Он улыбается Дони и предоставляет ему решать. С бородой, шевелюрой и всем прочим Кел куда больше похож на байкера или экстремала-робинзона, чем на легавого. Дони оценивает Кела и прикидывает, какой вариант нравится ему меньше прочих.

– На твоем месте, – советует ему Кел, – я бы присел, ответил на несколько простых вопросов, не особо выкобениваясь, и занялся бы дальше своими делами.

– Про наркотики я ничё не знаю, – говорит Дони.

Именно с тем, что ему больше не придется вести вот такие блядские разговоры с говнюками как раз такого сорта, Кел и поздравлял себя недавно.

– Ты уже сам признал, что знаешь, блядский ты долбоеб, – говорит Кел. – Но и ладно, потому что и мне насрать на твои жалкие делишки с наркотиками. Я просто добрый южный парняга, в котором воспитали хорошего соседа, и вот у моих соседей происходит кое-что, в чем я желал бы разобраться.

Дони сейчас самое время убраться в дом, но он не уходит. То ли оттого что он тупой или ему скучно, а возможно, по-прежнему выискивает, как бы нажиться на этом. Или ему необходимо выяснить, что именно Келу известно.

– Мне покурить надо, – говорит он. – Дай десятку.

– Бумажник дома оставил, – говорит Кел. Даже если б склонен он был дать Дони денег, то получил бы за это воз выдуманной херни, какой хватило б не на одну неделю, и вымогательство еще бо́льших денег в придачу. – Садись.

Щерясь узенько, по-звериному, Дони прикидывает еще с минуту. Затем усаживается на стенку – так, чтобы Кел не мог дотянуться. Пахнет от Дони какой-то едой – капустой и чем-то сильно зажаренным, приготовленным несколько дней назад.

Кел говорит:

– Ты убиваешь овец моих соседей.

– Докажи. – Дони достает пачку сигарет из кармана, закуривает, не заботясь о том, чтобы дым несло не на Кела.

– У тебя необычные наклонности, сынок, – говорит Кел, – но поскольку я не мозгоправ, то на это мне тоже насрать. Вопрос у меня всего один: когда ты вырезаешь овцам половые органы, ты это для собственного удовольствия или у тебя планы масштабнее?

– Не беспокойся, чувак. Никаких овец больше убито не будет.

– Радует, – говорит Кел. – Но вопрос остается.

Дони пожимает плечами, курит. Норин вновь поливает петунии. Дони сутулится спиной к ней – можно подумать, так она его не узнает.

– У меня примерно тот же вопрос, – произносит Кел, – касающийся Брендана Редди.

Голова Дони резко повертывается, он вперяется в Кела. Кел приветливо смотрит на Дони. Даже эта вот чахлая челочка, в целях экономии сил и времени навеки прилепленная ко лбу чуть ли не месячной давности кожным салом, нешуточно действует Келу на нервы.

– Какой вопрос? – переспрашивает Дони.

– Ну, мне, в общем, нет дела, что там с ним стряслось. Но я очень хотел бы знать, это какая-то мелкая личная история или же часть того, что можно было б назвать более масштабной картиной мира.

– “Масштабной картиной”, – повторяет Дони и фыркает.

– По-моему, я правильно подобрал оборот, – поразмыслив, говорит Кел. – Если у тебя есть получше, слушаю тебя, затаив дыхание.

– Какая тебе разница, что там случилось с Бренданом?

– Любому разумному человеку хочется понимать, что к чему, – говорит Кел. – Не сомневаюсь, у тебя так же. Неймется тебе, когда не знаешь, что к чему, верно, Дони?

– Ты в деле?

– В каком я деле, значения не имеет, сынок, – отвечает Кел. – Значение имеет то, что я б хотел не лезть в дела других людей. Мне очень нравится вот так. Но чтобы оно так было, мне надо понимать, в чем состоят эти дела других людей.

– Ты на рыбалку сходи, – говорит Дони и выдувает на Кела дым. – Кур заведи. Поможет не лезть в чужие дела.

– Все в этих краях считают, что мне нужно хобби, – замечает Кел.

– Нужно. И Брену Редди нужно было.

– Вообще-то рыбачить мне нравится, – говорит Кел, – но я хочу, чтобы ты вот что усвоил, сынок: очень дорого оценил бы я прояснение ситуации.

– Да? Почем оценил бы?

– Зависит от того, сколько ясности получу.

Дони качает головой и лыбится.

– Лады, Дони, – говорит Кел. – Поработаю-ка я за тебя. Брендан Редди облажался. – Показывать, что ему известно про метамфетаминовую лабораторию, он не намерен. Нежелательно, чтобы тот дом спалили, он еще может пригодиться. – Твои дружки из Дублина так или иначе от него избавились. Мои соседи это обнаружили. А тебе поручили их предупредить, чтоб держали рот на замке.

Дони не сводит глаз с Кела. Ухмыляется.

– Ну как, у меня получается?

– Ты задарма дохера чего хочешь, чувак.

– Я вежливо прошу, – говорит Кел. – Пока что. Оно ж должно в зачет идти, даже в наше время.


Дони встает и отлепляет спортивные штаны от задницы.

– Ебись ты конем, – говорит он. Бросает окурок на дорогу, вразвалочку хромает к дому и захлопывает за собой дверь.

Кел выжидает несколько секунд, машет на прощанье кружевным занавескам и отправляется домой. Прохлаждаться тут дальше без толку. Далее с мертвой точки Дони удастся сдвинуть либо ништяками, либо тумаками. Что угодно более затейливое подействует на Дони не сильнее, чем на росомаху.

Но он в любом случае не ждал от Дони ничего особенного. Добивался, в общем, одного – намеревался выяснить, связан ли Дони с тем, что случилось с Бренданом, – оказалось, что связан, – и пошуршать в тех кустах. И это, к добру или к худу, удалось.

Разговор тем не менее взбудоражил Кела и лишил покоя. Упрятывать таких вот ребят, как Дони, было на службе одной из любимых его задач. Эти парни не тоскуют по ружью, лошади или стаду – им все это можно дать, и уже через неделю их подстрелят за жульничество в картах, или за конокрадство, или за изнасилование чужой жены. Пользу им можно принести лишь тем, что упечь за решетку, где они никому, кроме друг дружки, не в силах навредить. Такой возможности у Кела нет, и потому возникает это же ощущение, как тогда в пабе, когда Дони попер на Марта, – странной подвешенности. С Дони надо что-то делать, но обстоятельства не дают понять, что именно.

В конце концов Кел прислушивается к совету Дони и отправляется на рыбалку. Собственный дом от беспокойства кажется тесным и докучливым, тут дохрена всяких дел, а взяться за это не получается. И вообще дома быть не хочется, чтобы Трей, если вдруг у него кончится терпение, не застал его тут, явившись за новостями.

Келу уже не очень интересно, куда девался Брендан. Легавый в нем по-прежнему машинально дергается от мысли о брошенном деле, сулящем еще много печенек, но есть кое-что поважнее: по крайней мере в обозримом будущем Трею необходимо прекратить поиски.

Река сегодня ленива, в ней ходят мускулистые, вязкие на вид буруны. Листья падают на поверхность воды, скользят несколько секунд, и их утаскивает вглубь – ни завитка, ни следа. Кел подумывает, не сказать ли малому, что Брендан кончил здесь – несчастный случай. Можно было бы придумать убедительную историю: Брендан-де подбирал подходящие точки для рыбного туризма по историческим местам или укромные уголки дикой природы для конторской публики, возрождающей в себе первобытного человека, – хотя то или другое малой, нахер, должен был предположить с самого начала.

Может, и проканает. Трей доверяет ему уж как умеет. И хотя малой воспротивится мысли, что Брендан погиб, его порадует, что брат не сбежал намеренно, оставив Трея без единого слова. Порадует его и возможность думать о Брендане как о крепком добропорядочном предпринимателе на заре карьеры. Возможно, он всему этому так обрадуется, что не задумается, зачем Брендану понадобилось брать с собой свои сбережения ради проверки подходящих мест под строительство домиков на деревьях для бухгалтеров – или зачем актуариям лабораторные маски.

Кел никак не сообразит, должен ли он поступить именно так. Вроде бы такое надо понимать тут же, инстинктивно, но он совсем не врубается, правильно это или нет. Это беспокоит его до самых потрохов. Выходит, что на каком-то рубеже он утратил навык поступать правильно – вплоть до того, что правильное даже по виду не распознаёт.

В частности, из-за этого ощущения Кел и ушел с работы. Он связывает это – хоть и знает, что действительность и близко не так проста, – с худосочным черным пацаном по имени Джеремайя Пейтон, который за несколько месяцев до увольнения Кела ограбил, вооружившись ножом, круглосуточный магазинчик и нарушил поручительство. Кел с О’Лири выследили его в доме его девушки, и тут Джеремайя выскочил в окно и дал деру.

Кел и старше О’Лири, и грузнее. Он на три шага отстал, выворачивая из-за угла. Услышал, как О’Лири кричит: “Покажи руки!” – и тут Джеремайя повернулся к ним, одну руку поднимая, вторую опуская, и пистолет у О’Лири выпалил, Джеремайя рухнул ничком на тротуар.

Когда они подбежали к парню, Кел уже вызвал по рации “скорую”, но Джеремайя, завидев их рядом, закричал в тротуар:

– Не стреляйте!

Кел заложил ему руки за спину и надел наручники. Кто-то завопил.

– Ты ранен? – спросил Кел Джеремайю.

Тот качнул головой. Кел перевернул его и проверил на всякий случай: крови нет.

– Я промахнулся? – спросил О’Лири. Сделался капустно-зеленым и вспотел так, будто тает. “Глок” все еще был у него в руке.

– Ага, – сказал Кел и следом спросил Джеремайю: – Есть что при тебе?

Джеремайя беззвучно пялился на него. Кел не сразу понял, что парень не в силах разговаривать, – решил, что ему конец.

О’Лири сказал:

– Он полез в карман. Ты же видел, как он полез в карман.

– Я видел, что он опустил руку, – сказал Кел.

– В карман, бля. В карман штанов. Богом клянусь… – О’Лири нагнулся, пыхтя, и полез в карман к Джеремайе. Вытащил оттуда выкидушку. – Я думал, у него там пистолет, – сказал О’Лири. – Вот же мать твою. – Он осел на бордюр, будто ему отказали ноги.

Келу хотелось сесть рядом, но женщина вопила все громче, вокруг начал собираться народ.

– Все будет нормально, – сказал Кел бессмысленно, оставил О’Лири, отменил “скорую” и огородил место поимки.

Кел тогда был уязвим – от него только что ушла Донна. Почти весь предыдущий год он пытался выпутаться в потемках изо всяких осложнений и последствий этих осложнений и не понимал, когда оно кончится. Совершенно не сомневался: О’Лири был уверен, что Джеремайя лезет в карман за пистолетом, чего многим ребятам хватило бы. Но для Кела над и под этим фактом столько других слоев, что не разберешь, важен сам факт или нет. Важно было то, что им с О’Лири полагалось охранять безопасность других людей. Они всегда считали себя хорошими легавыми – теми, кто старается со всеми поступать по-честному. Очень старались, даже когда многие их на дух не выносили, даже когда другие ребята день ото дня вели себя все гнуснее, а некоторые были злыми, как гремучие змеи, с самого начала. Они с О’Лири прошли этот чертов тренинг восприимчивости. Но в итоге так сложилось, что они чуть не убили восемнадцатилетнего пацана. Кел понимал, что это невыразимо скверно – Джеремайя на том тротуаре оказался на волосок от смерти, смотрел на них и ждал гибели, – но сколько бы Кел ни копался в себе, не получалось отыскать точку, в которой удалось бы все сделать правильно. Мог бы остаться сторожить под окном у Джеремайи и не дать ему сбежать, но вряд ли это бы что-то исправило.

Доложил в Отдел служебных расследований, что Джеремайя полез в карман. Послужной список у Кела был хороший, жалоб на него было меньше, чем на большинство других легавых, в ОСР ему верили. Может, это и правда – Кел так считает, он думает, что, наверное, именно это О’Лири и видел. Но неизменно вот что: он сказал так в ОСР не потому, что считал это правильным. Сказал, потому что знал: все вокруг считают, что это правильно, – а сам-то понятия не имел. Кела так оглушило саранчовое стрекотание гнева, неправоты и последствий, что он перестал слышать ровный пульс собственного кодекса и обнаружил, что вынужден обращаться за подсказкой к другим людям, а это само по себе было фундаментальным и непростительным нарушением Келова кодекса.

Когда подал заявление об уходе и сержант спросил его о причинах, Кел о Джеремайе не заикнулся. Сержант решил бы, что у Кела поехала его достославная крыша, раз он распсиховался насчет случая, в котором никто увечий не получил, если не считать ссадин на коленках. Кел не смог бы объяснить, что дело не в том, что он больше не в силах нести службу. Дело в том, что либо ему, либо службе нельзя доверять.

Из своего нескончаемого своенравия река решила сегодня быть обаятельной. Окуни мелки, но всего за полчаса Кел ловит их столько, что хватит на добрый ужин. Продолжает рыбачить – даже после того, как холод пробирается внутрь и ноет у него в суставах, от чего Кел чувствует себя стариком. Собирает снаряжение, только когда свет в ветвях начинает тускнеть и сжиматься и вода от этого делается зелено-черной и насупленной. Возвращаться сегодня домой впотьмах Келу не хочется.

Шагая по тропинке к себе, он видит Марта у своей калитки, тот глядит через дорогу на разросшуюся изгородь и поля, где тут и там лежат рулоны сена, смотрит на золото небес. Тонкая кудель дыма сочится у него изо рта и плывет над дорогой. Рядом с ним Коджак выкусывает из шерсти блоху.

Кел подходит ближе, Март поворачивает голову и бросает окурок себе под сапог.

– А вот и наш смелый охотник, – лыбясь, говорит он. – Как добыча?

– Стая окуней, – говорит Кел, поднимая мешок с уловом. – Хочешь?

Март отмахивается.

– Не йим я рыбу. У меня от ней депрессия. Каждую пятницу у нас она всю жизнь бывала, пока матушка не преставилась. Йил ее столько, что до гроба хватит.

– Мне оно так должно быть с мамалыгой, – говорит Кел. – Но нет. Я б мамалыгу ел хоть каждый день и два раза в воскресенье, если б дали.