Долгосрочное влияние дебютного сумасшествия объяснимо, однако у юных игроков, выросших в подобном окружении, есть и другие серьезные недостатки. В карьере всегда чередуются подъемы и спады; иногда может случиться неожиданный провал в одной отдельно взятой игре. Большинство моих первых соперников были одаренными детьми, изучившими разнообразные ловушки и приемы в шахматах и готовыми им противостоять. Играть с такими соперниками — все равно что прогуливаться по минному полю, но я и сам был не промах, поэтому большинство ловушек удавалось своевременно обнаруживать и обходить. Зачастую я разыгрывал дебют не совсем удачно, но в дальнейшем брал игру под контроль. Чем дальше продвигалась игра, тем менее уютно чувствовали себя соперники, покинувшие зону максимального комфорта, и тем увереннее играл я. Они хотели выиграть еще до начала игры, а я любил борьбу, составляющую суть шахмат. В краткосрочной и долгосрочной перспективе эти ребята пострадали от искусственных ограничений, налагаемых на них учителями.

Проблема мира шахмат состоит в том, что многие тренеры работают с постоянно обновляемым составом талантливых учеников. Эти дети — как сырье на фабрике. Каждый год от преподавателей ожидают хороших результатов, поскольку иметь шахматную команду с высоким национальным рейтингом весьма престижно для школы. Поэтому готовится легион тактически одаренных и искалеченных теорией заданности ребят, до зубов вооруженных дебютным репертуаром. Не имеет значения, переживут ли они кризис в седьмом классе, поскольку для тренера особое значение имеют младшие классы, которые регулярно обновляются. Очевидно, ответственность за решение этой проблемы и выбор подходящего учителя ложится на родителей.

Для иллюстрации различий между теорией заданности и теорией обучения я приводил примеры из шахматного мира, но эти правила универсальны для любого дела, в котором люди стремятся достигнуть совершенства. Если юного баскетболиста учат, что победители должны выигрывать всегда, то он получит моральную травму, пропустив первый же мяч в свою корзину. Если гимнаст или солист балета считает, что вся его ценность заключается в стройном тренированном теле и постоянной готовности к выступлению, то как ему пережить травму и продолжать жить после завершения неизбежно короткой карьеры. Если бизнесмен культивирует перфекционистское представление о себе, как ему удастся извлечь пользу из собственных ошибок?

Оглядываясь на собственную шахматную карьеру, я помню поражения вместе с извлеченными из них уроками. Я помню, как проиграл свой первый национальный чемпионат Дэвиду Арнетту. Помню, как меня буквально снес с доски старый соперник в неожиданно стремительном плей-офф чемпионата США среди молодых игроков (до 21 года) — ровно за год до того, как я с большим преимуществом выиграл это соревнование. Затем был финальный круг чемпионата мира по шахматам для игроков моложе 18 лет в Сегеде в Венгрии. Я играл за титул чемпиона на первой доске против русского — оставались считаные шаги до реализации мечты всей жизни. Русский предложил ничью — шанс разделить первое место. Мне оставалось только пожать сопернику руку, но я отказался, надеясь победить, — и проиграл! Эти моменты моей жизни наполнены болью, но одновременно они же становились точкой отсчета для новых свершений. Неудачи учили меня побеждать. Но именно усвоенная во время первых шахматных уроков в шестилетнем возрасте любовь к учению не давала мне сбиться с пути.





Глава 4. Любовь к игре




После выигрыша первого титула чемпиона США моя шахматная карьера начала набирать обороты. Любовь к игре заставляла непрестанно учиться и вдохновляла на достижение высоких результатов. С девяти до семнадцати лет у меня был самый высокий национальный рейтинг среди игроков своей возрастной категории. Я выиграл восемь индивидуальных чемпионатов страны, был капитаном команды школы, выигравшей семь национальных чемпионских титулов, и представлял США на шести мировых турнирах по шахматам. Это были годы колоссального профессионального роста, и чем глубже я проникал в тайны игры, тем в большей степени это искусство открывало передо мной возможности самопознания.

Ключевым фактором моих успехов в шахматах в этот период был стиль шахматной игры, который стал непосредственным выражением моей личности. Я действительно чувствую себя лучше всего в обстановке относительного хаоса. Я всегда любил грозу, снежную бурю, ураган, бурные моря, глубокие воды, где обитают акулы. С самого детства суровые условия придавали мне сил, и, будучи юным участником соревнований, я частенько обострял игру и заводил ее в тупик, не сомневаясь в том, что смогу найти из него выход быстрее и эффективнее соперников. Очень часто приходилось интуитивно чувствовать внутреннюю логику в позиции, которая на первый взгляд казалась совершенно иррациональной. Такие партии дарили потрясающее чувство обретения внутренней гармонии. Я играл свободно, не чувствуя психологических проблем и стремясь найти креативное решение.

Одно из основных отличий очень сильных конкурентов в любой сфере деятельности — говорим ли мы о спорте, деловых переговорах или даже президентских дебатах — состоит в способности определять дух игры. Многие из моих юных соперников предпочитали контролировать ход игры. Они разыгрывали старательно выученные дебюты, причем повторяли их снова и снова. Они боролись за баллы рейтинга, рассчитывали, как на него повлияет результат этой или следующей игры, поэтому увлечение материальными благами и выгодами делало их уязвимыми к предлагаемым мной условиям. Обычно я находил возможности обернуть положение в свою пользу благодаря классической шахматной подготовке и любви к разыгрыванию эндшпилей, равно как и бурных миттельшпилей.

Когда мне исполнилось десять, я играл уже почти исключительно на турнирах для взрослых, за исключением мировых и национальных чемпионатов для юных шахматистов. Это повлекло за собой новые трудности. Оказалось, что опытные турнирные бойцы зачастую могли перевести партию в русло скрытой стратегической борьбы, которая мне совсем не нравилась. Развивая свои сильные стороны, я так или иначе должен был осваивать теоретические аспекты шахматной игры высокого класса — это единственный способ эффективно конкурировать с более опытными соперниками. Как для развития мышц требуются регулярные упражнения, так и сильные соперники дают дополнительный толчок росту спортсмена. Мир взрослых шахмат укрепил мой дух, побудил глубже заглянуть в себя и постоянно анализировать собственные ошибки, улучшая тем самым качество игры. К тому же участие в турнирах для взрослых давало моральное преимущество в игре на детских мировых и национальных первенствах — в конце концов, это были всего лишь дети!

Начало выступлений на взрослых турнирах выявило еще одну проблему — проблему физической выносливости. На детских соревнованиях одна партия очень редко длится более трех часов. На большинстве турниров для взрослых каждый участник должен сделать первые сорок ходов не более чем за два часа. На следующие двадцать ходов каждому предоставляется еще час. Если требуемое количество ходов сделано, то партия может продолжаться еще дольше, и ребенку это время кажется вечностью. Взрослые знают, что дети менее выносливы, поэтому иногда они нарочно затягивают игру, чтобы вымотать юного противника. Как-то раз в Филадельфии жестокий соперник заставил меня играть более девяти часов подряд. Мне было всего десять лет, а он сидел, раздумывая над очевидными ходами по сорок пять минут. Было очень тяжело, но урок я усвоил. В первую очередь следовало развить в себе способность выдерживать многочасовые интеллектуальные марафоны.

Шахматы — это постоянный вызов. На протяжении всей карьеры мы с отцом старались выбирать соперников, в чем-то превосходивших меня, поэтому даже при бесспорном доминировании в юношеских соревнованиях я регулярно проигрывал партии. Уверен, что это стало очень важным условием формирования правильного отношения к игре, хоть и создавало дополнительную нагрузку на мои неокрепшие плечи. Зато проигрыш никогда не становился катастрофой и не убивал любовь к игре. Опыт поражения в решающем матче в двух шагах от первого чемпионства очень закалил меня.

Нельзя сказать, что проигрыш всегда проходит безболезненно. Конечно, это все равно больно. Почему-то проигрывать в шахматы особенно неприятно. В ходе партии каждый игрок отдает все свои тактические, стратегические, эмоциональные, физические и духовные ресурсы для достижения победы. Мозг находится под колоссальным давлением, каждая жилка трепещет от напряжения, все тело ноет от истощения после нескольких часов полной концентрации. Если партия развивается энергично и быстро, то можно сбиться с темпа, сделать неверный ход, спасти безнадежную партию, предложить инновационное продолжение или потерять все, что только можно. Когда ваша позиция вот-вот будет прорвана, кажется, будто сама ваша жизнь в опасности. Если вы выигрываете, то возвращаетесь к жизни. Если проигрываете, вам кажется, что кто-то вырвал сердце из вашей груди и растоптал его. Я отнюдь не преувеличиваю. Поражение — очень жестокая вещь.

Здесь кроется серьезная опасность, обнаруживающаяся не сразу, а постепенно. В разных областях деятельности я встречал немало людей с философией «главное — процесс, а не результат», использующих ее для оправдания собственного нежелания рисковать нервами и душевным спокойствием. Обычно они притворяются, что результат для них не важен. Они заявляют, что не имеют личных амбиций и хотят всего лишь научиться чему-то новому, но все это лишь прикрытие нежелания вступать в противоборство. Вопрос о том, что важнее — процесс или результат, очень деликатный, поэтому я хочу однозначно определить свою позицию.

Было бы слишком просто, начитавшись статей о теориях заданности и приращения, на этом основании точно определять, кто из детей никогда не сможет проиграть или выиграть.

Но я не верю в правильность такого подхода. Если ребенок в будущем проявит стремление достичь совершенства в той или иной области, то ему может не хватить упорства для того, чтобы справиться с возможными препятствиями. При том что зацикленность на результатах сама по себе определенно вредна, все же выработка краткосрочных целей очень полезна для контроля над процессом развития, особенно если эти цели определены в рамках долгосрочной концепции обучения. Если совсем не обращать внимания на результаты, то развитие замедлится. Дорога к успеху всегда нелегка, и на ней могут встретиться люди, гораздо лучше делающие то же дело, что и вы. Поэтому следует психологически подготовиться к препятствиям, неизбежно попадающимся на пути. Если такое препятствие возникло — что ж, научиться плавать можно только в воде.

Попробуем поставить себя на место мамы одаренного юного шахматиста — назовем его Дэнни. Семилетний мальчишка просто любит играть в шахматы. Ему постоянно не хватает времени, проведенного за доской. Каждый день он полчаса изучает теорию шахмат, затем играет онлайн и раз в неделю ходит на занятия к тренеру. Недавно он начал играть в юношеских шахматных турнирах, и мать почувствовала, что их волнующая атмосфера захватила и ее. Она обнаруживает, что атмосфера в семье теперь зависит от побед и поражений Дэнни в турнирах. Эта женщина отличается твердым характером, способностью к сопереживанию и высоким интеллектом. Ей не хочется взваливать на плечи сына дополнительное бремя. Она слышала о теориях заданности и приращения, поэтому, когда Дэнни проигрывает, она стремится объяснить ему, что это не имеет большого значения. На самом деле это очень даже важно. Он проиграл и глубоко опечален. Говорить, что проигрыш не имеет значения, означает лгать ему, и умный мальчик это поймет. Что же ей делать?

Эта жизненная коллизия случается практически в любой сфере деятельности. Как найти оптимальное сочетание долгосрочного обучения, краткосрочных целей и неизбежных провалов? Давайте рассуждать дальше. Дэнни — умный парень, решивший связать всю свою дальнейшую жизнь с шахматами. Ему нравятся интеллектуальные противоборства с другими юными талантами и ощущение своей способности завтра заглянуть чуть дальше и сыграть чуть лучше, чем вчера. Ему пока не попадались очень сильные соперники, способные заставить его почувствовать собственную слабость и достичь предела возможностей. Соревнования очень полезны для Дэнни, но важно, чтобы он правильно к ним относился.

Во-первых, в русле рассуждений предыдущей главы, мама Дэнни способна внушить ему, что самое ценное в игре — это сама игра. Для этого она должна соответственно реагировать на события в его шахматной жизни и подчеркивать, что прилагаемые усилия гораздо важнее конечного результата. Если Дэнни выигрывает партию на турнире, она сделает акцент на том, сколько труда он вложил в то, чтобы этого добиться, а не на удовольствии от славы. Впрочем, для ребенка (да и для взрослого) вполне нормально радоваться победе. Родители не должны быть автоматами, отрицающими эмоции и изрекающими банальные истины относительно необходимости думать о будущем, учиться дальше, и произносить тому подобные штампы, когда их ребенок прыгает от восторга. Если мы усердно потрудились и добились хорошего результата, то имеем право на заслуженное удовлетворение.

С моей точки зрения, главное — научиться понимать, что это чувство быстротечно. Оно быстро рассеивается. Мы наслаждаемся победой, вдыхая полной грудью ее аромат, затем выдыхаем, делаем выводы и двигаемся к следующему свершению.

Если Дэнни проигрывает, все становится сложнее. На этот раз он выходит из турнирного зала в слезах. Он сделал все, что мог, но проиграл. Чем мама может помочь ему в этот момент?

Во-первых, не стоит говорить, что поражение не имеет значения, поскольку Дэнни прекрасно знает, что это не так. Ложь только оттолкнет его, оставив наедине с болью. Если все это не важно, зачем же он так старался выиграть? Зачем вообще заниматься шахматами и тратить выходные на турниры? Это имеет значение, и Дэнни это знает. Поэтому сначала лучше просто посочувствовать ребенку.

Думаю, мама Дэнни это понимает и просто крепко обнимает сына. Если он плачет, пусть выплачется на ее плече. Она скажет, что очень гордится им. Она скажет, что нет ничего страшного в том, чтобы поплакать немного; она понимает его и очень любит.

Разочарование — неизбежный спутник на дороге к славе. Через некоторое время можно тихонько спросить, что же случилось во время игры. Если между мамой и сыном существует глубокое взаимопонимание, то Дэнни, конечно же, поймет: мама спрашивает о его переживаниях, а не о шахматных ходах (почти все ошибки имеют как техническую, так и психологическую причину, но разбор партии следует отложить на потом, когда Дэнни с тренером подробно проанализируют причины поражения). Может быть, он не сумел сосредоточиться? Или растерялся и совершил несколько ошибок подряд? Возможно, он был излишне самоуверен? Нетерпелив? Не вывел ли его из равновесия соперник своей беспрестанной похвальбой? Он чувствовал усталость? Дэнни наверняка может что-то сказать о своем психологическом состоянии, поэтому его обсуждение можно сделать ближайшей задачей в непрерывном процессе — интроспективные размышления на эту тему представляют собой очень эффективный механизм приспособления к стрессовым нагрузкам. В ходе обсуждения Дэнни поймет, что каждое поражение таит в себе зерна будущей победы. Он станет более зрелым психологически и осознает, как важно не приобретать плохих привычек.

Сердечные, способные к сочувствию, постоянно поощряющие своего ребенка родители и тренеры способны помочь ему завоевать весь мир. Как взрослые мы несем ответственность за себя и формирование здорового, свободного мировоззрения ребенка. Нам необходимо заставить себя вступить в игру, отдать все силы и сделать выводы из результата — неважно, позитивного или негативного. Увы, мы не научимся ничему на примере результата, для достижения которого не приложили максимума усилий. Совершенствоваться можно, только преодолевая сопротивление. Мы учимся, только прилагая усилия и достигая самых дальних рубежей собственного сознания.

В ходе моего взросления как шахматного игрока постоянно приходилось сталкиваться с неизвестными ранее вещами. Благодаря темпам развития моя жизнь постоянно напоминала жизнь рака-отшельника, не имеющего возможности провести в одном и том же панцире больше нескольких дней. Мне следовало изучить малоизвестные, заведомо неудобные для меня шахматные позиции. Предстояло встретиться с новыми сильными соперниками, недавно эмигрировавшими из стран Восточной Европы или Советского Союза. Не раз приходилось совершать дальние поездки на очередной турнир и сталкиваться с чуждыми культурными и шахматными обычаями, каким-то образом адаптироваться к ним, не отвлекаясь от турнира.

Помню, как в одиннадцать лет я поехал на чемпионат мира в Румынию, чтобы представлять США в возрастной категории игроков до двенадцати лет. Каждая страна послала на турнир своего чемпиона. Мы с отцом не сразу смогли найти место проведения турнира в день открытия, поэтому я опоздал к началу первой партии. Когда же наконец занял свое место за столом напротив чемпиона Катара, прошло уже тридцать минут из отведенного мне на ходы времени — серьезная потеря. Дело ухудшалось еще и тем, что, взглянув на доску, я не узнал ни одной фигуры. Нетрадиционный шахматный набор, который Румыния выбрала для проведения чемпионата, был мне абсолютно незнаком.

В результате я оказался перед исходной шахматной позицией, которой раньше никогда не видел, — как будто стал явью один из моих ночных кошмаров, в котором я не помнил, как ходят шахматные фигуры, а глаза слепили вспышки фотоаппаратов. Момент был очень тревожный.

Тем не менее я довольно успешно справился с ситуацией: сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, совершил первый ход и далее играл почти вслепую. Шахматы у меня в крови, даже если этот набор не слишком их напоминает. Я делал ходы быстро, чтобы нагнать упущенное время, прогнозировал развитие событий в уме, как много раз делал во время тренировок, и выиграл партию без особого напряжения. Остаток вечера был потрачен на то, чтобы хоть немного привыкнуть к фигурам необычного вида; зато остаток турнира сложился для меня на редкость удачно.

Еще один волнующий момент на раннем этапе моей карьеры случился, когда мне только что исполнилось одиннадцать лет, он был связан с расставанием с моим первым тренером Брюсом Пандольфини. Я любил Брюса, и он стал частью моей семьи; однако я рос очень быстро, а Брюс был недостаточно сильным игроком, чтобы продолжать меня тренировать. Он имел титул национального гроссмейстера, но не участвовал в турнирах много лет. По сути, я уже догнал его по уровню игры. Мы нашли нового прекрасного тренера, гроссмейстера международного класса из Чили Виктора Фриаса. В короткий срок он сумел стать настоящим другом моей семьи. Но, расставаясь с Брюсом, я почувствовал, что теряю часть своей души.

В том же году в свет вышла очень откровенная книга моего отца «В поисках Бобби Фишера». Это прекрасный рассказ о наших совместных поездках на турниры в те времена, когда я только собирался выиграть свой первый титул чемпиона США; несколько лет спустя эта книга вдохновила киностудию Paramount снять одноименный фильм. Я уже приобрел некоторую известность в шахматном мире, но теперь занимался шахматами по-настоящему серьезно, и это легло дополнительным бременем на мои детские плечи. Меня приглашали на одно телевизионное шоу за другим с моей прической в стиле афро и глупой улыбкой. Джейн Поули из шоу Today спросила меня, хочу ли я походить на Бобби Фишера. Затем в эфире зазвучала музыка, что означало, что у меня есть пять секунд на обдумывание ответа. Я знал, что Фишер был сумасшедшим, поэтому, как мне казалось, нашел просто блестящий ответ: «Нет, я никогда не хотел походить на Бобби Фишера опять». Опять? О чем говорит этот мальчик?

Мне нравилась моя жизнь, к тому же я был невинен настолько, что попадание в центр внимания широкой публики не могло меня испортить. Шахматы увлекали все больше и больше.

Конечно, иногда случались периоды, когда результаты переставали улучшаться, а я накапливал и усваивал информацию, необходимую для следующего этапа быстрого роста. Меня это не волновало, ведь любовь к игре оставалась неизменной, поэтому трудные периоды удавалось преодолевать с уверенностью в том, что «я все смогу». Я стал мастером спорта по шахматам через несколько дней после наступления тринадцатилетия и побил рекорд Фишера, добившегося такого же результата в тринадцать лет и пять месяцев. Многие говорили обо мне как о будущем чемпионе мира, но я их не слушал. Богатый опыт участия в разнообразных турнирах подсказывал: иногда победу от поражения отделяет очень тонкая грань. Мои соперники не заботились о своей репутации, они просто стремились сокрушить меня, и это приходилось учитывать. Можно вспомнить несколько эпизодов, укрепивших меня в убеждении, что слава не имеет ничего общего со счастьем или долговременным успехом. Никогда не забуду, как в 1990 году выходил из турнирного зала, где проводился национальный чемпионат среди учеников начальной школы, выиграв финальную игру. В турнире принимали участие около полутора тысяч игроков со всех концов страны. Я только что стал лучшим из них — и не чувствовал ничего особенного. Стоя в актовом зале, я оглядывался вокруг. Не было эйфории, небеса не разверзлись надо мной. Мир оставался таким же, каким был несколькими днями ранее. Я все тот же Джош. У меня чудесные мать и отец, классная сестренка Катя, с которой забавно играть.

Я люблю шахматы, спорт, девчонок и рыбалку. Когда в понедельник я приду в школу, мои друзья наверняка скажут «Хорошая работа!», как они обычно говорят, попав мячом в баскетбольную корзину. На том все и кончится, и мы пойдем играть в футбол.






Глава 5. Зона комфорта «забудьте о себе»




Чемпионат мира среди юношей в Калькутте. Ноябрь 1993 года

Когда я принимал участие в юношеском чемпионате мира в Калькутте, мне было шестнадцать. Пот струился по телу, а я изо всех сил старался сохранить концентрацию, сидя в душном и жарком зале. Солнце высоко, воздух неподвижен, а зал набит шахматистами мирового класса, борющимися за титул. Я приехал из Нью-Йорка, чтобы представлять США на чемпионате мира по шахматам среди юношей не старше двадцати одного года. Каждая страна делегировала своего чемпиона для участия в изматывающем двухнедельном марафоне, требующем полной сосредоточенности, точного расчета, стратегического мастерства, выносливости — всего, что дает преимущество в острой психологической борьбе. Мы с отцом прилетели в Мумбаи неделей раньше и оттуда переехали в Калькутту, где я встретил свою будущую подругу, представлявшую Словению на чемпионате мира среди девушек. Она была блестящая, красивая, загадочная, невероятно эмоциональная, переменчивая — моя первая любовь. Мучительная любовь и борьба — взрывоопасное сочетание. Далеко не лучшее для соревнований на титул чемпиона мира, но жизнь ведущих шахматистов вообще не назовешь обычной. Жестокая конкуренция сочетается с теплыми личными отношениями. Игроки пытаются сокрушить своих противников, разрушить их жизнь, затем отдыхают от азарта битвы, зализывают раны, извлекают уроки и идут на прогулку.

С одной стороны, соперник — это враг. С другой — никто не знает вас настолько близко, никто не бросает вам таких серьезных вызовов и не подталкивает столь мощно к совершенствованию. Сидя за доской всего лишь в каком-то метре друг от друга, соперники слышат дыхание и чувствуют волнение друг друга, ощущают каждый всплеск страха или возбуждения.

Вы часами пытаетесь проникнуть в сознание противника, в то время как кто-то другой пытается разгадать ваши мысли и молится о том, чтобы вы допустили промах. Самые блестящие умы со всего мира посвящают себя изучению этого таинственного, жестокого, интеллектуального спорта, а затем лучшие из них сходятся в открытом противостоянии на дальних форпостах.

И вот я здесь, в этой странной далекой стране, истекаю потом от удушливой жары и стараюсь показать свое искусство при помощи фигур на стоящей передо мной доске. Где-то высоко надо мной тысячи зрителей свешиваются с перил смотровых площадок, шепотом обмениваясь мнениями, неотрывно смотрят на доску, как древнеиндийские изваяния, — шахматы и Индия странным образом созвучны друг другу, словно старые любовники. Я никак не мог сосредоточиться, собраться и войти в ритм турнира. Даже для гроссмейстера шахматы иногда бывают родным домом, а иногда — враждебными неизведанными джунглями, куда он вступает, как в первый раз. Я пытался найти собственную дорогу домой.

Моим соперником был чемпион Индии; между нами разгорелась отчаянная борьба. Партия длилась уже три часа, и последние двадцать минут я обдумывал свой ход. В этот момент случилась занятная вещь. В течение трех часов я играл с огромным напряжением. Это лишь первый раунд чемпионата, я не чувствовал никакого вдохновения, и в голове не было ни единой стоящей идеи. Я ощущал, что фигуры на доске враждебны мне, а их позиция казалась странной. Следующие десять минут размышлений привели к тому, что я окончательно потерялся в различных вариантах продолжения партии. Это было очень странное чувство. Сначала просто смотришь на доску. Затем просчитываешь различные варианты развития ситуации, постепенно мозг охватывает все трудности позиции, начинает работать все быстрее и в конце концов чувствуешь, как плывешь на гребне мощного потока шахматного сознания. В такие моменты мысли проносятся в мозгу со скоростью электрических разрядов, интуитивно находится очевидное решение запутанной позиции, и вы все глубже и глубже постигаете суть шахмат. Время останавливается, ваше «я» растворяется, и остается только чувство восхитительного единения с игрой, чистого присутствия и абсолютного потока мысли.

Внезапно все вокруг затряслось, и свет погас. Стропила рухнули с оглушительным треском, а зрители начали выбегать на улицу.

Я не двинулся с места. Прекрасно понимая, что происходит, я воспринимал окружающие события как бы изнутри шахматной позиции. Я превратился в сгусток сюрреалистической энергии и исчез как личность. Осталась чистая мысль и способность рассуждать.

Я перестал быть собой, глядя на доску, но отдавал отчет в существовании себя и трясущегося мира вокруг. И в этом состоянии безмятежного слияния с шахматами я нашел решение задачи. Непонятным образом землетрясение и гаснущие огни подарили мне озарение. Мысль кристаллизировалась, я опять осознал происходящее вокруг и быстро вышел из зала. Когда турнир возобновился, я сделал открывшийся в минуту озарения ход и уверенно довел игру до победы.

Именно этот напряженный момент в моей жизни стал отправной точкой для серьезных занятий психологией эффективности деятельности. Землетрясение послужило инструментом перехода на более высокий уровень сознания и нахождения решения шахматной задачи, которое иначе я найти не мог. В следующих главах этой книги я последовательно расскажу о том, как формировалась моя нынешняя методология «вхождения» в такое состояние интеллектуального потока. В конечном итоге, систематически тренируясь, спортсмен может научиться вызывать это состояние усилием воли. Но первое препятствие, которое предстояло преодолеть юному шахматисту, каким я тогда был, заключалось во всевозможных случайных отвлекающих событиях, своего рода мини-землетрясениях, которыми полон любой день нашей жизни. Тренируясь эффективно реализовывать поставленные цели, мы прежде всего учимся плыть по течению, не противясь происходящим событиям. Затем учимся использовать любые события к собственной выгоде. Наконец мы достигаем полной самодостаточности и учимся управлять землетрясениями «собственного производства» так, что мыслительные процессы в нашем мозге самостоятельно питают импульсивные озарения, не нуждаясь для этого в дополнительных стимулах.

Первый шаг в этом направлении — достичь состояния, называемого психологами мягкой зоной. Представьте себе мягкую зону как уровень эффективности вашей деятельности (в главе «Найти свой спусковой крючок» изложена моя методология проникновения в мягкую зону усилием воли).

Вы сконцентрированы на решении текущей задачи — не важно, будет ли это исполнение музыкального произведения, подготовка юридического или финансового документа, управление автомобилем или что угодно другое. Затем случается нечто непредвиденное. Возможно, ваша супруга возвращается домой; ребенок просыпается и начинает плакать; звонит босс с необоснованными претензиями; у шедшего перед вами грузовика лопается шина. Характер концентрации определит вашу первую реакцию: если вы напряжены, заткнули пальцами уши и все тело сжалось в попытке сохранить концентрацию, значит, вы находитесь в твердой зоне, и обязательным условием продолжения выполнения задачи является содействие внешнего мира. Как сухостой в степи, вы очень хрупки и готовы сломаться под давлением. Этому есть альтернатива: вы спокойны, предельно сосредоточены и явно расслаблены; сохраняете безмятежное выражение лица, но внутри бушуют потоки сознания. Вы не противитесь протекающим в пространстве потокам и вовлекаете все проявления жизни в ваш ментальный поток. Мягкая зона отличается гибкостью, как пучок травы, который гнется от маленького ветерка, но способен пережить порывы урагана.

Еще один способ постижения смысла мягкой зоны состоит в изучении древней индийской притчи, которая долгое время играла большую роль в моей жизни. Человек хотел прогуляться по лужайке, но земля там была усеяна шипами. У него было две возможности: замостить собственную дорогу, пролегающую через лужайку, и окультурить природу и — надеть сандалии.

Надевание сандалий — это внутреннее решение. Как и мягкая зона, такое решение не ставит достижение конечной цели в зависимость от содействия окружающего мира или огромной силы; скорее оно предполагает тщательную подготовку и культивируемую гибкость.

Мое отношение к проблеме борьбы с отвлекающими факторами начало формироваться с непоседливости десятилетнего мальчишки. В прошлой главе упоминалось, что по мере развития понимания шахмат и переключения на турниры взрослых партии стали намного более длительными — иногда продолжаясь по шесть-восемь часов. Детям трудно сохранять концентрацию так долго, и в юном мозге, находящемся под колоссальным прессингом, иногда происходят странные вещи. Как-то раз я упорно искал решение трудной позиции в турнирной игре в Манхэттенском шахматном клубе, когда в голове внезапно всплыла мелодия песни «Бон Джови», которую я слышал раньше в тот же день. Я попытался отмахнуться от нее и сосредоточиться на игре, но из этого ничего не получилось. На первый взгляд, забавная ситуация, но очень скоро музыка заслонила собой шахматы. Я оказался не в состоянии думать, наделал ошибок и проиграл.

Очень скоро эта проблема стала самой серьезной в моей шахматной жизни. Стоило услышать особенно прилипчивую мелодию дома или по дороге на турнир, и она застревала в голове иной раз на несколько дней. Кому-то покажется, что это пустяки, но для меня это была настоящая беда: я, одиннадцатилетний парнишка, сражаюсь с изворотливым противником, а мелодия из «Охотников за привидениями» звучит в голове. Чем больше я пытался заглушить ее и сосредоточиться, тем громче она звучала. Слишком молодой для самостоятельного решения этой проблемы, я остался с ней один на один; однако в последние годы, читая лекции по психологии эффективности деятельности, я обнаружил, что многие недостаточно стрессоустойчивые исполнители сталкиваются с той же проблемой.

Постепенно все больше и больше фиксируясь на раздражающей мелодии, я начал реагировать даже на те звуки, которые раньше едва замечал. В тишине турнирного зала отдаленный звук сирены скорой помощи или шепот зрителей могут показаться невероятно громкими. Тикающие шахматные часы превращаются в колокол, удары которого громом отдаются в мозгу. Проблема реакции на шум становилась все более острой, но внезапно я нашел ее решение. Участвуя в турнире в Филадельфии с мелодией Фила Коллинза, звучащей в голове, я вдруг внезапно понял, что могу думать в такт музыке. Мои мысли понеслись в ритме Коллинза, и я сыграл вдохновенную партию. После этого я решил взять быка за рога и начал вырабатывать в себе способность более устойчиво концентрироваться на игре. Стало ясно, что в соревнованиях высокого уровня не имеет смысла рассчитывать на то, что весь мир будет хранить тишину, поэтому остается только попробовать как-то примириться с шумом.

Жертвами моего нового способа воспитания устойчивости к шуму стали родители и сестра. Несколько раз в неделю, занимаясь шахматами в своей комнате, я врубал громкую музыку. Иногда это была музыка, которая мне нравилась, а иногда нет. Много месяцев из моей комнаты доносились грохочущие гимны буддийских монахов, доводившие сестру до крайнего раздражения. Наш небольшой дом наполнялся моими дикими концертами, но, как ни странно, семья мирилась с этим кошмаром. Идея состояла в том, чтобы приучиться не реагировать на шум, каким бы он ни был. В этот период жизни, в одиннадцать с небольшим лет, я зачастил в шахматные магазины неподалеку от дома, где можно было сыграть несколько блиц-партий, а игроков окутывали клубы сигаретного дыма, который я всегда ненавидел. Ну и конечно, я по-прежнему играл в парке на площади Вашингтона, где зрители всегда рады вмешаться в игру со своими советами или добродушными шутками. Заставить окружающих не шуметь или перестать курить было просто невозможно, так что мне оставалось только попытаться интегрировать окружающую обстановку в свой мыслительный процесс. Поэтому, если звучали песни «Бон Джови», то моя игра становилась несколько более агрессивной, чем под спокойную классическую музыку. Песнопения буддийских монахов почему-то стимулировали к невероятным шахматным открытиям. Голоса зрителей в парке воодушевляли меня так же, как и в детстве. Я даже научился мириться с дымом сигарет.

Когда мне исполнилось четырнадцать, а потом и пятнадцать лет, прочность моей мягкой зоны подверглась настоящему испытанию. На соревнованиях сильнейших юных шахматистов США появилась целая группа иммигрантов из Советского Союза. После распада этой страны многие сильные игроки оттуда решили искать счастья на западе. Эти дети были прекрасно подготовлены и обладали отменными бойцовскими качествами. Многие прошли школу знаменитых дворцов пионеров в Москве и Ленинграде[10]. Новые соперники имели целый репертуар психологических трюков, представлявших немалую опасность.

Один из наиболее интересных приемов применил русский мальчик, которому я проигрывал несколько месяцев подряд, пока наконец не подобрал ключик к его игре. Он был очень сильным игроком, поэтому наши партии отличались огромным напряжением. По непонятным причинам, играя против него, я часто был невнимателен в критических ситуациях. Как-то раз старый болгарский гроссмейстер Руди Блюменфельд подошел к моему отцу в Маршалловском шахматном клубе и спросил, знаем ли мы, какой прием применяет против меня мой противник. Мы этого не знали. Он объяснил, что в решающие моменты матча, когда мне требовалось сосредоточиться и терпеливо искать наиболее точное продолжение партии, он начинал легонько постукивать какой-нибудь шахматной фигурой по краю стола — почти неслышно, но в определенном ритме; это проникало в подсознание и замедляло мои размышления. Эта тонкая тактика оказалась весьма эффективной, и позднее я выяснил, что она была разработана советской школой гипноза и контроля мозга. Во время нашей следующей игры я специально следил за этим постукиванием, и точно — в критические моменты оно слышалось достаточно отчетливо. Потрясающе! Но, зная, что происходит, я мог использовать его прием против него же.

Некоторые другие юные русские шахматисты прибегали к гораздо менее изящным приемам, выходившим за рамки спортивной этики. Один из этих парней, бывший моим традиционным соперником на протяжении нескольких лет, имел привычку незаметно пинать меня под столом в важные моменты игры. Он мог встать из-за стола прямо во время турнира и подойти к своему тренеру, знаменитому гроссмейстеру, чтобы обсудить положение на доске на русском языке. Такое поведение вызывало жалобы, но практически мало что можно было предпринять, поскольку никто не знал, о чем именно они говорят.

А главное, содержание их бесед особого значения и не имело. Сам факт обмена мнениями с очень сильным игроком оказывал сильнейший психологический эффект на соперника. Последний чувствовал свою беспомощность и делал ошибки — брала верх психология жертвы, и партию уже можно было считать наполовину проигранной. Много раз я видел, как этот парень доводил своих американских партнеров до слез; американский же менталитет исключал возможность применения таких грязных приемов.

В 1993 году, когда нам было по шестнадцать лет, мы с этим русским мальчиком вместе ездили в Индию, чтобы представлять США на чемпионате мира для шахматистов моложе 21 года. Семь или восемь делегаций других стран выразили протест против неспортивного поведения американской делегации. Оппоненты практически из всех стран мира подходили ко мне и спрашивали, как же американцы могут так некрасиво поступать. Ассоциирование меня с этим парнем и его грязными трюками очень смущало.

В результате такого резкого изменения духа юношеских шахматных состязаний многие мои американские сверстники разочаровались в шахматах и ушли из спорта. Русские ребята оказались очень сильными игроками, поставившими перед нами целый ряд совершенно новых задач, но, вместо того чтобы решать их, американские шахматисты предпочли просто уйти. Что касается меня, то целая команда новых соперников с макиавеллиевскими замашками только вынудила еще больше сосредоточиться. Мне было что защищать, и прежде всего следовало найти способ справляться с грязными выходками оппонентов, не выходя из себя. Иногда выявить прием психологического давления означало нейтрализовать его, но трудно сдерживаться, когда тебя пинают или мошенничают в открытую. Грубое нарушение этикета в шахматном мире встречается редко, поэтому я был потрясен. Проблема заключалась в том, что в ярости я, как правило, теряю свою игру. Я пытался сохранять спокойствие, но если у соперника нет вообще никаких моральных рамок, это практически невозможно. Рано или поздно он доводил меня до состояния сильного раздражения, что так или иначе отвлекало от игры.

В конце концов я пришел к выводу, что для успешного решения подобной проблемы не следует подавлять собственные эмоции — гораздо эффективнее научиться использовать их с выгодой для себя. Вместо того чтобы стараться пересилить себя, надо было направить эмоции на улучшение настроения. Однако не могу сказать, что научился уверенно управлять эмоциями, пока не занялся боевыми искусствами и не столкнулся с грязными приемами и там. Иногда во время соревнований противники пытались ударить по коленям, в пах или попасть головой в нос (подробнее об этом читайте в главах «Позитивные стороны неудачи» и «Найти свой спусковой крючок»).

Эту проблему я решаю на протяжении всей своей жизни. Ментальная устойчивость, видимо, критически важное качество для шахматиста мирового уровня, и ее надо постоянно укреплять. Возвращаясь к своему опыту, я всегда ищу способы укрепить собственную психологическую неуязвимость. Если обстановка неблагоприятная, я не могу избежать этого, но могу выдержать. Получая повреждение — что нередко случается в жизни мастера боевых искусств, — я стараюсь не принимать болеутоляющие и трансформировать боль в ощущение, не обязательно являющееся негативным. Инстинктивно я склонен решать задачу, а не уклоняться от ее решения.

Эту внутреннюю работу иногда можно делать в самой необычной ситуации. Я уже говорил, что мой стиль в шахматах долгое время отличался созданием на доске запутанной и сложной ситуации, а затем нахождением более быстрого и эффективного выхода из нее по сравнению с моими оппонентами. Так я научился нормально себя чувствовать в условиях неопределенности и быстро меняющегося положения. Однако по большей части я использовал для тренировки самые обычные жизненные ситуации. Например, с десятилетнего возраста, играя в карты, скажем, в «Джин-рамми»[11], я редко записывал ходы, предпочитая держать комбинации карт в уме. Я никогда не был аккуратным, причем и не пытался бороться с этим недостатком, целенаправленно создавая хаос в своей комнате. В результате мне приходилось организовывать свое жизненное пространство ментально, что со стороны выглядело довольно странно.

Конечно, этот процесс никогда не завершается. Я пишу эту главу, а за окном ревет газонокосилка. Несколько минут назад я вставал, чтобы закрыть окно, но, поразмыслив, сел обратно и оставил его открытым. Слишком уж явная ирония прослеживается в этой ситуации.





Глава 6. Нисходящая спираль




С 18 до 22 лет я работал тренером группы одаренной молодежи в средней школе № 116 в Нью-Йорке. В класс ходило около пятнадцати детей, но душой компании были шестеро друзей, посещавшие занятия по шахматам уже второй год. Все энтузиасты, мотивированные ученики, их бурный темперамент сдерживала только любовь к шахматам. Я любил этих детей. Было чудесно наблюдать за их развитием. Эта команда сначала выиграла чемпионат города, затем штата, заняла второе место среди самых юных (до пятого разряда) участников чемпионата США в 1999 году, а двое из них выиграли на нем индивидуальные титулы. Уверен, что за эти четыре года я почерпнул у них не меньше полезного, чем они у меня. Наблюдение за их невинными лицами и светившимся в глазах ничем не замутненным любопытством удивительно бодрило, в отличие от материального интереса, читавшегося в глазах большинства моих старших соперников.