По спине Мэри пробежала дрожь. Да, с тех пор как обоз двинулся вдоль берега Норт-Платт, она тоже слышала по ночам немало странного, но всякий раз убеждала себя, что все это ей только чудится. Что это лишь крик какого-то незнакомого прежде зверя, или свист ветра в гулких стенах каньона. Среди таких просторов даже знакомые звуки кажутся совсем иными.
— Ну, это у тебя просто воображение разыгралось, — объявила Гарриет. — По-моему, не стоит тебе на людях о духах, индейцах и о прочем подобном болтать. А то подумают люди, будто тебя к язычеству тянет, как мистера Брайанта.
— Ох, Гарриет, брось, — с упреком сказала Мэри.
Но Гарриет не унималась:
— А что? Может статься, кто-нибудь из мужчин в обозе уже глаз на тебя положил, а покажешься ему дурочкой боязливой — он, глядишь, жениться и передумает!
Представив, что это шея Гарриет, Мэри с силой, едва не до треска скрутила в жгут последнюю из простыней и бросила ее в корыто, чтоб отнести выстиранное назад, к фургону.
— Ей всего-то тринадцать, — как можно беспечнее сказала она. — Не рановато ли о замужестве думать?
Гарриет приняла оскорбленный вид.
— По-моему, самое время. Я вот в четырнадцать замуж вышла, — буркнула она и холодно улыбнулась Мэри. — А как же насчет тебя? У тебя милый когда-нибудь был? Мне, например, странным кажется, что ты до сих пор незамужняя.
— Была я недавно обручена, — коротко ответила Мэри, ополоснув ладони в речной воде. — Но он погиб так внезапно, что обвенчать нас не успели.
— Вот горе-то, — пробормотала Элита.
— Судьба изменчива, — со всей возможной жизнерадостностью сказала Мэри. — Как знать, что тебе жизнь приготовила?
Гарриет вновь выпрямилась, расправила плечи, воззрилась на обеих свысока, поверх длинного носа.
— Удивляюсь я тебе, Мэри. Ты ведь добрая христианка! Жизнями нашими распоряжается только Господь Бог; что б ни случилось, причиной всему — замысел Божий. Должно быть, нашел Господь причину отнять у тебя жениха.
На это Мэри и ухом не повела, однако Элита ахнула.
— Гарриет, ты что говоришь? Не мог Господь так жестоко обойтись с Мэри!
— Я вовсе не говорю, будто Мэри в чем-либо виновата, — ответила Гарриет, хотя, судя по тону, именно это и имела в виду. — Я говорю, что такие вещи не происходят случайно. Господь просто сказал Мэри: нет, дескать, этот брак Ему не угоден.
Мэри прикусила язык. Да, Гарриет откровенно наслаждалась собственной беспощадностью, но в одном отношении была совершенно права. Мэри ни за что не призналась бы в этом никому (родителям — уж точно), однако в душе понимала: к замужеству она пока не готова. Ее сестра, Сара, в девятнадцать с радостью вышла за Джея Фосдика, но Мэри — совсем не то, что старшая сестра, и это с каждым минувшим днем становилось все очевиднее. Когда отец объявил, что им предстоит переезд в Калифорнию, она втайне от всех возликовала. Крохотный городишко, где Мэри жила с рождения, где все до единого знали о скромном происхождении ее семьи, и даже о том, что им приходилось топить печи коровьим навозом, а дрова продавать, пока посевы не прижились и урожаи не стали богаче, до смерти ей надоел. Здесь от нее всегда ожидали точного соответствия ожиданиям окружающих и стать чем-то большим не позволили бы ни за что, а далеко ли уйдешь вперед, если ярмо на шее не пускает?
Узнав о гибели жениха, она первым делом почувствовала невероятное облегчение, хотя стыдно ей сделалось — словами не передать. Мэри знала: выгодно выдав ее замуж, отец рассчитывал, надеялся изменить к лучшему положение всей семьи.
Сестру тоже выдали замуж по расчету, однако и без любви дело не обошлось. А вот насчет Мэри (и она о том знала) у Франклина Грейвса с самого начала имелись иные планы. Именно у нее, согласно его представлениям, имелись все шансы на выгодное замужество, которое спасет всех. Сколько раз отец говорил, что она — единственная его надежда… о-о, даже не сосчитаешь.
Впрочем, решив сосчитать, сколько раз пожалела, что самой красивой родилась не Сара, а она — та, на чьи плечи возложено благополучие близких, — Мэри тоже наверняка сбилась бы со счета.
Гарриет поднялась, прижимая корыто к бедру.
— У Господа для каждого из нас приготовлен особый замысел, и не нам сомневаться в мудрости Божией. Нам надлежит только слушать и повиноваться. Я возвращаюсь в лагерь. Элита, ты со мной?
— Я еще не закончила, — покачав головой, отвечала Элита.
Мэри успокаивающе коснулась ее плеча.
— Не волнуйся, я тебя подожду. Вместе вернемся.
— Вот и ладно, — едва оглянувшись, бросила Гарриет. — А то ужин сам себя не приготовит.
— Мэри, ты ведь не против, если я тебе обо всем расскажу? — заговорила Элита, подождав, пока Гарриет не уйдет подальше. Глаза ее округлились, сделались невероятно огромными, и она снова украдкой оглянулась назад. — Я просто должна хоть кому-нибудь, да рассказать. На самом деле меня пугают вовсе не голоса. К голосам я давно привыкла. Тамсен говорит, будто у меня особый дар, способность чувствовать мир духов. Она всем этим давно интересуется. К той женщине в Спрингфилде ходила — по ладони гадать, и на картах тоже, на будущее. Эта женщина ей и сказала, что духи меня любят. Что им легко со мной говорить.
Поколебавшись, Мэри взяла ее за руку. Ладонь Элиты оказалась холодна от речной воды.
— Окей, рассказывай. Что же стряслось?
Элита неторопливо кивнула.
— Два дня назад, когда мы наткнулись на ту заброшенную охотничью заимку…
— Возле Аш-Холлоу? — уточнила Мэри.
Крохотную, на скорую руку сооруженную хижину, дощатые стены, добела, словно кость, выгоревшие под беспощадным солнцем прерии, она помнила до сих пор. Печальное, безлюдное место, вроде заброшенного фермерского домика, мимо которого ее семья каждое воскресенье ездила в церковь. Источенные непогодой стены и крыша, темные окна, словно пустые глазницы древнего черепа — все это живо напоминало о крахе другого, чужого семейства.
— Пусть это станет тебе уроком, — однажды, не так уж много лет спустя после того, как они сами едва не переступили грань разорения, сказал ей отец, придержав лошадей, неспешно тащивших повозку мимо. — Если б не милосердие Господа, на их месте могли бы оказаться мы.
Что говорить, мир так хрупок… сегодня — всходы, а завтра — труха.
Элита на миг зажмурилась.
— Да. Возле Аш-Холлоу. Ты внутрь заходила?
Мэри отрицательно покачала головой.
— Письма. Сотни писем повсюду. На столе ворохом, камешками прижаты. Мистер Брайант сказал, их оставили пионеры, первопроходцы, чтоб первый же путник, направляющийся на восток, довез письма до ближайшего почтового отделения. И я… — Во взгляде Элиты мелькнуло сомнение. — Как, по-твоему, Мэри, очень ли плохо я поступила, прочитав некоторые?
— Элита, но ведь писали-то не тебе!
Щеки Элиты вспыхнули румянцем.
— Я решила, что никого не обижу. Это ведь — будто рассказы читать. Многие письма не были запечатаны, просто свернуты да оставлены на столе, а, стало быть, писавшие понимали, что их может прочесть любой, кто угодно. Только они оказались не письмами.
Глядя в лицо сидящей перед нею на корточках Элиты, бледное, словно восходящая луна, Мэри недоуменно моргнула.
— Это как же?
— Адресов получателей не было ни на одном, — пояснила Элита, понизив голос до шепота. — И никаких новостей в них не нашлось… я разворачивала одно за другим, и во всех говорилось одно и то же, снова и снова.
— Все равно не понимаю, — созналась Мэри. Казалось, по спине ее, вдоль позвоночника, беспокойно семенит вверх-вниз паучок. — Если это не письма, то что?
Элита неловко сунула руку в карман передника и подала Мэри небольшой, сложенный вчетверо листок бумаги.
— Я сохранила одно из них. Подумала, что это нужно кому-нибудь показать, но еще не показывала. Просто не знаю кому. Мне же никто не поверит. Может, подумают, будто я это сама написала, чтобы внимание к себе привлечь, но это не я, Мэри, честное слово, не я.
Мэри взяла листок. Пролежавшая много дней на жаре, бумага оказалась хрусткой и ломкой — как бы в руках не рассыпалась, прежде чем развернешь. Чернила выцвели, словно писали давным-давно, но разобрать написанное удалось без труда.
«Назад, — гласила паутинно-тонкая вязь букв. — Поверните назад, не то все вы погибнете».
Глава четвертая
Мальчишку Нюстремов — вернее, то, что от него осталось, — нашли тем же вечером, чуть позже.
Леденея от ужаса, комком застрявшего в горле, Стэнтон двинулся следом за Джорджем Доннером. За пределами круга фургонов их встретил мрак безлюдной равнины.
Пропажу считаные минуты назад обнаружили двое возниц, гнавших коров на выпас. Увидели в меркнущих лучах заката брешь среди высокой травы и решили взглянуть, что там. Оба — малые тертые, не из робких… однако при виде находки одного из них вывернуло наизнанку.
Впереди, в темноте, маячил рой огоньков. Поначалу Стэнтон принял их за какой-то морок, но, стоило подойти ближе, огоньки превратились в пламя — в пламя горящих факелов. Находку обступили со всех сторон около дюжины человек. Отсветы факелов мерцали над их головами огненным ореолом. Большинство собравшихся Стэнтон знал — и Уильяма Эдди, и Льюиса Кезеберга, и Якоба Вольфингера, и, разумеется, Эдвина Брайанта, однако среди них обнаружилось несколько «старичков» из изначальной партии, друзей семьи мальчика, а этих он прежде видел разве что мимоходом. Откуда-то издали, волною накрыв безлюдную равнину, донесся странный звук, нечто среднее между плачем и воем.
— Клятые волки, — пробормотал кто-то.
Протиснувшись в круг, Стэнтон прежде всего увидел внутри Эдвина Брайанта на коленях. Алое, влажно блестящее пятно в траве перед Брайантом оказалось телом. Опустив взгляд, Стэнтон невольно зажмурился. В жизни он всякой мерзости повидал, но чего-либо настолько чудовищного припомнить не мог. С этой мыслью он открыл глаза снова.
Нетронутой осталась одна голова. Сказать откровенно, глядя только в лицо, даже не заподозришь, будто здесь что-то неладно. Глаза закрыты, пушистые ресницы на фоне кожи, белой, как мел, кажутся почти черными, необычайно светлые волосы прилипли ко лбу, крохотные губы сомкнуты… казалось, мальчишка попросту мирно спит.
А вот от шеи и ниже…
Джордж Доннер, остановившийся рядом, тоненько заскулил.
— Что ж с ним такое стряслось? — проговорил Льюис Кезеберг, ткнув в землю близ мертвого тела прикладом ружья, будто это поможет найти ответ.
Кезеберг с Доннером были друзьями, хотя в чем заключается основа их дружбы, Стэнтон себе даже не представлял. Кезеберг — тип мрачный, буйного нрава, неуступчивый до твердолобости: вот-де, твоя сторона, а вот моя. Трудно было поверить, что ему хватает терпения растить малышку-дочь.
— Волки, наверное: вон как тело изодрано.
Уильям Эдди беспокойно поскреб в бороде. Нервничает… Плотник не из последних, Эдди умело чинил треснувшие оси и разбитые колеса, отчего пользовался популярностью среди шедших с обозом семейств, однако Стэнтон ему, дерганому, раздражительному, доверять не спешил.
— А вы что скажете, док? — с мягким немецким акцентом спросил Якоб Вольфингер.
Брайант, не поднимаясь с колен, выпрямился, уселся на пятки.
— Я вовсе не доктор, — напомнил он, — и ничего толком сказать тут не могу. Однако, хотите верьте, хотите нет, а по-моему это не волки. Слишком уж… аккуратно сработано.
Стэнтон невольно передернулся. Строго говоря, от мальчишки даже тела-то не осталось. Почти ничего не осталось, кроме скелета. Кроме ошметков плоти да россыпи костей на вытоптанной, залитой кровью проплешине среди травы, да груды внутренностей, дочерна облепленных мухами. Не давало покоя еще и то, что мальчишка пропал не здесь — в шести милях отсюда. Волки не станут тащить труп так далеко, прежде чем сожрать.
— Волки или не волки, а явно кто-то здорово изголодавшийся, — заметил Доннер, бледный как полотно. — Останки нужно захоронить. Женщинам и детишкам совсем ни к чему это видеть.
Эдди сплюнул под ноги.
— А как же родители? Должен же кто-то взглянуть и сказать, тот это мальчишка или не тот…
— Ну, это у тебя просто воображение разыгралось, — объявила Гарриет. — По-моему, не стоит тебе на людях о духах, индейцах и о прочем подобном болтать. А то подумают люди, будто тебя к язычеству тянет, как мистера Брайанта.
— Ох, Гарриет, брось, — с упреком сказала Мэри.
Но Гарриет не унималась:
— А что? Может статься, кто-нибудь из мужчин в обозе уже глаз на тебя положил, а покажешься ему дурочкой боязливой — он, глядишь, жениться и передумает!
Представив, что это шея Гарриет, Мэри с силой, едва не до треска скрутила в жгут последнюю из простыней и бросила ее в корыто, чтоб отнести выстиранное назад, к фургону.
— Ей всего-то тринадцать, — как можно беспечнее сказала она. — Не рановато ли о замужестве думать?
Гарриет приняла оскорбленный вид.
— По-моему, самое время. Я вот в четырнадцать замуж вышла, — буркнула она и холодно улыбнулась Мэри. — А как же насчет тебя? У тебя милый когда-нибудь был? Мне, например, странным кажется, что ты до сих пор незамужняя.
— Была я недавно обручена, — коротко ответила Мэри, ополоснув ладони в речной воде. — Но он погиб так внезапно, что обвенчать нас не успели.
— Вот горе-то, — пробормотала Элита.
— Судьба изменчива, — со всей возможной жизнерадостностью сказала Мэри. — Как знать, что тебе жизнь приготовила?
Гарриет вновь выпрямилась, расправила плечи, воззрилась на обеих свысока, поверх длинного носа.
— Удивляюсь я тебе, Мэри. Ты ведь добрая христианка! Жизнями нашими распоряжается только Господь Бог; что б ни случилось, причиной всему — замысел Божий. Должно быть, нашел Господь причину отнять у тебя жениха.
На это Мэри и ухом не повела, однако Элита ахнула.
— Гарриет, ты что говоришь? Не мог Господь так жестоко обойтись с Мэри!
— Я вовсе не говорю, будто Мэри в чем-либо виновата, — ответила Гарриет, хотя, судя по тону, именно это и имела в виду. — Я говорю, что такие вещи не происходят случайно. Господь просто сказал Мэри: нет, дескать, этот брак Ему не угоден.
Мэри прикусила язык. Да, Гарриет откровенно наслаждалась собственной беспощадностью, но в одном отношении была совершенно права. Мэри ни за что не призналась бы в этом никому (родителям — уж точно), однако в душе понимала: к замужеству она пока не готова. Ее сестра, Сара, в девятнадцать с радостью вышла за Джея Фосдика, но Мэри — совсем не то, что старшая сестра, и это с каждым минувшим днем становилось все очевиднее. Когда отец объявил, что им предстоит переезд в Калифорнию, она втайне от всех возликовала. Крохотный городишко, где Мэри жила с рождения, где все до единого знали о скромном происхождении ее семьи, и даже о том, что им приходилось топить печи коровьим навозом, а дрова продавать, пока посевы не прижились и урожаи не стали богаче, до смерти ей надоел. Здесь от нее всегда ожидали точного соответствия ожиданиям окружающих и стать чем-то большим не позволили бы ни за что, а далеко ли уйдешь вперед, если ярмо на шее не пускает?
Узнав о гибели жениха, она первым делом почувствовала невероятное облегчение, хотя стыдно ей сделалось — словами не передать. Мэри знала: выгодно выдав ее замуж, отец рассчитывал, надеялся изменить к лучшему положение всей семьи.
Сестру тоже выдали замуж по расчету, однако и без любви дело не обошлось. А вот насчет Мэри (и она о том знала) у Франклина Грейвса с самого начала имелись иные планы. Именно у нее, согласно его представлениям, имелись все шансы на выгодное замужество, которое спасет всех. Сколько раз отец говорил, что она — единственная его надежда… о-о, даже не сосчитаешь.
Впрочем, решив сосчитать, сколько раз пожалела, что самой красивой родилась не Сара, а она — та, на чьи плечи возложено благополучие близких, — Мэри тоже наверняка сбилась бы со счета.
Гарриет поднялась, прижимая корыто к бедру.
— У Господа для каждого из нас приготовлен особый замысел, и не нам сомневаться в мудрости Божией. Нам надлежит только слушать и повиноваться. Я возвращаюсь в лагерь. Элита, ты со мной?
— Я еще не закончила, — покачав головой, отвечала Элита.
Мэри успокаивающе коснулась ее плеча.
— Не волнуйся, я тебя подожду. Вместе вернемся.
— Вот и ладно, — едва оглянувшись, бросила Гарриет. — А то ужин сам себя не приготовит.
— Мэри, ты ведь не против, если я тебе обо всем расскажу? — заговорила Элита, подождав, пока Гарриет не уйдет подальше. Глаза ее округлились, сделались невероятно огромными, и она снова украдкой оглянулась назад. — Я просто должна хоть кому-нибудь, да рассказать. На самом деле меня пугают вовсе не голоса. К голосам я давно привыкла. Тамсен говорит, будто у меня особый дар, способность чувствовать мир духов. Она всем этим давно интересуется. К той женщине в Спрингфилде ходила — по ладони гадать, и на картах тоже, на будущее. Эта женщина ей и сказала, что духи меня любят. Что им легко со мной говорить.
Поколебавшись, Мэри взяла ее за руку. Ладонь Элиты оказалась холодна от речной воды.
— Окей, рассказывай. Что же стряслось?
Элита неторопливо кивнула.
— Два дня назад, когда мы наткнулись на ту заброшенную охотничью заимку…
— Возле Аш-Холлоу? — уточнила Мэри.
Крохотную, на скорую руку сооруженную хижину, дощатые стены, добела, словно кость, выгоревшие под беспощадным солнцем прерии, она помнила до сих пор. Печальное, безлюдное место, вроде заброшенного фермерского домика, мимо которого ее семья каждое воскресенье ездила в церковь. Источенные непогодой стены и крыша, темные окна, словно пустые глазницы древнего черепа — все это живо напоминало о крахе другого, чужого семейства.
— Пусть это станет тебе уроком, — однажды, не так уж много лет спустя после того, как они сами едва не переступили грань разорения, сказал ей отец, придержав лошадей, неспешно тащивших повозку мимо. — Если б не милосердие Господа, на их месте могли бы оказаться мы.
Что говорить, мир так хрупок… сегодня — всходы, а завтра — труха.
Элита на миг зажмурилась.
— Да. Возле Аш-Холлоу. Ты внутрь заходила?
Мэри отрицательно покачала головой.
— Письма. Сотни писем повсюду. На столе ворохом, камешками прижаты. Мистер Брайант сказал, их оставили пионеры, первопроходцы, чтоб первый же путник, направляющийся на восток, довез письма до ближайшего почтового отделения. И я… — Во взгляде Элиты мелькнуло сомнение. — Как, по-твоему, Мэри, очень ли плохо я поступила, прочитав некоторые?
— Элита, но ведь писали-то не тебе!
Щеки Элиты вспыхнули румянцем.
— Я решила, что никого не обижу. Это ведь — будто рассказы читать. Многие письма не были запечатаны, просто свернуты да оставлены на столе, а, стало быть, писавшие понимали, что их может прочесть любой, кто угодно. Только они оказались не письмами.
Глядя в лицо сидящей перед нею на корточках Элиты, бледное, словно восходящая луна, Мэри недоуменно моргнула.
— Это как же?
— Адресов получателей не было ни на одном, — пояснила Элита, понизив голос до шепота. — И никаких новостей в них не нашлось… я разворачивала одно за другим, и во всех говорилось одно и то же, снова и снова.
— Все равно не понимаю, — созналась Мэри. Казалось, по спине ее, вдоль позвоночника, беспокойно семенит вверх-вниз паучок. — Если это не письма, то что?
Элита неловко сунула руку в карман передника и подала Мэри небольшой, сложенный вчетверо листок бумаги.
— Я сохранила одно из них. Подумала, что это нужно кому-нибудь показать, но еще не показывала. Просто не знаю кому. Мне же никто не поверит. Может, подумают, будто я это сама написала, чтобы внимание к себе привлечь, но это не я, Мэри, честное слово, не я.
Мэри взяла листок. Пролежавшая много дней на жаре, бумага оказалась хрусткой и ломкой — как бы в руках не рассыпалась, прежде чем развернешь. Чернила выцвели, словно писали давным-давно, но разобрать написанное удалось без труда.
«Назад, — гласила паутинно-тонкая вязь букв. — Поверните назад, не то все вы погибнете».
Глава четвертая
Мальчишку Нюстремов — вернее, то, что от него осталось, — нашли тем же вечером, чуть позже.
Леденея от ужаса, комком застрявшего в горле, Стэнтон двинулся следом за Джорджем Доннером. За пределами круга фургонов их встретил мрак безлюдной равнины.
Пропажу считаные минуты назад обнаружили двое возниц, гнавших коров на выпас. Увидели в меркнущих лучах заката брешь среди высокой травы и решили взглянуть, что там. Оба — малые тертые, не из робких… однако при виде находки одного из них вывернуло наизнанку.
Впереди, в темноте, маячил рой огоньков. Поначалу Стэнтон принял их за какой-то морок, но, стоило подойти ближе, огоньки превратились в пламя — в пламя горящих факелов. Находку обступили со всех сторон около дюжины человек. Отсветы факелов мерцали над их головами огненным ореолом. Большинство собравшихся Стэнтон знал — и Уильяма Эдди, и Льюиса Кезеберга, и Якоба Вольфингера, и, разумеется, Эдвина Брайанта, однако среди них обнаружилось несколько «старичков» из изначальной партии, друзей семьи мальчика, а этих он прежде видел разве что мимоходом. Откуда-то издали, волною накрыв безлюдную равнину, донесся странный звук, нечто среднее между плачем и воем.
— Клятые волки, — пробормотал кто-то.
Протиснувшись в круг, Стэнтон прежде всего увидел внутри Эдвина Брайанта на коленях. Алое, влажно блестящее пятно в траве перед Брайантом оказалось телом. Опустив взгляд, Стэнтон невольно зажмурился. В жизни он всякой мерзости повидал, но чего-либо настолько чудовищного припомнить не мог. С этой мыслью он открыл глаза снова.
Нетронутой осталась одна голова. Сказать откровенно, глядя только в лицо, даже не заподозришь, будто здесь что-то неладно. Глаза закрыты, пушистые ресницы на фоне кожи, белой, как мел, кажутся почти черными, необычайно светлые волосы прилипли ко лбу, крохотные губы сомкнуты… казалось, мальчишка попросту мирно спит.
А вот от шеи и ниже…
Джордж Доннер, остановившийся рядом, тоненько заскулил.
— Что ж с ним такое стряслось? — проговорил Льюис Кезеберг, ткнув в землю близ мертвого тела прикладом ружья, будто это поможет найти ответ.
Кезеберг с Доннером были друзьями, хотя в чем заключается основа их дружбы, Стэнтон себе даже не представлял. Кезеберг — тип мрачный, буйного нрава, неуступчивый до твердолобости: вот-де, твоя сторона, а вот моя. Трудно было поверить, что ему хватает терпения растить малышку-дочь.
— Волки, наверное: вон как тело изодрано.
Уильям Эдди беспокойно поскреб в бороде. Нервничает… Плотник не из последних, Эдди умело чинил треснувшие оси и разбитые колеса, отчего пользовался популярностью среди шедших с обозом семейств, однако Стэнтон ему, дерганому, раздражительному, доверять не спешил.
— А вы что скажете, док? — с мягким немецким акцентом спросил Якоб Вольфингер.
Брайант, не поднимаясь с колен, выпрямился, уселся на пятки.
— Я вовсе не доктор, — напомнил он, — и ничего толком сказать тут не могу. Однако, хотите верьте, хотите нет, а по-моему это не волки. Слишком уж… аккуратно сработано.
Стэнтон невольно передернулся. Строго говоря, от мальчишки даже тела-то не осталось. Почти ничего не осталось, кроме скелета. Кроме ошметков плоти да россыпи костей на вытоптанной, залитой кровью проплешине среди травы, да груды внутренностей, дочерна облепленных мухами. Не давало покоя еще и то, что мальчишка пропал не здесь — в шести милях отсюда. Волки не станут тащить труп так далеко, прежде чем сожрать.
— Волки или не волки, а явно кто-то здорово изголодавшийся, — заметил Доннер, бледный как полотно. — Останки нужно захоронить. Женщинам и детишкам совсем ни к чему это видеть.
Эдди сплюнул под ноги.
— А как же родители? Должен же кто-то взглянуть и сказать, тот это мальчишка или не тот…