Наша прогулка продолжалась. Чезаре тщательно любовался цветочными клумбами, разноцветной подсветкой садовых фонтанов и мраморными статуями. Он явно тянул время.

– Четверо племянниц? – прошептала я у статуи обнаженного Дионисия. – Честно?

– Занимаешься арифметикой? – с видом заговорщика спросил супруг. – Совпадение количества синьорин Копальди с числом холостых Саламандер-Арденте вызвало твою тревогу?

До этого момента никакой тревоги я не ощущала, но сейчас буквально похолодела. Кракен меня раздери! Четыре на четыре!

Чезаре, сполна насладившись моим состоянием, рассмеялся:

– Можешь выдохнуть, Филомена. Самой старшей племяннице Артуро семь лет от роду.

Я опять задышала. Нервное это дело, разбираться в интригах тишайшего Муэрто.

По дорожке к нам рысил один из младших секретарей, синьор Пьетро Лапанелли.

– Ваша серенити, некий синьор Вольто показал мне перстень и велел передать, – юноша запыхался от бега, – что, если дона догаресса не появится на празднике, все дело окажется под угрозой.

– Какая жалость, Филомена, – сказал Чезаре, – что командор видел нас в саду. Теперь придется рисковать.

– Чем?

– Пожалуй, всем, – он вздохнул. – Пьетро, сопроводи дону Филомену к гостям и убедись, что этот синьор Вольто заметил ее появление.

Я пошла за Лапанелли без возражений. Общество тишайшего супруга меня, вопреки ожиданиям, нисколько не тяготило, но, кажется, мое его не радовало. Чезаре не попытался меня снова поцеловать или занять беседой, его мысли почти все время витали где-то. Он вполне достоверно изобразил плотскую страсть при командоре да Риальто, но именно что изобразил, разницу я уже понимала.

– Что за перстень? – спросила я секретаря. – Тот, что показал вам гражданин Вольто?

– Его серенити использует их в качестве тайных знаков. – Пьетро показал мне руку с золотой печаткой на пальце.

– Мертвая голова? Это пиратский символ.

– Отличие в том, что вместо скрещенных костей под ней изображены веточки оливы. Правда забавно?

Я согласилась, припомнив, как Карла рассказывала, что кузен Чезаре одаривает одинаковыми перстнями всех своих подружек. Всех, кроме Голубки Паолы. Теперь получается, он окольцевал экселленсе? Это действительно было забавно.

У ворот сада стояли стражники в синих мундирах, охрана да Риальто. Меня узнали и пропустили с поклонами.

На помосте играли музыканты, гости веселились, вино лилось рекой. Над толпой на туго натянутых канатах прыгали циркачи в клоунских костюмах. Огромный чернокожий мавр жонглировал горящими булавами, огненная саламандра бегала в колесе, рассыпая по сторонам снопы искр.

– Филомена! – закричала Карла издали и помахала мне рукой.

– Дона догаресса, – сказал Лапанелли, – здесь я вас оставлю.

Проследив за взглядом молодого человека, я заметила высокую фигуру князя Мадичи у колонны. Вольто меня тоже увидел и низко поклонился.

– Где ты была? – Синьорина Маламоко шлепнула по руке веселого Арлекина, который пытался увлечь ее в вихрь танца. – Мы с Панеттоне тебя обыскались.

– Гуляла с Чезаре, – улыбнулась я через силу.

Они с Панеттоне? Маура сейчас сидит под замком, и я знаю, кого за это надо благодарить. На что он надеется? Я имею в виду Карло. Что дож простит ему предательство? А я? Я прощу? Нет, погодите. Меня Карло Маламоко не предал, как раз наоборот. Он рискнул всем, чтоб вывести нашу подругу из-под удара. Если цель была в этом, она была достигнута с простотой и изяществом. Шпион Совета десяти решил дело, рискнул всем ради дружбы или любви. И теперь моя задача как догарессы и подруги не наказать, а, наоборот, защитить Карло от гнева дожа.

Да, решено. И на этом пока закончим размышления.



Экселленсе передал, что я должна появиться на празднике. Меня должны здесь видеть, чтобы дело – другое дело, тишайшая интрига – развивалось своим чередом. Я здесь, со мной заметная фрейлина. Пока все правильно?

– Тебя все еще интересуют путтана? – спросила Карла как ни в чем не бывало. – Если да, то вон та молодящаяся блондинка с удовольствием с тобой побеседует.

Я захлопала в ладоши.

– Чудесно! Познакомь нас.

На вид путтана было лет тридцать. Или двадцать, или пятьдесят, – все зависело от того, как именно в данный момент падает на нее свет или смотрела ли я ей в глаза. Потому что глаза казались гораздо старше женщины, даже старше целого мира. Была в них какая-то вековечная мудрость, и высокомерие, и даже добродушие, присущее скорее людям пожилым.

– Маламоко, – ворковала она, и карминные соски задорно дрожали, – деточка, ты решилась наконец принять мое предложение? У меня как раз нарисовался тебе расчудесный кавалер с особыми запросами, обожающий срывать невинные цветочки.

– Это Олимпия, – сказала Карла, когда мы с этой матерью всех путтана уселись на мраморную скамью в дальнем конце двора. – Она ответит на все твои вопросы, потому что в противном случае в ее веселом заведении очень уменьшится количество цветоводов.

Маламоко посмотрела на женщину со значением и отошла к балюстраде, чтоб не мешать.

– Синьора Олимпия, – начала я, лихорадочно собирая в кучу разбегающиеся мысли.


– Просто Олимпия, – перебила она, – без синьоры, деточка. Ты у нас кто?

Путтана протянула руку, пропуская сквозь пальцы мой локон.

– Какой чудесный оттенок! И какой редкий. Точнехонько как у волос нашей тишайшей серениссимы. Понятно. Значит, я, деточка, Олимпия, а ты у нас, предположим, Филомена. Ты не возражаешь против такого псевдонима?

Я не возражала. Разумеется, она меня узнала.

– И что для тебя выведать, Филомена? Не захаживает ли твой супруг в наше райское местечко?

– Ах нет, – отмахнулась я. – Хотя… Захаживает?

Путтана расхохоталась:

– Мы бережем тайны наших клиентов.

– Это значит «да»? Нет, не отвечайте! – Я испугалась.

Что будет, если она подтвердит? Я же спалю их веселый домишко ко всем чертям! Даже Чикко, уловив мои эманации, возбужденно запыхтела, накапливая жар.

– Это значит, – медленно сообщила Олимпия, – что Чезаре Муэрто нашим клиентом не является и тайны его я беречь не должна.

Я погладила саламандру, успокаивая.

– Олимпия… – голос невольно дрогнул.

– Ну, деточка, смелее.

И я решилась. Путтана выслушала меня не перебивая, а когда я снова начала запинаться, дружески потрепала по плечу.

– Если бы все невинные девы, Филомена, прежде чем исполнять супружеский долг, обращались за советом к профессионалкам, несчастливых браков в Аквадорате стало бы гораздо меньше.

– Спросить подруг в школе я стеснялась.

– К счастью. Невежество девчонок может сослужить плохую службу. Дельфины, говоришь?

– Это единственное сравнение, пришедшее на ум.

– Почему не коровки или лошадки?

– На острове, где я выросла, не было домашнего скота.

– Даже кур? Хотя петухи не обладают нужной снастью.

– Как и большинство рыб. Олимпия, я вовсе не святая простота, для начала мне хотелось бы понять принцип… гм… процесса.

– Объясняю на пальцах.

Пальцы у нее были длинные, усыпанные кольцами, на фаланге правого безымянного я заметила изящную татуированную бабочку.

– Понятно?

Я кивнула.

– Ты даже не покраснела?

– Это обязательно?

– Мужчины от нас этого ждут. И навсегда вычеркни из своего лексикона слово «случка», оно подходит только для животных. Говори: «страсть», или «занятия любовью».

– А потом краснеть?

– Нельзя покраснеть на заказ.

Я попробовала. Не получилось.

– Понимаешь ли, Филомена, мужчины в чем-то крайне наивные создания, но фальшь они чувствуют. Если ты хочешь добиться любви от своего супруга, будь искренней.

– Вы учите меня добродетели? Неужели путтана искренни со своими клиентами? Неужели не притворяются?

– Деточка, – фыркнула Олимпия, – мы даем нашим кавалерам ровно то, чего они от нас хотят. Они ждут притворства и получают его.

– А как же любовь?

– И это мы им даем. С тем лишь крошечным отличием, что мы любим не конкретного синьора, оказавшегося в нашей постели, а саму любовь. Мы, в сущности, жрицы Афродиты, допускающие к своим таинствам тех, кто может за это заплатить. Разумеется, есть среди нас те убогие создания, что просто продают свое тело. – Олимпия вздохнула. – Их жизнь безрадостна. Впрочем, порядочные синьоры, исполняющие супружеский долг без любви, ничем от них не отличаются.