На лицо два мертвеца и я, слабый как кутенок. Без единого документа. Да еще без памяти и вдобавок россиянин. Что из этого следует, надеюсь ясно? И не надо мне протирать о верховенстве закона на Западе. Назначат козлом отпущения в угоду какой-нибудь политической ситуации и даже не поморщатся.
Да, все плохо. Даже не плохо, а вообще сплошное дерьмо. Хотя и положительные моменты присутствуют. Я жив, меня еще не замели и, черт побери, языками владею. Французским и русским – а это уже немало.
Не знаю, кто я на самом деле, но интуиция подсказывает, что надо валить из этой конуры. И чем быстрее – тем лучше. В идеале, в направлении посольства России. Но сначала – трофеи.
– Вперед! – скомандовал я сам себе, закрыл дверь, едва не вырубаясь от слабости припер ее тумбочкой, после чего принялся обыскивать визитеров.
Тот факт, что они уже были трупами и безбожно смердели, как ни странно, меня никак не взволновал; что привело к довольно полезному выводу. Какому? Тут всего два момента: либо у меня психика наикрепчайшая, либо… либо, привыкший. Н-да… даже не знаю, какой из этих вариантов предпочтительней. Вот как-то не улыбается неожиданно прозреть и вспомнить, что был патологоанатомом. Или киллером. А вообще, плевать. Хоть гинекологом. Лишь бы вспомнить.
Быстро обчистив карманы непрошенных гостей, я сложил всю добычу в кучку и переждав очередной приступ кашля, приступил к досмотру.
Как назло, документов ни у одного не оказалось. А вот остальное… Остальное все еще больше запутало. Но обо всем по порядку.
Первым делом осмотрел оружие. Очень скоро выяснилось, что все стреляющее железо было жутко архаичной конструкции и неизвестной мне моделей, но после поверхностного изучения маркировки стало ясно, что стволы тоже родом из Франции. Или Бельгии. Увы, точнее не разобрался.
Немного подумав, я тщательно стер с револьвера отпечатки пальцев и вложил его в руку амбала, потом повторил процедуру с пистолем и щеголем – пусть полиция поломает голову, кто кого завалил. Плохо в деревне без обреза, но попасться с «мокрым» стволом еще хуже. В общем, сами понимаете. А вот большой складной нож, с фиксатором клинка, очень смахивающий на испанскую наваху[2], присвоил. Не бог весть что, но оставаться совсем без оружия не годится.
Теперь бумажники…
В бумажниках оказались деньги. Купюры и несколько монет, общей суммой в триста восемьдесят франков. Я не особо удивился, разобравшись, что это французская валюта, но год выпуска банкнот…
– Тысяча девятисот пятый? – не веря своим глазам, глянул купюру на свет. – И они еще ходят? Ни одной даты позже четырнадцатого года двадцатого века. Что за бред? Да и почему франки? Стоп… а что тогда у лягушатников? Ну не марки же или как там их… гульдены, что ли. Евро! Вот что! Ладно, пока примем как данность и проведем легкую экспроприацию.
В лопатниках оставил немного мелочи и вернул их обратно в карманы гостей. Пусть в случае чего докажут, что я что-то брал.
Закончив с досмотром набросил на себя куртку, висевшую на вешалке и напялил кепку, фасона а-ля Гаврош. Вещи оказались до нельзя затасканные, но одежка гостей была вся заляпана кровью и дерьмом, поэтому с желанием прибарахлиться трофейным гардеробом пришлось расстаться без сожаления. Единственное, сделал исключения для обуви, позаимствовав у Анри добротные полуботинки на меху, к счастью, оказавшиеся мне впору. И щегольские перчатки из лайки с теплым шерстяным шарфом, вдобавок.
Пока справлялся, совсем выбился из сил. Пришлось присесть и немного передохнуть. А когда уже совсем собрался уходить, случайно обнаружил под набитой соломой замызганной подушкой, еще один револьвер.
– Откуда ты здесь, дружище? – недоуменно пробормотал я, разглядывая потертый «наган»[3] – И патронов полный барабан. Н-да… Загадка на загадке…
Но времени долго раздумывать не было, поэтому я сунул его в карман и шагнул в коридор.
И нос к носу столкнулся с пухлым коротышкой в вязанном колпаке и потертом, некогда парчовом, домашнем халате.
– Месье Денисофф? – выражение лица у толстячка было такое, словно он встретил живого мертвеца. – Но вы… вы…
– Что? – вздрогнув от неожиданности, грубо поинтересовался я.
Не понял, почему Денисофф, а не Аксакофф? Под чужой фамилией здесь скрывался?
– Ничего, ничего, – затараторил коротышка, зачем-то кивая мне при каждом слове. – Рад что вы пошли на поправку. Очень рад. И да… тут вами интересовались два господина…
– Это мои друзья. Я с ними уже пообщался.
– Я так и понял, – мужик еще раз кивнул и вдруг состроил скорбную рожу. – Месье Денисофф… со всем моим уважением, но вынужден напомнить вам, о некой задолженности за постой.
– Сколько?
– Пятьдесят франков, – быстро доложился толстяк. – Не могли бы вы покрыть хотя бы часть этой суммы… так как… сами понимаете…
– Держи, – я не глядя выудил из кармана купюру и сунул ему в руку.
– О! – коротышка буквально расцвел на глазах. – А может еще авансом за следующий месяц…
– Завтра, – коротко оборвал я его. – Завтра вечером. Устроит?
– Конечно, конечно! Прислать служанку для уборки комнаты? Белье сменить?
– Не сейчас. Позже.
– Позже так позже! – покладисто согласился хозяин и едва ли не вприпрыжку припустил от меня по коридору. – Удачного вам дня, месье Денисофф. Удачного…
– Черт… – этот короткий диалог забрал у меня все оставшиеся силы и, чтобы не упасть, пришлось опереться плечом об стену. – Да что со мной? Простудился? Воспаление легких? Когда успел? Впрочем, по сравнению с остальной хренью, это мелочи. Сука, быстрей бы попасть в посольство. Там и доктор должен быть. Плевать что нет документов. Есть какое-то остаточное чувство, что меня не пошлют с налета на хрен. Совсем наоборот, примут со всем уважением. Почему так? А черт его знает, но чувство есть. Видать непростым человеком был до того, как вляпался в этот дерьмо. Ладно, вперед.
Поплутав немного по коридорам, я, наконец, оказался перед дверью на улицу. Мысленно перекрестился и взялся за ручку.
«Ну, с Богом!..»
Признаюсь, в чем-то я уже был готов к тому, что увидел на улице: амнезия амнезией, а способность сопоставлять факты все-таки никуда не пропала. Но действительность оказалась куда страшней предположений. Сами посудите: запряженные ломовыми битюгами телеги, разносчики товара с лотками, старомодно наряженный народец, вместо неоновых огней вездесущей рекламы, какие-то архаичные вывески, а единственный попавшийся на глаза автомобиль, прямо олицетворяет собой первые шаги автопрома. И, черт побери, нет никаких ниггеров, уже ставших визитной карточкой Западной Европы. Хотя нет, пара промелькнула, но скрылись с глаз так быстро, как будто за ними попятам гнались орды куклуксклановцев. И выглядели соответственно; вылитые жертвы расизма.
Твою ж мать! Чувство было такое, словно я попал на съемочную площадку фильма о дореволюционном периоде. Или в хронику начала века.
Особо подчеркивал впечатление тот момент, что на улице стоял жидковатый туман, хорошо разбавленный угольным дымом из многочисленных труб на крышах домов и то, что райончик, судя по всему, был не из процветающих, если не сказать, глубоко депрессивный. Залитая помоями и лошадиным дерьмом мощеная камнем мостовая, дикая вонища, всеобщая убогость и лишенные радостного одухотворения рожи обывателей, прямо на это намекали.
Каким-то загадочным образом, не умудрившись опять хлопнуться в обморок от таких-то прекрасных впечатлений, я огляделся и побрел по улице.
Разобраться в произошедшем даже не попытался: потрясение оказалось слишком уж сильным. Тут не до анализа – не свихнуться бы. Да и организм отчаянно сбоил, заставляя в первую очередь следить за тем, чтобы оставаться по эту сторону сознания.
«Для начала надо отвалить подальше от трупов… – вяло размышлял я, шлепая по жидкой грязи. – Все остальное потом. Потом…»
Так и тащился куда глаза глядят. Силы иссякали с каждым шагом. Как физические, так и душевные. Вдобавок, наступили сумерки, сильно похолодало и меня стал пробирать дикий озноб. Стуча зубами словно припадочный, в надежде обнаружить место, где можно хоть немного согреться, я огляделся по сторонам и направился к какому-то заведению, где на обшарпанной вывеске пара пышных девок зачем-то задирала на себе кружевные юбки. Что-то глубоко внутри подсказывало, что именно туда мне и надо.
Швейцар на входе, могучий пожилой бородач в полинялой ливрее с облезлыми галунами и протезом вместо левой ноги, как-то странно покосился на меня, но останавливать не стал и даже открыл дверь.
Отчаянно надеясь, что это гостиница, я прошел по коридору и в холле наткнулся на представительную дамочку, очень похожую… на… на… бордель-маман, что ли?
– Алекс? – дама подслеповато щурясь уставилась на меня. – Ты?
– Наверное, – честно признался я.
И вырубился.
Глава 2
Франция. Марсель. Публичный дом «У веселой вдовушки»
3 ноября 1919 года
– Ну что могу сказать, мадам Минаж… – солидно и обстоятельно басил чей-то мужской голос. – Судя по всему кризис миновал, осложнений я не наблюдаю…
Надо сказать, пробуждение оказалось не в пример приятней чем в прошлый раз. Тело все еще переполняла слабость, но голова уже не раскалывалась, а боль в груди стала гораздо слабее. Вдобавок, в помещении где я находился было очен тепло и вкусно пахло: женскими духами, хорошим табаком, съестным, и едва уловимым, но, увы, каким-то неопознанным запахом.
Я пришел в себя как раз от аромата еды, но открывать глаза не спешил, решив сначала проанализировать обстановку на слух. Да и страшновато было сталкиваться с действительностью, так как все недавние странности никуда из памяти не исчезли.
– Значит он выживет? – с истеричными нотками в голосе задал вопрос женский голос. Приятный, с легкой очаровательной хрипотцой.
– Мадам Минаж, не беспокойтесь, – снисходительно ответил мужчина. – Ваш друг отменно развит физически, но, к сожалению, сильно истощен, так как, скорее всего, переносил пневмонию на ногах. Должное лечение, хорошее питание и правильный уход очень быстро поставят его на ноги.
– Но Алекс до сих пор не пришел в себя, месье Дюруа, – посетовала женщина.
– Это легко исправимо, – небрежно хохотнул мужик.
Что-то звякнуло, тут же мне в нос шибанул ядовитый запах нашатыря.
«Зараза!!!» – волей-неволей пришлось открывать глаза и приступить к визуальному восприятию.
Комната, в которой я лежал, была очень похожа на женский будуар, оформленный с претензией на роскошь, хотя и в несколько фривольной тематике. И это, мягко говоря. Одна громадная картина на стене, где могучий, козлоногий сатир пылко натягивал пышнотелую пейзанку, чего стоила. Но вся эта роскошь носила слегка потрепанный характер. То есть, видала лучшие времена.
Доктор – необъятный румяный толстяк в пенсне, с буйной курчавой шевелюрой, несколько смахивающий на Александра Дюма, сидел на стуле рядом с постелью, а вот мадам Люсьен, как я и подозревал, оказалась той самой женщиной, с которой произошла встреча в коридоре. Она стояла у меня в ногах и экспрессивно прижимала руки к груди. Правда, несколько картинно. При первой встрече я толком не рассмотрел ее, а сейчас неожиданно выяснилось, что дамочка неимоверно хороша. Слегка за тридцать возрастом, стройная, фигуристая, с громадными глазищами и буйной гривой волнистых волос. Немного скуластенькая, со вздернутым носиком, ярко очерченными выразительными губами – мадам далеко не являлась образцом женской красоты, но в ней было столько шарма, что я невольно почувствовал некое напряжение в чреслах.
– Ну вот! – доктор жизнерадостно осклабился и несколько раз щелкнул пальцами перед моими глазами. – Как вы себя чувствуете, молодой человек?
Я нехотя отвел взгляд от француженки и прохрипел:
– Лучше, чем вчера.
– Очень хорошо, – довольно кивнул эскулап и достав из саквояжа слуховую медицинскую трубку, скомандовал. – Еще раз послушаем вас, молодой человек. Дышите как можно глубже…
Во время процедуры выяснилось, что одежка куда-то исчезла, сам я лежу в постели в чем мать родила, а мерзкое амбре застарелого пота, которым вовсю благоухала моя тушка, сменилось приятным запахом цветочного мыла.
«Здрасьте… С какого, спрашивается, вдруг такое шикарное обращение? – немедленно озадачился я. – Подобрали, обогрели, вымыли, да еще доктора вызвали. И она меня вчера явно узнала. Все бы ничего, но вот я ее в упор не опознаю. Впрочем, это вполне объясняется амнезией. Черт побери, может я на самом деле Александр Аксаков? Или Алексей. И знал эту шикарную бабу в прошлом? Вполне может быть. Но вот досада, никакой потерей памяти не объяснишь окружающий антураж начала двадцатого века. Ведь я точно знаю, что моим временем было двадцать первое столетие. И что такое мобильная связь с интернетом – тоже помню. И много чего еще. А здесь подобными вещами даже не пахнет. Вон у дохтура вместо стетоскопа какая-то допотопная труба. Такую, наверное, еще Антон Палыч Чехов пользовал, в свою бытность земским врачом. И так все вокруг. Япона мать… Не нравится мне это. Ой, не нравится. А если…»
Но развить мысль помешал лекарь.
– Я выпишу кое-какие лекарства, мадам Минаж, – месье Дюруа с треском захлопнул саквояж. – Микстуру и порошки заберете у Франсуа сегодня вечером. Принимать строго по рецепту. Ничего непоправимого пока не вижу. А сейчас, пожалуй, я осмотрю вагины ваших цыпочек…
Доктор весело хрюкнул, удивительно легко для такой туши встал и проследовал на выход из комнаты.
– Да-да, конечно, месье Дюруа, девочки уже приготовились, – мадам Минаж проводила врача, закрыла за ним дверь, после чего резко обернулась ко мне и довольно угрожающе процедила:
– А теперь, изволь объясниться, Алекс!
Да, все плохо. Даже не плохо, а вообще сплошное дерьмо. Хотя и положительные моменты присутствуют. Я жив, меня еще не замели и, черт побери, языками владею. Французским и русским – а это уже немало.
Не знаю, кто я на самом деле, но интуиция подсказывает, что надо валить из этой конуры. И чем быстрее – тем лучше. В идеале, в направлении посольства России. Но сначала – трофеи.
– Вперед! – скомандовал я сам себе, закрыл дверь, едва не вырубаясь от слабости припер ее тумбочкой, после чего принялся обыскивать визитеров.
Тот факт, что они уже были трупами и безбожно смердели, как ни странно, меня никак не взволновал; что привело к довольно полезному выводу. Какому? Тут всего два момента: либо у меня психика наикрепчайшая, либо… либо, привыкший. Н-да… даже не знаю, какой из этих вариантов предпочтительней. Вот как-то не улыбается неожиданно прозреть и вспомнить, что был патологоанатомом. Или киллером. А вообще, плевать. Хоть гинекологом. Лишь бы вспомнить.
Быстро обчистив карманы непрошенных гостей, я сложил всю добычу в кучку и переждав очередной приступ кашля, приступил к досмотру.
Как назло, документов ни у одного не оказалось. А вот остальное… Остальное все еще больше запутало. Но обо всем по порядку.
Первым делом осмотрел оружие. Очень скоро выяснилось, что все стреляющее железо было жутко архаичной конструкции и неизвестной мне моделей, но после поверхностного изучения маркировки стало ясно, что стволы тоже родом из Франции. Или Бельгии. Увы, точнее не разобрался.
Немного подумав, я тщательно стер с револьвера отпечатки пальцев и вложил его в руку амбала, потом повторил процедуру с пистолем и щеголем – пусть полиция поломает голову, кто кого завалил. Плохо в деревне без обреза, но попасться с «мокрым» стволом еще хуже. В общем, сами понимаете. А вот большой складной нож, с фиксатором клинка, очень смахивающий на испанскую наваху[2], присвоил. Не бог весть что, но оставаться совсем без оружия не годится.
Теперь бумажники…
В бумажниках оказались деньги. Купюры и несколько монет, общей суммой в триста восемьдесят франков. Я не особо удивился, разобравшись, что это французская валюта, но год выпуска банкнот…
– Тысяча девятисот пятый? – не веря своим глазам, глянул купюру на свет. – И они еще ходят? Ни одной даты позже четырнадцатого года двадцатого века. Что за бред? Да и почему франки? Стоп… а что тогда у лягушатников? Ну не марки же или как там их… гульдены, что ли. Евро! Вот что! Ладно, пока примем как данность и проведем легкую экспроприацию.
В лопатниках оставил немного мелочи и вернул их обратно в карманы гостей. Пусть в случае чего докажут, что я что-то брал.
Закончив с досмотром набросил на себя куртку, висевшую на вешалке и напялил кепку, фасона а-ля Гаврош. Вещи оказались до нельзя затасканные, но одежка гостей была вся заляпана кровью и дерьмом, поэтому с желанием прибарахлиться трофейным гардеробом пришлось расстаться без сожаления. Единственное, сделал исключения для обуви, позаимствовав у Анри добротные полуботинки на меху, к счастью, оказавшиеся мне впору. И щегольские перчатки из лайки с теплым шерстяным шарфом, вдобавок.
Пока справлялся, совсем выбился из сил. Пришлось присесть и немного передохнуть. А когда уже совсем собрался уходить, случайно обнаружил под набитой соломой замызганной подушкой, еще один револьвер.
– Откуда ты здесь, дружище? – недоуменно пробормотал я, разглядывая потертый «наган»[3] – И патронов полный барабан. Н-да… Загадка на загадке…
Но времени долго раздумывать не было, поэтому я сунул его в карман и шагнул в коридор.
И нос к носу столкнулся с пухлым коротышкой в вязанном колпаке и потертом, некогда парчовом, домашнем халате.
– Месье Денисофф? – выражение лица у толстячка было такое, словно он встретил живого мертвеца. – Но вы… вы…
– Что? – вздрогнув от неожиданности, грубо поинтересовался я.
Не понял, почему Денисофф, а не Аксакофф? Под чужой фамилией здесь скрывался?
– Ничего, ничего, – затараторил коротышка, зачем-то кивая мне при каждом слове. – Рад что вы пошли на поправку. Очень рад. И да… тут вами интересовались два господина…
– Это мои друзья. Я с ними уже пообщался.
– Я так и понял, – мужик еще раз кивнул и вдруг состроил скорбную рожу. – Месье Денисофф… со всем моим уважением, но вынужден напомнить вам, о некой задолженности за постой.
– Сколько?
– Пятьдесят франков, – быстро доложился толстяк. – Не могли бы вы покрыть хотя бы часть этой суммы… так как… сами понимаете…
– Держи, – я не глядя выудил из кармана купюру и сунул ему в руку.
– О! – коротышка буквально расцвел на глазах. – А может еще авансом за следующий месяц…
– Завтра, – коротко оборвал я его. – Завтра вечером. Устроит?
– Конечно, конечно! Прислать служанку для уборки комнаты? Белье сменить?
– Не сейчас. Позже.
– Позже так позже! – покладисто согласился хозяин и едва ли не вприпрыжку припустил от меня по коридору. – Удачного вам дня, месье Денисофф. Удачного…
– Черт… – этот короткий диалог забрал у меня все оставшиеся силы и, чтобы не упасть, пришлось опереться плечом об стену. – Да что со мной? Простудился? Воспаление легких? Когда успел? Впрочем, по сравнению с остальной хренью, это мелочи. Сука, быстрей бы попасть в посольство. Там и доктор должен быть. Плевать что нет документов. Есть какое-то остаточное чувство, что меня не пошлют с налета на хрен. Совсем наоборот, примут со всем уважением. Почему так? А черт его знает, но чувство есть. Видать непростым человеком был до того, как вляпался в этот дерьмо. Ладно, вперед.
Поплутав немного по коридорам, я, наконец, оказался перед дверью на улицу. Мысленно перекрестился и взялся за ручку.
«Ну, с Богом!..»
Признаюсь, в чем-то я уже был готов к тому, что увидел на улице: амнезия амнезией, а способность сопоставлять факты все-таки никуда не пропала. Но действительность оказалась куда страшней предположений. Сами посудите: запряженные ломовыми битюгами телеги, разносчики товара с лотками, старомодно наряженный народец, вместо неоновых огней вездесущей рекламы, какие-то архаичные вывески, а единственный попавшийся на глаза автомобиль, прямо олицетворяет собой первые шаги автопрома. И, черт побери, нет никаких ниггеров, уже ставших визитной карточкой Западной Европы. Хотя нет, пара промелькнула, но скрылись с глаз так быстро, как будто за ними попятам гнались орды куклуксклановцев. И выглядели соответственно; вылитые жертвы расизма.
Твою ж мать! Чувство было такое, словно я попал на съемочную площадку фильма о дореволюционном периоде. Или в хронику начала века.
Особо подчеркивал впечатление тот момент, что на улице стоял жидковатый туман, хорошо разбавленный угольным дымом из многочисленных труб на крышах домов и то, что райончик, судя по всему, был не из процветающих, если не сказать, глубоко депрессивный. Залитая помоями и лошадиным дерьмом мощеная камнем мостовая, дикая вонища, всеобщая убогость и лишенные радостного одухотворения рожи обывателей, прямо на это намекали.
Каким-то загадочным образом, не умудрившись опять хлопнуться в обморок от таких-то прекрасных впечатлений, я огляделся и побрел по улице.
Разобраться в произошедшем даже не попытался: потрясение оказалось слишком уж сильным. Тут не до анализа – не свихнуться бы. Да и организм отчаянно сбоил, заставляя в первую очередь следить за тем, чтобы оставаться по эту сторону сознания.
«Для начала надо отвалить подальше от трупов… – вяло размышлял я, шлепая по жидкой грязи. – Все остальное потом. Потом…»
Так и тащился куда глаза глядят. Силы иссякали с каждым шагом. Как физические, так и душевные. Вдобавок, наступили сумерки, сильно похолодало и меня стал пробирать дикий озноб. Стуча зубами словно припадочный, в надежде обнаружить место, где можно хоть немного согреться, я огляделся по сторонам и направился к какому-то заведению, где на обшарпанной вывеске пара пышных девок зачем-то задирала на себе кружевные юбки. Что-то глубоко внутри подсказывало, что именно туда мне и надо.
Швейцар на входе, могучий пожилой бородач в полинялой ливрее с облезлыми галунами и протезом вместо левой ноги, как-то странно покосился на меня, но останавливать не стал и даже открыл дверь.
Отчаянно надеясь, что это гостиница, я прошел по коридору и в холле наткнулся на представительную дамочку, очень похожую… на… на… бордель-маман, что ли?
– Алекс? – дама подслеповато щурясь уставилась на меня. – Ты?
– Наверное, – честно признался я.
И вырубился.
Глава 2
Франция. Марсель. Публичный дом «У веселой вдовушки»
3 ноября 1919 года
– Ну что могу сказать, мадам Минаж… – солидно и обстоятельно басил чей-то мужской голос. – Судя по всему кризис миновал, осложнений я не наблюдаю…
Надо сказать, пробуждение оказалось не в пример приятней чем в прошлый раз. Тело все еще переполняла слабость, но голова уже не раскалывалась, а боль в груди стала гораздо слабее. Вдобавок, в помещении где я находился было очен тепло и вкусно пахло: женскими духами, хорошим табаком, съестным, и едва уловимым, но, увы, каким-то неопознанным запахом.
Я пришел в себя как раз от аромата еды, но открывать глаза не спешил, решив сначала проанализировать обстановку на слух. Да и страшновато было сталкиваться с действительностью, так как все недавние странности никуда из памяти не исчезли.
– Значит он выживет? – с истеричными нотками в голосе задал вопрос женский голос. Приятный, с легкой очаровательной хрипотцой.
– Мадам Минаж, не беспокойтесь, – снисходительно ответил мужчина. – Ваш друг отменно развит физически, но, к сожалению, сильно истощен, так как, скорее всего, переносил пневмонию на ногах. Должное лечение, хорошее питание и правильный уход очень быстро поставят его на ноги.
– Но Алекс до сих пор не пришел в себя, месье Дюруа, – посетовала женщина.
– Это легко исправимо, – небрежно хохотнул мужик.
Что-то звякнуло, тут же мне в нос шибанул ядовитый запах нашатыря.
«Зараза!!!» – волей-неволей пришлось открывать глаза и приступить к визуальному восприятию.
Комната, в которой я лежал, была очень похожа на женский будуар, оформленный с претензией на роскошь, хотя и в несколько фривольной тематике. И это, мягко говоря. Одна громадная картина на стене, где могучий, козлоногий сатир пылко натягивал пышнотелую пейзанку, чего стоила. Но вся эта роскошь носила слегка потрепанный характер. То есть, видала лучшие времена.
Доктор – необъятный румяный толстяк в пенсне, с буйной курчавой шевелюрой, несколько смахивающий на Александра Дюма, сидел на стуле рядом с постелью, а вот мадам Люсьен, как я и подозревал, оказалась той самой женщиной, с которой произошла встреча в коридоре. Она стояла у меня в ногах и экспрессивно прижимала руки к груди. Правда, несколько картинно. При первой встрече я толком не рассмотрел ее, а сейчас неожиданно выяснилось, что дамочка неимоверно хороша. Слегка за тридцать возрастом, стройная, фигуристая, с громадными глазищами и буйной гривой волнистых волос. Немного скуластенькая, со вздернутым носиком, ярко очерченными выразительными губами – мадам далеко не являлась образцом женской красоты, но в ней было столько шарма, что я невольно почувствовал некое напряжение в чреслах.
– Ну вот! – доктор жизнерадостно осклабился и несколько раз щелкнул пальцами перед моими глазами. – Как вы себя чувствуете, молодой человек?
Я нехотя отвел взгляд от француженки и прохрипел:
– Лучше, чем вчера.
– Очень хорошо, – довольно кивнул эскулап и достав из саквояжа слуховую медицинскую трубку, скомандовал. – Еще раз послушаем вас, молодой человек. Дышите как можно глубже…
Во время процедуры выяснилось, что одежка куда-то исчезла, сам я лежу в постели в чем мать родила, а мерзкое амбре застарелого пота, которым вовсю благоухала моя тушка, сменилось приятным запахом цветочного мыла.
«Здрасьте… С какого, спрашивается, вдруг такое шикарное обращение? – немедленно озадачился я. – Подобрали, обогрели, вымыли, да еще доктора вызвали. И она меня вчера явно узнала. Все бы ничего, но вот я ее в упор не опознаю. Впрочем, это вполне объясняется амнезией. Черт побери, может я на самом деле Александр Аксаков? Или Алексей. И знал эту шикарную бабу в прошлом? Вполне может быть. Но вот досада, никакой потерей памяти не объяснишь окружающий антураж начала двадцатого века. Ведь я точно знаю, что моим временем было двадцать первое столетие. И что такое мобильная связь с интернетом – тоже помню. И много чего еще. А здесь подобными вещами даже не пахнет. Вон у дохтура вместо стетоскопа какая-то допотопная труба. Такую, наверное, еще Антон Палыч Чехов пользовал, в свою бытность земским врачом. И так все вокруг. Япона мать… Не нравится мне это. Ой, не нравится. А если…»
Но развить мысль помешал лекарь.
– Я выпишу кое-какие лекарства, мадам Минаж, – месье Дюруа с треском захлопнул саквояж. – Микстуру и порошки заберете у Франсуа сегодня вечером. Принимать строго по рецепту. Ничего непоправимого пока не вижу. А сейчас, пожалуй, я осмотрю вагины ваших цыпочек…
Доктор весело хрюкнул, удивительно легко для такой туши встал и проследовал на выход из комнаты.
– Да-да, конечно, месье Дюруа, девочки уже приготовились, – мадам Минаж проводила врача, закрыла за ним дверь, после чего резко обернулась ко мне и довольно угрожающе процедила:
– А теперь, изволь объясниться, Алекс!