Эзра не ответил, только убрал руки с ее талии. Его пальцы нашли ее лицо, скулу, скользнули вниз по линии челюсти, в мягкую ямочку на подбородке. Он провел кончиком пальца по ее нижней губе, а затем наклонился ближе. Он оставил один поцелуй на ее верхней губе, и второй на нижней.

И сказал:

– Хорошо.





Часть четвертая

Резня





Глава 38




Я видела зверей леса. Я видела духов, что прячутся средь деревьев, и купалась в омуте с демонами. Я смотрела, как мертвые ходят на человеческих ногах, водила знакомство с проклятыми и распятыми, с хищниками и их добычей. Я познала ночь и назвала ее своим другом.

Мириам Мур



Иммануэль, облаченная в светлый шелк церемониального платья, стояла на коленях посреди спальни, сложив перед собой руки. Она должна была молиться, но думала сейчас совсем не об Отце. Пока она сидела на полу, события последних дней промелькнули перед ее мысленным взором яркими вспышками, предвещающими головную боль.

Минул показательный суд над Эзрой, а следом за ним и оглашение приговора. Как и Иммануэль, он был признан виновным по всем пунктам, но больше она не слышала об этом ни слова. Она только знала, что Эзра все еще жив и сидит в одной из камер где-то в подземельях Обители. Ей оставалось только надеяться, что к нему там относились с большим участием, нежели к ней. Впрочем, вскоре это уже не будет иметь значения.

В дни, предшествовавшие церемонии печати, она без конца рисовала обращающий сигил – пальцем на нежном сгибе ее локтя, на стенах и на столах, и в подушке, на которой спала по ночам. И каждый раз, когда она чертила этот узор, снова и снова запечатлевая его в памяти, она готовилась к предстоящей жертве. К жертве, которую она принесет в ночь принятия печати, когда ее призовут в мужнюю постель. Она думала, что во всем этом есть какая-то высшая справедливость. Что через семнадцать лет после того, как Мириам воспользовалась священным кинжалом пророка, Иммануэль воспользуется тем же самым клинком, чтобы начертать символ, который отменит проклятия, наложенные ее матерью столько лет назад.

Сегодня она примет печать, и после начнет действовать.

Когда за ней пришли жены пророка, Иммануэль была готова. Она босиком прошла по коридорам дома пророка и вышла к повозке, которая ждала ее у входа в Обитель. Иммануэль забралась на переднее сиденье, остальные невесты расселись позади нее, и все вместе они пустились в долгий, безмолвный путь к собору.

Повсюду снова горели костры. В огонь бесперебойно подкидывали свежие дрова, и красные языки пламени поднимались теперь высоко, ярко освещая путь.

Когда они прибыли в собор, их не встречали толпы гостей. Не светились фонарики. Не играла музыка. Никто не веселился. Все было тихо. В этой зловещей тишине Иммануэль слезла с повозки и встала на холодную утрамбованную землю подъездной дорожки. Она задержалась на пороге собора, пока другие жены суетились позади нее. Возможно, в этот момент ей следовало бы помолиться кому-нибудь, кому угодно, но все, что пришло ей в голову, это слова проклятия:

Пусть всякий, кто поднял на меня руку, пожнет то же зло, которое он посеял. Пусть темнота погасит их свет. Пусть их грехи станут их же погибелью…

Дверь собора распахнулась прежде, чем она успела закончить мысль. Ее встретили пляшущие отсветы факелов и мутные лица прихожан, которые смотрели на нее в ожидании. В толпе она заметила и Муров: Марту и Абрама, Глорию и Анну, которая прижимала к груди Онор, укутанную в ворох шалей и одеял. Здесь присутствовали даже Окраинцы – их был не один десяток, и они занимали несколько скамей на задних рядах собора. Иммануэль догадывалась, что их пригласили из дипломатических соображений. В конце концов, впервые за всю многовековую историю Вефиля пророк брал в жены одну из них. Ни много ни мало, историческое событие, так что их присутствие среди гостей было более чем объяснимо.

Иммануэль шла к алтарю в полном одиночестве. Шлейф платья волочился за ней, когда она поднималась по ступенькам, перешагивая их через одну, а затем взобралась на алтарь. Камень был холодным и липким, как будто кто-то из служек забыл вытереть с него кровь после предыдущего субботнего заклания.

Она растянулась поперек алтаря, широко раскинув руки. Пророк навис над ней с кинжалом в руке. Они сухо обменялись клятвами, и Иммануэль промямлила слова, которые обвенчают ее с ним навеки – плоть и кость, душу и разум.

Жертвоприношение, не хуже любого другого.

Когда все слова были сказаны, пророк снял с шеи кинжал и плотно обхватил его рукоять. Когда он поднес лезвие к ее лбу, Иммануэль не дрогнула.



Позже другие жены пророка наложили Иммануэль бинты в темной комнатке в задней части собора, обработав рану маслом, которое жгло так сильно, что слезы навернулись ей на глаза. Когда Эстер перевязывала лоб марлей, у нее по носу потекла струйка крови. В голове так стучало, как будто пророк поставил свою метку у нее на черепе, а не на мягкой коже.

Теперь она принадлежала ему. Она было его, а он – ее. Символ веры из плоти и крови, узы, которых она никогда не хотела.

Когда ее привели в более или менее приличный вид, рядом с ней материализовались Эстер и Джудит. Вдвоем они провели ее через собор, вышли за порог и спустились по ступенькам на пиршество, где ее ожидал пророк, облаченный в церемониальное одеяние со всеми регалиями.

Если церемония Лии была настоящим празднеством, то сейчас все больше смахивало на поминки. Гости чопорно восседали за столами, как будто их заставляли здесь находиться под угрозой смерти. Окраинцы занимали отдельные, выделенные им, столы, сидели с каменными лицами и молчали. Их неловкость казалась почти осязаемой. Не было слышно ни разговоров, ни смеха, ни песен. Вдалеке ярко горели костры, пламя которых лизало беззвездное небо, не подпуская тьму.

В тени, чуть поодаль от основного пиршества, в окружении стражников, стояла Вера, с выбритой, как и положено находящимся на покаянии, головой. Она была одета во что-то светлое, больше похожее на сорочку, чем на полноценное платье, и ткань казалась слишком тонкой для такой холодной ночи. Она похудела и выглядела слабой, но когда Иммануэль встретилась с ней взглядом, она расправила плечи и строго кивнула, как бы говоря: «Пора».

Пророк взял Иммануэль за колено, когда она села рядом с ним, и холод от его пальцев ощущался даже сквозь ткань ее нижней юбки.

– Моя невеста.

Иммануэль вцепилась в подлокотники, сдерживая себя, чтобы не вскочить с места и не броситься наутек. Она перевела взгляд на стол. Перед ней стояло фарфоровое блюдо, на котором лежали черные овощи и серые ломти мяса, а рядом стояла маленькая кружка, доверху наполненная медовухой. Она поднесла кружку ко рту. Один глоток на удачу, другой для храбрости. В следующие несколько часов ей понадобится и то, и другое.

Все, кто сидел за столом, смотрели на пророка и Иммануэль с плохо скрываемым отвращением – иначе она никак не могла это назвать. Их негодование было настолько осязаемым, что оно, казалось, зависло над ними в воздухе, как саван.


Очевидно, они ожидали, что в ту же минуту, как она примет печать, бедствия незамедлительно прекратятся. Но тьма была такой же густой, как и прежде, а ночь не заканчивалась. Печати, вырезанной между ее бровей, оказалось недостаточно, чтобы остановить бедствие, как обещал пророк.

В какой-то момент этого невыносимого пира пророк поднялся, чтобы произнести тост, как будто понимал, что должен срочно завоевать внимание паствы, пока навсегда не потерял их расположения.

– Через прощение, через искупление и через боль мы делаем себя чище. Сегодня моя невеста, моя жена, Иммануэль Мур, пролила кровь за свои грехи. Она страдала, и теперь она чиста.

Прихожане отозвались как по команде:

– Во славу Отца.

Пророк сделал паузу, чтобы кашлянуть в рукав. Когда он снова заговорил, его голос хрипел.

– Но не только моя жена нуждается в благоволении. Совсем скоро, уже сегодня, еще один человек познает искупление и прощение. Душа еще одного грешника будет очищена милостью Отца.

Он сделал паузу – зажмурился, приоткрыл рот, как будто собирая в кулак силы, необходимые для того, чтобы продолжить.

– Приведите моего сына.

Двери собора распахнулись. Сердце у Иммануэль остановилось, и паника пронзила ее насквозь, пока она с ужасом смотрела, как два апостола выводят Эзру из собора и тащат его вниз по ступенькам. Стражники вели его к отцу, а он спотыкался, и его ботинки волочились за ним по грязи. Одним метким ударом промеж лопаток апостол Айзек сшиб его с ног, и Эзра упал на колени, в грязь, и его голова зависла всего в нескольких дюймах от ног отца.

Пророк взглянул на своего сына, его глаза блестели в свете очистительного костра.

– Эзра Чемберс, ты готов покаяться?

Эзра не пошевелился. Пальцами обеих рук он впился в землю, будто без этого ему не хватало опоры. Наконец он произнес:

– Мне не в чем каяться.

– Что ж, – кивнул пророк. – Да помилует Отец твою душу.

Сердце Иммануэль колотилось под ребрами как ненормальное. Она вскочила на ноги, резким движением опрокинув стул.

– Что все это значит?

Больше никто не пошевелился. Никто не произнес ни слова, не издал ни звука – кроме Эстер, которая лишь отрывисто вскрикнула. Но Пророк не удостоил ее даже взглядом. Его глаза были прикованы к Иммануэль. Ни к своему сыну, ни к страже, ни к пастве.

К ней.

И, глядя именно на нее, пророк сказал:

– Отведите его на погребальный костер.

Стражники бросились выполнять приказ, ни секунды не колеблясь. Они схватили Эзру под руки и подняли на ноги. Они двигались в сторону костра, и пророк следовал за ними, как тень.

– Нет! – Иммануэль ринулась вслед за ними, вслед за Эзрой, протягивая к нему руки, как будто могла выхватить его из лап стражников. Она всегда знала, что до этого дойдет, но ни за что бы не подумала, что это случится так скоро. Ей казалось, что уж хотя бы времени-то у нее немного есть, но оказывается, и тут она ошибалась. – Ты же обещал, что Эзру пощадят, – выпалила она, хотя понимала, что никакие уговоры ей не помогут. – Мы же договорились!

– Иммануэль, прошу тебя, – окликнул ее Эзра усталым, смирившимся тоном. – Все уже кончено. Перестань.

Иммануэль пропустила его слова мимо ушей. Она продолжала бежать за ними, путаясь на бегу в подоле своего платья.

– Ты деспот! – она следовала за пророком по пятам, буквально задевая его пятки носками своих туфель. – Ты лжец! Ты безумец! Ты же обещал мне, что с ним все будет в порядке, – она схватила его за рукав и дернула на себя так сильно, что порвала бархат. – Ты обещал!

Тогда пророк развернулся к ней, отвел руку и наотмашь ударил ее по лицу. Иммануэль упала, налетев на скамейку поблизости. У нее закружилась голова, и когда Эзра в очередной раз выкрикнул ее имя, его голос звенел у нее в ушах.

– Мы же договорились, – простонала она, поднимаясь с земли. Перед ее глазами поплыли тени. Она почувствовала во рту вкус крови. – Ты обещал.

Пророк уставился на руку, которой ударил ее, словно не мог поверить в то, что только что совершил, в то, что она заставила его совершить.

– Я и выполняю свое обещание. Я сказал, что не причиню ему вреда. Вот почему я собираюсь освободить его душу и избавить от вечных мук адского пламени.

Иммануэль попыталась подняться на ноги, но пошатнулась.

– Ты дал мне слово.

– Мое слово – это Писание, а Писание требует искупления кровью.

С этими словами Пророк еще раз кивнул стражникам, и те, поняв приказ, поволокли Эзру к подножию ближайшего костра. Его сапоги чертили на земле длинные следы. У самого костра стражники схватили его за руки и подтолкнули вперед, морщась от пламени, которое взвивалось и ревело перед их лицами.

Огонь лизнул Эзру в спину. Он вскрикнул от боли.

Иммануэль поняла теперь, что пророк и не думал спасать сына. Свою шкуру он всегда ценил дороже всего остального, и за ее спасение готов был даже бросить родного сына в пламя костра и смотреть, как тот сгорает заживо.

Пророк повернулся лицом к пастве.