Иммануэль сбежала с праздника, разогретая ячменным вином. Голова была налита свинцом. Она прошла мимо детей, носившихся вокруг обугленных останков ведьминых костров и горланивших гимны поверх музыки скрипача; мимо Лии, пророка и выводка его жен; мимо Муров, никем не замеченная.

На заплетающихся ногах Иммануэль обогнула собор и двинулась дальше, в сторону кладбища. Там она упала на колени, и ее вырвало в кусты ячменным вином. Она поднялась на ноги, чувствуя головокружение, и сделала еще несколько шагов, прежде чем ее снова вырвало. Зловонная жижа, забрызгав ближайшее надгробие, впиталась в землю.

Несмотря на летний зной, Иммануэль била дрожь. Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и вытерла рот рукавом.

Она наивно пыталась гнать от себя воспоминания о ведьмах. Но все, случившееся с ней той ночью в лесу, произошло наяву. Возлюбленные не были плодом ее разыгравшегося воображения. Плоть и кровь, они были так же реальны, как и она сама. Дневник, письма, запретный лес – все это теперь не отпускало ее, и она не могла отпустить их. Никакие покаяния и молитвы не принесли бы ей избавления.

То, что она увидела в лесу, стало частью ее самой… и эту часть она должна была в себе уничтожить, и безотлагательно.

Поднявшись с земли, Иммануэль пошла бродить по кладбищу, петляя среди могильных камней и читая эпитафии в попытке привести мысли в порядок. Некоторые из надгробий принадлежали пророкам и апостолам далекого прошлого, но большинство отмечали места захоронения воинов-ратоборцев, погибших в междоусобной войне с ведьмами. Ей встретилось несколько братских могил, где посвящения гласили просто: «Вечная память слугам Отца, очистившим мир от скверны». Что же до ведьм, на их могилы не ставили надгробий. Их кости и память были упокоены в Темном Лесу.

В центре кладбища стоял массивный мраморный мемориал высотой почти с двухэтажный дом, вытесанный в форме скалы, которая торчала из земли, как плохо погребенная кость. Иммануэль опустилась на колени, чтобы прочесть текст в основании памятника, хотя в этом не было необходимости. Как и большинство жителей Вефиля, она знала его наизусть.

Он гласил: «Здесь покоится первый пророк Отца, Дэвид Форд; весна года Пламени – зима года Бдения». А ниже – вытесанные прямо в мраморе слова: «Кровь за кровь».

Несмотря на духоту летней ночи, Иммануэль поежилась. Там, где она стояла, были закопаны останки Истребителя Ведьм, пророка, который выжег, выпотрошил и очистил Вефиль от зла. Ибо именно Дэвид Форд отвел Лилит и остальных ведьм ее ковена на костер, он разжег огонь и не давал пламени угаснуть. Именно он со своей победоносной войной Темных Дней стоял у истоков всех последующих чисток.

Иммануэль оттолкнулась от земли и встала. В этот момент до ее слуха донесся чей-то тихий плач. Осторожно лавируя между надгробиями, она добралась до границы кладбища, которое заканчивалось на подступах к лесу. Здесь вдоль кладбища тянулась железная ограда, отделяя его от деревьев, подобравшихся вплотную к Святым Землям. Там-то она их и обнаружила – Эзру и Джудит вдвоем под покровом ночи, всего в нескольких шагах от памятника, за которым пряталась Иммануэль. Они стояли близко друг к другу, и Джудит обеими руками хватала его за рубашку, комкая ткань в кулаках.

– Прекрати, – сказал Эзра, пытаясь разжать ее пальцы.

Но она только крепче вцепилась в него.

– Ты не заставишь меня желать его.

– Ты дала клятву, – взорвался Эзра. – Ты приняла печать, так же, как Лия, не забывай об этом.

Он стал отстранять ее от себя, но в этот момент Джудит дернулась ему навстречу, прижавшись губами к его губам. Она запустила руки под его рубашку и прильнула к нему своими бедрами.

– Пожалуйста, – мычала она ему в губы, в шею, – прошу тебя, Эзра.

Он схватил ее за плечи и оттолкнул от себя.

– Я же сказал, нет.

Глаза Джудит наполнились слезами. Она снова потянулась к нему, поймав его за рукоять кинжала, и дернула на себя с такой силой, что цепочка у него на шее лопнула. Серебряные звенья рассыпались по темноте, а несколько отлетели так далеко, что упали на землю у ног Иммануэль.

Ее сердце замерло и пропустило удар. Она развернулась и поспешила унести оттуда ноги, на бегу путаясь в подоле платья матери, когда кто-то из игравшей у огня детворы закричал.

Эзра повернулся на крик и тогда заметил Иммануэль. Он окрикнул ее по имени, и она бросилась бежать через кладбище так же быстро, как в ту грозовую ночь в лесу.





Глава 8




Отец, спаси их. Отец, спаси нас всех.

Мириам Мур



В ту ночь Иммануэль снился лес. Ее воображение порождало образы Темной Матери, блуждающей по коридорам леса; в руках она держала забитого ягненка, и черная вуаль волочилась за ней по траве. Иммануэль снились чучела ведьм, пылающих, как факелы в ночи, снились сплетенные руки и украденные поцелуи. В кошмарах ей являлись Возлюбленные, они катались по земле, хватались друг за друга, оскалив зубы, и их глаза ярко белели в лунном свете.

Проснулась она в холодном поту, промочившем насквозь ночную рубашку, которая теперь липла к плечам, как вторая кожа. Она села в кровати. Голова шла кругом, сердце часто билось о ребра. В ушах не смолкало жалобное блеяние.

Поначалу она приняла его за эхо ночного кошмара. Но когда блеянье послышалось снова, она подумала о своих овцах, и морок сна сняло как рукой. Она вскочила на ноги и сняла плащ с крючка на двери, сунула ноги в резиновые сапоги, схватила лампу с прикроватной тумбочки и спустилась по чердачной лестнице в холл.

В доме было тихо, если не считать свистящего храпа Абрама. Судя по тому, как близко раздавались звуки, он заснул в постели у Анны. В последнее время он часто ложился с ней и почти никогда не посещал постель Марты.

Иммануэль была этому рада. В те ночи, когда Абрам приходил к Марте, бабушка не спала, и Иммануэль часто слышала, как та слоняется по дому. Как-то раз, несколько лет назад, около полуночи, Иммануэль застала Марту на кухне. Она стояла с кружкой, полной виски Абрама, уставившись в темноту леса, в то время как ее муж спал в ее постели.

Тишину разорвал очередной вопль, и мысли Иммануэль вернулись к стаду. Она метнулась вниз, стараясь по возможности не шуметь. Лампа в ее руках раскачивалась от быстрого шага, отбрасывая свет и тень во все стороны. Вой продолжался – протяжный и жалобный, он, казалось, проникал в самый скелет дома. Когда Иммануэль выскочила на задний двор, она поняла, с ужасом, заледенившим кровь, что звук доносился из Темного Леса.

Сойдя с крыльца, Иммануэль двинулась в сторону пастбищ, и свет ее масляной лампы казался единственным теплым пятном в густой черноте ночи.

Снова крик, на этот раз еще более пронзительный и громкий.


Иммануэль сорвалась на бег, но, добравшись до пастбища, обнаружила свое стадо, тихо и неподвижно сгрудившееся в полуночном холоде, целое и невредимое. Она быстро пересчитала овец по головам. Все двадцать семь, каждый ягненок и каждая овца на своем месте. Но звуки не утихали, все более похожие на вой, чем на плач.

Но потом что-то изменилось: рвавшийся наружу крик показался женским.

От этого крика острая боль пронзила Иммануэль. Она согнулась пополам от рези в животе, лампа выскользнула у нее из рук. Стиснув зубы, Иммануэль спешно подобрала лампу с земли, пока не пролилось масло, и трава не успела заняться огнем.

Крики становились все истошнее, пока Иммануэль не поняла, что это и не крики вовсе, а некое подобие песни. Она понимала, что должна вернуться в дом, в свою постель, где будет в безопасности, и не бередить зло, живущее в лесу. Но она этого не сделала.

Будто кто-то обвязал ее нитью вокруг грудины и притянул ближе. Будто кто-то, или что-то влекло ее в Темный Лес. И возможно, если бы она захотела, она могла бы воспротивиться этому. Могла бы прислушаться к инстинктам, призывающим ее развернуться и бежать обратно на ферму. Могла бы сдержать свои обещания.

Но она не стала делать ничего подобного.

Вместо этого она шагнула к линии деревьев, сквозь колышущуюся траву пастбища, и перелезла через окружавшую его ограду, влекомая криками из чащи. С лампой в руке Иммануэль шла на лесной зов, продираясь сквозь заросли кустарника и через деревья. Она не знала, куда идет, и что ее там встретит, но знала, даже не отдавая себе в этом отчета, что не заблудится.

Она все шла и шла. Колючие ветки цеплялись за ночную сорочку, ночной холод дышал ей в шею. Звуки словно скользили между деревьев, постепенно затихая, обрываясь на вздохах и шепоте, который терялся в свисте ветра. Теперь она могла расслышать в мелодии свое имя: «Иммануэль. Иммануэль».

Но ей не было страшно. Она ничего не чувствовала, кроме головокружения и легкости, будто не шла, а плыла в деревьях, невесомая, как сами тени.

Хрустнула ветка. Пальцы Иммануэль сжались вокруг лампы, и она поморщилась от зуда в забинтованной обожженной руке.

В воздухе витал запах сырости и дурмана, крики становились все тише, и до ее слуха донесся ласковый плеск воды.

Повинуясь инстинкту, она пошла на звук, подняв лампу повыше, чтобы осветить деревья. Продравшись через кусты, она вышла на небольшую поляну. Посередине поляны находился пруд, вода в котором была черная, как нефть. В нем, как в зеркале, отражался лик луны. Иммануэль остановилась у кромки воды, крепче сжимая рукоять лампы.

– Есть тут кто? – крикнула она в ночь, но звук растворился в чаще.

Несмотря на тишину, эха не было. Крики совсем стихли. Деревья стояли, не шелохнувшись.

Иммануэль понимала, что нужно бежать – по своим следам выйти из леса и бежать сломя голову обратно на ферму. Но она лишь расправила плечи и переступила с ноги на ногу, собирая в кулак последние силы.

– Если вы меня слышите, покажитесь. Я знаю, что ваш род обитает в Темном Лесу. И что вы знали мою мать и призываете меня так же, как призывали ее.

Какое бы зло они ни замышляли, Иммануэль должна была узнать обо всем сейчас и покончить с ним раз и навсегда.

От середины пруда широкими кругами разошлась рябь. Волны облизнули берег, и лампа в руках Иммануэль зашипела, как будто в ней заканчивалось масло.

В мерцающем свете из воды на отмель выплыла женщина. Иммануэль отступила на полшага назад и подняла лампу выше.

– Кто здесь?

Женщина не ответила. Она скользила по воде как рыба, путаясь конечностями в водорослях. Она подплыла ближе, и Иммануэль отметила ее красоту: такое лицо могло вскружить голову пророку и украсть сердце мужчины у него из груди. В этот момент Иммануэль узнала ее со страниц дневника матери. Та же резко очерченная линия рта была и у одной из женщин с рисунков – она могла бы показаться карикатурно широкой, если бы не пухлые, красивые губы. Темные и гладкие волосы имели оттенок ила на камнях отмели. Женщина была мертвецки бледна, точь-в-точь, как Возлюбленные, и, как у них, между бровями у нее красовалась семиконечная звезда, вписанная в круг.

Иммануэль поняла, что это была Далила, ведьма воды.

Женщина протащилась животом по склону берега и поднялась на ноги. Черная грязь прикрывала ее оголенную грудь и промежность, но в теплом свете лампы явственно различались все линии и изгибы ее тела. Ведьма подошла ближе, и Иммануэль увидела, что это отнюдь не взрослая женщина, но юная девушка примерно одного с ней возраста, не старше шестнадцати-семнадцати, самое большее – восемнадцати лет.

Далила подошла так близко, что Иммануэль почуяла ее запах. От нее разило мертвечиной и лишайником, листвой и тиной. Там, при свете луны, Иммануэль разглядела ее синяки – темные, почти чернильно-черные кляксы, портившие лицо. Правый глаз немного заплыл, обе губы были рассечены.

Ведьма протянула руку, и ее пальцы сомкнулись на запястье Иммануэль. Одним резким движением она разорвала бинты, подставляя ожог Иммануэль холодному ночному воздуху. Несмотря на все припарки и мази Анны, рана отказывалась заживать. Красная и воспаленная, она сочилась гноем и грозила оставить уродливый шрам даже после того, как сойдут струпья.

Осторожно, как мать с младенцем на руках, ведьма поднесла ладонь Иммануэль ко рту и лизнула. Прикосновение ее губ источало леденящий холод.

Потом Далила поцеловала ее: сначала холмик ладони, потом запястье, потом скользнула губами по сухожилиям вниз до самых кончиков пальцев. Все это время она не сводила с Иммануэль своих темных глаз.

Страх затопил грудь Иммануэль, перед глазами поплыл туман. В лице женщины – в ее худом, бледном, мертвом лице – она угадывала фрагменты рисунков со страниц дневника матери. Лампа выскользнула из рук и с глухим звуком упала на землю.

Далила потянула ее за собой. Иммануэль сделала робкий шаг вперед, потом еще один, на ходу сбрасывая обувь. Она вошла в воду босиком. Она чувствовала, как поднимаются вокруг волны, доставая лодыжки, икры, бедра, щекочут изгиб ее лобка, выпуклость грудей, пока вода не дошла ей до подбородка, а пятки едва касались дна.

Далила вела ее на глубину, спиной вперед, чтобы не выпускать Иммануэль из поля зрения. Мертвые, опухшие глаза вперились в нее.

А потом они ушли под воду, растворяясь в темноте, холоде и тенях. Хватка ведьмы ослабла, ее пальцы соскользнули с запястья Иммануэль, и она улизнула в темный омут пруда.

Иммануэль пыталась следовать за ней, но ноги, налитые свинцом, не слушались ее, и каждое движение давалось ей с огромным трудом. Из глубины пруда повеяло холодом, и она стала тонуть, точно к ее лодыжкам были привязаны кирпичи. Грудь сдавило, она проваливалась все глубже во мрак.

В ледяной темноте мелькали лица, мимолетные миражи: улыбка матери, портреты бледных как луна Возлюбленных, плетеное тело ведьмы, горящее на кресте, новорожденная девочка, женщина с по-мальчишески коротко остриженными волосами.

Иммануэль тянулась к ним и пыталась дозваться, но ее голос искажался и растворялся в толще воды.

А потом, в тот момент, когда она уже была готова отдаться на волю бездны, ее снова потянуло вверх, и она вырвалась на поверхность, судорожно глотая воздух. На оставшемся вдалеке берегу стена леса плыла и двоилась в глазах. Ведьмы не было. Иммануэль осталась одна.

В Вефиле купание почиталось за грех. Приличным и благоразумным особам не пристало заходить в водоемы, ведь там властвовали демоны. Но одним летом, когда они обе еще были юны и отважны, Лия втайне научила Иммануэль плавать. Они бултыхались на речном мелководье, зажимая себе носы, пока Иммануэль не научилась дышать между гребками.

Иммануэль думала о Лие все время, пока она плыла и толкалась ногами, следуя на свет своей лампы, оставшейся на берегу пруда. Подводные течения тянули ее за лодыжки, и каждый гребок давался с трудом. Наконец выбравшись на отмель, она выползла на сушу на четвереньках и рухнула там без сил, отплевываясь от ила.