Мужчина улыбнулся — каменной улыбкой, общему выражению лица под стать.
— Я — доктор Эллиот Фримен, — объявил он, — дипломированный сексолог.
Раздалось хихиканье со стороны групп молодых людей. Доктор нахмурился.
— Наша страна переживает кризис, — продолжил Фримен немного громче. — Из-за таких людей, как Гитлер и Тодзё[6], — о да, но я имею в виду и здесь, прямо в наших благословенных маленьких городках, в самом сердце Америки. И в ваших домах, добрые мои господа!
Хихиканье прекратилось. Несколько раз кто-то прочистил горло, и только. Теперь все внимание было приковано к Фримену.
— Я говорю о ваших сыновьях и дочерях, обо всех молодых людях в вашей общине. Я говорю о будущем самого…
Доктор Фримен на мгновение остановился, открыв рот и медленно втянув воздух, но было слишком поздно, чтобы скрыть заминку.
— …Литчфилда, друзья мои.
Он обвел взглядом толпу, изучая лица мужчин, многие из которых подняли брови в предвкушении предстоящего. Почти все места были заняты, за исключением десятка или около того. Вторая медсестра лениво бродила туда-сюда между рядами, с такой же охапкой брошюр, что и первая. В отличие от коллеги, стоявшей на сцене с доктором Фрименом, она, казалось, постоянно хмурилась.
— Друзья, — продолжал доктор, — мы с вами живем в совершенно новую эпоху. Все изменилось. До сих пор меняется. Но некоторые вещи, друзья мои, никогда не меняются, даже когда стоило бы. Позвольте мне задать всем вам один вопрос. Когда преступники становятся умнее, разве вы не молитесь о прибавлении ума у добропорядочных граждан?
В зале послышался одобрительный ропот.
— Конечно, вы все знаете правильный ответ, он напрашивается сам собой. Итак, когда наши молодые люди становятся компетентнее в отношении секса — ну же, мы здесь для этого, — когда они становятся мудрее, разве вы не считаете, что мы, их опекуны, попечители, тоже должны поспевать за ними? И становиться еще мудрее их!
В общем и целом зал, похоже, был солидарен с доктором Фрименом.
— Но вот в чем дело, вот в чем — кризис, господа! Они — я имею в виду молодежь — просвещены наполовину. Знают все награды, но ни один из рисков! А вы? Вот вы, господин хороший в передних рядах, знаете ли вы всё, что нужно, чтобы защитить вашу маленькую Сьюзи или Лулу? Я говорю о жизненно важных фактах, мужчины. Не так ли? Можете ли вы быть уверены, что ваша дочь не кончит, как бедная, несчастная Барбара в фильме, который вы сейчас увидите?
Джоджо крепко-накрепко вцепился в коробку с лакрицей, стесняясь открыть. Вряд ли бы кто-то в зале сделал ему замечание, но, вероятно, невежливо приносить еду на такой сеанс. Вообще-то они продавали эту чертову дрянь прямо в вестибюле, но он, шутка ли, оказался единственным, кто ее купил, и теперь чувствовал себя неловко. И как теперь быть? Прижав запечатанную коробку к груди, словно внутри была ни много ни мало государственная тайна, Джоджо жалел, что на нее потратился. Эх, не будь он сейчас голоден….
Проснувшись, он был почти уверен, что опоздал и пропустил шоу и что другого шанса сходить не будет — из-за работы. Сел в кровати, таращась широко раскрытыми глазами, смаргивая оставшийся в них со сна туман, различая лишь смутно знакомую комнату со следами типично женского хаоса, и саму женщину-хозяйку, смотревшую на него из дверного проема.
— В наше время уже не прекрасную принцессу, а принца приходится будить поцелуем, — со смешком заметила она.
— Который час? — прохрипел, дыхнув виски, «принц».
Оказалось, час вполне терпимый. Правда, времени поужинать не оставалось — если, конечно, Джоджо не хотел опоздать. А он не хотел.
Так что пришлось ограничиться своей любимой черной лакрицей, да и ту он чуть не раздавил в кулаке из-за беспокойства, прилично ли ее лопать перед доктором.
Он смотрел на странного человека на возвышении и вполуха слушал его болтовню о приходе великой новой эры, когда откровенный разговор о человеческой сексуальности будет признан наукой, а разум станет спасителем человечества, хотя доктор старательно облекал свой посыл в фальшивые религиозные термины, чтобы уйма фанатиков в толпе не подняла шум. Фанатики сидели на удивление тихо, в немалой степени благодаря хорошо подобранным словам лектора, и к концу речи Фримен, похоже, овладел сполна всей аудиторией. Он, как понял Джоджо, изрядно напугал ревнителей церкви разговорами о святости и добродетели их дочерей, внушив им, что если они не уделят ему, уважаемому толкователю проблем полового воспитания, свое драгоценное время, то они либо глупцы, либо никудышные отцы и братья. Джоджо представление казалось насквозь балаганным. Та же нелепая болтовня про огонь и серу, какую можно послушать бесплатно в любой церквушке.
И вот наконец доктор, который, как полагал Джоджо, вовсе не был таковым, закончил речь и подал знак незримому киномеханику. Тот приглушил свет и прокрутил первую катушку. Под звуки хрипучего оркестра по мерцающему серому экрану поползли буквы, сложившиеся в коротенькое слово:
пролог
И далее:
История наша — из простых и понятных, и тех, что случаются везде и всегда.
История наша — история ваша! И драма сия разыгрывается в каждом городке по всей Америке, прямо у вас на заднем дворе! Вы повстречаете Барбару Блейк, скромную и невинную девушку, чей образ всем вам хорошо знаком; девушку, не защищенную от угроз нового времени, в котором мы с вами живем!
За сим расплывчатым стращающим утверждением последовало заполнившее весь экран возглашение, начертанное жирными заглавными буквами, сопровождаемое тихой и недоброй музыкой:
НЕВЕЖЕСТВО — ГРЕХ, ЗНАНИЕ — СИЛА.
Джоджо ухмыльнулся в темноте.
Старого Джимми Шеннона удар хватит, если он увидит это дерьмо, подумал он. Хоть вентилятор здесь есть — не зря пришел.
Сам фильм был ничем не примечателен во всех отношениях. Бедняжка Барбара Блейк, которую вяло играла какая-то неизвестная актриса, чье имя Джоджо забыл почти в ту же секунду, как только титры закончились, шаталась семо и овамо в первом акте, отчаянно влюбленная в сына бакалейщика. Само собой, вскоре эта дурёха угодила в положение. Естественно, бо́льшую часть второго акта она боролась с постыдной тайной, а к началу третьего самой себе казалась натуральной белой вороной. Вся ее нехитрая «игра» сводилась к театральному надуванию губ и заламыванию рук, а на той сцене, где якобы с ней случился обморок, в зале откровенно заржали. В конце концов раннее материнство Барбары подошло к ужасному и трагическому концу, когда ее кавалер набрался наглости и чуть ли не похитил ее под покровом ночи, чтобы тайно увезти в новую жизнь в большой город. Кончилось дело тем, что машина, на которой гнали молодые-шутливые, врезалась в широкий дуб. Парень умер, дурёха Барбара осталась жива, но схлопотала выкидыш. Где-то в нарочито поучительной части повествования затерялся посыл, что судьба этой парочки — результат незнания фактов и неподчинения правилам.
Как только мелодрама закончилась, началось самое странное.
Кадр сменился так неожиданно, что Джоджо не сразу осознал, что видит. Белизна на экране; две симметричные складки, сходящиеся к чему-то неравномерно-черному, как-то странно выпуклому, мокрому. Чернота постепенно отступала, являя миру новое белое. Только потом, по вздохам в зале и каменным лицам мужчин, застывших кто в самых недрах кресла, кто на краешке, он понял: им показывают настоящие роды. Кое-как распределив внимание между тем, что творилось на экране и зрителями, Джоджо не без чувства мрачной веселости подмечал, как много, оказывается, можно рассказать о личном опыте каждого человека, если брать за основу степень дискомфорта, написанного на лице. Самый молодой на вид зритель аж позеленел. Старичок-жид с козлиной седой бородкой только ухмылялся и покачивал головой как китайский болванчик. Чудо появления жизни не таило для него никаких сюрпризов.
Хоть это и было крайне откровенное зрелище, Джоджо оставался невозмутим. Когда свет зажегся, доктор Фримен встал сбоку от помоста и оглядел собравшихся, судя по всему, оценивая настроение зала перед переходом к следующему номеру шоу. По обе стороны от него застыли две медсестры, всё с теми же стопками брошюр в руках.
— Всего за двадцать пять центов предлагаю вам ознакомиться со сведениями крайней важности, которые изложены в этих бумагах, — провозгласил доктор.
Выбор важных сведений оказался ожидаемо невелик: две брошюры, по одной — от каждой сестрички, про раннее материнство и, соответственно, про раннее отцовство. За обе — полдоллара; заинтересованные — не упустите шанс. Джоджо решил не тратиться попусту — свои познания в вопросе он мнил достаточными. Когда та из двух сестер, что показалась ему симпатичнее, поравнялась с его местом, он невинно улыбнулся и изобразил пустые карманы. Она лишь пожала плечами и перешла к другому зрителю в ряду — вдруг этот окажется простаком.
Вторая сестричка держалась поодаль. Они встретились глазами один-единственный раз, и Джоджо моментально узнал ее. Несомненно, в черных чулках, в которых она была накануне вечером в вестибюле отеля, девица выглядела хорошо, но облегающий костюм медсестры (несомненно, купленный в магазине спецодежды) сидел на ней и того лучше. Он догадался, что медсестры обычно не носят так много косметики на работе, но она не работала медсестрой. Как и уважаемый доктор Эллиот Фримен, тоже из числа новых постояльцев отеля «Литчфилд Вэлли», она была лишь актрисой в новоявленном водевиле, зарабатывавшей себе на хлеб банальной ролью.
Медсестры сделали по два обхода, снова пытая счастья с теми, кто отклонил их предложение в первый раз. Джоджо поджал губы, глядя на женщину, снова появившуюся рядом с ним, и она нервно хихикнула в ответ. А когда-то были времена, что я б с ней попытал счастья, рискнул приударить, подумал он, но они прошли. Сестра пошла дальше, втиснула-таки кому-то несколько бумажек. Джоджо скользнул тихонечко в вестибюль и вышел на улицу. Бледноликий коротышка с копной белокурых волос стоял под уличным фонарем, судорожно листая урванный экземпляр «Преждевременного материнства», судя по лицу, в поисках чего-нибудь непристойного. Пролистав до конца, он разочарованно присвистнул и швырнул брошюру на землю. Выждав, пока бедный извращенец скроется вдали, Джоджо лениво подошел к фонарю и подобрал брошюрку.
Что одному — смрад, другому — клад, подумал он, сворачивая буклет в трубочку и хороня в кармане. Обратил взгляд к запястью — часы, оказалось, не взял. Пожав плечами, он направился в отель.
Смотреть не на что. Так он говорил зевакам в свою бытность копом. Ступая по главной улице, Джоджо наконец открыл коробку с черной лакрицей и устроил себе ужин на ходу.
Джейк сидел, с глазами по пятицентовую монету, таращась на пышную грудь склонившейся над ним медсестры. Ну и штучка — манит и страшит разом! А эти сонно прикрытые веки, вызывающе красная помада… Да, тут есть о чем подумать на досуге. «Преждевременное материнство» она поднесла как блюдо для церковных пожертвований, и ее бровь изогнулась в немом вопросе.
Всего четвертак, всем видом говорила она.
Джейк шкодливо захихикал — стандартная реакция на весь этот вечер. В том «хи-хи» смешались и смущение, и легкий напряг. Он опрокинул несколько кружек пива со своим шурином и его ребятами — все они были готовы хоть сейчас махнуть в Мемфис и оставить свой след в жанре кантри и вестерна, — и, как обычно бывает, один заход превратился в два, два — в четыре, и, прежде чем к нему вернулось благоразумие, он волочил ноги ко «Дворцу», а мир перед глазами ходил ходуном.
Войдя в зал, он увидел там Джоджо. Постарался не попасть на глаза гостиничному копу — нырнул подальше от него, в глубь зала. Трудно сказать, кому было бы более неловко от встречи в таком месте, но жизнь научила Джейка избегать этого человека везде, кроме отеля «Литчфилд-Вэлли». Однажды, несколько месяцев назад, он обедал в «Звездочете» с одной обворожительной сучкой по имени Кэролайн, знакомой еще со школьной скамьи. На ее лице всегда сияла улыбка, однако это не мешало ей выглядеть так, словно она вот-вот расплачется. Пока Джейк доедал свой гамбургер, явился Джоджо Уокер. Казалось бы — приятель идет, друг, коллега по работе, а он возьми и ляпни:
— Ну, здравствуй, Джоджо, как дела? Присядь к нам, отдохни, мы не возражаем.
И ведь чистая правда — до той поры вся болтовня сходила с его языка, а бедная безмозглая Кэролайн только и делала, что давила кривозубую улыбочку да сверлила его своими большущими глазами на мокром месте.
Реакция на приглашение последовала такая, будто он только что ляпнул парочку неласковых о матери Джоджо, — мужик нахмурил лоб, буркалы сделались у него что два разъяренных шершня, готовых сняться с места и рвануть из орбит.
Ответил он, впрочем, просто: «Нет, спасибо», и всё тебе, а потом удалился в кабинку у окна и закурил в угрюмом молчании над дымящейся чашкой кофе. Но всё ж, зачем такая грубость, к чему?
Поэтому, когда Джейк приметил это Лицо-со-Шрамом в центре зала, быстренько сел и опустил голову, надеясь, что его не узнают. По правде говоря, его не очень волновала судьба Джоджо с того самого дня в закусочной, ведь теперь он был парень без друзей, изгой, практически изгнанник, отказавшийся покидать город. А Джейк всего-то попытался вести себя с ним достойно, с некоторой долей порядочности, и что за это получил?
Ну и черт с ним, с Джоджо Уокером. Честь по чести, Джейк считал, что досталось тому по заслугам. Легко отделался.
Получится ли завладеть вниманием сестрички-брюнеточки, Джейк определить не мог. Возможно, трепыхаться не стоит. Так или иначе, он вынул из кармана четвертак и вложил в протянутую в ожидании ладонь. В ответ она улыбнулась ему глазами, только глазами, губы хранили неподвижность. Опасные глаза, словно бездонные озера, подумал Джейк. В таких утонешь и не заметишь.
— Придете на вечернее шоу? — спросила она еле слышно, почти шепотом, что было странно — их разделяло не такое уж маленькое расстояние. И все же он услышал ее, хотя не совсем понял, что она имела в виду.
— Вовсе нет… ну, нет, — пробормотал он. — А разве это — не вечернее шоу? Есть еще какое-то? Смешанное, если понимаете, о чем я…
Теперь обворожительная медсестричка наклонилась ближе. Ее теплое дыхание коснулось щеки Джейка.
— То, что сейчас, — просто картинка, — произнесла она. — Вечером будет кое-что совсем другое. Никакой рекламы. Вход только по приглашению.
— Но у меня работа… — начал было он.
— Ты же не хочешь пропустить сюрприз? — перебила его медсестра.
Последнее слово она произнесла с соблазнительным оттягом, свернув пухлые губки в бутон розы поначалу, а затем разведя их так широко, что перед глазами живо встали те вывернутые наизнанку женские бедра из заключительных кадров «Преждевременного материнства», — бедра, готовые вытолкнуть наружу дитя, во всех неловких подробностях. Ну и женщина! Серьезно, кто станет клеить незнакомого парня после такой киношки?
Впрочем, Джейк не жаловался. Его это даже немного завело.
Но что скажет мистер Гиббс? И если Джоджо его тут заметил?
Вроде бы — нет. Но все-таки Джоджо — полицейский со стажем. На всякие лица у него, сто пудов, глаз наметанный. От такого фиг улизнешь, да и себе дороже, если удастся, но…
— На сюрприз кого попало не приглашают, знаешь ли, — угрюмо сказала медсестра, по-девчоночьи надув губы. — Приходить или не приходить — решать тебе. У нас тут свободная страна, красавчик.
Она подмигнула ему на прощание и пошла дальше по ряду — изводить оставшихся мужчин скучными брошюрками, внушительными буферами и загадочным гипнотическим взглядом. Джейку показалось, что сестринский костюмчик маловат для ее габаритов, поэтому внимательно пересчитал взглядом складочки на ткани, облегающей ее формы, чтобы окончательно убедиться в своем предположении.
К черту Джоджо Уокера, решил он. И к черту мистера Митчелла Гиббса.
Сейчас было ровно девять часов, и даже если он побежит, то опоздает, по крайней мере, на несколько минут. Но в заднем кармане у него лежала книжка в мягкой обложке, а денег хватило бы на кусок пирога в «Звездочете», так почему бы нет? Неподалеку есть телефон, он позвонит и пожалуется на живот — кто сможет ему что-нибудь предъявить?
Джейк чувствовал себя хозяином своей судьбы. А его судьба сновала по проходам, впаривая дешевые книжки о сексе и, как ему казалось, время от времени поглядывая в его сторону. Он встал, протиснулся в проход и вышел в вестибюль с таким видом, словно он здесь главный. Будто ему принадлежал этот чертов город. К тому времени как Джейк наполовину прочел «Семь шагов к Сатане»[7] и почти без остатка приговорил персиковый пирог, его эго раздулось до небес.
Она сама выбрала его, не так ли? Он-то заметил — ни к кому другому она такого интереса не проявила. Ни с одним другим членом клуба любопытствующих, заседавшего в тот вечер в кинотеатре, столько времени не провела.
Кстати, о членах…
Осади коней, ковбой, вразумил он себя. На это у нас еще найдется время.
Он отхлебнул кофе и отправил в рот кусок пирога, а пока жевал, прикрыл глаза и с улыбкой подумал обо всем, что сделает с этой бабой.
Как бы там ее ни звали.
— Я — доктор Эллиот Фримен, — объявил он, — дипломированный сексолог.
Раздалось хихиканье со стороны групп молодых людей. Доктор нахмурился.
— Наша страна переживает кризис, — продолжил Фримен немного громче. — Из-за таких людей, как Гитлер и Тодзё[6], — о да, но я имею в виду и здесь, прямо в наших благословенных маленьких городках, в самом сердце Америки. И в ваших домах, добрые мои господа!
Хихиканье прекратилось. Несколько раз кто-то прочистил горло, и только. Теперь все внимание было приковано к Фримену.
— Я говорю о ваших сыновьях и дочерях, обо всех молодых людях в вашей общине. Я говорю о будущем самого…
Доктор Фримен на мгновение остановился, открыв рот и медленно втянув воздух, но было слишком поздно, чтобы скрыть заминку.
— …Литчфилда, друзья мои.
Он обвел взглядом толпу, изучая лица мужчин, многие из которых подняли брови в предвкушении предстоящего. Почти все места были заняты, за исключением десятка или около того. Вторая медсестра лениво бродила туда-сюда между рядами, с такой же охапкой брошюр, что и первая. В отличие от коллеги, стоявшей на сцене с доктором Фрименом, она, казалось, постоянно хмурилась.
— Друзья, — продолжал доктор, — мы с вами живем в совершенно новую эпоху. Все изменилось. До сих пор меняется. Но некоторые вещи, друзья мои, никогда не меняются, даже когда стоило бы. Позвольте мне задать всем вам один вопрос. Когда преступники становятся умнее, разве вы не молитесь о прибавлении ума у добропорядочных граждан?
В зале послышался одобрительный ропот.
— Конечно, вы все знаете правильный ответ, он напрашивается сам собой. Итак, когда наши молодые люди становятся компетентнее в отношении секса — ну же, мы здесь для этого, — когда они становятся мудрее, разве вы не считаете, что мы, их опекуны, попечители, тоже должны поспевать за ними? И становиться еще мудрее их!
В общем и целом зал, похоже, был солидарен с доктором Фрименом.
— Но вот в чем дело, вот в чем — кризис, господа! Они — я имею в виду молодежь — просвещены наполовину. Знают все награды, но ни один из рисков! А вы? Вот вы, господин хороший в передних рядах, знаете ли вы всё, что нужно, чтобы защитить вашу маленькую Сьюзи или Лулу? Я говорю о жизненно важных фактах, мужчины. Не так ли? Можете ли вы быть уверены, что ваша дочь не кончит, как бедная, несчастная Барбара в фильме, который вы сейчас увидите?
Джоджо крепко-накрепко вцепился в коробку с лакрицей, стесняясь открыть. Вряд ли бы кто-то в зале сделал ему замечание, но, вероятно, невежливо приносить еду на такой сеанс. Вообще-то они продавали эту чертову дрянь прямо в вестибюле, но он, шутка ли, оказался единственным, кто ее купил, и теперь чувствовал себя неловко. И как теперь быть? Прижав запечатанную коробку к груди, словно внутри была ни много ни мало государственная тайна, Джоджо жалел, что на нее потратился. Эх, не будь он сейчас голоден….
Проснувшись, он был почти уверен, что опоздал и пропустил шоу и что другого шанса сходить не будет — из-за работы. Сел в кровати, таращась широко раскрытыми глазами, смаргивая оставшийся в них со сна туман, различая лишь смутно знакомую комнату со следами типично женского хаоса, и саму женщину-хозяйку, смотревшую на него из дверного проема.
— В наше время уже не прекрасную принцессу, а принца приходится будить поцелуем, — со смешком заметила она.
— Который час? — прохрипел, дыхнув виски, «принц».
Оказалось, час вполне терпимый. Правда, времени поужинать не оставалось — если, конечно, Джоджо не хотел опоздать. А он не хотел.
Так что пришлось ограничиться своей любимой черной лакрицей, да и ту он чуть не раздавил в кулаке из-за беспокойства, прилично ли ее лопать перед доктором.
Он смотрел на странного человека на возвышении и вполуха слушал его болтовню о приходе великой новой эры, когда откровенный разговор о человеческой сексуальности будет признан наукой, а разум станет спасителем человечества, хотя доктор старательно облекал свой посыл в фальшивые религиозные термины, чтобы уйма фанатиков в толпе не подняла шум. Фанатики сидели на удивление тихо, в немалой степени благодаря хорошо подобранным словам лектора, и к концу речи Фримен, похоже, овладел сполна всей аудиторией. Он, как понял Джоджо, изрядно напугал ревнителей церкви разговорами о святости и добродетели их дочерей, внушив им, что если они не уделят ему, уважаемому толкователю проблем полового воспитания, свое драгоценное время, то они либо глупцы, либо никудышные отцы и братья. Джоджо представление казалось насквозь балаганным. Та же нелепая болтовня про огонь и серу, какую можно послушать бесплатно в любой церквушке.
И вот наконец доктор, который, как полагал Джоджо, вовсе не был таковым, закончил речь и подал знак незримому киномеханику. Тот приглушил свет и прокрутил первую катушку. Под звуки хрипучего оркестра по мерцающему серому экрану поползли буквы, сложившиеся в коротенькое слово:
пролог
И далее:
История наша — из простых и понятных, и тех, что случаются везде и всегда.
История наша — история ваша! И драма сия разыгрывается в каждом городке по всей Америке, прямо у вас на заднем дворе! Вы повстречаете Барбару Блейк, скромную и невинную девушку, чей образ всем вам хорошо знаком; девушку, не защищенную от угроз нового времени, в котором мы с вами живем!
За сим расплывчатым стращающим утверждением последовало заполнившее весь экран возглашение, начертанное жирными заглавными буквами, сопровождаемое тихой и недоброй музыкой:
НЕВЕЖЕСТВО — ГРЕХ, ЗНАНИЕ — СИЛА.
Джоджо ухмыльнулся в темноте.
Старого Джимми Шеннона удар хватит, если он увидит это дерьмо, подумал он. Хоть вентилятор здесь есть — не зря пришел.
Сам фильм был ничем не примечателен во всех отношениях. Бедняжка Барбара Блейк, которую вяло играла какая-то неизвестная актриса, чье имя Джоджо забыл почти в ту же секунду, как только титры закончились, шаталась семо и овамо в первом акте, отчаянно влюбленная в сына бакалейщика. Само собой, вскоре эта дурёха угодила в положение. Естественно, бо́льшую часть второго акта она боролась с постыдной тайной, а к началу третьего самой себе казалась натуральной белой вороной. Вся ее нехитрая «игра» сводилась к театральному надуванию губ и заламыванию рук, а на той сцене, где якобы с ней случился обморок, в зале откровенно заржали. В конце концов раннее материнство Барбары подошло к ужасному и трагическому концу, когда ее кавалер набрался наглости и чуть ли не похитил ее под покровом ночи, чтобы тайно увезти в новую жизнь в большой город. Кончилось дело тем, что машина, на которой гнали молодые-шутливые, врезалась в широкий дуб. Парень умер, дурёха Барбара осталась жива, но схлопотала выкидыш. Где-то в нарочито поучительной части повествования затерялся посыл, что судьба этой парочки — результат незнания фактов и неподчинения правилам.
Как только мелодрама закончилась, началось самое странное.
Кадр сменился так неожиданно, что Джоджо не сразу осознал, что видит. Белизна на экране; две симметричные складки, сходящиеся к чему-то неравномерно-черному, как-то странно выпуклому, мокрому. Чернота постепенно отступала, являя миру новое белое. Только потом, по вздохам в зале и каменным лицам мужчин, застывших кто в самых недрах кресла, кто на краешке, он понял: им показывают настоящие роды. Кое-как распределив внимание между тем, что творилось на экране и зрителями, Джоджо не без чувства мрачной веселости подмечал, как много, оказывается, можно рассказать о личном опыте каждого человека, если брать за основу степень дискомфорта, написанного на лице. Самый молодой на вид зритель аж позеленел. Старичок-жид с козлиной седой бородкой только ухмылялся и покачивал головой как китайский болванчик. Чудо появления жизни не таило для него никаких сюрпризов.
Хоть это и было крайне откровенное зрелище, Джоджо оставался невозмутим. Когда свет зажегся, доктор Фримен встал сбоку от помоста и оглядел собравшихся, судя по всему, оценивая настроение зала перед переходом к следующему номеру шоу. По обе стороны от него застыли две медсестры, всё с теми же стопками брошюр в руках.
— Всего за двадцать пять центов предлагаю вам ознакомиться со сведениями крайней важности, которые изложены в этих бумагах, — провозгласил доктор.
Выбор важных сведений оказался ожидаемо невелик: две брошюры, по одной — от каждой сестрички, про раннее материнство и, соответственно, про раннее отцовство. За обе — полдоллара; заинтересованные — не упустите шанс. Джоджо решил не тратиться попусту — свои познания в вопросе он мнил достаточными. Когда та из двух сестер, что показалась ему симпатичнее, поравнялась с его местом, он невинно улыбнулся и изобразил пустые карманы. Она лишь пожала плечами и перешла к другому зрителю в ряду — вдруг этот окажется простаком.
Вторая сестричка держалась поодаль. Они встретились глазами один-единственный раз, и Джоджо моментально узнал ее. Несомненно, в черных чулках, в которых она была накануне вечером в вестибюле отеля, девица выглядела хорошо, но облегающий костюм медсестры (несомненно, купленный в магазине спецодежды) сидел на ней и того лучше. Он догадался, что медсестры обычно не носят так много косметики на работе, но она не работала медсестрой. Как и уважаемый доктор Эллиот Фримен, тоже из числа новых постояльцев отеля «Литчфилд Вэлли», она была лишь актрисой в новоявленном водевиле, зарабатывавшей себе на хлеб банальной ролью.
Медсестры сделали по два обхода, снова пытая счастья с теми, кто отклонил их предложение в первый раз. Джоджо поджал губы, глядя на женщину, снова появившуюся рядом с ним, и она нервно хихикнула в ответ. А когда-то были времена, что я б с ней попытал счастья, рискнул приударить, подумал он, но они прошли. Сестра пошла дальше, втиснула-таки кому-то несколько бумажек. Джоджо скользнул тихонечко в вестибюль и вышел на улицу. Бледноликий коротышка с копной белокурых волос стоял под уличным фонарем, судорожно листая урванный экземпляр «Преждевременного материнства», судя по лицу, в поисках чего-нибудь непристойного. Пролистав до конца, он разочарованно присвистнул и швырнул брошюру на землю. Выждав, пока бедный извращенец скроется вдали, Джоджо лениво подошел к фонарю и подобрал брошюрку.
Что одному — смрад, другому — клад, подумал он, сворачивая буклет в трубочку и хороня в кармане. Обратил взгляд к запястью — часы, оказалось, не взял. Пожав плечами, он направился в отель.
Смотреть не на что. Так он говорил зевакам в свою бытность копом. Ступая по главной улице, Джоджо наконец открыл коробку с черной лакрицей и устроил себе ужин на ходу.
Джейк сидел, с глазами по пятицентовую монету, таращась на пышную грудь склонившейся над ним медсестры. Ну и штучка — манит и страшит разом! А эти сонно прикрытые веки, вызывающе красная помада… Да, тут есть о чем подумать на досуге. «Преждевременное материнство» она поднесла как блюдо для церковных пожертвований, и ее бровь изогнулась в немом вопросе.
Всего четвертак, всем видом говорила она.
Джейк шкодливо захихикал — стандартная реакция на весь этот вечер. В том «хи-хи» смешались и смущение, и легкий напряг. Он опрокинул несколько кружек пива со своим шурином и его ребятами — все они были готовы хоть сейчас махнуть в Мемфис и оставить свой след в жанре кантри и вестерна, — и, как обычно бывает, один заход превратился в два, два — в четыре, и, прежде чем к нему вернулось благоразумие, он волочил ноги ко «Дворцу», а мир перед глазами ходил ходуном.
Войдя в зал, он увидел там Джоджо. Постарался не попасть на глаза гостиничному копу — нырнул подальше от него, в глубь зала. Трудно сказать, кому было бы более неловко от встречи в таком месте, но жизнь научила Джейка избегать этого человека везде, кроме отеля «Литчфилд-Вэлли». Однажды, несколько месяцев назад, он обедал в «Звездочете» с одной обворожительной сучкой по имени Кэролайн, знакомой еще со школьной скамьи. На ее лице всегда сияла улыбка, однако это не мешало ей выглядеть так, словно она вот-вот расплачется. Пока Джейк доедал свой гамбургер, явился Джоджо Уокер. Казалось бы — приятель идет, друг, коллега по работе, а он возьми и ляпни:
— Ну, здравствуй, Джоджо, как дела? Присядь к нам, отдохни, мы не возражаем.
И ведь чистая правда — до той поры вся болтовня сходила с его языка, а бедная безмозглая Кэролайн только и делала, что давила кривозубую улыбочку да сверлила его своими большущими глазами на мокром месте.
Реакция на приглашение последовала такая, будто он только что ляпнул парочку неласковых о матери Джоджо, — мужик нахмурил лоб, буркалы сделались у него что два разъяренных шершня, готовых сняться с места и рвануть из орбит.
Ответил он, впрочем, просто: «Нет, спасибо», и всё тебе, а потом удалился в кабинку у окна и закурил в угрюмом молчании над дымящейся чашкой кофе. Но всё ж, зачем такая грубость, к чему?
Поэтому, когда Джейк приметил это Лицо-со-Шрамом в центре зала, быстренько сел и опустил голову, надеясь, что его не узнают. По правде говоря, его не очень волновала судьба Джоджо с того самого дня в закусочной, ведь теперь он был парень без друзей, изгой, практически изгнанник, отказавшийся покидать город. А Джейк всего-то попытался вести себя с ним достойно, с некоторой долей порядочности, и что за это получил?
Ну и черт с ним, с Джоджо Уокером. Честь по чести, Джейк считал, что досталось тому по заслугам. Легко отделался.
Получится ли завладеть вниманием сестрички-брюнеточки, Джейк определить не мог. Возможно, трепыхаться не стоит. Так или иначе, он вынул из кармана четвертак и вложил в протянутую в ожидании ладонь. В ответ она улыбнулась ему глазами, только глазами, губы хранили неподвижность. Опасные глаза, словно бездонные озера, подумал Джейк. В таких утонешь и не заметишь.
— Придете на вечернее шоу? — спросила она еле слышно, почти шепотом, что было странно — их разделяло не такое уж маленькое расстояние. И все же он услышал ее, хотя не совсем понял, что она имела в виду.
— Вовсе нет… ну, нет, — пробормотал он. — А разве это — не вечернее шоу? Есть еще какое-то? Смешанное, если понимаете, о чем я…
Теперь обворожительная медсестричка наклонилась ближе. Ее теплое дыхание коснулось щеки Джейка.
— То, что сейчас, — просто картинка, — произнесла она. — Вечером будет кое-что совсем другое. Никакой рекламы. Вход только по приглашению.
— Но у меня работа… — начал было он.
— Ты же не хочешь пропустить сюрприз? — перебила его медсестра.
Последнее слово она произнесла с соблазнительным оттягом, свернув пухлые губки в бутон розы поначалу, а затем разведя их так широко, что перед глазами живо встали те вывернутые наизнанку женские бедра из заключительных кадров «Преждевременного материнства», — бедра, готовые вытолкнуть наружу дитя, во всех неловких подробностях. Ну и женщина! Серьезно, кто станет клеить незнакомого парня после такой киношки?
Впрочем, Джейк не жаловался. Его это даже немного завело.
Но что скажет мистер Гиббс? И если Джоджо его тут заметил?
Вроде бы — нет. Но все-таки Джоджо — полицейский со стажем. На всякие лица у него, сто пудов, глаз наметанный. От такого фиг улизнешь, да и себе дороже, если удастся, но…
— На сюрприз кого попало не приглашают, знаешь ли, — угрюмо сказала медсестра, по-девчоночьи надув губы. — Приходить или не приходить — решать тебе. У нас тут свободная страна, красавчик.
Она подмигнула ему на прощание и пошла дальше по ряду — изводить оставшихся мужчин скучными брошюрками, внушительными буферами и загадочным гипнотическим взглядом. Джейку показалось, что сестринский костюмчик маловат для ее габаритов, поэтому внимательно пересчитал взглядом складочки на ткани, облегающей ее формы, чтобы окончательно убедиться в своем предположении.
К черту Джоджо Уокера, решил он. И к черту мистера Митчелла Гиббса.
Сейчас было ровно девять часов, и даже если он побежит, то опоздает, по крайней мере, на несколько минут. Но в заднем кармане у него лежала книжка в мягкой обложке, а денег хватило бы на кусок пирога в «Звездочете», так почему бы нет? Неподалеку есть телефон, он позвонит и пожалуется на живот — кто сможет ему что-нибудь предъявить?
Джейк чувствовал себя хозяином своей судьбы. А его судьба сновала по проходам, впаривая дешевые книжки о сексе и, как ему казалось, время от времени поглядывая в его сторону. Он встал, протиснулся в проход и вышел в вестибюль с таким видом, словно он здесь главный. Будто ему принадлежал этот чертов город. К тому времени как Джейк наполовину прочел «Семь шагов к Сатане»[7] и почти без остатка приговорил персиковый пирог, его эго раздулось до небес.
Она сама выбрала его, не так ли? Он-то заметил — ни к кому другому она такого интереса не проявила. Ни с одним другим членом клуба любопытствующих, заседавшего в тот вечер в кинотеатре, столько времени не провела.
Кстати, о членах…
Осади коней, ковбой, вразумил он себя. На это у нас еще найдется время.
Он отхлебнул кофе и отправил в рот кусок пирога, а пока жевал, прикрыл глаза и с улыбкой подумал обо всем, что сделает с этой бабой.
Как бы там ее ни звали.