Голос ее звучал холодно и отчужденно.
Вновь тишина. Я огляделся. В углу была еще одна дверь, уже полностью железная, без ручки и замочной скважины. Я подошел и прислушался. За дверью чуть слышно гудело на басовой ноте.
– …и ты это знаешь, – отозвался шомер.
– Знаю. Кавуа, ты мой друг, это так, но ты еще и мой должник. Вспомни Полярный.
Донесся приглушенный вздох.
– Я помню.
– Когда все будет готово?
– Завтра, максимум через день.
– Хорошо. Я ориентируюсь на пятницу в таком случае…
Я скорее почувствовал, чем услышал приближающиеся шаги, хотел вернуться в первый зал, понял, что не успею, и отскочил одним бесшумным прыжком к витрине со строгой школьницей в белом фартуке.
Дверь открылась. Яна вышла первой и казалась раздраженной, как оса, которую попробовали отогнать, махая рукой. Кавуа вышел следом. Он увидел меня и сказал:
– О!
Я поднял руки.
– Ничего не трогал, только смотрел.
Яна повернулась, улыбнулась мне и подошла.
– Кадавров рассматриваешь? Ой, какая прелесть!..
Она тоже увидела школьницу и в восторге показала в ее сторону пальчиком.
– Просто чудо! Кавуа, это чей заказ?
– Кого-то из меген, я не помню, – нехотя ответил он. – В октябре этого года заказали.
– А когда забирать будут?
– Кажется, в 1958-м или около того.
– Шедевр, конечно! Прямо ух! – продолжала восторгаться Яна. – Если не заберут, дай мне знать, ладно? Я себе возьму.
Он кивнул. Я, конечно, ничего не смыслю в субквантовых тонкостях, но шомер был сейчас в теле, и выглядел он как человек, которому только что особо изощренным образом выкрутили яйца – и связано это было уж точно не с телом пионерки в витрине.
Мы вернулись на склад.
Кавуа двигался боком и прощался скомканно.
– До свидания, – сказал я.
– Это вряд ли, – буркнул он. – Прощайте.
Он вскинул на меня взгляд – у него были темные, почти черные глаза, – и на мгновение мне показалось, что он хочет что-то добавить, но Яна нетерпеливо притопнула ножкой, и шомер сник и осекся.
За нами загрохотали засовы.
– Что теперь? – спросил я.
– У нас с тобой сегодня день визитов! – объявила Яна. – С техническим оснащением худо-бедно разобрались, теперь приступим к главному. Нужно обеспечить пути отхода. Так, сейчас…
Она вытащила из сумки монетницу, помедлила секунду, пошевелила губами и смахнула из паза копейку. Раздался и стих чуть слышный звенящий писк, будто комар пролетел. Что-то мелькнуло – а может быть, я просто моргнул медленнее, чем обычно.
– Готово! Идем.
Яна ухватилась за ручку железной двери и с натугой потянула на себя.
* * *
Склада за дверью больше не было, а был широкий и гулкий коридор с блестящим полом и серыми бетонными стенами, которые смыкались над головой сводчатым потолком. Шаги отдавались негромким эхом.
– Запасной выход, – прокомментировала Яна. – Все закулисье, по сути, это система ходов, технических помещений и резервных хранилищ. Изначально они предназначались для служебных функций поддержки систем Полигона, это потом мы уже приспособили под свои нужды, когда Эксперимент начался. Дополнительных проходов наделали, убежищ разных – и мы, и шеды, хотя у них побольше, конечно. Про какие-то нам известно, про какие-то – нет.
– Можно было бы соорудить нечто подобное, чтобы пересечь границу, разве нет?
– Гениально, Адамов. Представь себе, это первое, о чем я подумала. Но! Есть проблема: незамеченными такие манипуляции не останутся. Лично я на месте Иф Штеллай организовала бы постоянный мониторинг изменений структуры, которые не связаны с техническим обслуживанием, и только бы засекла, как кто-то ковыряет дыру в четырехмерном континууме, сразу – раз! – и ждала бы на выходе. Причем на этот раз вместе с сотрудниками госбезопасности, чтобы такой накладки, как на канале Круштейна, не получилось.
– И какой план?
– Нужно, чтобы этот ход сделал для нас кто-то другой. Тот, кто в силу рода деятельности своей постоянно корректирует структуру Полигона и чьи действия не вызовут подозрений. Хотя это и против правил, конечно.
Коридор плавно закруглился влево и закончился тупиком: голой стеной с какой-то совсем неуместной здесь дверью – деревянной, филенчатой, с окошком в верхней части, забранным матовыми полосками стекол и прикрытом желтой занавесочкой. Яна приоткрыла дверь, сунула туда голову, осмотрелась и сказала:
– Пойдем.
Я перешагнул через деревянный порожек и оказался в маленькой комнате: полированный трехстворчатый шкаф, торшер рядом с неширокой кроватью, тумбочка, письменный стол. Пахло выглаженным бельем, фиалками и чистотой. Плотно прикрытые шторы изумрудно светились от яркого солнца снаружи. Негромко тикал будильник. Сидевший на стуле большой полосатый кот классического народного окраса увидел нас с Яной, перестал мыть лапой розовый нос и на всякий случай предостерегающе зашипел.
Я приоткрыл оставшуюся за спиной дверь, увидел тесную темную кладовую и снова закрыл.
– Конспиративная квартира?
Кот потянулся, презрительно дернув лапами, и демонстративно свернулся на стуле спиной к нам.
– Нет, здесь люди живут, – ответила Яна. – Обычные. Мы иногда используем такие выходы, когда дома нет никого.
Мы прошли в смежную комнату, которая, видимо, служила гостиной, и через входную дверь вышли в маленькую тихую парадную. На подоконниках стояли горшки с алоэ и хлорофитумом. В тамбуре рядом с выходом на улицу примостилась синяя детская коляска с гирляндой погремушек.
В жарком воздухе ароматы разогретой травы и листвы растворялись дымной ведущей нотой. Двор был покоен, укрыт ажурной тенью крон высоких деревьев, а на скамейке возле парадной расположилась сухонькая бабуля в белом платке и цветастом ситцевом платье.
– Здравствуйте! – вежливо сказала Яна.
Бабуля подозрительно прищурилась и отозвалась:
– А вы это откуда?
Яна остановилась.
– Мы из девятой квартиры, бабушка.
Я подтолкнул Яну вперед, взял за руку и быстро повел прочь.
– Откуда?! Откуда вы это?! – неслось вслед.
Дома вокруг были невысокие, в два и три этажа, с желтыми оштукатуренными стенами и палисадниками, и я пытался угадать, в каком районе города теперь оказались, а потом мы вышли из двора на широкую улицу: асфальтовое пекло, шум машин и автобусов, люди, широко распахнутые пространства и ощущение полнотелого, зрелого рабочего дня, уже налитого трудовой усталостью. Рядом с передвижной железной бочкой кваса дремала под широким зонтом толстая продавщица. У газетного киоска толклись трое мальчишек, спорили, считая мелочь. Перед нами гудел проспект Стачек, чуть левее на площади среди пыльных зеленых кустов и газонов возвышался памятник Кирову, ленинским жестом простирающему вперед руку, а впереди вздымалась пятидесятиметровая прямоугольная башня над серыми дугами, цилиндрами и параллелепипедами Дома Советов Нарвского района. На монолите одной из башенных стен краснели исполинские молот и серп.
– Нам туда. – Яна показала на башню.
Я почему-то так и подумал.
Видавшая виды дверь в стене башни со стороны внутреннего двора была закрыта перекинутой железной поперечиной с замкнутым навесным замком, покрытым заслуженной ржавчиной. Яна легонько взялась за грубую железку и отодвинула ее в сторону вместе с замком и толстой петлей, привинченной к притолоке. Дверь скрипнула и приотворилась. За ней круто уходили вверх каменные ступени узкой лестницы, ограниченной с одной стороны стеной, а с другой – частой проволочной решеткой, огораживающей вертикальную шахту с толстыми трубами, железными или обмотанными изоляцией, с белыми цифрами маркировки, похожими на исполинский индустриальный орга́н.
За первым лестничным маршем оказалась узкая площадка, на которой едва хватало места, чтобы развернуться, лестница уводила все выше, каменные ступени сменились железными, решетчатыми, по которым громом отдавались шаги, и наконец мы ступили на сварную металлическую площадку под самой крышей, нависавшей так низко, что мне пришлось немного пригнуться. Из узкого коридора между стеной и стальными перилами доносилось негромкое бормотание радио и редкое пощелкивание, словно кто-то неловко печатал двумя пальцами на пластмассовой пишущей машинке. Яна протиснулась вперед, на мгновение плотно прижавшись ко мне гибким худеньким телом, подмигнула и направилась в сторону звуков.
Тесная прямоугольная комната напоминала каморку ночного сторожа или оператора подвальной котельной. Вдоль одной из стен от пола до потолка тянулись тонкие трубы с вентилями, на которых болтались прихваченные бумажной бечевкой картонные бирки со стершимися цифрами. Вдоль другой расположилась широкая низкая полка, заваленная засаленными папками с оборванными завязками, соседствовавшими с масленкой и консервными банками, полными гвоздей и шурупов. Над полкой висели металлические короба пультов с рычагами и циферблатами. Было душно и пахло так, как обычно пахнет в тесных непроветриваемых помещениях, где сутками работают люди: холодной едой, несвежей одеждой и потом. В торце комнаты, по всей видимости, располагался рабочий стол, но разглядеть его не было никакой возможности, ибо и стол, и все, что могло на нем лежать и стоять, загораживала широченная мясистая спина, обтянутая серой рубашкой с обширным потным пятном, которого почти касались свешивающиеся поверх ворота сальные нечесаные волосы.
– Мелех, привет! – радостно поздоровалась Яна.
Спина пришла в движение, заколыхалась, протяжно заскрипел стул. Я вспомнил про слова Яны о наказаниях для элохимов и подумал, что моему новому знакомому, должно быть, влепили строгий режим, раз втиснули в подобное тело, ибо невозможно было представить, что кто-то – хоть элохим, хоть шед, хоть черепашка – мог выбрать такое вместилище по собственной воле.
– Привет, – прогудел он, как из бочки, отряхнул толстые пальцы от налипших крошек и протянул пухлую, как у утопленника, руку.
– Мелех.
На обширной столешнице с затертыми до черноты краями была разложена газета с комьями чего-то съестного, источавшего густой жирный дух. Рядом стояла захватанная бутылка кефира с густыми потеками по бокам; кроме этого, на столе имели место толстая канцелярская книга с прошитыми суровой ниткой листами, сломанный красный карандаш и копеечная шариковая ручка с искусанным пластмассовым наконечником; доминантой всей композиции громоздился массивный, похожий на переносной телевизор компьютерный монитор с выступающим козырьком, прикрывающим черно-зеленый экран, два блока в металлическом корпусе со множеством тумблеров, кнопок и светящихся индикаторов на панелях, и клавиатура с такими засаленными клавишами, что к ним прилипал даже взгляд. В этом несчастном, пыльном и заляпанном монстре с трудом узнавался новейший ДВК – диалоговый вычислительный комплекс, который я видел только единожды в аналитическом отделе ГУВД.
– Ну, что ж вы, садитесь. – Мелех вытянул из-под полки расшатанный стул, на который осторожно присела Яна. Я остался стоять.
– Вот, Витя, рекомендую: Керувим Мелех Элохим Банай, создатель Контура и Полигона, – представила она.
– Ну уж так и создатель, – басовито проворчал Мелех, но видно было, что ему такое определение льстит. – Я группой гравитации руководил, ставил систему взаимодействия внутри Контура. Потом, конечно, без меня все переиначили, усложнили зачем-то, набрали инженеров дополнительных с десяток – а у меня тогда всего-то трое работали, и ничего, справлялись, а сейчас без постоянного контроля автоматика у них слетает все время. Я, по старой памяти, сигнализирую время от времени наверх, но там разве послушают? Все динозавров вспоминают мне, вот и весь ответ.
Яна мило улыбалась, склонив голову набок, и сочувственно слушала – уверен, что уже не в первый, а может быть, с учетом всех обстоятельств, даже и не в миллионный раз. Она бросила на меня быстрый взгляд, и я спросил:
– Динозавров?
Вновь тишина. Я огляделся. В углу была еще одна дверь, уже полностью железная, без ручки и замочной скважины. Я подошел и прислушался. За дверью чуть слышно гудело на басовой ноте.
– …и ты это знаешь, – отозвался шомер.
– Знаю. Кавуа, ты мой друг, это так, но ты еще и мой должник. Вспомни Полярный.
Донесся приглушенный вздох.
– Я помню.
– Когда все будет готово?
– Завтра, максимум через день.
– Хорошо. Я ориентируюсь на пятницу в таком случае…
Я скорее почувствовал, чем услышал приближающиеся шаги, хотел вернуться в первый зал, понял, что не успею, и отскочил одним бесшумным прыжком к витрине со строгой школьницей в белом фартуке.
Дверь открылась. Яна вышла первой и казалась раздраженной, как оса, которую попробовали отогнать, махая рукой. Кавуа вышел следом. Он увидел меня и сказал:
– О!
Я поднял руки.
– Ничего не трогал, только смотрел.
Яна повернулась, улыбнулась мне и подошла.
– Кадавров рассматриваешь? Ой, какая прелесть!..
Она тоже увидела школьницу и в восторге показала в ее сторону пальчиком.
– Просто чудо! Кавуа, это чей заказ?
– Кого-то из меген, я не помню, – нехотя ответил он. – В октябре этого года заказали.
– А когда забирать будут?
– Кажется, в 1958-м или около того.
– Шедевр, конечно! Прямо ух! – продолжала восторгаться Яна. – Если не заберут, дай мне знать, ладно? Я себе возьму.
Он кивнул. Я, конечно, ничего не смыслю в субквантовых тонкостях, но шомер был сейчас в теле, и выглядел он как человек, которому только что особо изощренным образом выкрутили яйца – и связано это было уж точно не с телом пионерки в витрине.
Мы вернулись на склад.
Кавуа двигался боком и прощался скомканно.
– До свидания, – сказал я.
– Это вряд ли, – буркнул он. – Прощайте.
Он вскинул на меня взгляд – у него были темные, почти черные глаза, – и на мгновение мне показалось, что он хочет что-то добавить, но Яна нетерпеливо притопнула ножкой, и шомер сник и осекся.
За нами загрохотали засовы.
– Что теперь? – спросил я.
– У нас с тобой сегодня день визитов! – объявила Яна. – С техническим оснащением худо-бедно разобрались, теперь приступим к главному. Нужно обеспечить пути отхода. Так, сейчас…
Она вытащила из сумки монетницу, помедлила секунду, пошевелила губами и смахнула из паза копейку. Раздался и стих чуть слышный звенящий писк, будто комар пролетел. Что-то мелькнуло – а может быть, я просто моргнул медленнее, чем обычно.
– Готово! Идем.
Яна ухватилась за ручку железной двери и с натугой потянула на себя.
* * *
Склада за дверью больше не было, а был широкий и гулкий коридор с блестящим полом и серыми бетонными стенами, которые смыкались над головой сводчатым потолком. Шаги отдавались негромким эхом.
– Запасной выход, – прокомментировала Яна. – Все закулисье, по сути, это система ходов, технических помещений и резервных хранилищ. Изначально они предназначались для служебных функций поддержки систем Полигона, это потом мы уже приспособили под свои нужды, когда Эксперимент начался. Дополнительных проходов наделали, убежищ разных – и мы, и шеды, хотя у них побольше, конечно. Про какие-то нам известно, про какие-то – нет.
– Можно было бы соорудить нечто подобное, чтобы пересечь границу, разве нет?
– Гениально, Адамов. Представь себе, это первое, о чем я подумала. Но! Есть проблема: незамеченными такие манипуляции не останутся. Лично я на месте Иф Штеллай организовала бы постоянный мониторинг изменений структуры, которые не связаны с техническим обслуживанием, и только бы засекла, как кто-то ковыряет дыру в четырехмерном континууме, сразу – раз! – и ждала бы на выходе. Причем на этот раз вместе с сотрудниками госбезопасности, чтобы такой накладки, как на канале Круштейна, не получилось.
– И какой план?
– Нужно, чтобы этот ход сделал для нас кто-то другой. Тот, кто в силу рода деятельности своей постоянно корректирует структуру Полигона и чьи действия не вызовут подозрений. Хотя это и против правил, конечно.
Коридор плавно закруглился влево и закончился тупиком: голой стеной с какой-то совсем неуместной здесь дверью – деревянной, филенчатой, с окошком в верхней части, забранным матовыми полосками стекол и прикрытом желтой занавесочкой. Яна приоткрыла дверь, сунула туда голову, осмотрелась и сказала:
– Пойдем.
Я перешагнул через деревянный порожек и оказался в маленькой комнате: полированный трехстворчатый шкаф, торшер рядом с неширокой кроватью, тумбочка, письменный стол. Пахло выглаженным бельем, фиалками и чистотой. Плотно прикрытые шторы изумрудно светились от яркого солнца снаружи. Негромко тикал будильник. Сидевший на стуле большой полосатый кот классического народного окраса увидел нас с Яной, перестал мыть лапой розовый нос и на всякий случай предостерегающе зашипел.
Я приоткрыл оставшуюся за спиной дверь, увидел тесную темную кладовую и снова закрыл.
– Конспиративная квартира?
Кот потянулся, презрительно дернув лапами, и демонстративно свернулся на стуле спиной к нам.
– Нет, здесь люди живут, – ответила Яна. – Обычные. Мы иногда используем такие выходы, когда дома нет никого.
Мы прошли в смежную комнату, которая, видимо, служила гостиной, и через входную дверь вышли в маленькую тихую парадную. На подоконниках стояли горшки с алоэ и хлорофитумом. В тамбуре рядом с выходом на улицу примостилась синяя детская коляска с гирляндой погремушек.
В жарком воздухе ароматы разогретой травы и листвы растворялись дымной ведущей нотой. Двор был покоен, укрыт ажурной тенью крон высоких деревьев, а на скамейке возле парадной расположилась сухонькая бабуля в белом платке и цветастом ситцевом платье.
– Здравствуйте! – вежливо сказала Яна.
Бабуля подозрительно прищурилась и отозвалась:
– А вы это откуда?
Яна остановилась.
– Мы из девятой квартиры, бабушка.
Я подтолкнул Яну вперед, взял за руку и быстро повел прочь.
– Откуда?! Откуда вы это?! – неслось вслед.
Дома вокруг были невысокие, в два и три этажа, с желтыми оштукатуренными стенами и палисадниками, и я пытался угадать, в каком районе города теперь оказались, а потом мы вышли из двора на широкую улицу: асфальтовое пекло, шум машин и автобусов, люди, широко распахнутые пространства и ощущение полнотелого, зрелого рабочего дня, уже налитого трудовой усталостью. Рядом с передвижной железной бочкой кваса дремала под широким зонтом толстая продавщица. У газетного киоска толклись трое мальчишек, спорили, считая мелочь. Перед нами гудел проспект Стачек, чуть левее на площади среди пыльных зеленых кустов и газонов возвышался памятник Кирову, ленинским жестом простирающему вперед руку, а впереди вздымалась пятидесятиметровая прямоугольная башня над серыми дугами, цилиндрами и параллелепипедами Дома Советов Нарвского района. На монолите одной из башенных стен краснели исполинские молот и серп.
– Нам туда. – Яна показала на башню.
Я почему-то так и подумал.
Видавшая виды дверь в стене башни со стороны внутреннего двора была закрыта перекинутой железной поперечиной с замкнутым навесным замком, покрытым заслуженной ржавчиной. Яна легонько взялась за грубую железку и отодвинула ее в сторону вместе с замком и толстой петлей, привинченной к притолоке. Дверь скрипнула и приотворилась. За ней круто уходили вверх каменные ступени узкой лестницы, ограниченной с одной стороны стеной, а с другой – частой проволочной решеткой, огораживающей вертикальную шахту с толстыми трубами, железными или обмотанными изоляцией, с белыми цифрами маркировки, похожими на исполинский индустриальный орга́н.
За первым лестничным маршем оказалась узкая площадка, на которой едва хватало места, чтобы развернуться, лестница уводила все выше, каменные ступени сменились железными, решетчатыми, по которым громом отдавались шаги, и наконец мы ступили на сварную металлическую площадку под самой крышей, нависавшей так низко, что мне пришлось немного пригнуться. Из узкого коридора между стеной и стальными перилами доносилось негромкое бормотание радио и редкое пощелкивание, словно кто-то неловко печатал двумя пальцами на пластмассовой пишущей машинке. Яна протиснулась вперед, на мгновение плотно прижавшись ко мне гибким худеньким телом, подмигнула и направилась в сторону звуков.
Тесная прямоугольная комната напоминала каморку ночного сторожа или оператора подвальной котельной. Вдоль одной из стен от пола до потолка тянулись тонкие трубы с вентилями, на которых болтались прихваченные бумажной бечевкой картонные бирки со стершимися цифрами. Вдоль другой расположилась широкая низкая полка, заваленная засаленными папками с оборванными завязками, соседствовавшими с масленкой и консервными банками, полными гвоздей и шурупов. Над полкой висели металлические короба пультов с рычагами и циферблатами. Было душно и пахло так, как обычно пахнет в тесных непроветриваемых помещениях, где сутками работают люди: холодной едой, несвежей одеждой и потом. В торце комнаты, по всей видимости, располагался рабочий стол, но разглядеть его не было никакой возможности, ибо и стол, и все, что могло на нем лежать и стоять, загораживала широченная мясистая спина, обтянутая серой рубашкой с обширным потным пятном, которого почти касались свешивающиеся поверх ворота сальные нечесаные волосы.
– Мелех, привет! – радостно поздоровалась Яна.
Спина пришла в движение, заколыхалась, протяжно заскрипел стул. Я вспомнил про слова Яны о наказаниях для элохимов и подумал, что моему новому знакомому, должно быть, влепили строгий режим, раз втиснули в подобное тело, ибо невозможно было представить, что кто-то – хоть элохим, хоть шед, хоть черепашка – мог выбрать такое вместилище по собственной воле.
– Привет, – прогудел он, как из бочки, отряхнул толстые пальцы от налипших крошек и протянул пухлую, как у утопленника, руку.
– Мелех.
На обширной столешнице с затертыми до черноты краями была разложена газета с комьями чего-то съестного, источавшего густой жирный дух. Рядом стояла захватанная бутылка кефира с густыми потеками по бокам; кроме этого, на столе имели место толстая канцелярская книга с прошитыми суровой ниткой листами, сломанный красный карандаш и копеечная шариковая ручка с искусанным пластмассовым наконечником; доминантой всей композиции громоздился массивный, похожий на переносной телевизор компьютерный монитор с выступающим козырьком, прикрывающим черно-зеленый экран, два блока в металлическом корпусе со множеством тумблеров, кнопок и светящихся индикаторов на панелях, и клавиатура с такими засаленными клавишами, что к ним прилипал даже взгляд. В этом несчастном, пыльном и заляпанном монстре с трудом узнавался новейший ДВК – диалоговый вычислительный комплекс, который я видел только единожды в аналитическом отделе ГУВД.
– Ну, что ж вы, садитесь. – Мелех вытянул из-под полки расшатанный стул, на который осторожно присела Яна. Я остался стоять.
– Вот, Витя, рекомендую: Керувим Мелех Элохим Банай, создатель Контура и Полигона, – представила она.
– Ну уж так и создатель, – басовито проворчал Мелех, но видно было, что ему такое определение льстит. – Я группой гравитации руководил, ставил систему взаимодействия внутри Контура. Потом, конечно, без меня все переиначили, усложнили зачем-то, набрали инженеров дополнительных с десяток – а у меня тогда всего-то трое работали, и ничего, справлялись, а сейчас без постоянного контроля автоматика у них слетает все время. Я, по старой памяти, сигнализирую время от времени наверх, но там разве послушают? Все динозавров вспоминают мне, вот и весь ответ.
Яна мило улыбалась, склонив голову набок, и сочувственно слушала – уверен, что уже не в первый, а может быть, с учетом всех обстоятельств, даже и не в миллионный раз. Она бросила на меня быстрый взгляд, и я спросил:
– Динозавров?