– Ну, – говорит Трей. Взгляд не поднимает.
– Прости, малая. У меня для тебя грустные новости.
Через миг она произносит, словно горло перехватило:
– Ну.
– Твой брат погиб, малая. В тот же день, когда ты его последний раз видела. У него была встреча кое с кем, они подрались. Твоего брата ударили, он упал и стукнулся головой. Никто не хотел, чтобы он погиб. Просто в тот день все сложилось хреново.
Трей продолжает красить. Голова склонена, Кел не видит ее лица, но слышит тяжкий свист дыхания.
– Кто его?
– Кто ударил – неизвестно, – говорит Кел. – Ты сказала, тебе надо знать наверняка, что случилось, и тогда ты отцепишься. Что-то поменялось?
Трей спрашивает:
– Он быстро умер?
– Да. От удара он отключился, умер через минуту. Не страдал. Даже не понял, что произошло.
– Клянетесь?
– Да. Клянусь.
Кисточка Трей елозит туда-сюда по одному и тому же участку плинтуса. Чуть погодя:
– Может, это неправда.
– Я добуду тебе доказательство, – говорит Кел. – Через несколько дней. Я знаю, оно тебе нужно. Но это правда, малая. Прости.
Трей красит еще секунду. Потом откладывает кисть, опирается спиной о стену и начинает плакать. Поначалу плачет, как взрослая, запрокинув голову, стиснув зубы и зажмурившись, слезы сбегают по сторонам лица в тишине. А дальше что-то ломается, и она рыдает, как ребенок, обняв колени, зарывшись лицом в локти, надрывая сердце.
Каждая клеточка у Кела жаждет схватить ружье, рвануть к Марту домой и гнать мерзавца пешком до самого полицейского участка в городе. Он понимает, что проку от этого не будет ни малейшего, но все равно хочет этого с такой свирепой силой, что приходится не давать мышцам поднять его на ноги и потащить к двери.
Вместо этого он встает и приносит рулон бумажных полотенец. Ставит рядом с Трей и усаживается возле нее у стены, пока малая плачет. Локтем она прикрывает лицо – как сломанным крылом. Чуть погодя Кел осторожно кладет ладонь ей на загривок.
Наконец Трей выплакивает весь плач, какой пока есть.
– Извините, – говорит она, вытирая лицо рукавом. Оно красное и в пятнах, здоровый глаз распух чуть ли не так же, как побитый, а нос почти такой же, как у Кела.
– Не за что, – говорит Кел. Подает ей рулон полотенец.
Трей громко сморкается.
– Просто кажется, что это можно как-то исправить.
Голос у нее дрожит, и секунду Кел думает, что сейчас она опять разревется.
– Конечно, – говорит. – Я сам с этим не умею мириться.
Они сидят, слушают дождь. Трей время от времени сокрушенно вздыхает.
– Все равно завтра надо к Норин идти? – спрашивает она чуть погодя. – Неохота мне, чтоб мудачье это любопытное меня такую видело.
– Нет, – говорит Кел. – Разобрались. Эти ребята больше никого из нас доставать не будут.
Трей сосредоточивается.
– Вы их поколотили?
– Я похож на того, кто сейчас способен кого-то поколотить?
Малая выдавливает водянистую ухмылку.
– Не. Просто поболтали. Но все нормально.
Трей развертывает клок бумажного полотенца, отыскивает сухой угол, сморкается еще раз. Кел видит, как она постепенно, по частям, усваивает, как все поменялось.
– Это значит, что тебе можно домой, – говорит Кел. – Мне нравится, когда ты тут, но, наверное, тебе пора домой.
Трей кивает.
– Я пойду. Тока позже. Немножко.
– Годится, – говорит Кел. – Отвезти я тебя не могу, отвезет мисс Лена после работы. Хочешь, чтобы я или она с тобой зашли? Помогли тебе объясниться с мамой?
Трей качает головой.
– Я ей пока не скажу. Пока вы доказательство не добудете. – Она взглядывает на него, отрываясь от комка мокрого полотенца. – Сказали, несколько дней.
– Плюс-минус, – говорит Кел. – Но есть одно условие. Ты дашь мне слово чести, что никогда ничего не станешь насчет этого делать. Никогда. Просто отложишь и продолжишь жить нормально, как и собиралась. Займешь голову школой, с друзьями опять наладишь все. Может, день-другой удастся не бесить учителей. Готова?
Трей глубоко и судорожно вздыхает.
– Ага, – говорит. – Готова. – Она все еще опирается о стену, руки с бумажным полотенцем лежат на коленях, словно у нее нет сил шевелить ими. Кажется, будто долгое жестокое напряжение выходит из нее – потихонечку, мало-помалу, и все ее тело обмякает до полной беспомощности.
– Не только сейчас. Всю твою оставшуюся жизнь.
– Я поняла.
– Клянись. Слово чести.
Трей смотрит на него.
– Клянусь.
Кел говорит:
– Потому что я тут нехило рискую.
– Вчера я рискнула ради вас, – говорит Трей. – Когда тех парней отпустила.
– Видимо, да, – говорит Кел. Опять у него за грудиной этот трепет. Ждет не дождется, когда придет завтра, следующая неделя или когда уж там – когда вернется к нему достаточно сил, чтобы справляться со всем, как он умеет обычно. – Лады. Дай неделю. Ну или две, чтоб уж наверняка. И приходи.
Трей еще раз долго вздыхает.
– А сейчас что будем делать?
В мире без поиска она растерянна.
– Вот чем мы сегодня займемся, – говорит Кел, – пойдем на рыбалку. Меня только на это и хватит. Как думаешь, мы, битые бродяжки-дворняжки, с таким справимся?
Трей сооружает сэндвичи. Кел одалживает ей дополнительный свитер и свою утепленную зимнюю курку, в которой малая смотрится нелепо. Она помогает Келу надеть куртку. Они бредут не спеша к реке. Весь остаток дня проводят на берегу, не произнося ни слова, не имеющего отношения к рыбе. Наловив достаточно окуней, чтобы накормить Кела, семью Трей и Лену, собираются и возвращаются домой.
Трей делит рыбу, Кел отыскивает пластиковый пакет, куда складывает старую одежду малой и ее пижаму. Лена по пути с работы заезжает за Трей. Остается в машине, но когда Кел выходит к ней, опускает стекло глянуть на него.
– Звякните мне, когда завяжете вытворять глупости, – говорит.
Кел кивает. Трей забирается в машину, Лена поднимает стекло, Кел смотрит им вслед, тьма сгущается над изгородями, лучи фар сверкают в дожде.
21
Дождь льет стойко, день и ночь, больше недели. Кел почти безвылазно дома, дает телу зажить. Ключица, похоже, просто ушиблена, или треснула, или что-то в этом духе, а не сломана; к концу недели той рукой у него уже получается делать то-сё по мелочи и не маяться от боли, главное – не пытаться поднять руку выше уровня плеча. Колено же пострадало сильнее, чем казалось. Отек сходит неспешно. Кел регулярно бинтует и обкладывает ногу льдом, от этого полегче.
Из-за навязанной праздности и мглистого дождя неделя кажется сонной, отстраненной. Поначалу Кел ощущает в этом причудливую беззаботность. На его памяти у него впервые нет никакой возможности предпринять что бы то ни было, хочет он или нет. Занять себя он может только одним – сидеть у окна и смотреть. Он привыкает видеть горы мягкими и размытыми от дождя, словно шагай и шагай к ним хоть вечно, а они будут отодвигаться все дальше. Тракторы таскаются по полям туда-сюда, неутомимо пасутся коровы и овцы; не разберешь, действительно ли дождь им нипочем или же они просто его терпят. Ветер забрал последнюю листву, грачиный дуб наг, оголил сложенные из сучьев здоровенные всклокоченные шары-гнезда в развилках всех ветвей. На соседнем дереве одинокое гнездо, отмечающее то далекое время, когда какая-то птица посмела нарушить таинственные законы грачей и урок усвоила.
Внутренний трепет не отпускает Кела пару дней, пробирает по случайным поводам – дохлый крапивник у него во дворе или ночной визг в изгороди. Несколько ночей крепкого сна – и трепет уходит. Выбирается он в основном из тела, не из сознания. Побои Кела глубоко не потрясли. Мужчины иногда дерутся, это естественный ход жизни. А вот то, что вытворили с Трей, – другое дело, это оставить позади труднее.
Он понимает, что его долг – сообщить то, что он узнал, сотруднику Гарды Деннису. Делать Кел этого не будет по столь многим причинам, тесно переплетенным между собой, что он понятия не имеет, какая из них центральная, а какие – просто подлесок. Чем дольше Кел сидит дома без дела, тем больше этот вопрос его колет. Он жалеет уже, что не занимает эти дни прогулками, но колену необходим покой, чтобы зажило для похода в горы. Хочется, чтобы Лена или Трей навестили его, но он понимает, что мысль это дурацкая: прямо сейчас всему надо дать улечься. Кел почти жалеет, что не купил себе телевизор.
Едва колено начинает справляться, Кел хромает под дождем к Норин и под полный диапазон ее воплей ужаса объясняет про падение с крыши. Пока она перечисляет домашние снадобья и людей, умерших после таких падений, за громадным мешком картошки и бутылкой фруктового ликера приходит Фергал О’Коннор. На кивок Кела неуклюже пригибает голову и растерянно полуулыбается, платит за свои товары и стремительно исчезает, лишь бы Кел не начал опять задавать ему вопросы.
В последние дни Кел о Фергале думал. Из всех, с кем ему довелось разговаривать, милый, бестолковый, преданный Фергал – единственный, кто мог бы направить его по верному пути. Брендану, может, и недоставало здравого смысла много в чем, но хватило на то, чтобы поговорить с Фергалом, а не с Юджином, когда приспичило похвастаться своими планами. Фергал знал, что́ Брендан затевает, – может, без подробностей, но суть ухватывал. Знал, что Брендана поймали и тот носится с перепугу, понимал и то, что Брендан не боится местных мужиков в той же мере, в какой дублинских, – но лучше б боялся. Фергал не смекал одного: что все могло пойти скверно. В представлении Фергала суровой бывает природа, а люди – они надежные или, во всяком случае, надежно такие, какие есть. И Брендан, вечно дерганый, перепугался от мысли, что его побьют, куда-то слинял и вернется, когда все уляжется.
Кел не собирается его разубеждать. Фергал сам поймет в свое время – или не поймет, или не захочет понимать. Примиряться с родиной Фергалу придется самостоятельно.
Каролайн сообщать тоже не надо. Она не хочет знать, но даже если б он мог сообщить ей, ничем не рискуя, Кел за Каролайн отвечать не может. Ей тоже придется примиряться самой. Келу хотелось бы сказать ей, что вышел несчастный случай, – просто чтоб условия примирения не получились суровее необходимого. Если однажды она придет к нему с вопросами, он, вероятно, отыщет способ ответить.
Если будет здесь. Сидя дома и глядя на очертания гор, что прячут где-то среди своих призрачных изгибов тело мертвого мальчика, Кел размышляет о продаже этого места и о самолете в Чикаго – или, может, в Сиэтл. Через несколько дней он сделает то, что нужно от него Трей, и никаких обязательств, удерживающих его здесь, не останется. Можно было б меньше чем за час собрать вещи и уехать.