоятельности Европы именно потому, что видят в ней жизненно важный атрибут новой европейской сверхдержавы, способной соперничать с Соединенными Штатами. Каким образом г-н Блэр собирается в этих условиях выполнять обещания, данные президенту Бушу, я совершенно не представляю. Если ему не удастся сделать этого, всего лишь одна неумная и легкомысленная инициатива может принести трансатлантическим взаимоотношениям больше вреда, чем что-либо другое после Суэцкого кризиса 1956 года.
Что же до президента Буша, то, я думаю, он поступил совершенно правильно на той первой встрече, приняв высказывания г-на Блэра за чистую монету. Он очень точно подобрал слова, когда высказался «в поддержку точки зрения [г-на Блэра]» на основании полученных от него конкретных заверений. На месте премьер-министра я бы обратила не меньшее внимание и на другое высказывание г-на Буша на той же самой вашингтонской пресс-конференции – в отношении Китая, в намерениях которого у американцев были все основания сомневаться: «Я полагаю, доверять надо до тех пор, пока не будет доказано обратное». Ключевые слова здесь – «до тех пор пока».
Кто прав, выяснится очень скоро. Если европейцы действительно хотят расширить свое участие в НАТО, они могут продемонстрировать это очень просто: все, что нужно, – увеличить военные расходы. Они могут также быстро осуществить переход на профессиональную армию, как это сделала Великобритания. Они могут приобрести передовые военные технологии. В конце концов, если этого не сделать в ближайшее время, разрыв между военными потенциалами европейцев и США станет таким, что они просто не смогут сражаться вместе.
К сожалению, на мой взгляд, европейские оборонные планы на деле нацелены не на поддержку наших американских друзей на поле боя, а на оспаривание их глобального главенства. Великобритания никогда не должна принимать в этом участия.
Итак, совершенно очевидны следующие моменты:
• Основной мотив создания независимых европейских вооруженных сил имеет политическое, а не оборонное происхождение.
• Этот мотив, первопричиной которого являются устремления французов, толкает к соперничеству, а не сотрудничеству с НАТО во главе с Америкой.
• Возможности Великобритании трансформировать инициативу в нечто иное в настоящее время незначительны, хотя мы должны все же попробовать добиться этого.
• Любая европейская армия (как бы она ни называлась) всегда будет иметь ограниченные возможности и существенно зависеть от США.
• Европейский военный проект вполне способен подорвать сплоченность альянса, о чем предупреждают ключевые фигуры администрации США.
• Если не будет уверенности в том, что мы сможем предотвратить это, Великобритания должна отказаться от участия в порочных европейских военных проектах.