— Уж вы мне поверьте, заботы об этом деле мне не занимать.
— А вы не поняли! В контексте данном превеликий наш Поэт «заботой» звал излишек любопытства.
— Ясно. Любопытство убило кошку, значит…
— Именно так.
— Здорово. А еще что-нибудь процитировать можете?
Зазывала Дэвис вернул сигару в пепельницу и поднялся с кресла Раса. Уставившись во все глаза на Джоджо, он будто изучал каждый шрам на его лице.
— От любопытства умер бес, а утолив его, воскрес! — пропел он. — От кончиков рогов и до хвоста — бесяра подлый жив как никогда!
— Это тоже из Шекспира?
— Это из Бена Джонсона. Из всех английских драматургов эпохи Возрождения моему сердцу он наиболее мил. А вы кого предпочитаете, мистер Уокер?
И снова — вкрадчивая улыбочка. Джоджо вытянул новую сигарету из кармана и запалил ее.
— Мне-то из них всех Джон Флетчер по нраву, — признался он. — Особенно вот это: «О чары сна, что лечат все невзгоды…»
— «Одной со Смертью нежной вы природы»[24], — встрял Дэвис.
— Я смотрю, последнее слово всегда должно быть за вами?
— Ничего не могу с собой поделать, — сказал Дэвис, извинительно разводя руками. — Я ведь антрепренер.
— Тогда вы должны понимать, что чувствую я, будучи детективом.
— Смотрящим по отелю.
На этот выпад Джоджо отвечать не стал.
— Я всю жизнь посвятил искусству зрелищных мероприятий, мистер Уокер, — сказал Дэвис, отходя от стола. — Всю мою жизнь. До того как найти место в кинобизнесе, я глотал пыль тысячи дорог. Понимаете, о чем я?
— Конечно. Вы были балаганщиком.
— Поначалу — да. Я странствовал с бродячим цирком. Заметал за зрителями ореховую шелуху, убирал за слонами. Раз взялся за работу — делай на совесть. Но однажды у меня появился друг. Чародей, волшебник — не побоюсь этих слов. Он меня многому научил. Целой уйме трюков. В каком-то смысле я встал на его место, а в каком-то — он на мое.
— Вас куда-то несет, Дэвис.
— Бродячий цирк — это целый другой мир. Иная вселенная с особыми правилами и законами, собственным этикетом. Знавал я одного парня — был тот самым красивым из всех виденных мною парней. И был он безнадежно влюблен в женщину, которую мы все звали Большая Берта. Она весила без малого два с половиной центнера, детишки над ней потешались. Но тот безумно красивый парень любил ее больше жизни. Такое возможно только в бродячем цирке, Уокер. Но вам ведь это хорошо известно, ведь вы — из той же… породы — можно так сказать? Или я слишком много себе позволяю?
Джоджо поморщился.
— И что это должно значить?
— Твоя порода проступает наружу, Джоджо Уокер.
— Моя?
— Тебе бы побриться.
— Послушай, ты…
— Комедиант из меня всегда был никудышный. Как я говорил, шутки оставьте клоунам! Но знаешь, что меня сейчас реально смешит? Что это меня прозвали Зазывала[25], а не тебя — мальчишку-псоглавца!
Джоджо рывком вскочил на ноги и обрушил кулаки на столешницу. Сигара мигом вылетела из пепельницы и очутилась на полу, в ворсе ковра.
— Теперь ты меня послушай, сукин сын, — прорычал он. Его плечи дрожали от ярости, кулаки сжимались и разжимались. — Ты обо мне ни хрена не знаешь, усек? И если еще раз меня так назовешь, Богом клянусь, я тебе по первое число всыплю.
— Просто так тебя называли на афишах, Джоджо, — разве не помнишь?
Джоджо открыл было рот, чтобы что-то сказать, но из него не вырвалось ни слова. Он застыл в напряженной позе, как памятник человеческому гневу. Дэвис запрокинул голову и рассмеялся, когда в кабинет безо всяких церемоний вошли двое из его свиты. Джоджо обернулся посмотреть на них — высокий парень в твидовом пиджаке, виденный в отеле, был одним, а второго, рыжебородого, смахивающего на пузатый пожарный гидрант, он не помнил. Возможно, на памяти сказалось потрясение от слов Зазывалы Дэвиса.
Так тебя называли на афишах.
Бродячий цирк.
Рука Дэвиса нырнула под стол и вернулась с длинной блестящей черной тростью. Он ловко повертел ее в руках и театрально провозгласил:
— Дамы и господа! Из густых диких лесов, что тянутся по берегам русской Волги… выходит дикий, не знающий цивилизации зверь, подобного коему вы никогда не видели! Охотники из местечка под названием Кострома выследили этого детеныша и по следам его прошли до пещеры, где он жил с отцом. Отец его был настолько подобен зверю, что его пришлось застрелить, — а сын был продан нашему цирку. Трепещите же!
У Джоджо пошла кругом голова. Он подался назад и упал бы, если бы пара бугаев не подхватила его под руки. Воздух в комнате, казалось, накалился до адских температур. Вонь пота, жареной кукурузы и слоновьего дерьма хлынула ему в ноздри.
— Это дикарь, которого невозможно приручить! Он заперт за железной решеткой для вашей же безопасности!
Прутья решетки материализовались вокруг него. Он не мог вспомнить, были ли они там все это время. У ног лежала постель из сена, и он испытывал сильное чувство дежавю, которое не мог определить.
— Леди и джентльмены, этот экземпляр не для слабонервных. Не стыдитесь, если вам захочется отвести взгляд… Ита-а-ак, встр-речайте — Джоджо, Мальчик Псоглавец!
Тяжелый бархатный занавес отодвинулся, унося с собой стены кабинета. Жаркое солнце позднего лета пробивалось за прутья клетки, и Джоджо инстинктивно приложил руку ко лбу. Он схватил пригоршню длинных курчавых волос. Хор охов и вздохов сменил взрыв смеха. Один из типов, стоявших позади него, смахивающий на пожарный гидрант, ткнул его в ребра деревянным шестом. Джоджо отполз от него в противоположный угол клетки.
— А ну лай, уродец поганый! — прорычал тип. — Рычи, черт бы тебя побрал!
— Погавкай, Мальчик Псоглавец! — уговаривал его кто-то из толпы.
— А почему он не лает? — с притворным возмущением в голосе крикнул кто-то еще.
И снова шест обрушился на него — удар пришелся в поясницу, прямо по почкам. Из груди Джоджо рванулся жалобный скулеж. Он сам подивился тому, как слабо прозвучал собственный голос. Голос маленького мальчика.
— Давай-давай! — не унимался «гидрант». — Рычи, Мальчик Псоглавец! Р-р-р-рычи!
Человек жестоко оскалился и врезал шестом по прутьям решетки. Джоджо заскулил, прижался к решетке и издал пронзительный вой. «Гидрант» рассмеялся. Толпа взревела от восторга, посыпались аплодисменты и восторженные крики.
Это все трюк! Это не взаправду! — пытался кричать Джоджо, но вместо слов у него выходил лай, вибрирующий и прерывистый — такой издает собака, когда пытается имитировать интонации хозяина.
Он вскинул руки к лицу и схватил пригоршнями ненавидимые им волосы, которые синдром Амбраса заставил прорасти на лице, шее и во всех других местах тела. Он вырвал волосы с корнем, но их было слишком много. С тем же успехом можно рубить первобытные джунгли ножом для масла — горсть оторвешь, а под ними еще одна, да гуще прежней. Гуще и крепче.
— Он столь дик, что не может и слова сказать, леди и джентльмены! — орал во всю мочь легких Зазывала Дэвис. — Его бедную мать растерзала свора гончих, когда та была на сносях, и, когда пришло время ребенку появиться на свет — вылезла сия мерзость!
Уже другая ложь, не такая, как первая, понял Джоджо. История все время менялась — он что-то помнил и о летающей тарелке, бросившей его на кукурузном поле, и о семейке настоящих оборотней в Закарпатье. Печальный мальчик-сирота с постыдной хворью кожи — он был рожден для чего-то такого, для абсурдных цирковых небылиц. Правда о нем не сдалась никому — ведь зазывала всегда мог придумать что-то покруче.
А уж этот Зазывала свое дело знал — зрители у него были как шелковые. Дэвис стращал их одной выдумкой за другой, еще более невероятной, чем предыдущая, пока его ухмыляющиеся пособники тыкали шестами в Мальчика Псоглавца и смачно плевали в его темную спутанную шерсть.
Зазывала Дэвис обвел рукой толпу по широкой дуге, и она исчезла. Остались лишь его подручные, марионетки, им он велел — довольно. Постепенно стены и сам кабинет возвратились на место, но Джоджо до сих пор чуял насыщенный дух цирка, в котором когда-то жил.
— Я — антрепренер, — сказал Дэвис, с непреходящей насмешкой. — Ничего не могу с собой поделать.
— Что… ты со мной сделал? — прохрипел Джоджо. Он боялся, что вместо слов у него опять выйдет лай, но нет, дар речи вернулся.
— Вам приснился кошмар, мистер Смотрящий-по-Отелю, — ответил Зазывала.
— Ты… опоил меня, — слабо возразил Джоджо.
— Нет, мистер Уокер. Так работает магия.
— Магия…
— О да. Чары. Самые лучшие, самые сильные. Но если вам этого показалось мало — видели бы вы, что они там видят! — Он указал на дверь, но Джоджо понял, что речь идет о зрителях в кинозале. О тех, кто остался на особый ночной показ.
— Теодора, — прохрипел он. — Джорджия…
— Как много милых дам вьется вокруг дикаря из Костромы. Никогда бы не подумал.
— Мистер Дэвис, — прервал его мужчина в твидовом пиджаке. — Шоу… оно почти закончилось.
— Ты совершенно прав, Эбнер. А завтра пятница, в конце концов. Лучший вечер для кино — вечер пятницы, но, я полагаю, тебе это и так известно, Джоджо Уокер.
— Ты… — прохрипел он, задыхаясь. — Оставь их в покое.
— Спокойной ночи, Джоджо Уокер, — сказал Дэвис, проходя мимо распростертого на полу тела, словно то был лишь выпуклый участок ковра. — Мы, люди шоу-бизнеса, работаем допоздна, и у нас много дел. — Он протянул свою трость Эбнеру и направился к двери. — Знаешь, так и быть, уважу тебя цитатой из Флетчера, раз он тебе по нраву: «Ничтожно чувство, с коим я раба гоню — раба, что не годится в услуженье, иль старого, негодного коня… иль пса, что пережил свое уменье, но в отреченье том себя я не хулю — и с миром обретаю примиренье». Ну, как тебе такой Флетчер? Отвези его домой, Эб.
Человек по имени Эбнер достал из-под полы клетчатого твидового пиджака черную полицейскую дубинку и бросился на Джоджо. Полыхнула вспышка — и мир в голове у него взорвался.
И сник во тьму, не оставив ничего.
Теодора скрестила ноги и время от времени поглядывала на блондинку, от которой Джоджо не мог оторвать глаз. Она не узнала ее, но это было неудивительно: хоть она и провела всю свою жизнь в Литчфилде, ее социальный опыт всегда был сильно ограничен мужчинами, которые управляли ее жизнью. Сначала ее отец, а потом его замена — Рассел. Только сейчас, всерьез задумавшись об этом, она поняла, в каком странном мире живет: городок маленький, а она в нем почти никого не знает. Даже тех, кого вроде бы знала, — не знает совсем.
У нее перехватило дыхание. Поняв, что уже довольно долго пристально смотрит на затылок женщины, Теодора быстро отвела взгляд, обратив его на большой пустующий экран перед собой. Фильм вот-вот должен был начаться — нужно сделать все, что ей под силу, чтобы сосредоточиться на нем, а не на всепожирающем чувстве одиночества, которое предательски нахлынуло на нее.
По ее правой щеке сбежала одинокая слезинка, и Теодора быстро смахнула ее.
Впрочем, беспокоилась она напрасно — свет в зале стремительно тускнел.
— А вы не поняли! В контексте данном превеликий наш Поэт «заботой» звал излишек любопытства.
— Ясно. Любопытство убило кошку, значит…
— Именно так.
— Здорово. А еще что-нибудь процитировать можете?
Зазывала Дэвис вернул сигару в пепельницу и поднялся с кресла Раса. Уставившись во все глаза на Джоджо, он будто изучал каждый шрам на его лице.
— От любопытства умер бес, а утолив его, воскрес! — пропел он. — От кончиков рогов и до хвоста — бесяра подлый жив как никогда!
— Это тоже из Шекспира?
— Это из Бена Джонсона. Из всех английских драматургов эпохи Возрождения моему сердцу он наиболее мил. А вы кого предпочитаете, мистер Уокер?
И снова — вкрадчивая улыбочка. Джоджо вытянул новую сигарету из кармана и запалил ее.
— Мне-то из них всех Джон Флетчер по нраву, — признался он. — Особенно вот это: «О чары сна, что лечат все невзгоды…»
— «Одной со Смертью нежной вы природы»[24], — встрял Дэвис.
— Я смотрю, последнее слово всегда должно быть за вами?
— Ничего не могу с собой поделать, — сказал Дэвис, извинительно разводя руками. — Я ведь антрепренер.
— Тогда вы должны понимать, что чувствую я, будучи детективом.
— Смотрящим по отелю.
На этот выпад Джоджо отвечать не стал.
— Я всю жизнь посвятил искусству зрелищных мероприятий, мистер Уокер, — сказал Дэвис, отходя от стола. — Всю мою жизнь. До того как найти место в кинобизнесе, я глотал пыль тысячи дорог. Понимаете, о чем я?
— Конечно. Вы были балаганщиком.
— Поначалу — да. Я странствовал с бродячим цирком. Заметал за зрителями ореховую шелуху, убирал за слонами. Раз взялся за работу — делай на совесть. Но однажды у меня появился друг. Чародей, волшебник — не побоюсь этих слов. Он меня многому научил. Целой уйме трюков. В каком-то смысле я встал на его место, а в каком-то — он на мое.
— Вас куда-то несет, Дэвис.
— Бродячий цирк — это целый другой мир. Иная вселенная с особыми правилами и законами, собственным этикетом. Знавал я одного парня — был тот самым красивым из всех виденных мною парней. И был он безнадежно влюблен в женщину, которую мы все звали Большая Берта. Она весила без малого два с половиной центнера, детишки над ней потешались. Но тот безумно красивый парень любил ее больше жизни. Такое возможно только в бродячем цирке, Уокер. Но вам ведь это хорошо известно, ведь вы — из той же… породы — можно так сказать? Или я слишком много себе позволяю?
Джоджо поморщился.
— И что это должно значить?
— Твоя порода проступает наружу, Джоджо Уокер.
— Моя?
— Тебе бы побриться.
— Послушай, ты…
— Комедиант из меня всегда был никудышный. Как я говорил, шутки оставьте клоунам! Но знаешь, что меня сейчас реально смешит? Что это меня прозвали Зазывала[25], а не тебя — мальчишку-псоглавца!
Джоджо рывком вскочил на ноги и обрушил кулаки на столешницу. Сигара мигом вылетела из пепельницы и очутилась на полу, в ворсе ковра.
— Теперь ты меня послушай, сукин сын, — прорычал он. Его плечи дрожали от ярости, кулаки сжимались и разжимались. — Ты обо мне ни хрена не знаешь, усек? И если еще раз меня так назовешь, Богом клянусь, я тебе по первое число всыплю.
— Просто так тебя называли на афишах, Джоджо, — разве не помнишь?
Джоджо открыл было рот, чтобы что-то сказать, но из него не вырвалось ни слова. Он застыл в напряженной позе, как памятник человеческому гневу. Дэвис запрокинул голову и рассмеялся, когда в кабинет безо всяких церемоний вошли двое из его свиты. Джоджо обернулся посмотреть на них — высокий парень в твидовом пиджаке, виденный в отеле, был одним, а второго, рыжебородого, смахивающего на пузатый пожарный гидрант, он не помнил. Возможно, на памяти сказалось потрясение от слов Зазывалы Дэвиса.
Так тебя называли на афишах.
Бродячий цирк.
Рука Дэвиса нырнула под стол и вернулась с длинной блестящей черной тростью. Он ловко повертел ее в руках и театрально провозгласил:
— Дамы и господа! Из густых диких лесов, что тянутся по берегам русской Волги… выходит дикий, не знающий цивилизации зверь, подобного коему вы никогда не видели! Охотники из местечка под названием Кострома выследили этого детеныша и по следам его прошли до пещеры, где он жил с отцом. Отец его был настолько подобен зверю, что его пришлось застрелить, — а сын был продан нашему цирку. Трепещите же!
У Джоджо пошла кругом голова. Он подался назад и упал бы, если бы пара бугаев не подхватила его под руки. Воздух в комнате, казалось, накалился до адских температур. Вонь пота, жареной кукурузы и слоновьего дерьма хлынула ему в ноздри.
— Это дикарь, которого невозможно приручить! Он заперт за железной решеткой для вашей же безопасности!
Прутья решетки материализовались вокруг него. Он не мог вспомнить, были ли они там все это время. У ног лежала постель из сена, и он испытывал сильное чувство дежавю, которое не мог определить.
— Леди и джентльмены, этот экземпляр не для слабонервных. Не стыдитесь, если вам захочется отвести взгляд… Ита-а-ак, встр-речайте — Джоджо, Мальчик Псоглавец!
Тяжелый бархатный занавес отодвинулся, унося с собой стены кабинета. Жаркое солнце позднего лета пробивалось за прутья клетки, и Джоджо инстинктивно приложил руку ко лбу. Он схватил пригоршню длинных курчавых волос. Хор охов и вздохов сменил взрыв смеха. Один из типов, стоявших позади него, смахивающий на пожарный гидрант, ткнул его в ребра деревянным шестом. Джоджо отполз от него в противоположный угол клетки.
— А ну лай, уродец поганый! — прорычал тип. — Рычи, черт бы тебя побрал!
— Погавкай, Мальчик Псоглавец! — уговаривал его кто-то из толпы.
— А почему он не лает? — с притворным возмущением в голосе крикнул кто-то еще.
И снова шест обрушился на него — удар пришелся в поясницу, прямо по почкам. Из груди Джоджо рванулся жалобный скулеж. Он сам подивился тому, как слабо прозвучал собственный голос. Голос маленького мальчика.
— Давай-давай! — не унимался «гидрант». — Рычи, Мальчик Псоглавец! Р-р-р-рычи!
Человек жестоко оскалился и врезал шестом по прутьям решетки. Джоджо заскулил, прижался к решетке и издал пронзительный вой. «Гидрант» рассмеялся. Толпа взревела от восторга, посыпались аплодисменты и восторженные крики.
Это все трюк! Это не взаправду! — пытался кричать Джоджо, но вместо слов у него выходил лай, вибрирующий и прерывистый — такой издает собака, когда пытается имитировать интонации хозяина.
Он вскинул руки к лицу и схватил пригоршнями ненавидимые им волосы, которые синдром Амбраса заставил прорасти на лице, шее и во всех других местах тела. Он вырвал волосы с корнем, но их было слишком много. С тем же успехом можно рубить первобытные джунгли ножом для масла — горсть оторвешь, а под ними еще одна, да гуще прежней. Гуще и крепче.
— Он столь дик, что не может и слова сказать, леди и джентльмены! — орал во всю мочь легких Зазывала Дэвис. — Его бедную мать растерзала свора гончих, когда та была на сносях, и, когда пришло время ребенку появиться на свет — вылезла сия мерзость!
Уже другая ложь, не такая, как первая, понял Джоджо. История все время менялась — он что-то помнил и о летающей тарелке, бросившей его на кукурузном поле, и о семейке настоящих оборотней в Закарпатье. Печальный мальчик-сирота с постыдной хворью кожи — он был рожден для чего-то такого, для абсурдных цирковых небылиц. Правда о нем не сдалась никому — ведь зазывала всегда мог придумать что-то покруче.
А уж этот Зазывала свое дело знал — зрители у него были как шелковые. Дэвис стращал их одной выдумкой за другой, еще более невероятной, чем предыдущая, пока его ухмыляющиеся пособники тыкали шестами в Мальчика Псоглавца и смачно плевали в его темную спутанную шерсть.
Зазывала Дэвис обвел рукой толпу по широкой дуге, и она исчезла. Остались лишь его подручные, марионетки, им он велел — довольно. Постепенно стены и сам кабинет возвратились на место, но Джоджо до сих пор чуял насыщенный дух цирка, в котором когда-то жил.
— Я — антрепренер, — сказал Дэвис, с непреходящей насмешкой. — Ничего не могу с собой поделать.
— Что… ты со мной сделал? — прохрипел Джоджо. Он боялся, что вместо слов у него опять выйдет лай, но нет, дар речи вернулся.
— Вам приснился кошмар, мистер Смотрящий-по-Отелю, — ответил Зазывала.
— Ты… опоил меня, — слабо возразил Джоджо.
— Нет, мистер Уокер. Так работает магия.
— Магия…
— О да. Чары. Самые лучшие, самые сильные. Но если вам этого показалось мало — видели бы вы, что они там видят! — Он указал на дверь, но Джоджо понял, что речь идет о зрителях в кинозале. О тех, кто остался на особый ночной показ.
— Теодора, — прохрипел он. — Джорджия…
— Как много милых дам вьется вокруг дикаря из Костромы. Никогда бы не подумал.
— Мистер Дэвис, — прервал его мужчина в твидовом пиджаке. — Шоу… оно почти закончилось.
— Ты совершенно прав, Эбнер. А завтра пятница, в конце концов. Лучший вечер для кино — вечер пятницы, но, я полагаю, тебе это и так известно, Джоджо Уокер.
— Ты… — прохрипел он, задыхаясь. — Оставь их в покое.
— Спокойной ночи, Джоджо Уокер, — сказал Дэвис, проходя мимо распростертого на полу тела, словно то был лишь выпуклый участок ковра. — Мы, люди шоу-бизнеса, работаем допоздна, и у нас много дел. — Он протянул свою трость Эбнеру и направился к двери. — Знаешь, так и быть, уважу тебя цитатой из Флетчера, раз он тебе по нраву: «Ничтожно чувство, с коим я раба гоню — раба, что не годится в услуженье, иль старого, негодного коня… иль пса, что пережил свое уменье, но в отреченье том себя я не хулю — и с миром обретаю примиренье». Ну, как тебе такой Флетчер? Отвези его домой, Эб.
Человек по имени Эбнер достал из-под полы клетчатого твидового пиджака черную полицейскую дубинку и бросился на Джоджо. Полыхнула вспышка — и мир в голове у него взорвался.
И сник во тьму, не оставив ничего.
Теодора скрестила ноги и время от времени поглядывала на блондинку, от которой Джоджо не мог оторвать глаз. Она не узнала ее, но это было неудивительно: хоть она и провела всю свою жизнь в Литчфилде, ее социальный опыт всегда был сильно ограничен мужчинами, которые управляли ее жизнью. Сначала ее отец, а потом его замена — Рассел. Только сейчас, всерьез задумавшись об этом, она поняла, в каком странном мире живет: городок маленький, а она в нем почти никого не знает. Даже тех, кого вроде бы знала, — не знает совсем.
У нее перехватило дыхание. Поняв, что уже довольно долго пристально смотрит на затылок женщины, Теодора быстро отвела взгляд, обратив его на большой пустующий экран перед собой. Фильм вот-вот должен был начаться — нужно сделать все, что ей под силу, чтобы сосредоточиться на нем, а не на всепожирающем чувстве одиночества, которое предательски нахлынуло на нее.
По ее правой щеке сбежала одинокая слезинка, и Теодора быстро смахнула ее.
Впрочем, беспокоилась она напрасно — свет в зале стремительно тускнел.