Эзра внимательно поглядел на клинок в ее руке, потянулся к нему, остановился.

– Нет. Это право принадлежит тебе. Выбор за тобой, и только за тобой.

Иммануэль помедлила, оставаясь в тени алтаря. Пророк скребся у ее ног, хватая за юбку, моля о пощаде.

– Умоляю, – он так хрипел и сипел, словно каждый вздох давался ему невероятным трудом. – Умоляю. Умоляю.

Иммануэль повернулась, чтобы рассмотреть лица в толпе: Анну и Онор, Марту и Глорию, Веру и Эзру, людей со всего Перелесья, Святых Земель и Окраин. То, что она сделала, она сделала ради них, ради Вефиля, ради мечты сделать их дом лучше, чем он был раньше, чтобы те, кто придет им на смену, никогда не познали жар очистительного костра или боль его пламени.

Мир без жестокости и убийств – вот какой судьбы она хотела.

И это будет ее судьба.

Повернувшись лицом к собравшимся, Иммануэль бросила нож на землю, и тот ударился об пол с лязгом, который эхом разнесся по собору.

– Отныне мы выбираем милосердие.

Паства ответила ей в унисон:

– Отныне и во веки веков.





Эпилог




Иммануэль сидела на крыльце Обители и сквозь деревья смотрела на восходящее солнце. В дни после налета на собор она часто встречала рассветы на этих ступенях, с чашкой чая или книгой стихов в руках, дожидаясь, пока солнце поднимется над верхушками деревьев, просто чтобы убедиться, что это произойдет. Иногда, оставшись одна, она отворачивала рукав своего платья и водила пальцем по сморщенному шраму от сигила, который вырезала на своей руке много недель назад.

Бывали дни, когда она надеялась, и даже молилась, чтобы расплата за этот акт не заставляла себя долго ждать, хотя бы для того, чтобы ей не приходилось жить в состоянии вечного ожидания, в страхе перед каким-то эфемерным несчастьем, о котором она еще ничего не знает. Лучше решить этот вопрос поскорее, расплатиться по всем счетам, чтобы раз и навсегда оставить в прошлом эти страсти. Потому что, если она этого не сделает, кем она станет? Много ли чести в той девушке, которая может сражаться за спасение всех вокруг, кроме себя самой?

– Снова витаешь в облаках, – сказал Эзра, глядя на горизонт. Он сидел с ней рядом, как делал всегда, когда у него бывало свободное время. – О чем задумалась?


Иммануэль подтянула колени к груди и окинула взглядом залитую солнцем равнину, наблюдая, как солнечный свет струится между деревьями. Она взялась за предплечье, больно впиваясь в свой шрам кончиками пальцев. Столько всего изменилось за несколько коротких недель. Здоровье пророка ухудшилось, и уже велись приготовления к его кончине. Некоторые из прихожан остались верны ему, но другие смотрели на Эзру как на нового лидера церкви и веры. Иммануэль надеялась, что конфликт между двумя этими группами не доведет до раскола – или, еще хуже, до священной войны, – но слухи, доходящие до них из бастионов старой церкви, намекали, что вопрос о преемственности пророка будет решен только путем кровопролития.

Но Иммануэль старалась не думать об этом. Эзра раз за разом повторял, что ей больше не нужно забивать себе голову этими проблемами. Она уже сыграла свою роль. Спасла Вефиль от бедствий и зол, совершенных во имя нее. Теперь она могла забыть обо всем.

– О том, как многое может измениться и вместе с тем остаться прежним.

Эзра нахмурился.

– Ты о расколе?

– О расколе, о приговорах, об угрозе священной войны. Иногда мне кажется, что мы просто заново проживаем прошлое. Я не выношу этого чувства, как будто мы преодолели все это лишь для того, чтобы стать теми, кем другие уже были до нас.

– Мы не повторяем прошлое, – сказал Эзра, – и мы уж точно позаботимся о том, чтобы никто другой не повторял прошлого. Нельзя забывать о том, что случилось.

Иммануэль перевела взгляд на запад, на далекие руины собора. Иногда, когда она закрывала глаза, она видела ту бойню как наяву: тела, разбросанные по обломкам, кровь, размазанную по плитам, Веру с ножом в руке, мертвого Абрама.

– Для этого уже поздновато. Мне кажется, как будто я постоянно забываю что-то важное. Я все пытаюсь собрать себя по кусочкам и по осколкам из того, кем я была раньше и кем стала теперь, после этих событий.

Эзра положил ладонь ей на скулу, очертя большим пальцем контур ее нижней губы.

– Мне нравятся твои кусочки и осколки. Я предпочту их всему на свете. А когда мы станем сильнее, мы построим из этих кусочков что-то большее.

Иммануэль посмотрела на него и улыбнулась. Всего лишь легкая полуулыбка, мимолетная, как вспышка, но это уже была победа. Самое начало пути.

Прильнув к руке Эзры, она поцеловала его. Сначала в подушечку его большого пальца, затем в губы, придвигаясь к нему, когда он наклонился ближе, обняв ее за талию. Иммануэль могла бы провести так много часов, пока солнце не поднялось бы высоко над горизонтом и снова не ушло в тень. Но через минуту она отстранилась.

Высвободившись из объятий Эзры, она поднялась на ноги и босиком спустилась с крыльца на омытую дымом равнину. Ветер трепал ее кудри и путался в юбках. Вдалеке на горизонте дотлевали и гасли последние очистительные костры.

– Я придумала название для будущего года, – сказала она, щурясь в красном свете восходящего солнца. На мгновение ей показалось, что она видит Лилит, стоящую на краю Темного Леса, запутавшись верхушками рогов в ветках березы. Но то была всего лишь игра теней. Мертвые спали, и в лесу было тихо. Прищурившись, Иммануэль смотрела, как восходящее солнце поднимается над верхушками деревьев.

– Назовем его Годом Рассвета.