– Значит, все симптомы… Спасибо тебе большое, Эйдан, я рада, что ты обратил на это мое внимание. Я скажу им, что необходимо записаться на срочный прием.

– Держи меня в курсе, хорошо? Может, я просто развожу панику.

– Судя по моему опыту, нет. В любом случае, анализ крови совершенно точно сообщит нам все, что мы хотим знать.

Эйдан Шарп положил трубку и развернулся в кресле, чтобы посмотреть в окно на сад. В его дальнем конце две белки проскакали друг за другом с одной ветки на другую, потом спустились по толстому стволу, пробежались по траве, а затем снова забрались на дерево, чтобы продолжить свою веселую гонку.

Если у Джейка Спуррье действительно обнаружат агрессивную форму детской лейкемии, как они с доктором Дирбон вынуждены были предположить, он еще не скоро сможет бегать, лазать и играть так же легко и самозабвенно – если вообще сможет.





Тринадцать




Состояние счастья и умиротворения, окутавшее Дебби Паркер исцеляющей пеленой, которую создал для нее Дава, не уходило и не ослабевало еще несколько дней. Каждую ночь она спала удивительно хорошо и просыпалась спокойной и довольной, готовой к новому дню. Она выкинула все баночки, пакетики и пачки с едой из своего кухонного шкафа и из своей части холодильника и потратила почти недельное пособие на здоровую пищу и органические фрукты, овощи и злаки.

Она выходила на улицу каждый день и гуляла в тех частях Лаффертона, где раньше никогда не бывала: в парке, по набережной, на Холме.

Сэнди наблюдала за ней и молчала. Она все еще была обеспокоена, а еще уверена в том, что диета и упражнения – это временное увлечение, но для нее было облегчением, по крайней мере, не наблюдать за тем, как ее соседка угасает и ломается под гнетом собственного несчастья, и не выковыривать ее каждое утро из постели, чтобы потом весь день беспокоиться за нее на работе.

Почти через неделю после того, как Дебби отправилась на автобусе в Старли, пришла посылка.

Таблетки выглядели и пахли так, будто были сделаны из смеси водорослей и компоста, а мазь в пластиковой упаковке была отвратительной даже на ощупь. Вместе со всем этим в посылке была сложная инструкция на несколько листов и чек в семьдесят пять фунтов.

Она с самого начала не спрашивала, сколько все это будет стоить, и сейчас окончательно убедила себя, что ей совершенно все равно; Дава делал ее лучше. У него был дар, он понимал ее, и ему удалось коснуться чего-то, лежащего глубоко в ее подсознании, до чего никто никогда не добирался. Стоило ей только вспомнить звук его голоса и живой, гипнотизирующий взгляд его глаз, только подумать о той синеве, как она снова чувствовала возбуждение и восторг встречи, будто сам Дава звал ее и отвечал ей с готовностью и радостью. Если бы пришло пять чеков по семьдесят пять фунтов – ей бы было все равно. Это того точно стоило. Неоценимо было даже то, что он уже для нее сделал.

Тем же утром она написала своему отцу письмо с просьбой выслать ей сто фунтов. «Это стоимость лечения для кожи. К сожалению, как это теперь часто бывает, такое лечение государственная страховка не покрывает, но для меня все изменится к лучшему, когда моя кожа снова станет чистой».



Таблетки надо было запивать чистой минеральной водой после приема сырой вегетарианской пищи дважды в день. После этого еще два часа нельзя было употреблять внутрь ничего, кроме любого количества воды. Бутылку нужно было хранить отдельно от любой химии, в темном шкафу.

Мазь надо было наносить тонким слоем перед сном, на чистую кожу, вымытую минеральной водой и мылом без отдушек. Она пахла дегтем и еще чем-то, что Дебби помнила из детства, но никак не могла узнать.

Она разделась, тщательно вымыла лицо и промокнула его, как было указано в инструкции, хлопчатобумажным кухонным полотенцем без синтетики. От мази ее кожу немного защипало.

Все эти ритуалы, которые она совершила, приготовив органические овощи, поев фруктов и выпив минеральной воды, каким-то образом помогли ей почувствовать связь с Давой, и чувство успокоения, которое будто уносило ее по морским волнам, убаюкивало ее и вновь погружало в сон без сновидений.



Что-то было не так. Ей снился сон, но этот сон был одной большой отчаянной попыткой проснуться. Она не могла понять, было ли ей больно или она задыхалась, и в этом полусне ей казалось, что кто-то заклеил ей веки, и даже когда она смогла их разлепить, вокруг была только темнота, и глаза нестерпимо горели. А потом их резанула внезапная ослепительная вспышка, и где-то рядом с ней прозвучал голос Сэнди:

– Дебс… просыпайся, ты кричала, у тебя был кошмар. Господи, что случилось с твоим лицом?

Дебби села. Она почти ничего не могла разглядеть через щелочки, в которые превратились ее глаза. У нее было странное ощущение, будто ее голова каким-то образом опухла. Кожа на ее лице горела.

– Это чертова мазь. У тебя на нее аллергия, от нее у тебя все лицо отекло.

Дышать Дебби тоже было больно – когда она выдыхала, было такое ощущение, что она толкает дверь, а кто-то держит ее с другой стороны.

– Я позвоню доктору. Он сейчас приедет, все будет хорошо.

Она слышала, как Сэнди вышла из комнаты, но видеть все еще могла только тонкую полоску света. Она понимала, что, если ляжет, ей станет тяжелее дышать. Она будто слышала, как трещит ее грудная клетка.

– Доктор едет, и она сказала открыть все краны в ванной, чтобы наполнить ее паром, и отвести тебя туда. Ну Дебби, о чем ты только думала? Боже, просто пообещай мне, что больше не будешь ходить ко всяким чокнутым.

От пара стало лучше. Дебби почувствовала, как отпускает грудь, но ее глаза оставались практически закрытыми и ощущения на коже были такие, будто ее всю ошпарило. Она постаралась думать о Даве и окружить себя синей пеленой спокойствия, попыталась сосредоточиться на глубинном центре своего «я», как он учил ее, но ею все сильнее овладевала паника, путая ее мысли. Дава казался нереальным и далеким. Ей показалось, что ее сейчас стошнит.

Полчаса спустя она сидела на диване и уже с легкостью дышала через ингалятор, вполне спокойная после того, как антигистаминная инъекция, которую ей сделала доктор Дирбон, наконец подействовала. Ее веки все еще оставались опухшими, но она могла видеть темный силуэт доктора в свете лампы.

– Что мне нужно делать? – нервно спросила Сэнди у Кэт Дирбон, пока провожала ее в ванную, чтобы та вымыла руки. – Мне лучше посидеть с ней, да?

– Не думаю, что это необходимо. Она довольно скоро захочет спать, и ее дыхание почти вернулось в норму. Но все-таки держите ингалятор поблизости и звоните в скорую, если ей снова станет хуже. Но я не думаю, что это случится. Может быть, нелишним было бы вам поспать в ее комнате – это возможно? Я оставила четыре антигистаминные таблетки, дайте ей принять одну с утра и одну в обед. Завтра ей будет довольно паршиво.

– Это ничего, завтра суббота, так что я буду дома.

– Не могли бы вы показать мне те травяные средства, которые она использовала?

Сэнди достала пузырек и мазь.


– Я смою эти таблетки в унитаз и выброшу к черту крем. Можно только догадываться, из чего они, если сделали с ней такое.

– У людей часто бывают аллергические реакции на самые разные средства народной медицины, даже на те, которые продаются в аптеке, как у некоторых бывает аллергия на обычные продукты. Это все очень индивидуально. Но, думаю, я это все-таки заберу, чтобы понять, что в них содержится.

– Вы думаете, они ядовитые?

– Очень сомневаюсь. Хотя я не видела, чтобы другие мои пациенты пользовались чем-то подобным. – Кэт взяла свою сумку. – Я позвоню вам завтра с утра, чтобы узнать, как дела у Дебби, приезжать мне уже не понадобится. Но вы можете звонить мне, если вас будет что-то беспокоить, я на связи все выходные, и передайте ей, пожалуйста, что я жду ее на приеме в понедельник.

Кэт пошла проведать Дебби перед уходом еще раз. Та спала на боку, свернувшись калачиком, и дышала совсем ровно. Ее веки все еще были опухшими, но отек на лице уже спадал. Антигистаминные, как всегда, творили чудеса. Легко можно было понять, почему девушка решила, что ее коже нужно нечто радикальное: акне усыпало все ее лицо и шею, местами были заметны воспаления. Но почему она решила обратиться к какому-то потенциально опасному сумасшедшему хиппи из Старли, консультация у которого наверняка стоила кучу денег, когда она могла просто получить рецепт у Кэт, которая выписала бы ей курс антибиотиков от акне, и, раз уж она безработная, не заплатить за это ни копейки?

Пока Кэт ехала по пустым ночным улицам Лаффертона, она решила, что обязательно поговорит с коллегами о человеке, который называет себя Дава.





Четырнадцать




Фрея Грэффхам не ходила в церковь, но в один из своих первых свободных вечеров в Лаффертоне она отправилась в собор, потому что там давали «Мессию» Генделя. Она исполняла в нем альтовую партию столько раз, что и не припомнить, – начиная со школьных лет, когда она пела еще много чего другого, и заканчивая представлениями на настоящей оперной сцене. Но в какой-то момент Дон объявил, что он против всего этого, и, в очередной попытке сделать ему приятное и умилостивить его, она ушла из своего хора в Илинге и из любительского оперного кружка. Дон не умел петь, не любил музыку, отказывался даже заходить в церковь и на дух не переносил все, чем Фрея могла заниматься вне дома и без него. Она перестала играть в теннис и бадминтон, в которых была так хороша; единственный спорт, которым ей позволено было заниматься, было плавание, потому что Дон был пловцом. Он, тем не менее, дважды в год отправлялся кататься на лыжах без нее. Она однажды поехала с ним в Швейцарию и сломала лодыжку. После этого Дон просто стал ездить кататься со своими друзьями. Ни у кого никогда не возникало даже мысли о том, что он мог бы от этого отказаться.

Когда она сидела в церкви Святого Михаила, наслаждаясь мощными хоралами Генделя, она на секунду задумалась даже не о том, как она вообще могла выйти замуж за Дона Бэллинджера, но скорее о том, как ей удалось перенести и полдюжины вечеров рядом с ним на людях. На протяжении всего их брака ее не покидало чувство, будто она исчезает, ее личные вкусы и предпочтения разъедал яд его неодобрения, а ее личность не могла найти никакого выражения за пределами работы.

Она все еще не могла привыкнуть к тому, что свободна. Сидя в этом величественном здании и слушая музыку, которую она так хороша знала, она в очередной раз поняла, что не должна больше испытывать вину, не должна выдумывать оправдания или врать, возвращаясь домой, и что теперь она в ответе только перед самой собой.

Всякий дол да наполнится…





Ей хотелось присоединиться. Она знала каждую ноту, каждое форте и пианиссимо, каждую партию альта, каждую библейскую строку.

Собор был полон, и, несмотря на то что Фрея никого не узнавала, она чувствовала себя как дома и совершенно на своем месте, будто прожила здесь уже десять лет. Лондон, ее брак, столичная полиция постепенно исчезали из ее памяти, будто улыбка Чеширского Кота.

В программке она нашла информацию о хористах собора Святого Михаила, которые заменяли профессиональных солистов, и адрес секретариата, где проводились прослушивания. Когда она пришла домой, она зажгла огонь – одним из принципиальных моментов во время поиска нового жилья было наличие настоящего камина. Она слишком долго жила в доме с экономически целесообразным, казенным, бездушным центральным отоплением, скрытым под полом. Камин был маленьким, но хорошо тянул, так что щепки и небольшие поленья занимались всего за несколько минут. Она вставила диск с «Мессией» в плеер, налила себе бокал «Сансера» и, прежде чем вернуться к книге, которую сейчас читала, оставила заявку на следующее прослушивание в хор Святого Михаила.

– Ты счастлива, – сказала она вслух сама себе. – Ты счастлива!



Прослушивание проводилось через неделю после Рождества в церковном зале. Кроме нее пришли еще четыре человека, и ее с двумя другими, мужчиной и пожилой женщиной, приняли.

Фрея понимала, что давно не практиковалась и ее голос звучал несколько грубовато, еще и после перенесенной простуды. Прослушивание оказалось непростым – стандарты в соборе Святого Михаила были высокие, – но в тот момент, когда она в унисон с пианино взяла первую ноту, она почувствовала, будто взлетает к сводам собора, радостно и беззаботно, словно птица. Она скучала по пению гораздо сильнее, чем думала.

Перед тем как они разошлись тем же вечером, хормейстер рассказал им о планах на грядущий сезон, который длился до конца июня. Предполагалось, что они будут петь «Военный реквием» Бриттена здесь, в соборе, в мае, а перед этим примут участие в большом пасхальном концерте с Мессой си минор Баха, которую исполнят вместе с хорами со всего округа в Бевхэме. Фрея была на седьмом небе. Баха она знала прекрасно, а Бриттена мечтала спеть уже очень давно.

– Кстати, через пару недель планируется небольшая вечеринка для хора. Мы всегда приветствуем помощь от новеньких – а то вы знаете, как это бывает: все ложится на плечи старожилов, так что если вы можете предложить свои услуги…

Фрея вызвалась добровольцем, поскольку работа ей это позволяла, и пополнила ряды участников хора, которые будут отвечать за угощения. Она была не бог весть каким кулинаром, но никогда не упускала случая испечь пудинг.

Она ехала домой, подпевая своему плееру, из которого доносилась Месса си минор. Ей нравился ее новый дом; с самого начала работы в лаффертонской полиции она наткнулась на такое дело, за какие всегда любила браться; у нее снова была ее музыка; и теперь даже ее социальная жизнь, кажется, начинала приобретать какие-то очертания.

Она попробовала позвонить по тем номерам, которые ей дал хормейстер, Алан Фентон, но ни по одному из них ей никто не ответил и даже не сработал автоответчик. Но она не собиралась сдаваться. Пока она рылась в еще не разобранных коробках в поисках своих кулинарных книг, на ее лице неожиданно появилась озорная улыбка:

– Кусай локти, Дон Бэллинджер.

Чуть-чуть не дожидаясь десяти вечера, она решила обзвонить номера снова.

– Да, – раздался раздраженный голос пожилого мужчины.

– Здравствуйте, меня зовут Фрея Грэффхам, мне дал этот номер хормейстер из хора Святого Михаила…

– Вам нужна моя жена.

Еще один супруг, который считает, что чем дальше он держится от интересов и занятий своей жены, тем лучше.

– Мэриэл слушает.

Фрея только начала объяснять, зачем она звонит, как ее оборвал восторженный возглас:

– Вы что, правда хотите помочь? Вы святая!