Взгляните Правде в Глаза!
ЭТОТ ФИЛЬМ ВЫ НЕ ЗАБУДЕТЕ!
Посередине листовки, словно слишком тугой ремень, красовался вопрос:
НЕУЖТО ТАК ПОРОЧНА НЫНЕШНЯЯ МОЛОДЕЖЬ?
— Кому какое дело? — вслух спросил Рас. — Раз платят — пусть живут.
Тут ему вспомнилась Нэнси Кэмпбелл, маленькая блондиночка с привлекательными ямочками на пухлых щеках, чьи старики прогнали ее из дому прошлой зимой, когда ее дотоле плоский живот подозрительно вздулся. Насколько Рас знал, никто не задавался, по крайней мере вслух, вопросом о степени порочности Нэнси. Никто о ней вообще словом не обмолвился — Нэнси стала забытым призраком страшной распущенности, присущей только большим городам, но не тихому славному Литчфилду. Рас задумался, не поворошить ли былое: произнести имя гулящей девицы вслух и вспомнить ее грехопадение во имя укрепления духа, моральной стойкости и толщины кармана. А вы помните Нэнси Кэмпбелл? Ваша дочь может стать следующей!
Тревога всегда сулила лучшую рекламу — он знал это. В конце концов, она работала на церковь с незапамятных времен, почему бы «Дворцу» не разыграть ту же карту?
Ухмыльнувшись, Рас привстал и подхватил карандаш из чашки, стоявшей на стойке, прямо под массивным черным телефоном на стене. Им он сделал пометку на полях одной из листовок: «Нэнси Кэмпбелл».
Уболтай, потом продай, Кевинью.
Хитрый малый этот Зазывала Дэвис. Несносный как черт. И янки в придачу (черт бы его побрал), но проницательный бизнесмен. Знал, что подправить, чтобы дела кинотеатра пошли в гору.
К черту Джейн, черт бы ее побрал, Рассел, — подумал Рас. В тот час, когда сиськам не удается собрать кассу, с задачей управится страх.
Все мужики одним миром мазаны: и американские Джоны, и сраные Такеши из-за океана, и сам, мать его, Сатана, а теперь еще и симпатичный паренек по соседству. У него в штанах — змея, и та хочет проскользнуть в твой милый садик, пока ангелочки не смотрят (а хорошо получается! — хвалил себя Рас, остервенело черкая карандашом). Так что лучше вам приготовиться к таким вещам заранее. Узнать факты. Предупрежден — вооружен.
— Страх, — произнес Рас вслух, глядя на исписанную до краев листовку. — Он всему голова. В нем-то все и дело.
Он снова усмехнулся, не обращая внимания на синевато-лиловый горизонт за окном кухни, вдохновляющий пару щебечущих птиц и сигнализирующий о начале нового дня. Его все еще слишком увлекали мысли о прибыльном терроре, который он вот-вот нашлет на всю округу.
Глава 3
Боль, ударившая в голову из-за пальцев, обожженных тлеющей сигаретой, вынудила Джоджо очнуться ото сна.
— Блядь, — прохрипел он. От одного этого слова во рту возник неприятный привкус.
Джоджо повернулся в кресле, вытягивая ногу и втаптывая окурок в ковер: еще одно пятно погоды не сделает. Ковер был усеян окурками, словно минное поле Второй мировой. Жалобщиков не было. Кроме него и еще одного редкого гостя — мистера Гиббса, сюда никто не приходил. Он со вздохом откинулся на скрипящую спинку стула и нырнул рукой во внутренний карман пальто за небольшой флягой; сделал глоток, погоняв жидкость во рту. Скривил лицо, опять вздохнув. В висках стучало, а поясница была словно сдавленный кулак, который нельзя разжать.
— Блядь, — громко повторил он, думая: еще разок, на бис — и с чувством.
Посасывая стремительно набухающие волдыри на указательном и среднем пальцах, Джоджо потянулся к столу за пачкой «Олд Голд», достал одну сигарету и отправил ее в рот. Он прекрасно знал, что использовал последнюю спичку, ему просто хотелось чем-то себя занять. Держа сигарету одним краем губ и лобзая волдыри другим, Джоджо повернул ручку белого «Коронадо» и смежил веки. Пел Эл Декстер. Песенка была известна Джоджо Уокеру:
Положи кольт, детка, положи свой кольт.
Мама с пистолетом, положи свой кольт.
Знакомая мелодия, знакомые чувства. В свое время он знавал нескольких мамочек с пистолетами, среди которых была и его покойная жена. Старая, добрая, неумолимая Бет, похожая на Айрин Данн после недельного запоя, с ее молочно-белой жилистой дрожащей рукой и миниатюрным «моссбергом»[4] в ней.
Казалось бы, крошечная вещица, даже в такой маленькой нежной ручке, но Джоджо не стал умалять ее значения. Если на тебя навела ствол женщина, самое правильное решение — заткнуться и не дергаться. Поэтому он молча глядел, как она со стекающими ручьем слезами и пузырящимся от соплей носом выкрикивает: «Ты ведь знаешь, у меня нет предрассудков, но, ради Бога, Джордж, негритянка?» Будто одного факта измены недостаточно — еще нужно и повернуть нож в сердечной ране.
В кабаре навеселе я попивал пивко,
Но вдруг она застукала. Теперь я далеко…
Он неосознанно постукивал под столом ногой в такт, пока не очнулся и не прекратил. Загудел электрический вентилятор. Снаружи раздался автомобильный гудок. Вероятно, гость сигналил коридорному, кем бы тот ни был, заменяющему Чарльза в такую рань. Джоджо был плохо знаком с персоналом дневной смены.
Он чувствовал себя вампиром, словно Бела Лугоши, отпугиваемый ослепляющим прямым солнечным светом, вторгающимся в его небольшое личное пространство через любую щель, какую можно найти в броне его венецианского окна. В идеальном варианте он уже спал бы на койке, наполовину под зеленым шерстяным одеялом, раздевшись до трусов. Вместо этого он томился в кресле за столом, с незажженной сигаретой во рту, в то время как температура в комнате близилась к адской. Чертов вентилятор сам себя не починит, особенно в тот момент, когда чувствуешь, как пот ручьями течет по бокам. Поэтому, сделав еще один глоток из фляжки, Джоджо выключил радио и, накинув шляпу, отправился на более прохладные пастбища.
Остаток песни последовал за ним в голове, через вестибюль и мимо мужлана за кассой, вплоть до выхода на душную улицу. Почти закипая в своем мокром измятом костюме, Джоджо продолжал хранить ухмылку на лице и идти. Раз уж он вышел, значит, полдела сделано. Он отправился к «Звездочету», хоть и не собирался туда.
Может, завалиться на весь день во «Дворец»? Пятнадцать минут изнуряющей ходьбы по плавящему солнцепеку — и вот знакомое здание театра и совершенно белый шатер близ него выплыли из облака знойного марева.
Зазывала Дэвис представляет…
Джоджо уж забыл об этом. Прищурившись из-за яркого света шатра, он повернул на Франклин, прочь от театра, идя прямо к аптеке с красующимися ступкой и пестиком на левой стороне вывески да рожком мороженого — на правой. Посередине большими золотыми буквами выведено Finn’s. Место было полупустым — слишком рано для молодежи и слишком поздно для засидевшегося за чашечкой кофе старичья, выползшего из дома за всякой всячиной. Открывая дверь, Джоджо вздрогнул от звякнувшего над головой медного колокольчика. Бессонница дает о себе знать, решил он. Именно она сделала его нервным. Все, кроме одного из пяти стульев за барной стойкой, были пусты. Пятый от начала стул прогнулся под тяжестью крайне увесистого мужчины, одетого в рубашку с закатанными до локтей рукавами и пóтом, градом стекающим по его мясистому багровому лицу. Толстяк заправлялся колой так, словно от этого зависела его жизнь, и, как только увидел Джоджо, его мокрое, изможденное лицо расплылось в улыбке.
— Какие люди! Сам Джоджо! — сипло поприветствовал он. — Ну, что новенького в уголовном кодексе?
— Да всё то же, что было раньше, Финн.
Финн похлопал по табуретке рядом:
— Давай приземляйся.
Горазд на словцо, Финн. Джоджо полагал, что лексическое богатство его друг перенял от шпаны, которая заваливалась в его местечко чуть ли не на целые дни летом, — пострелята и их бедокурии, как говорил сам Финн, о парнях и девчонках соответственно. Молодежь смеялась над его словесными попытками стать для них своим в стельку, а старшему поколению Финн казался неотесанным. Но Джоджо, не кривя душой, любил этого парня, своего стародавнего приятеля. Финн был одним из немногих, кто от него не отвернулся после того, как по округе пошли слухи. И если недавние коллеги-копы могли назвать его в лицо «чернотрахом», то Финн, когда разговор касался сей деликатной темы, просто пожимал плечами и говорил: мужик есть мужик, Джоджо, не попробует — не узнает. Слух Джоджо эти слова ласкали лучше музыки.
Он забрался на стул и вздохнул. Финн щелкнул пальцами в сторону придурка за стойкой, на что тот ленно поднял пудовый взгляд, спрятанный до поры под залихватски заломленной бумажной шапочкой.
— Принеси мистеру Уокеру газировку, будь добр.
— Спасибо, — молвил Джоджо.
— Или молочный коктейль хочешь? Ты же в курсе, что это такое? Наш Стью на севере бывал, он знает. Расскажи ему про молочный коктейль, Стью.
Стью приподнял бровь и глубоко вдохнул, но Джоджо прервал его взмахом руки.
— Газировка сойдет, Стью.
Стью достал чистый стакан из-под стойки и наполнил его до краев. Финн положил тяжелую руку на плечо Джоджо.
— Простые вещи — самые лучшие, я ведь прав?
— Прав как боженька, Финн.
— Вот чего чертовы немцы не понимают, это простых вещей. Черт, даже фуфелы-янки не понимают. Прости за мой французский, Стью.
Тот лишь поджал губы и пожал плечами.
— Не понимают, и все тут. Ты когда-нибудь был в городе, Джоджо?
— Временами я делаю ставки на лошадей в Оклауне.
— Допустим, но я имел в виду большой город. Настоящий. Типа Сент-Луиса или Чикаго.
— Не-а, — ответил Джоджо, кивая Стью в знак благодарности, как только газировка образовалась на стойке. — Не могу сказать, что был.
— О-о, приятель. Люди в таких местах носятся, что дикие звери, словно сам дьявол им на пятки наступает. Это ли не жизнь?
— Думаю, нет, — ответил Джоджо. Он прильнул к стакану и жадно опустошил его. Аж зубы заныли от количества сахара, но то было скорее приятно, чем наоборот.
— Вот я и говорю, чем проще, тем лучше, — сказал Финн. — Да, сэр.
— Скажи, — начал Джоджо, вытирая губы тыльной стороной ладони, — когда ты был в Чикаго последний раз, Финн?
— Ну, я-то не был. Но видел кучу фотографий во «Дворце», сечешь?
— Секу, — ответил Джоджо с ухмылочкой. — А я тогда пару раз видал Рокси Харт[5] этими вот глазами.
— Врешь же. — Теперь и Финн усмехался.
— А как насчет их нынешнего показа?
— Ты про «Дворец»?
— Про него, родимого. Там обосновалось какое-то выездное шоу — так про него говорят. И называется оно «Преждевременное материнство».
— Звучит… вульгарно.
— Разве тем кого удивишь сейчас?
— Как по мне — да, приятель.
Джоджо допил газировку и сунул сигарету в рот. Финн поспешил зажечь спичку, ею же прикурил и свою сигарету.
— Часть ребят, что его привезли, заехала в отель прошлой ночью. В поздний час. Они, видит бог, странные типы. Один одет в доктора, а у длинноногой девицы такой видок, будто заместо крови у нее водица ледяная.