– Самсон, это война! Не провокация, не нарушение границы диверсантами – война! Они вон Мишку Астахова убили миной на рассвете, Иванова и Кобзаря накрыло осколками, пока до окопов бежали! Сейчас еще не знаю, какие у нас потери после боя, но двоих убитых видел точно! Наших. Убитых. Товарищей – ты это понимаешь, Рома?! Мы же с ними вместе полтора года отслужили! И чего ради ты этого немца пощадил?! Ранил, жалко стало? Да он через месяц из госпиталя выйдет, найдет тебя и шлепнет без всякой жалости!

Потерявшего берега парторга хочется послать далеко и надолго. Удерживает меня от этого лишь тот факт, что Нежельский-то по сути прав.

Слава богу, речь распаляющегося пулеметчика прерывает появление Михайлова:

– Пулеметный расчет!

– Слушаем, товарищ старший лейтенант!

– …шаем, товарищ старший лейтен…

Немного торможу и опаздываю с уставным ответом, отчего моя речь выходит тихой и невнятной. Но, думаю, подобные ситуации еще долго будут для меня нормой.

– Молодцы!

Начальник заставы-то по сути еще молодой мужик, лет двадцати пяти – тридцати от силы. Лицо у него какое-то… простое, но в память врезается пронзительный взгляд серых глаз и выступающий вперед волевой подбородок. Похвалил он так, будто отрубил.

– Красноармеец Самсонов!

– Я!

Вот в этот не затормозил!

– Отличный выстрел.

– Служу трудовому народу!

Продвинутый игрой разум тут же подсказывает, как правильно ответить, – и легкая улыбка преображает суровый фейс старлея, отчего становится прям как-то легко на душе. Между тем, жестом поманив меня к себе, Михайлов произнес уже тише:

– Молодцом держался и под минами. Но если не хочешь, чтобы тебе в следующий раз осколком яйца оторвало, ты задницу-то приопускай, когда ползешь, поплавком торчит! Понял?

– Так точно, товарищ старший лейтенант!

Свой совет командир произнес довольно тихо, так что помимо меня его услышал только фыркнувший парторг. Это вызвало в моей душе противоречивые чувства: от острого стыда до благодарности за проявленное начальником заставы понимание. Захотелось ответить Михайлову чем-то хорошим, но он уже переключился на Нежельского и заговорил с ним серьезно, с неприкрытым уважением:

– Василий, действовал отлично. В ближайшие дни буду готовить представление на награду.

В глазах товарища буквально закипел восторг, а старлей между тем продолжил:

– Действовал грамотно, тщательно целился, несмотря на ответный огонь, бил короткими очередями – все как учили. Важно, что ты не потерял самообладание! Уверен, оно нам сегодня еще пригодится.

После короткой паузы командир спросил уже тише:

– Сколько?

Я даже не сразу понял, о чем спрашивают, но разом посуровевший парторг ответил четко:

– Двоих.

Михайлов кивнул, после чего вновь сказал: «Молодцы» – и пошел дальше по окопам, обходить и подбадривать людей. Я же неверяще оглянулся на поле и принялся считать съежившиеся перед позициями взвода маленькие серые фигурки, кажущиеся сейчас будто кукольными. Раз, два, три, четыре, пять… шесть… На одиннадцатой мой счет закончился, и я с удивлением присвистнул:

– Ничего себе!

Василий вопросительно посмотрел на меня.

– Слушай, такой бой был, такая стрельба! И всего одиннадцать немцев положили?!

Парторг только хмыкнул:

– Добил бы своего да снял кого из тех, кто бросился вытаскивать, глядишь, и побольше получилось бы.

– Ну, хорош тебе!

После короткой паузы первый номер заметил:

– Ладно, проехали. Я тебя на самом деле понимаю, но все-таки зря ты еще раз не выстрелил. У тех, кто твоего раненого вытаскивал, на руках санитарных повязок с красным крестом не было, так что можно было… Ладно, все равно шансов у него мало: пуля в живот вошла. Если вовремя зашьют и от горячки не загнется, считай, в рубашке родился. В госпиталь на несколько месяцев загремит! Да и вытаскивать его сейчас будут вдвоем на тот берег… Слушай, Ром, а выходит, что ты на три единицы немецкие силы сократил!

Я было расцвел в улыбке, но Нежельский меня тут же приопустил:

– Но это только сейчас. Успеют вернуться. Вон к ним помощь уже подходит от берега.

Приподнявшись над бруствером, я действительно заметил, что к замершим метрах… да где-то так в пятистах от траншей (это по моим прикидкам) от реки густо бегут фрицы. Много фрицев, не меньше, чем атаковало нас в первый раз.


– Слушай, а сколько их сейчас было?

Василий равнодушно пожал плечами:

– Да отделения четыре, взвод – человек пятьдесят плюс-минус.

– А сколько нас всего на заставе?

В этот раз парторг посмотрел на меня с нескрываемым удивлением, будто на дурачка какого:

– Ты чего, Самса, совсем тебе плохо? Так все-таки крепко головой приложился?!

Мне сказать нечего. Это понимает и мой товарищ, снисходительно усмехнувшись:

– Ладно, всякое бывает. Хоть стрелять не разучился! Нас здесь семь отделений по восемь человек в каждом, плюс управление – всего шестьдесят четыре человека… Было.

Тут Нежельский прервался и разом посмурнел, вспомнив о гибели товарищей. Чтобы не отвлекать его и не сидеть рядом, неловко молча, в очередной раз распрямляюсь и смотрю в сторону противника. Но тут первый номер меня огорошил:

– Ты особо не отсвечивай, у них с подкреплением снайпер мог подойти.

У меня аж ноги подкосились:

– Снайпер?!

– А ты думал! У нас по штату на роту положен снайпер? Положен. На заставе вон Гринев Саша имеет на руках СВТ с оптическим прицелом. А ты заметил, что на поле два тела прям рядом лежат? Так это Санек один пулеметный расчет подавил вчистую. Оружие, правда, немцы успели прихватить… Так вот, о чем я: у меня батя еще на германской дрался, так говорил, что у врага снайперы за полкилометра очень редко промахивались, рабочая у них эта дистанция. Они сейчас к 129-му столбу отошли, он как раз в пятистах метрах от нас и стоит. А мы с тобой на этой позиции примелькались, если снайпер у них уже есть, будет выцеливать.

Сиюминутно обрадовавшись тому, что верно определил дистанцию, разделяющую нас с противником, я на мгновение задумался о незнакомом названии «германская» – и тут же получил ответ:

Германской в СССР называлась Первая мировая война, хотя в дореволюционной России у нее было другое название: Вторая Отечественная. Снайперинг получил широкое распространение именно на фронтах ПМВ.

Спасибо за подсказку… Про снайперов я слышал очень много, и в моем понимании это какие-то сверхбойцы с самым совершенным оружием. Потому, полуобернувшись к сидящему рядом товарищу, я обратился к Василию, стараясь, чтобы голос звучал относительно ровно:

– Тогда, может, сменим позицию?

Нежельский согласно кивнул:

– Сейчас посидим еще чуть-чуть, да сменим.

После короткой паузы он добавил:

– У меня просто тело посейчас дрожит. Еще минутку посидим, хорошо?

Кивнув парторгу в ответ, я машинально потер левый глаз, на который в последние минуты уже даже и не обращал внимания. Василий заметил мое движение:

– Как глаз-то, видит?

Попытавшись проморгаться, я грустно ответил:

– Да что-то не очень. Смутно. Он хоть цел?

– Не боись, цел. Красный только очень, а так на месте. Тебе бы его промыть.

– А воду где взять?

Василий начал потихоньку вставать:

– Сейчас поищем. Может, даже до колодца доберемся, ведро наберем…

Речь парторга прервал противный свист, от которого по коже тут же побежали мурашки. И прежде, чем кто-то успел хоть как-то среагировать, первая же немецкая мина взорвалась точно в траншее, всего метрах в семи от нас…





Глава вторая




Дата: 22 июня 1941 года. Декретное время: 10 часов утра. Локация: опорный пункт третьей заставы 17-го Краснознаменского Брестского пограничного отряда



Этот минометный обстрел был гораздо более точным – и оттого гораздо более страшным. Первая же мина взорвалась в траншее нашего отделения, но благодаря извилистой форме окопов, поглотившей большинство осколков, погиб только один боец – красноармеец Потапов. Еще два «огурца» (так в армии чуть позже назовут небольшие 50-мм немецкие мины) упали буквально в метре от траншей – меня даже стегнуло по голове земляными комьями от близкого разрыва. Хорошо хоть, только землей…