— Вот тебе, Беатриче, — сказал он, подавая ей яблоко.
Джулия зачарованно смотрела на обыкновенное яблоко с одичавшей яблони. В этот момент оно казалось ей сокровищем. Яблоко лежало у него на правой ладони, а саму ладонь он протягивал так, как ребенок протягивает пони кусочек сахара. Джулия взяла яблоко и немедленно принялась есть.
Габриель следил за ее движениями, потом в молчаливом восторге обнял за талию, осторожно склонил ее голову на свое плечо, после чего полез в карман за вторым яблоком. Как и Джулия, он проголодался.
Они сидели молча и смотрели на быстро меняющиеся краски заката. Золото сменилось оранжевыми тонами, потом красными, багровыми. Вскоре бывший сад погрузился в сумерки.
— Вечером земля теплее камня, — сказал Габриель, забирая у нее плед.
Он расстелил плед, аккуратно расправил концы и вернулся за нею.
— Идем, Беатриче, — сказал Габриель, осторожно снимая ее с камня.
Джулия понимала, что совершает великую глупость, усаживаясь рядом с ним на плед, но сейчас ей было все равно. Она не думала ни о каких последствиях. В этого человека она влюбилась с первого взгляда, едва Рейчел показала ей его фотографии. Самую первую Джулия незаметно выкрала у подруги. Она ведь мечтала об этой встрече, придумывала их разговор. И вот ее мечта сбылась. Габриель — ее любимый человек — был рядом. Разве она могла оттолкнуть его руку?
— Ты когда-нибудь лежала рядом с парнем, глядя на звезды? — спросил он, осторожно укладывая Джулию на спину и ложась сам.
— Нет.
Габриель взял ее за руку, переплел их пальцы и прижал обе ладони к своему сердцу. Его сердце билось медленно. Эти размеренные удары успокаивали и даже убаюкивали.
— Ты прекрасна, Беатриче. Прекрасна, как кареглазый ангел.
Джулия повернулась к нему.
— И вы тоже… прекрасны, — произнесла она, устыдившись своих слов.
Потом она робко провела пальцем по его подбородку, впервые ощутив под пальцами трехдневную мужскую щетину.
Габриель молча улыбался. Он закрыл глаза, и Джулия водила пальцами по его лицу, пока у нее не устала рука.
— Спасибо тебе, — прошептал он.
Джулия улыбнулась и стиснула его руку, почувствовав, что его сердце вот-вот выпрыгнет наружу.
— Ты когда-нибудь целовалась с парнем? — (Она густо покраснела и покачала головой.) — Тогда я рад, что я у тебя первый.
Габриель перевернулся на бок, склонившись над нею. Нежно глядя на нее, он улыбался.
Джулия успела закрыть глаза раньше, чем его прекрасные губы коснулись ее губ. Она воспарила. Губы Габриеля были мягкими и зовущими, а движения — осторожными. Не умея целоваться и по-прежнему чего-то опасаясь, она закрыла рот. Тогда Габриель большим пальцем осторожно погладил ей щеку и снова приник к ее губам.
Этот поцелуй оказался совсем не таким, как она думала. В фильмах мужчина почти всегда целовал торопливо и даже грубо. Джулия боялась, что и Габриель может не совладать со своей мужской природой, что его руки начнут гулять по ее телу, оказываясь в запретных местах. Опасения были напрасны: его руки не опустились ниже ее лица. Одной рукой он гладил ей затылок, а другой — щеку. Его поцелуй был нежным и сладостным. По ее представлениям, так мужчина должен целовать свою возлюбленную, встретившись с ней после долгой разлуки.
Габриель целовал ее так, словно они были давно знакомы и словно она принадлежала ему. Его поцелуй был страстным, полным чувств. Ему казалось, что все его существо, каждая клеточка, тает, превращаясь в сладостный нектар, который его губы отдают ее губам. О том, что испытывает Джулия, он мог только догадываться по бешено стучащему сердцу. Она и надеяться не смела, что первый поцелуй окажется таким. Потом к сладостному чувству примешалась пронзительная горечь грусти. Джулия едва не плакала, зная, что уже никто и никогда так ее не поцелует. Габриель закрыл ее для остальных мужчин. Навсегда.
Его губы переместились на ее лоб.
— Открой глаза, — попросил он.
Джулия повиновалась и увидела два громадных ясных синих глаза. Очень выразительных, только ей было не расшифровать передаваемые ими чувства. Габриель улыбнулся и снова поцеловал ее лоб, потом улегся на спину и стал смотреть в звездное небо.
— О чем вы думаете? — спросила она, подвигаясь к нему поближе, но не настолько близко, чтобы касаться его своим телом.
— Я думал… как же долго я тебя ждал. Я ждал и ждал, а ты не приходила, — сказал он и вздохнул.
— Габриель, если бы я знала…
— Но сейчас ты здесь. Рядом со мной. Apparuit iam beatitudo vestra.[3]
— Я ничего не поняла, — стыдливо призналась Джулия.
— В переводе с итальянского это значит: «Ныне явлено блаженство ваше». Правильнее было бы сказать: «Ныне явлено мое блаженство», поскольку ты рядом. — Его рука нежной змеей поползла вниз, от ее затылка к талии, и там застыла. — До конца своей жизни я буду мечтать о том, чтобы услышать, как твой голос произносит мое имя. — (Джулия улыбалась. Это были самые лучшие слова, какие только она могла услышать от него.) — Скажи, Беатриче, ты когда-нибудь засыпала в мужских объятиях? — (И снова она покачала головой.) — Тогда я рад, что и здесь я у тебя первый. — Он осторожно повернул Джулию так, что ее голова оказалась у него на груди, возле сердца, а ее изящное тело прижалось к его боку. — Совсем как «адамово яблоко», — прошептал он.
— Вам обязательно нужно уезжать? — спросила она, осторожно водя рукой по его груди.
— Да, но не прямо сейчас.
— Вы вернетесь? — едва слышно прошептала она.
— Завтра, Беатриче, я буду изгнан из Рая, — с глубоким вздохом ответил Габриель. — Остается лишь надеяться, что потом ты разыщешь меня. Ищи меня в Аду.
Он осторожно перевернул Джулию на спину, уперся обеими руками ей в бедра и с бесконечной грустью стал смотреть ей в глаза и еще глубже — в душу.
А потом он прильнул к ее губам…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вчерашний обед стал достоянием истории. Наступило утро четверга. Рейчел сидела у брата на кухне, все за той же барной стойкой, именуемой также стойкой для завтраков. Ее завтрак состоял из эспрессо с молоком и журнала «Вог» на французском языке. У себя дома, в Филадельфии, Рейчел читала совсем другую литературу. Политика, отношения с общественностью, экономика, социология — вот какие книги громоздились на ее ночном столике. Все это читалось, изучалось и усваивалось в надежде, что однажды кто-то из начальства поинтересуется ее мнением, а не вручит очередную кипу чужих материалов, с которых нужно сделать ксерокопии. Но сейчас, находясь в отпуске, у нее было время почитать что-нибудь и для себя.
Сегодня ее настроение было лучше. Заметно лучше. Вчера они с Эроном хорошо поговорили. Он не скрывал, что раздосадован переносом свадьбы на неопределенное время, однако без конца повторял, что ему нужна Рейчел, а не свадебная церемония. В ее мозгу и сейчас звучали отрывки их вчерашнего разговора.
«Рейч, я все понимаю. Мы же с тобой не фанатики планов. Свадьбу можно отложить до тех пор, пока ты не оправишься. Но я хотел и хочу тебя, Рейчел. Я всегда буду тебя хотеть: как жену, как возлюбленную… Я готов сделать все, что в моих силах, потому что я люблю тебя. Возвращайся».
Слова Эрона, как лучи прожектора, пробились сквозь туман депрессии и горя, окутавший разум Рейчел. Она-то думала, что убегает от Скотта, отца и призрака матери. А получалось, она убегала еще и от Эрона. Его слова встряхнули Рейчел. Как будто она могла расстаться с ним навсегда! Такое не приснилось бы ей и в самом кошмарном сне.
Его слова почти разбили ей сердце. Только сейчас Рейчел поняла, как же ей хочется стать женой Эрона. Его слова были даже не лучами прожектора, а яркими солнечными лучами, напрочь разогнавшими туман ее депрессии. Негоже заставлять будущего мужа томиться в ожидании, пока она совладает со своим душевным состоянием. Никакая скорбь, никакие слезы не вернут ей матери. Жизнь слишком коротка, чтобы позволять себе быть несчастной. Эти слова она часто слышала от Грейс.
Погрузившись в мысли об Эроне, Рейчел даже не заметила, как в кухне появился Габриель. На носу брата сидели очки в дорогой оправе. Он поцеловал ее в лоб, а потом молча положил перед ней пачку денег. Рейчел подозрительно покосилась на купюры:
— Это еще зачем?
Габриель кашлянул, присаживаясь рядом с сестрой:
— Я слышал, что вы с Джулианной собирались пошататься по магазинам.
— Ну что за имя ты ей прицепил? — Рейчел скорчила брату гримасу. — А насчет магазинов… у тебя была слуховая галлюцинация. Мы собирались куда-нибудь сходить, но не в магазины. И потом, сегодня Джулия занята. Она говорила, что будет готовиться к твоему семинару вместе с парнем из ее группы. Пол, кажется. А потом он поведет ее обедать.
«Опять этот долбаный Норрис!» — подумал Габриель. Выразительный эпитет миновал всех внутренних цензоров и все барьеры и теперь звучал у него в голове, повторяясь снова и снова. Внешне профессор Эмерсон ограничился глухим рычанием.
Рейчел подвинула деньги к брату и уткнулась в журнал.
— Ну что ты как капризный ребенок? Бери.
— Зачем мне столько денег?
— Купишь что-нибудь своей подруге, — ответил Габриель, избегая называть Джулию по имени.
— Слушай, ты вчера кьянти не перепил? Это же чертова пропасть денег! — сказала Рейчел, щурясь на купюры.
— Знаю, — спокойно парировал Габриель.
— Но здесь пятьсот долларов. Я знаю, ты иногда можешь позволить себе посорить деньгами. И все-таки, Габриель, это явный перебор.
— Ты видела ее квартиру?
— Еще не успела. А ты?
Габриель заерзал на табурете.
— Мельком. У нас тут был жуткий ливень, а она — без плаща и без зонтика. Я подвез ее до дома и…
— И что? — Рейчел ухватила брата за плечо и наклонилась к нему, предвкушая рассказ. — Давай колись.
Габриель дернул плечом, сердито глядя на сестру.
— Ты не о том подумала… Особо и рассказывать нечего. Я видел ее квартиру мельком, но мне хватило. Представляешь, там нет даже кухни!
— Нет кухни? Какого черта?
— Девчонка бедна как церковная крыса. Видела, в чем она носит книги? Купи ей приличный портфель. Можешь потратить все деньги. Но прошу тебя, сделай что-нибудь. Если увижу рюкзак еще раз, то просто сожгу его.
Габриель запустил руки в волосы и изогнулся над стойкой. Рейчел искоса поглядывала на него. Казалось, ее брат обладал всеми качествами, необходимыми идеальному игроку в покер: невозмутимостью, бесстрастностью, холодностью. И не просто холодностью — ледяной холодностью, будто прикасаешься рукой или щекой к глыбе льда. Рейчел считала это самой скверной чертой его характера. Габриель обладал способностью говорить и действовать, совершенно не задумываясь о чувствах других, включая и его приемную семью.
Однако недостатки брата не мешали Рейчел искренне его любить. И Габриель тоже любил ее, как старшие братья любят сестер, что младше их на целых десять лет. Выходки, которые Габриель позволял себе по отношению к Скотту или отцу, были совершенно немыслимы по отношению к Рейчел. Они почти не ссорились. Габриель ее защищал. В каком бы гневе он ни находился, для него было просто немыслимо причинить сестре хотя бы малейший вред. Зато она вдоволь насмотрелась, как он причиняет вред другим, и в первую очередь — самому себе.
Сестринская интуиция позволяла Рейчел проникнуть за эту ледяную маску, и тогда оказывалось, что Габриель абсолютно не годится для игры в покер. Его поведение было слишком красноречивым и выдавало все бури, бушевавшие у него внутри. Если он закрывал глаза, это означало, что он вот-вот выйдет из себя. Подавленность выражалась в сосредоточенном массировании лица, особенно висков. Тревога и страх заставляли его ходить взад-вперед. Увидев сейчас, как брат вскочил с табурета и начал мерить шагами просторную кухню, Рейчел безошибочно определила: он чего-то боится. Или кого-то.
— А что это тебя вдруг так зацепил ее рюкзак и место, где она живет? Вчера ты был с нею более чем холоден. Ты упорно не желал называть ее Джулией.
— Она моя аспирантка. И мои отношения с ней должны быть… профессиональными.
— Профессиональными — это как? — (Габриель остановился, хмуро глядя на сестру.) — Хорошо. Я возьму эти деньги и куплю Джулии портфель. Но я бы предпочла купить ей туфли.
Джулия зачарованно смотрела на обыкновенное яблоко с одичавшей яблони. В этот момент оно казалось ей сокровищем. Яблоко лежало у него на правой ладони, а саму ладонь он протягивал так, как ребенок протягивает пони кусочек сахара. Джулия взяла яблоко и немедленно принялась есть.
Габриель следил за ее движениями, потом в молчаливом восторге обнял за талию, осторожно склонил ее голову на свое плечо, после чего полез в карман за вторым яблоком. Как и Джулия, он проголодался.
Они сидели молча и смотрели на быстро меняющиеся краски заката. Золото сменилось оранжевыми тонами, потом красными, багровыми. Вскоре бывший сад погрузился в сумерки.
— Вечером земля теплее камня, — сказал Габриель, забирая у нее плед.
Он расстелил плед, аккуратно расправил концы и вернулся за нею.
— Идем, Беатриче, — сказал Габриель, осторожно снимая ее с камня.
Джулия понимала, что совершает великую глупость, усаживаясь рядом с ним на плед, но сейчас ей было все равно. Она не думала ни о каких последствиях. В этого человека она влюбилась с первого взгляда, едва Рейчел показала ей его фотографии. Самую первую Джулия незаметно выкрала у подруги. Она ведь мечтала об этой встрече, придумывала их разговор. И вот ее мечта сбылась. Габриель — ее любимый человек — был рядом. Разве она могла оттолкнуть его руку?
— Ты когда-нибудь лежала рядом с парнем, глядя на звезды? — спросил он, осторожно укладывая Джулию на спину и ложась сам.
— Нет.
Габриель взял ее за руку, переплел их пальцы и прижал обе ладони к своему сердцу. Его сердце билось медленно. Эти размеренные удары успокаивали и даже убаюкивали.
— Ты прекрасна, Беатриче. Прекрасна, как кареглазый ангел.
Джулия повернулась к нему.
— И вы тоже… прекрасны, — произнесла она, устыдившись своих слов.
Потом она робко провела пальцем по его подбородку, впервые ощутив под пальцами трехдневную мужскую щетину.
Габриель молча улыбался. Он закрыл глаза, и Джулия водила пальцами по его лицу, пока у нее не устала рука.
— Спасибо тебе, — прошептал он.
Джулия улыбнулась и стиснула его руку, почувствовав, что его сердце вот-вот выпрыгнет наружу.
— Ты когда-нибудь целовалась с парнем? — (Она густо покраснела и покачала головой.) — Тогда я рад, что я у тебя первый.
Габриель перевернулся на бок, склонившись над нею. Нежно глядя на нее, он улыбался.
Джулия успела закрыть глаза раньше, чем его прекрасные губы коснулись ее губ. Она воспарила. Губы Габриеля были мягкими и зовущими, а движения — осторожными. Не умея целоваться и по-прежнему чего-то опасаясь, она закрыла рот. Тогда Габриель большим пальцем осторожно погладил ей щеку и снова приник к ее губам.
Этот поцелуй оказался совсем не таким, как она думала. В фильмах мужчина почти всегда целовал торопливо и даже грубо. Джулия боялась, что и Габриель может не совладать со своей мужской природой, что его руки начнут гулять по ее телу, оказываясь в запретных местах. Опасения были напрасны: его руки не опустились ниже ее лица. Одной рукой он гладил ей затылок, а другой — щеку. Его поцелуй был нежным и сладостным. По ее представлениям, так мужчина должен целовать свою возлюбленную, встретившись с ней после долгой разлуки.
Габриель целовал ее так, словно они были давно знакомы и словно она принадлежала ему. Его поцелуй был страстным, полным чувств. Ему казалось, что все его существо, каждая клеточка, тает, превращаясь в сладостный нектар, который его губы отдают ее губам. О том, что испытывает Джулия, он мог только догадываться по бешено стучащему сердцу. Она и надеяться не смела, что первый поцелуй окажется таким. Потом к сладостному чувству примешалась пронзительная горечь грусти. Джулия едва не плакала, зная, что уже никто и никогда так ее не поцелует. Габриель закрыл ее для остальных мужчин. Навсегда.
Его губы переместились на ее лоб.
— Открой глаза, — попросил он.
Джулия повиновалась и увидела два громадных ясных синих глаза. Очень выразительных, только ей было не расшифровать передаваемые ими чувства. Габриель улыбнулся и снова поцеловал ее лоб, потом улегся на спину и стал смотреть в звездное небо.
— О чем вы думаете? — спросила она, подвигаясь к нему поближе, но не настолько близко, чтобы касаться его своим телом.
— Я думал… как же долго я тебя ждал. Я ждал и ждал, а ты не приходила, — сказал он и вздохнул.
— Габриель, если бы я знала…
— Но сейчас ты здесь. Рядом со мной. Apparuit iam beatitudo vestra.[3]
— Я ничего не поняла, — стыдливо призналась Джулия.
— В переводе с итальянского это значит: «Ныне явлено блаженство ваше». Правильнее было бы сказать: «Ныне явлено мое блаженство», поскольку ты рядом. — Его рука нежной змеей поползла вниз, от ее затылка к талии, и там застыла. — До конца своей жизни я буду мечтать о том, чтобы услышать, как твой голос произносит мое имя. — (Джулия улыбалась. Это были самые лучшие слова, какие только она могла услышать от него.) — Скажи, Беатриче, ты когда-нибудь засыпала в мужских объятиях? — (И снова она покачала головой.) — Тогда я рад, что и здесь я у тебя первый. — Он осторожно повернул Джулию так, что ее голова оказалась у него на груди, возле сердца, а ее изящное тело прижалось к его боку. — Совсем как «адамово яблоко», — прошептал он.
— Вам обязательно нужно уезжать? — спросила она, осторожно водя рукой по его груди.
— Да, но не прямо сейчас.
— Вы вернетесь? — едва слышно прошептала она.
— Завтра, Беатриче, я буду изгнан из Рая, — с глубоким вздохом ответил Габриель. — Остается лишь надеяться, что потом ты разыщешь меня. Ищи меня в Аду.
Он осторожно перевернул Джулию на спину, уперся обеими руками ей в бедра и с бесконечной грустью стал смотреть ей в глаза и еще глубже — в душу.
А потом он прильнул к ее губам…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вчерашний обед стал достоянием истории. Наступило утро четверга. Рейчел сидела у брата на кухне, все за той же барной стойкой, именуемой также стойкой для завтраков. Ее завтрак состоял из эспрессо с молоком и журнала «Вог» на французском языке. У себя дома, в Филадельфии, Рейчел читала совсем другую литературу. Политика, отношения с общественностью, экономика, социология — вот какие книги громоздились на ее ночном столике. Все это читалось, изучалось и усваивалось в надежде, что однажды кто-то из начальства поинтересуется ее мнением, а не вручит очередную кипу чужих материалов, с которых нужно сделать ксерокопии. Но сейчас, находясь в отпуске, у нее было время почитать что-нибудь и для себя.
Сегодня ее настроение было лучше. Заметно лучше. Вчера они с Эроном хорошо поговорили. Он не скрывал, что раздосадован переносом свадьбы на неопределенное время, однако без конца повторял, что ему нужна Рейчел, а не свадебная церемония. В ее мозгу и сейчас звучали отрывки их вчерашнего разговора.
«Рейч, я все понимаю. Мы же с тобой не фанатики планов. Свадьбу можно отложить до тех пор, пока ты не оправишься. Но я хотел и хочу тебя, Рейчел. Я всегда буду тебя хотеть: как жену, как возлюбленную… Я готов сделать все, что в моих силах, потому что я люблю тебя. Возвращайся».
Слова Эрона, как лучи прожектора, пробились сквозь туман депрессии и горя, окутавший разум Рейчел. Она-то думала, что убегает от Скотта, отца и призрака матери. А получалось, она убегала еще и от Эрона. Его слова встряхнули Рейчел. Как будто она могла расстаться с ним навсегда! Такое не приснилось бы ей и в самом кошмарном сне.
Его слова почти разбили ей сердце. Только сейчас Рейчел поняла, как же ей хочется стать женой Эрона. Его слова были даже не лучами прожектора, а яркими солнечными лучами, напрочь разогнавшими туман ее депрессии. Негоже заставлять будущего мужа томиться в ожидании, пока она совладает со своим душевным состоянием. Никакая скорбь, никакие слезы не вернут ей матери. Жизнь слишком коротка, чтобы позволять себе быть несчастной. Эти слова она часто слышала от Грейс.
Погрузившись в мысли об Эроне, Рейчел даже не заметила, как в кухне появился Габриель. На носу брата сидели очки в дорогой оправе. Он поцеловал ее в лоб, а потом молча положил перед ней пачку денег. Рейчел подозрительно покосилась на купюры:
— Это еще зачем?
Габриель кашлянул, присаживаясь рядом с сестрой:
— Я слышал, что вы с Джулианной собирались пошататься по магазинам.
— Ну что за имя ты ей прицепил? — Рейчел скорчила брату гримасу. — А насчет магазинов… у тебя была слуховая галлюцинация. Мы собирались куда-нибудь сходить, но не в магазины. И потом, сегодня Джулия занята. Она говорила, что будет готовиться к твоему семинару вместе с парнем из ее группы. Пол, кажется. А потом он поведет ее обедать.
«Опять этот долбаный Норрис!» — подумал Габриель. Выразительный эпитет миновал всех внутренних цензоров и все барьеры и теперь звучал у него в голове, повторяясь снова и снова. Внешне профессор Эмерсон ограничился глухим рычанием.
Рейчел подвинула деньги к брату и уткнулась в журнал.
— Ну что ты как капризный ребенок? Бери.
— Зачем мне столько денег?
— Купишь что-нибудь своей подруге, — ответил Габриель, избегая называть Джулию по имени.
— Слушай, ты вчера кьянти не перепил? Это же чертова пропасть денег! — сказала Рейчел, щурясь на купюры.
— Знаю, — спокойно парировал Габриель.
— Но здесь пятьсот долларов. Я знаю, ты иногда можешь позволить себе посорить деньгами. И все-таки, Габриель, это явный перебор.
— Ты видела ее квартиру?
— Еще не успела. А ты?
Габриель заерзал на табурете.
— Мельком. У нас тут был жуткий ливень, а она — без плаща и без зонтика. Я подвез ее до дома и…
— И что? — Рейчел ухватила брата за плечо и наклонилась к нему, предвкушая рассказ. — Давай колись.
Габриель дернул плечом, сердито глядя на сестру.
— Ты не о том подумала… Особо и рассказывать нечего. Я видел ее квартиру мельком, но мне хватило. Представляешь, там нет даже кухни!
— Нет кухни? Какого черта?
— Девчонка бедна как церковная крыса. Видела, в чем она носит книги? Купи ей приличный портфель. Можешь потратить все деньги. Но прошу тебя, сделай что-нибудь. Если увижу рюкзак еще раз, то просто сожгу его.
Габриель запустил руки в волосы и изогнулся над стойкой. Рейчел искоса поглядывала на него. Казалось, ее брат обладал всеми качествами, необходимыми идеальному игроку в покер: невозмутимостью, бесстрастностью, холодностью. И не просто холодностью — ледяной холодностью, будто прикасаешься рукой или щекой к глыбе льда. Рейчел считала это самой скверной чертой его характера. Габриель обладал способностью говорить и действовать, совершенно не задумываясь о чувствах других, включая и его приемную семью.
Однако недостатки брата не мешали Рейчел искренне его любить. И Габриель тоже любил ее, как старшие братья любят сестер, что младше их на целых десять лет. Выходки, которые Габриель позволял себе по отношению к Скотту или отцу, были совершенно немыслимы по отношению к Рейчел. Они почти не ссорились. Габриель ее защищал. В каком бы гневе он ни находился, для него было просто немыслимо причинить сестре хотя бы малейший вред. Зато она вдоволь насмотрелась, как он причиняет вред другим, и в первую очередь — самому себе.
Сестринская интуиция позволяла Рейчел проникнуть за эту ледяную маску, и тогда оказывалось, что Габриель абсолютно не годится для игры в покер. Его поведение было слишком красноречивым и выдавало все бури, бушевавшие у него внутри. Если он закрывал глаза, это означало, что он вот-вот выйдет из себя. Подавленность выражалась в сосредоточенном массировании лица, особенно висков. Тревога и страх заставляли его ходить взад-вперед. Увидев сейчас, как брат вскочил с табурета и начал мерить шагами просторную кухню, Рейчел безошибочно определила: он чего-то боится. Или кого-то.
— А что это тебя вдруг так зацепил ее рюкзак и место, где она живет? Вчера ты был с нею более чем холоден. Ты упорно не желал называть ее Джулией.
— Она моя аспирантка. И мои отношения с ней должны быть… профессиональными.
— Профессиональными — это как? — (Габриель остановился, хмуро глядя на сестру.) — Хорошо. Я возьму эти деньги и куплю Джулии портфель. Но я бы предпочла купить ей туфли.