Этот странный человек очень сильно отличался от всех. И совсем не слепотой. Было в нем необъяснимое благородство и сила характера, звучащие в тоне и уже понятные по первым словам. Этот человек был интересен. Чувствовалось, что он на все имеет свою точку зрения. И эта точка зрения очень сильно отличалась от общепринятой.

— Но вы не могли не общаться с этим человеком, с покойным скрипачом, — вдруг сказал Емельянов, немного запнувшись перед словом «покойным».

— Вы хотели сказать — убитым, а не покойным, — мгновенно отреагировал его собеседник.

— Впечатление такое, что вы просто читаете мои мысли, — невесело усмехнулся Емельянов, — а это плохо для опера.

— Расслабьтесь. Это не самое страшное, что может произойти!

— Что же, по-вашему, может быть самое страшное? — теперь Емельянова уж точно было не оторвать от этого разговора.

— Оно уже произошло. Это убийство, которое потребуют списать как самоубийство. А если вы этого не сделаете, это будет самый страшный в вашей жизни «глухарь». Висяк, который будет позорить весь ваш отдел и из-за которого вас начнут уничтожать на собраниях.

— Вы говорите так, словно разбираетесь в этом! — опешил Емельянов.

— Я же говорю, что прочитал много книг. Не обращайте внимание.

— Почему вы сказали, что это убийство?

— Интуиция. Чувствую ваше беспокойство, хотя ничего и не вижу. Если б вы были твердо уверены, что это самоубийство, вы бы так не волновались.

— У вас редкая проницательность, — усмехнулся Емельянов, — с вами опасно говорить! Но вы не ответили на мой вопрос.

— Ну конечно, я его знал. Мы разговаривали несколько раз. Он даже показал мне и описал старые армейские часы. Кстати, вы нашли их в квартире?

— Нашел. А почему он показал их вам?

— Разговорились о старине. Столкнулись на кухне. Шла передача по радиоточке об антиквариате. И я сказал, что когда-то увлекался старинными предметами. У меня даже был когда-то настоящий морской кортик 1864 года. А он пригласил меня подержать в руках часы.

— Пригласил в свои комнаты? — Емельянов слушал очень внимательно.

— Да. Это был первый и единственный раз, когда я был у него. Часы, кажется, лежали в спальне, в тумбочке возле кровати. Он так сказал.

— Верно, — кивнул Емельянов. — И какое впечатление сложилось у вас об этом человеке?

— Он был умен. Интересный собеседник. Но у меня сразу создалось впечатление, что он живет двойной жизнью. Он был из числа тех людей, которые не раскрываются никогда.

— Двойная жизнь? — насторожился оперативник. — Как вы думаете, что это могло быть?

— Не знаю. Я недостаточно хорошо знал его для того, чтобы делать выводы. Просто у меня сложилось такое впечатление от разговора.

— Потом вы еще общались?

— Несколько раз сталкивались на кухне. Это происходит постоянно, когда живешь в одной коммунальной квартире. Он, кстати, просил меня зайти к нему завтра. Хотел дать пригласительный на свой концерт в филармонию. Я обещал ему, что пойду. Как я понимаю теперь, концерт отменяется… Навсегда.

— Как вам показалось, он был одиноким человеком? — наугад спросил Емельянов.

— Мне показалось, что очень. Хотя я недостаточно хорошо его знал, — повторил слепой. — Если вы имеете в виду женщин, то этого добра у него было предостаточно. Я сам слышал, как к нему часто приходили барышни. А я тут совсем недавно живу. Но это были просто постельные подруги. Несмотря на обилие таких приключений, человек всегда может остаться одиноким. Мне показалось, что он одинок.

— Вы не знаете, он собирался куда-то уезжать?

— Нет. Я ничего не знаю об этом.

— А когда вы видели… встречали его в последний раз?

— Два дня назад. На кухне. Обменялись парой ничего не значащих слов. Если вы имеете в виду, что я делал сегодня ночью, когда он погиб… Я был в своей комнате, спокойно спал и абсолютно ничего не слышал. Вообще ничего.

— Он пил? — Емельянову было интересно услышать ответ на этот вопрос.

— Нет. Я никогда не чувствовал от него запаха алкоголя. А слепота развивает обоняние. Компенсация, если слышали.

— То есть пить было для него не свойственно?

— Я бы сказал, что нет. Здесь есть такие кадры, которые каждый день синячат по-черному. Заслуженные бухарики. Он был не из таких.

— А если бы вам сказали, что перед смертью он был пьян… Очень сильно выпил, напился допьяна, что бы вы подумали?

— Я бы предположил, что в его жизни произошли какие-то трагические, неожиданные обстоятельства, с которыми он уже не мог справиться. Люди запивают от тревоги, страха, горя, от растерянности и беспомощности, в попытке убежать от проблем. Я бы сказал, что у него произошло что-то серьезное. Но это можно узнать у его собутыльника.

— А если он пил один?

— Тогда это еще больше подчеркивает, что неожиданно случилось что-то плохое. Он был к этому не готов. Но, повторяю, это всего лишь мои предположения. Чтобы делать конкретные выводы, я слишком плохо его знал.

— А как вы оказались в этой квартире?


— Обыкновенный обмен. Жил на Пушкинской. Разменял квартиру после развода с женой. И оказался на Кузнечной. То есть, пардон, Челюскинцев. Мне понравилось здесь. Выбрал из всех вариантов.

— Понимаю, — Емельянову по-прежнему не хотелось прекращать разговор.

— Скрипач, кстати, был единственным человеком, который не возражал против Марса. Все остальные жаловались на меня в домоуправление.

— И что ответили в домоуправлении? — улыбнулся Емельянов.

— Что слепому собака положена по закону. А потом они привыкли. Марсик очень спокойный и умный пес.

Емельянов хотел еще что-то спросить, как вдруг почувствовал странную реакцию собеседника, тот словно насторожился. И обернулся. А потом — не поверил своим глазам!

Из комнаты скрипача снова вышел кагэбэшник Печерский, который только что ее покинул. У него был такой вид, словно ему принадлежал весь дом!

— Спасибо, — Емельянов быстро свернул разговор. — Вы очень помогли мне, правда.

— Да не за что, — пожал плечами слепой и, взяв собаку за поводок, медленно двинулся по коридору. Но вдруг обернулся.

— Документы, — произнес он. — В чемодане были его документы.

— Какие документы? — опешил Емельянов, снова растерявшись, что уже попросту стало его бесить.

— Личные документы, — сказал слепой и закрыл за собой дверь.

— Емельянов! — кагэбэшник шел прямо на не-го. — Зачем вы тревожите соседей? Уголовного дела не существует!

— У меня нет официального подтверждения этому, — поморщился опер.

— Моих слов недостаточно?

— Я не сомневаюсь в вашей компетенции. Но… А, кстати, что вы забыли на этот раз?

— И еще один совет, Емельянов, — Печерский, не отвечая, вперил в него тяжелый, почти не мигающий взгляд, — прекратите копаться в убийстве возле «Ракушки». Просто не лезьте в это дело! Закрывайте, вот как угодно, любым способом! И сдавайте в архив. Вам же будет дороже, если продолжите лезть!

— Что? — опешил Емельянов, уже успевший устать от подсчета замешательств, в которых он полностью терялся за этот день.

— Что слышал, Емеля! — грубо ответил Печерский. — Не твоего ума это дело!

— То есть после того, как я установил личность убитого и причину его смерти, я должен от этого отказаться? — мертвым голосом произнес опер.

— Именно! Другого выхода у вас нет! Вам, кстати, никто этого не скажет. Ни прокурорский, ни ваше начальство. Ну это так, между нами. Вы мне глубоко симпатичны своей настырностью, поэтому я решил дать вам добрый совет. Поверьте, это просто моя инициатива. Потом благодарить будете. Спишите убийство в «Ракушке» на кого угодно и смело сдавайте в архив, — улыбнулся майор. Однако ничего хорошего у его улыбке Емельянов не увидел.

— Я приму к сведению, — поджал он губы. Больше всего на свете он просто не переваривал, когда с ним разговаривали таким наглым, приказным тоном. Ну и когда обращались к нему «Емеля».

— Примите, — с этими словами Печерский развернулся и вышел из квартиры, демонстративно громко хлопнув дверью. Это было просто неприлично для квартиры, в которой произошла такая трагическая, непонятная смерть.

Когда Емельянов вернулся туда, где жил покойный скрипач, тело его уже увезли. С ним уехал и судмедэксперт, бывший врач. Несмотря на то что все было осмотрено достаточно тщательно, опер еще раз прошелся по комнатам, заглянул во все ящики и шкафы. Странные слова слепого мужчины не шли у него из головы.

Он знал из истории, что многие слепые бывали провидцами. Но его опыт да и здравый смысл подсказывали, что никакой мистики здесь нет. Слепой что-то знал о документах. Но расспрашивать его он не спешил. Времени во всяком случае точно было достаточно.

Однако ничего нового в комнатах обнаружено не было. И все же, несмотря на издевательское предупреждение, можно сказать, даже прямую угрозу Печерского, Емельянов все-таки решил допросить старуху-соседку, которая убирала комнаты скрипача. Он просто чувствовал, что это необходимо сделать. А потому решительно постучал в ее дверь.

Женщина заметно нервничала и все пыталась сказать, что у нее мало времени. Но Емельянов не собирался отступать.

— А вот расскажите мне о барышнях покойного, — спокойно попросил он. — Вы же говорили, что их было две.

— Ну да, две… — Глаза соседки бегали по сторонам. — Только я не знаю, как их звали. Он же мне не говорил.

— Хорошо. Тогда опишите их.

— Ну… Первая — рыжая. Пухленькая такая, низкого роста. И очень приличная девушка! — воскликнула вдруг она. — В одном оркестре с ним работала. Она ведь тоже музыкант. Или музыкантша?..

— А откуда вы это знаете? — встрепенулся Емельянов.

— Так я ж утром как-то пришла убирать. А она как раз домой уходить собиралась. Так смутилась — страшно! А ведь только приличные так смущаются. Он, когда ее проводил, вдруг разговорился со мной. Сам сказал, что это очень приличная девушка, порядочная. Музыкант… ша и работает с ним. Ну и надеется, что он женится на ней…

— А он действительно собирался жениться? — Емельянов достал блокнот и сделал несколько записей.

— Та ну! Он сказал, что вообще жениться не собирается и что ему эту девочку очень жалко, — соседка вздохнула. — Разочаруется она в жизни, мол. Так и сказал. А я ж и говорю: — Чего ж вы с ней крутите? Оставьте ее в покое, да и всего делов. А он даже не рассердился, посмеялся только. Говорит: забавная она… А теперь вот надоела. И сам бы избавился, да еще не придумал, как…

— Хорош гусь! — хмыкнул Емельянов.

— Нет, он добрый был! — воскликнула соседка. — Правда добрый. Хороший. Просто с женщинами не умел обращаться. Творческие люди все такие…