Зайдя в дом, мы поняли, что мистеру Момпельону не подняться на второй этаж. Мы с Элинор принесли из спальни теплые покрывала и расстелили их на полу в гостиной. Когда Брэнд укладывал его на эту самодельную постель, священник все еще бормотал:

Несу ужасы Твои и изнемогаю.

Надо мною прошла ярость Твоя,

Устрашения Твои сокрушили меня.





Затем он повернулся на бок и наконец отдался во власть глубокого сна изможденного человека.



На другой день, узнав, что еще двое лежат при смерти, мистер Момпельон поднялся с постели и отправился к ним. Однако вести иного толка, касавшиеся живых, мы с Элинор от него утаили. Вокруг было столько смерти, что никто уже не думал о будущем, и житейские хлопоты, прежде занимавшие наши мысли, были позабыты. Но в последнее время меня все больше тяготила судьба одного ребенка – семилетней девочки по имени Мерри Уикфорд.

Уикфорды, молодая семья квакеров с тремя детьми, поселились в старом заброшенном доме на окраине деревни около пяти лет тому назад. Прежде они держали ферму на арендованных угодьях, но из-за своей необычной веры подверглись гонениям, и хотя нельзя сказать, что в нашей деревне им оказали радушный прием, здесь, по крайней мере, никто не поджигал их сено и не травил кур, как это было, по слухам, на прежнем месте. До прошлого лета они жили очень бедно. Но однажды ночью, когда Джордж Уикфорд ходил туда-сюда по двору, горестно размышляя, как прокормить семью, меж звезд белой вспышкой пронесся огромный огненный дракон. По местному поверью, дракон в ночном небе укажет путь к залежам руды. Не дожидаясь утра, Уикфорд поспешил через вересковые пустоши по следам чудесного видения. К рассвету он вырыл крест в земле, чтобы заявить права на участок, заготовил семь бревен для ворота и уже остругивал сучья на распорки. Вот уже тысячу лет закон гласит, что любой горняк может таким способом застолбить месторождение на чьей угодно земле. До исхода девяти недель он должен предъявить бергмейстеру блюдо руды, и после этого уже никто не отнимет у него отвода, покуда он будет исправно платить Короне означенную меру, известную как «блюдо короля»[27].

Джордж Уикфорд, жена его Клит и трое их детей трудились не покладая рук, закладывая шахту, которую они назвали «Огненный Дракон». На первых порах они лишь скребли почву худо починенными вилами и лемехом[28]. Другие горняки, хоть и сами не пренебрегали небесными знамениями, смеялись над юным Уикфордом: ничто на поверхности земли не указывало на наличие свинца в недрах, и никогда здесь не проводили работ. Однако Уикфорду суждено было смеяться последним: задолго до означенного срока ему удалось добыть блюдо свинца – и не одно. Оказалось, он застолбил трубчатую жилу. Жилы эти представляют собой полости с минеральными отложениями, где некогда протекали подземные воды, и бывают невероятно богаты рудой. Найти их непросто, ведь они ничем не выдают себя на поверхности, так что, по всеобщему мнению, Уикфорду несказанно повезло.

Это было до чумы. Джордж Уикфорд одним из первых пал жертвой болезни. Затем она унесла его старшего сына, крепкого мальчика двенадцати лет. Клит и двое младших пытались сами добывать руду, пока второй мальчик тоже не захворал. Ухаживая за сыном и сама слабея день ото дня, Клит не сумела, как того требовал закон, предъявить блюдо руды по истечении трех недель. Дэвид Бертон, горняк, живший по соседству, воспользовался случаем и сделал на валу ворота первую зарубку. Этим поступком он вызвал в деревне горячие споры: одни осуждали его, считая, что сейчас не время наживаться за чужой счет, другие оправдывали, говоря, что закон есть закон, да и потом, это далеко не первый раз, когда несчастье поставило под угрозу чей-либо отвод. Интересно, думала я, если бы Уикфорды ходили в нашу церковь, отнеслись бы к ним с боґльшим сочувствием? А впрочем, если уж откровенно, я и сама не знала, кто прав. После смерти Сэма я понимала, что потеряю отвод, и не ожидала ничего иного. И все же новые времена требовали от нас стольких жертв, что можно было заодно пожертвовать и старой традицией.

На исходе шестой недели Дэвид Бертон сделал вторую зарубку – и в тот же самый день Клит Уикфорд проводила младшего сына в могилу. Снова пошли толки. Говаривали, потрясение ускорило ее собственную смерть, ибо никогда прежде мы не видели, чтобы недуг так стремительно унес жизнь. Еще утром она хоронила сына и с виду была вполне здорова, а к вечеру сама лежала в могиле, вся в багровых отметинах. В живых осталась только маленькая девочка, Мерри, чье имя казалось теперь жестокой шуткой. Она всегда была весела и добродушна, даже когда Уикфорды числились среди самых бедных семей в округе, и горько было видеть, как она потеряла всю родню. Хуже того, поскольку, кроме шахты, у Джорджа Уикфорда почти ничего не было, девочка осталась в ужасно стесненных обстоятельствах. Уикфорд был человек благоразумный, потому первую же прибыль от выработки он пустил на новые орудия, а также на хорошую еду и добротное платье для жены и детей, которые так долго были этого лишены. Однако настоящие богатства все еще крылись в недрах земли, и вскоре стало очевидно, что если никто не добудет от ее имени блюда руды, то Мерри все потеряет. День за днем я досаждала всем знакомым горнякам, уговаривая их сделать доброе дело ради сироты. Но даже лучшие из них считали, что обязаны стать на сторону Дэвида Бертона, своего собрата, а не ребенка из пришлой семьи иноверцев, чей отец не так уж давно вступил в ряды горняков. Недели шли, надежда на удачный исход таяла, и вот между девочкой и безрадостным будущим в работном доме стоял один последний день.

О чем я только думала, когда заговорила об этом с Элинор? Или, вернее, чему я удивлялась, услышав последовавшее предложение?

– Тебе знакомо горное дело, Анна. Мы вместе добудем для девочки блюдо руды.

Затея эта пришлась мне по душе еще меньше, чем просьба быть повитухой у Мэри Дэниел. Я боялась копей задолго до того, как они забрали моего Сэма. Я не создана для темных, склизких, затхлых нор. Я люблю то, что живет и растет на поверхности, и у меня нет никакой охоты исследовать полое нутро наших земель. Обыкновенно чужое ремесло вызывает у меня любопытство, однако я никогда не просила Сэма взять меня с собой в шахту. Возможно, он бы и не согласился. Хотя он ни в чем мне не отказывал, горняки – народ суеверный, и многие из них убеждены, что на каждой выработке живет эльф, готовый приревновать хозяина к жене и дочерям.

На лице Элинор появилось хорошо знакомое мне выражение. Трудно передать словами, какая твердость сквозила в ее тонких чертах. Я читала, что греки так искусно работали с мрамором, что он как будто дышал. Если верить книгам, камень в их творениях можно было принять за нежную плоть. Пытаясь представить нечто подобное, я всегда вспоминаю лицо Элинор в те мгновения, когда она готовилась настоять на своем. Как бы то ни было, теперь я знала, что мы отправимся на шахту Уикфордов, хочется мне того или нет.

Выдвинулись мы рано, ведь дорога была неблизкая. Я слышала, как Элинор сказала мистеру Момпельону, сидевшему в библиотеке, что мы идем за целебными травами. Когда она вышла от него, ее матовая кожа вся пылала. Она поймала мой взгляд, и рука ее взметнулась к порозовевшей шее.

– Мы, Анна, и впрямь возьмем мешочки и будем собирать травы, что встретятся нам по пути. – Было заметно, каких усилий ей стоит малейшее притворство, даже ради душевного покоя мужа. – Ты же знаешь, – добавила она, – если наш замысел раскроется, он настоит на том, чтобы сделать всю работу самому. Тут ему и наступит конец.

Сперва мы зашли к Мерри Уикфорд, чтобы посвятить ее в наши планы. Когда мы показались на узкой тропинке, ведущей к ее дому, девочка выскочила во двор, сияя от радости, и я сказала себе, до чего же странные настали времена, если такому маленькому ребенку дозволено жить одному, без присмотра. Я не раз думала, не лучше ли взять ее к себе, однако решила этого не делать. Какой бы одинокой и беспорядочной ни была ее жизнь в отдалении от деревни, для нее это было безопаснее, чем постоянное соседство с зачумленными.

Как ни странно, Мерри хорошо справлялась и одна. Здоровая и румяная, с ямочками на щеках и подбородке, она скакала вокруг нас, и ее темные кудряшки забавно подпрыгивали. На столе виднелись остатки завтрака – горшочек топленого сала, которое, судя по следам на скользкой белой глади, ели прямо руками, выпитое яйцо и надкусанная, как яблоко, луковица. Грубая пища, но питательная.

Когда мы прошли в дом с земляными полами, Мерри поспешила убрать со стола и учтиво пригласила нас присесть. Ее самообладание поражало, и я пожалела, что никогда не искала дружбы ее родителей. Должно быть, они были достойными людьми, раз сумели привить хорошие манеры столь маленькому ребенку.

Элинор занимали сходные мысли.

– Твоя матушка, Мерри, очень бы тобой гордилась, увидев, какая ты храбрая и как славно со всем управляешься.

– Вы находите? – сказала та, глядя на Элинор серьезными темными глазами. – Благодарю вас. Я верю, что матушка все еще приглядывает за мной – и батюшка, и братья тоже. Я нахожу в этом большое утешение, и мне не так одиноко. Благодарю вас, сударыни, что вспомнили обо мне в этот день, ибо мне нелегко пережить потерю шахты в одиночку.

– Быть может, ты еще ничего не потеряешь, – вырвалось у меня. Теперь я была рада, что Элинор убедила меня помочь девочке.

– Во всяком случае, – вставила Элинор, – мы на это надеемся.

Узнав, что мы здесь не просто так, а с намерением спасти шахту, Мерри пришла в совершенный восторг. Смелости ей было не занимать: она непременно хотела пойти с нами и внести свою лепту.

– Хорошо, Мерри, ты будешь помогать нам, как помогала родителям, – сказала я. – Наверху для тебя найдется много работы. Ты станешь принимать у нас руду, отделять ее от пустой породы и промывать, чтобы очистить от глины. Когда наберется блюдо, ты нас кликнешь. И смотри, чтобы блюдо было полное. Дэвид Бертон и так полагает себя хозяином «Огненного Дракона», уж он-то обяжет бергмейстера проследить, точно ли исполнен закон.

Мерри кивнула: размеры королевского блюда были ей хорошо знакомы. Элинор, ни разу его не видевшая, была озадачена. Я пояснила, что блюдо рассчитано на такое количество руды, какое может поднять в руках средний человек.

Мерри принялась взволнованно убеждать нас, что уже спускалась в шахту и будет нам хорошим проводником. Элинор готова была поддаться на уговоры, но я быстро отвела ее в сторонку. Одно дело – спускаться в забой с родителями, знающими там каждый камень, прошептала я, и совсем другое – блуждать в темноте с такими несведущими рудокопами, как мы. «Я желаю помочь девочке, Элинор, а не схоронить ее!» Элинор согласилась со мной и ласково сказала Мерри, что она нужна нам наверху, на случай, если что-то пойдет не так и к полудню мы не выберемся на поверхность. Тогда и только тогда, подчеркнула Элинор, она должна будет сбегать в пасторский дом и рассказать обо всем мистеру Момпельону.

После смерти Сэма я завернула его орудия в промасленную тряпицу и убрала подальше, намереваясь подарить их какому-нибудь нуждающемуся горняку. Уикфорды подошли бы как нельзя лучше, подумала я с щемящим сердцем, однако в ту пору, когда они нашли свою жилу, я была так поглощена собственными печалями, что напрочь забыла о лежавших без дела орудиях. Теперь же, разворачивая тряпицу, я ощутила их тяжесть. На память пришли большие, в шрамах, кулаки Сэма и твердые мускулы на его руках. Как же я управлюсь с этими инструментами? Окинув взглядом весь набор, я достала три главных орудия добытчика свинца: кирку, молот и клин.

Уикфорды поначалу были так бедны, что могли позволить себе лишь самое простое орудие. Изогнутое, с длинным зубцом и обухом на конце, оно служило и молотом, и киркой. Орудие это – легкое, но не такое действенное – достанется Элинор. Я велела Мерри найти кожаные штаны и жилеты, предохранявшие ее отца и брата против сырости в забое. Старые вещи Сэма, которые все равно бы болтались на мне, после несчастного случая сделались непригодны. Когда я готовила его к погребению, мне пришлось по клочкам извлекать материю из раздавленной плоти.

У Элинор был такой тонкий стан, что одежда старшего сына Уикфордов пришлась ей впору. Я надеялась, что в этих вещах нет зародышей чумы. Роба Джорджа Уикфорда сгодится для меня: бедность не дала ему располнеть. Ножницами для стрижки шерсти я укоротила штанины на треть, затем вырезала несколько дырок на поясе и продела через них веревку, чтобы штаны не спадали. Жилет был явно широковат, но это меня не беспокоило. Шляпы мы тоже взяли, прочные, кожаные, с широкими полями для сальных свечей, которые будут освещать нам путь во тьме и освободят наши руки.

Глядя на Элинор в горняцкой робе, я вновь подивилась тому, какие странные события принес этот год. Угадав мои мысли, она рассмеялась:


– Все эти знатные предки, смотревшие на меня с портретов, все эти элегантные дамы в шелках и представительные господа с лентами через плечо… Что бы они сказали, увидев меня теперь?

Я не стала говорить ей, что сказал бы мой Сэм. «Ты, женщина, видать, повредилась умом, коли такое задумала». Ему бы точно было не до смеха.

Впрочем, никто, кроме Мерри Уикфорд, нас не видел, а ей мы вовсе не казались посмешищем. Она смотрела на нас горящими глазами, ведь мы были ее единственной надеждой. Когда мы были готовы, она повела нас на выработку. Я брела за ней следом, воображая, что ждет нас впереди, и ноги мои налились свинцом. При одной мысли о спуске в забой, о тесном пространстве без воздуха у меня занялся дух, будто я уже была под землей, а не в поле с медвяным запахом вереска.

Уикфорд хорошо потрудился над стволом шахты. Сколько бы местные ни сетовали на квакеров и их странную веру, никто не мог отрицать, что, взявшись за какое-либо ремесло, они все делают на совесть. Устье было облицовано известняковыми плитами, вниз вели прочные деревянные распорки. Однако стены ствола, как и в большинстве шахт, были влажными от сырости, а из трещин пробивались мхи и папоротники. С поверхности не разглядишь, глубоко ли уходит ствол и где начинается жила, но чем дольше мешкать, тем труднее будет решиться, сказала я себе и, свесив ноги, нащупала первую распорку.

Спустившись ярдов на двенадцать, я очутилась на небольшой площадке, откуда отходил вниз еще один ствол. Уикфорд благоразумно расширил площадку на шесть-семь ярдов, чтобы легче было переправлять наверх ведра с рудой. Когда я начала спускаться по второму стволу, меня окутала кромешная тьма. Я зажгла свечу, капнула салом на поля шляпы и закрепила ее там. Пламя прыгало и подрагивало, пока я медленно продвигалась вниз. Мерри говорила, что я увижу вход в пещеру у подножия второго ствола, и она оказалась права. На миг я представила, что почувствовал Уикфорд, обнаружив эту сокровищницу. В мерцающем свете видно было, где он отбил породу, чтобы расширить проход. Я без труда пролезла внутрь. Пол пещеры резко уходил вниз и был такой скользкий, что не прошло и минуты, как я упала, больно ударилась и поцарапала ладонь. Сидя в грязи, я ощутила, какой затхлый в пещере воздух, хотя выход на поверхность совсем недалеко, и во мне всколыхнулась тревога. Было холодно, но от страха я вся вспотела – кожу пощипывало, словно от тысячи маленьких иголок. Ужас разливался по телу. Дыхание сделалось шумным и прерывистым. Но тут подоспела Элинор, и я почувствовала на спине ее ладонь.

– Все хорошо, Анна, – прошептала она. – Здесь можно дышать. Здесь есть воздух. Обуздай свое воображение и не поддавайся тревоге.

Как только я поднялась на ноги, у меня вновь померкло в глазах, и я вынуждена была сесть обратно. Элинор продолжала говорить со мной, ласково, но твердо, и велела дышать в такт ее дыханию. Вскоре голова моя прояснилась, и я готова была идти дальше. Мы стали медленно продвигаться по скользкому полу – то пригнувшись, то, если кровля была низкой, на четвереньках, а то, если глыбы грозно нависали над головой, на животе.

Наконец в мерцающем пламени свечей мы увидели стену со сколотой породой и пошли вдоль нее, следуя направлению работ. Перед нами предстала высеченная на камне история угасания рода: сначала забой разработали весьма тщательно, вся руда была отколота, и места, которых касалась кирка Джорджа Уикфорда, гладко переливались в тусклом свете. Дальше удары сделались слабыми и неумелыми – это Клит с сыном продолжали работу одни. Добравшись до последних следов кирки, мы с Элинор опустились на колени, разложили перед собой орудия и бок о бок принялись за дело. Работа требовала таких усилий, что страхи на время вылетели у меня из головы. Я всю жизнь трудилась в поте лица: таскала воду, заготавливала сено, рубила дрова. Даже и не припомню, сколько раз я гналась за барашком и ловила его за заднее копытце, а в прошлом году я в одиночку остригла все свое поголовье, начав на рассвете и управившись к полудню. Но отрывать камень от камня – иной труд, и мне сроду не доводилось делать ничего тяжелее. Через полчаса у меня уже дрожали руки. Элинор, должно быть, пришлось еще хуже. Она быстро выбилась из сил, и чем дольше мы работали, тем больше времени ей требовалось на отдых после каждого удара. В конце концов удар пришелся по пальцу, и она вскрикнула от боли. Увидев, что у нее почернел ноготь и пошла кровь, я хотела было помочь ей, но она лишь махнула рукой и попросила меня не прерываться, а сама обвязала ушибленный палец платком и тоже возвратилась к работе. Она замахивалась снова и снова, медленно, а лицо ее, грязное и мокрое от пота, выражало твердую, точно камень, решимость. Ее хриплое дыхание вселяло в меня такой ужас, что я лишь радовалась, когда его заглушал стук железа о камень.

Мне же наибольших усилий стоило сдерживать тревогу. Я старалась уделять все внимание работе и не замечать ни склизкого мрака стен, надвигавшихся и отступавших в трепещущем пламени, ни мертвого воздуха с таким привкусом, будто из него давным-давно выкачали все хорошее, ни тяжести почвы и породы, нависших над моей головой. Каждый удар киркой отдавался дрожью в костях и даже в зубах. Много, много ударов ушло на то, чтобы сделать трещину достаточной ширины, чтобы туда можно было вогнать клин. Замахиваясь тяжелым молотком, я принялась со всей силы бить по клину в надежде отколоть сразу несколько больших кусков породы. Однако чаще всего удары приходились плашмя или же молот соскальзывал с клина, сбивая его в холодную хлябь, так что мне приходилось нашаривать его и начинать заново. Клин сделался скользким, а руки у меня онемели от холода, поэтому с течением времени мои умения ничуть не улучшились, а замерзшие пальцы все меньше подчинялись мне. Спустя несколько часов я готова была плакать от боли и досады, ведь, невзирая на все наши усилия, куча руды с породой у наших ног выросла лишь на несколько дюймов.

Элинор первой заговорила о том, чего самой мне сказать не хватило духу. За все время ей удалось отбить лишь горстку камней. Усевшись возле стены, она разжала кулак, и кирка со звоном упала на пол.

– Так мы не добудем блюдо руды к исходу дня, – раздался в тишине ее шепот.

– Я знаю, – ответила я, растирая ноющие плечи и разминая озябшие пальцы. – Глупо было думать, будто мы за день выучимся ремеслу, которое сильные мужчины осваивают годами.

– Как мы покажемся девочке на глаза? – сказала Элинор. – Я не вынесу ее разочарования.

Я долго молчала, раздумывая, что ей ответить. Разумеется, неудача меня огорчила, однако в глубине души я радовалась, что Элинор готова забросить эту проклятую затею. Малодушие победило. Я молча собрала орудия, и мы возвратились к шахтному стволу. Руки мои так устали, что я едва смогла взобраться по лестнице, и, жадно глотая свежий, холодный воздух, я сказала себе, что в таком изнуренном состоянии у нас бы все равно ничего не вышло, даже будь я с Элинор до конца откровенна.

При виде Мерри в душе у меня все перевернулось. Сколько надежды было в ее взгляде, когда мы вылезли из шахты! Но лишь только она увидела, как мало мы добыли руды, улыбка исчезла с ее лица и губы ее задрожали. И все же она не расплакалась, а совладала с собой и горячо поблагодарила нас. Я устыдилась собственной трусости.

– Есть и другой способ добыть руду, – сказала я. – Сэм разбивал так толщу аргиллита на своей выработке. Но в конце концов именно это его и погубило.

Я рассказала все, что мне было известно, о том, как огонь и вода, две противоположности, если их укротить, способны выполнить работу сразу множества человек.

Прислонившись к вороту, Элинор закрыла лицо израненными руками. Долгое время она оставалась неподвижной.

– Анна, нынче каждый на волосок от смерти. Если мы не погибнем сегодня, велика вероятность, что это случится завтра, от чумы. Думаю, следует рискнуть… Если только ты не против.

Мерри встревожилась. Дети горнорабочих хорошо знают, чего боятся их родители. А с пожогами связано много страхов. Из-за дыма и мертвого воздуха в забое можно задохнуться. Из трещин может хлынуть вода, скрытая в недрах, и затопить всю шахту. Или, как произошло с моим Сэмом, сами кости и сухожилия земли могут не выдержать натиска огня и, вместо того чтобы высвободить руду, обрушат на горняка всю свою тяжесть. Огонь так опасен, а воздействие его так непредсказуемо, что применять его дозволено лишь с разрешения рабочих соседних шахт. Но возле этой одинокой выработки не было других отводов, стало быть, и советоваться нужно только между собой.

Я наскоро нарвала молодых веток. Сушняка было не найти, ведь недавно прошел дождь, и в конце концов Мерри пришлось сбегать домой за растопкой. Затем я спустилась в шахту, и Мерри переправила мне на веревке кожаные мешки со студеной водой. Карабкаясь по тесному лазу, я расплескала всю воду, и драгоценное время было потрачено на новый поход к ручью. Наконец Мерри вновь спустила мешки с водой, и мы с Элинор вдвоем перетаскали их в забой.

Нащупав трещины в породе, я расширила их при помощи клина и молота. Когда в стене образовалось несколько достаточно крупных полостей, мы поместили туда молодые ветки и забили их как можно глубже. Затем я разложила вдоль стены растопку.

– Теперь вы должны возвратиться наверх, – сказала я. – Если все получится, я потяну за веревку.

– Что ты, Анна, я не оставлю тебя здесь одну, – возразила Элинор, и я поняла, что спор затянется, если не проявить решимости.

– Элинор! – резко сказала я. – Нет времени на пререкания. Неужели вам недостает ума сообразить, что коли приключится несчастье, то вы больше поможете мне снаружи, разгребая завал, чем внутри, задыхаясь вместе со мной?

Даже в неровном свете видно было, как заблестели ее глаза, когда выступили прыткие слезы утомленного человека. Однако слова мои сделали свое дело. Элинор опустила голову.

– Как скажешь, – ответила она и, встав на четвереньки, начала пробираться к выходу.

Когда все шорохи смолкли, я осталась в тишине, прерываемой лишь медленным кап-кап незримой воды, струившейся сквозь камни. Я приступила к работе. Надо было как можно скорее разжечь костер, не то древесина пропитается влагой, но руки мои тряслись, пока я пыталась высечь искру, а к горлу подступали рыдания.

Уж лучше умереть в чумных пятнах, думала я, чем здесь, во тьме, погребенной заживо. Но тут вспыхнуло пламя и тьма рассеялась. Молодые ветки стали нагреваться. Зашипели соки, раздался первый громкий хлопок, и от возросшего давления порода треснула. Трудно, до чего же трудно было оставаться на месте, пока забой заполнял удушающий дым. Покрыв рот мокрым платком, вжавшись в пол, вся дрожа, я ждала и ждала. Нельзя было действовать раньше срока. На вторую попытку не хватит времени. Если порода нагреется недостаточно, все мои усилия окажутся напрасны, а наши дневные труды пойдут насмарку. Когда мне показалось, что горелый воздух вот-вот разорвет мою грудь, я нашарила кожаный мешок и выплеснула ледяную воду на раскаленный камень. Послышалось шипение, пошел пар, раздался треск дюжины мушкетных выстрелов. И повалились пласты руды.

Спотыкаясь и поскальзываясь, я поспешила прочь. Дым разъедал глаза, кашель разрывал горло. Острый обломок упал мне на плечо, следом на спину обрушилась тяжелая глыба, и я упала лицом в грязь. Я попыталась высвободиться, но мышцы рук после работы киркой превратились в студень.

– Довольно! – взмолилась я. – Пожалуйста, довольно!

Но треск не прекращался, он раздавался снова и снова, и всякий раз за ним следовал новый камнепад. Я беспомощно махала руками, елозя пальцами по камню, однако обломки все сыпались и сыпались, пока не погребли меня под собой.

Значит, подумала я, все закончится здесь. Я погибну во мраке, как Сэм. Камни давили сильнее и сильнее. Весь холм пришел в движение: глыба толкала глыбу, земля сыпалась в каждую открывшуюся полость. Жидкая грязь облепила мои губы гадким поцелуем. Кровь стучала в ушах – гремела, ревела, – под конец заглушая даже грохот камней.

И вдруг – чудо. Тревога схлынула, и перед глазами возникли лица моих мальчиков. Со временем мелкие подробности изгладились из моей памяти – то, как кудри Джейми спадали ему на лоб, как сладко и серьезно хмурился Том, прикладываясь к моей груди. Теперь они предстали предо мной как живые. Я перестала бороться и выдохнула последний глоток воздуха. Дышать стало нечем. Я умостила голову на камнях, которые станут мне и курганом, и надгробием.

Все не так уж скверно. Такой конец я вынесу. Моих мальчиков постепенно окутывал мрак, но усилием воли я разогнала его. Рано. Еще рано. Мне хотелось полюбоваться ими еще немного. Однако мрак вновь стал наползать на них, и ясные лица их потемнели. Мрак принес с собой блаженную тишину: прекратился гул крови в ушах и оглушительный грохот камней.



Я бы непременно погибла, а история эта так и осталась нерассказанной, если бы Элинор меня не ослушалась. Вероятно, погибла бы я и в том случае, если бы Мерри не ослушалась нас обеих. Элинор отошла от забоя всего на сотню ярдов и спряталась за каменный выступ, а Мерри спустилась в шахту и ждала нас у входа в пещеру. Обе, заслышав грохот, бросились мне на помощь. Придя в чувство, я обнаружила, что погребена по шею, но голова моя – яростными усилиями Элинор и Мерри – освобождена.

Тишина, сомкнувшаяся надо мной, когда я потеряла сознание, была настоящей, шум и впрямь прекратился, а вместе с ним и обвал. Я не обрушила себе на голову весь холм. Дым понемногу рассеивался, и вскоре мы смогли оценить плоды моих трудов. Мне удалось отбить целую груду ровных, блестящих кусков руды – хватит и на сегодня, и на будущее, если возникнет надобность. Камень за камнем Элинор и Мерри освободили меня из-под завала, затем помогли добраться до шахтного ствола и вылезти на поверхность.