– Благодарствую.

Мы помолчали.

– Что с рукой? – спросил я.

– Родине отдал, – оскалил он почерневшие зубы и с силой затянулся.

Хлопнула дверь парадной, и мы обернулись. Яна стояла на солнце, тоненькая, в коротком синем сарафанчике, с сумкой через плечо, и махала мне рукой. Свои рыжие волосы она закрутила в два узелка по бокам, на лицо нацепила огромные темные очки в красной оправе, и была похожа на легкомысленную курортницу, собравшуюся на пляж.

– Твоя? – кивнул в ее сторону Славка.

Я закашлялся дымом.

– Моя… в смысле, сестра. Троюродная. Приехала погостить, из Свердловска. Вот, решили старых знакомых навестить.

– Ах, сестра. Ну да. – Славка насмешливо прищурился: – Школу-то уже кончила?

– С золотой медалью, – заверил я. – Ладно, дружище, рад бы еще поболтать, но пора нам…

– Понимаю, – отозвался он. – Ну ладно, бывай, Витюня. Может, еще свидимся.

Яна стояла, скрестив на груди руки, и нетерпеливо притоптывала босоножкой. Темные очки походили на фасетчатые глаза гигантской мухи, в них отражались и дробились солнечные лучи, дом, деревья, небо и я сам.

– Куда едем? – осведомился я.

Она лучезарно улыбнулась, взяла меня под руку и сказала:

– Своди меня в луна-парк!





* * *


Белые лебеди медленно плыли по кругу над густыми зелеными кронами парка, то поднимаясь величественно в знойное пыльно-синее небо, то исчезая из виду, будто погружались в густую цветущую воду. Крылья их были чинно сложены, шеи выгнуты классическим изгибом царь-птицы, а из полых спин торчали фигурки людей – будто озерные эльфы слетелись на праздник своей королевы. Чуть поодаль временами стремительно взмывала из-за деревьев и тут же ныряла обратно оскаленная морда дракона, и тогда доносились издалека визг и счастливые крики.

Мы шли по широкой аллее парка Авиаторов; Яна завороженно смотрела на плывущих лебедей и дракона, нетерпеливо тянула за руку, мелкий гравий скрипел под ногами, я ускорял шаг, обгоняя родителей, дедушек, бабушек, которых так же тянули за собой дети всех возрастов, спешащих навстречу этому ежегодному ленинградскому чуду – чехословацкому луна-парку «Влтава», что каждое лето приезжал сюда на гастроли.

Аллея раскрылась широкой площадкой, и впору ахнуть было от ярмарочного великолепия: лебеди, летающие тарелки, кабины головокружительных качелей и стремительные цепные карусели парили над пестрыми балаганчиками с призовыми аттракционами, паровозик с разноцветными вагончиками и неспешные карусельные олени с лошадками катали детишек помладше, гремели и сталкивались резиновыми бамперами машинки на электрическом автодроме, грохотал по железным рельсам извивающийся по крутым подъемам и спускам дракон, а над всем этим неспешно вращалось колесо обозрения, будто приводной механизм пестрой машинерии простых удовольствий и бесхитростных радостей.

Я даже на какое-то время беспокоиться перестал.

Когда мы вышли из метро «Парк Победы» я все же не выдержал и позвонил из телефонной будки на работу, по здравом размышлении решив, что лучше не пропадать совсем, пока и если это не станет необходимым.

– Витя?! – предынфарктным голосом восклицал полковник Макаров. – Витя, ты где?! Нам к генералу с докладом, Витя!

– Не слышу! – кричал я в ответ. – Не слышу, Иван Юрьевич! Оперативная необходимость, сегодня буду отсутствовать! Сообщу позже!

И повесил трубку.

Стало чуть поспокойнее, хотя перспектива идти в самое, наверное, людное место этого буднего дня в компании с Яной, которую искали, сбиваясь с ног, все службы милиции и КГБ, уверенности не прибавляла. Впрочем, тревожился я напрасно: молодой старшина у ограждения рядом со входом был занят симпатичной продавщицей воздушных шариков и значков, дети – аттракционами, родители – детьми и попытками выиграть в кегельбане вазу из чешского хрусталя, что, насколько я знаю, не удавалось пока никому за всю историю луна-парка. Вряд ли в этом краю безоблачного веселья работали серьезные оперативники, откомандированные на поиски беглого ученого и его компаньонки – скорее всего, они сейчас караулили вокзалы, морские и воздушные порты, автостоянки, трассы, чердаки и подвалы, гостиницы и сомнительные притоны. Оставались еще поисковые модули шедов, о которых упоминала Яна – но нет смысла беспокоиться о том, чего нельзя ни понять, ни избежать.

– У нас еще примерно сорок минут времени, – сообщила Яна.

Я украдкой взглянул на часы. Было 11.18.

– У тебя деньги есть? – спросила она. – Давай покатаемся? Я потом верну, если что.

Мы покатались на ревущей пропеллерами «Ромашке», на «Лох-Несс», на «Хула-Хупе», похожем на центрифугу для отбора в отряд космонавтов, а потом на цепных каруселях, где Яна, жизнерадостно хохоча и раскачивая крошечное деревянное сиденье на тонких цепочках, тянулась ко мне руками, чтобы схватиться и вновь отпустить, раскрутившись – и в итоге так возилась, ерзала и сучила ногами, что на очередном крутом вираже у нее слетела босоножка и понеслась по широкой пологой дуге. Я проследил взглядом: босоножка, вращаясь, пролетела над шатром кегельбана, чудом разминулась с натянутыми гирляндами разноцветных флажков и электрическими проводами, а потом, стукнувшись и подскочив, упала прямо у ног постового милиционера рядом со входом. Он отвлекся от беседы с молоденькой продавщицей – та осталась стоять с застывшей глуповатой улыбкой, будто выключили механическую куклу, – поглядел себе под ноги, поднял за ремешок босоножку, а потом повернулся и стал смотреть вверх, сдвинув на затылок фуражку и козырьком приложив ладонь к вспотевшему лбу. Яна замахала руками, улыбнулась и показала на голую ногу. Я стиснул зубы так, что затрещало за ушами, изобразил кривую усмешку и тоже помахал, надеясь, что молодому сержанту не взбредет в голову покинуть свой пост и подойти к нам ради того, чтобы рыцарски вручить туфельку Яне.

Карусель еще не остановилась толком, а я уже соскочил с места, чуть не упал, увернулся от раскачивающихся на цепях занятых и пустых сидений и рысью припустил к постовому.

– Сержант, спасибо тебе большое! – Я пыхтел, улыбался чуть виновато и вообще старался придать себе вид недотепистый и безобидный. – Сами не понимаем, как так вышло…

Я осторожно потянул к себе босоножку. Он кивнул, но ремешок из рук не выпустил, внимательно щурясь на что-то у меня за спиной. Яна стояла у ограждения цепной карусели, опершись на железную рамку и подогнув одну ногу. Она была далеко, половину лица закрывали большие темные очки, но волосы отливали на солнце, как апельсин, а я был уверен, что и сегодня, как и две недели назад, как и каждый рабочий день в течение этих двух недель, дежурство у сержанта началось с главной оперативной ориентировки от госбезопасности, в которой фигурировала рыжая девица мелкого роста и субтильного телосложения. И без того сомнительная легенда о задержании и конвоировании опасной преступницы капитаном уголовного розыска таяла на глазах, словно фруктовый лед в жаркий полдень, ибо объяснить лихое катание означенного капитана на карусели вместе с задержанной нельзя было бы объяснить ничем вовсе.

Сержант не выпускал босоножку из рук. Нестандартность ситуации и размягчающая мысли жара пока играли на моей стороне, но медлить было нельзя. Я развернул плечи, расправил грудь, выдал победоносную улыбку и обратился к юной продавщице, добавив в тембр рокочущих низких нот:

– Простите, вам уже говорили сегодня?

Продавщица захлопала большими карими глазами, подведенными зелеными тенями, округлила губы и чуть испуганно помотала кудряшками.


– Нет, а про что?

– Что вы прекрасно выглядите, конечно!

Она пару секунд соображала, потом хихикнула, покраснела и стрельнула взглядом.

– Ой, спасибо!

Сержант отвернулся от Яны, зыркнул, нахмурился и сунул босоножку мне в руки:

– Заберите, гражданин, и поосторожней будьте в дальнейшем.

– Непременно, – заверил я.

Когда я отошел на несколько шагов и обернулся, постовой уже вновь вернулся к увлекательному диалогу с хорошенькой продавщицей, та смеялась, а он едва не нависал над ней, будто пытаясь загородить широкой спиной от конкурентных посягательств.

– Ты вообще думаешь, что творишь?! – свирепо поинтересовался я у Яны.

Она ухватилась за мою руку и возилась, натягивая на пятку ремешок босоножки.

– Ой, да ладно тебе! Весело же!

Я с трудом поборол искушение как следует врезать ей по тощей заднице и только сказал:

– Все, хватит. Накатались.

– Давай тогда в тир, ладно? Ну пожалуйста!

Пневматические винтовки были старыми, с потертыми прикладами и разболтанными деталями ствольной коробки, так что серебристые легкие пульки летели куда угодно, но только не в цель. Я потратил рубль, пытаясь выиграть для Яны лохматого медведя с розовым бантом, но в итоге только набил карманы круглыми белыми конфетками на палочке, жевательными резинками «Педро» и несколькими пакетиками сухого лимонада, которые мы развели в стакане газировки из автомата с водой и тут же выпили. Яна сорвала прозрачную обертку с конфеты и засунула ее в рот.

– Тебе действительно все это нравится? – спросил я.

– Что именно?

– Ну вот ребячество это… карусели с качелями, жвачка с газировкой.

Яна вздохнула.

– Какой ты унылый, Адамов. Немудрено, что от тебя невеста сбежала.

Она посмотрела на меня и быстро добавила:

– Ну извини, извини! Вот скажи: как ты отдыхаешь? От чего получаешь удовольствие?

– Кроме работы? – уточнил я.

Яна закатила глаза.

– Да, кроме этой твоей работы.

Я задумался.

– Читаю. Гуляю. На тренировку могу сходить, побороться, по старой памяти. Телевизор смотрю. Иногда с товарищем пропускаем по кружечке. В кино хожу, хотя редко. Вот в отпуск собирался, но… Вообще, у меня свободного времени не очень много, так что…

– Не густо, – резюмировала Яна. – Но все равно. Представь, что ты оказался в теле, скажем, водяной черепашки. Сидишь в болотце у озера, перед носом тина, грязь, стебли травы, улитки какие-то с жуками. Листья гниющие. Панцирь давит с непривычки, лапы коротки – много не нагуляешь. Читать нечего, смотреть тоже, телевизоры далеко, пивбары недоступны. Даже думать сложно, потому что твое человеческое сознание с трудом помещает смыслы в черепашьи мозги. Уверяю, что ты бы от безысходности взялся нырять, кувыркаться в воде по-всякому, плавать с рыбами наперегонки – и это не значило бы, что тебе в принципе такое нравится. Просто надо же как-то развлекаться!

– Смысл понятен, – согласился я. – Вот только я же не просто так превратился вдруг в черепашку, правильно? Есть какая-то цель, задание, а значит, работа. А раз есть работа, то уже не может быть скучно.

– Это тебе не может быть, – парировала Яна. – А нормальное здоровое большинство думает совершенно иначе. Адамов, если между нами и вами есть что-то общее, так это неистребимая тяга к развлечениям и удовольствиям, и чем больше опыт в получении удовольствий, чем они сильнее, тем больше тяга. Вы пока, кроме интимных радостей, алкоголя, еды и телевизора, ничего лучше представить не можете. А мы вечность – вечность! – находились в состоянии, которое мне даже не описать, все равно слова исказят суть. Вообразишь какие-нибудь облака с арфами, как у вас водится. А это постоянное, ежесекундно меняющееся, увлекательное, невероятное удовольствие – и вот в Контуре мы его лишены. А те, кто на Полигоне работает, еще и ограничены в возможностях, потому что постоянно находятся в грубой электромагнитной форме, не говоря уже про вылазки типа этой, когда приходится надевать человеческие тела. Черепашка – это еще щадящее сравнение; представь, что ты почти слепой, наполовину оглохший, в смирительной рубашке, лежишь в луже на холодном полу в камере без окон – вот примерно так я себя тут ощущаю.

– Сочувствую, – соврал я.

– Ага, спасибо. А ты меня каруселями попрекаешь. Я уже две недели в теле, а это реально много. Да и вредно к тому же. Чувствую, что дурой становлюсь. Это только яшен руах могут находиться внутри человеческого существа годами и десятилетиями, но там другое: во‐первых, они спят, пока симбиотическая личность живет себе, ни о чем таком не подозревая, хотя скрытый элохим, даже спящий, влияет на поведенческие модели: беспокойство, странные идеи, асоциальность, частая смена занятий, переезды, непостоянство в отношениях, ночами не спится. А во‐вторых, даже в этом случае долгое пребывание внутри материальной формы не проходит бесследно: пробуждение бывает мучительно долгим, порой приходится неделями и месяцами работать, чтобы проснувшийся элохим вообще вспомнил, кто он и почему. Если хочешь знать, у нас одно из наказаний – заточение в тело на срок человеческой жизни, а то и на несколько. И не сбежишь ведь: если самоубиться даже, вернут и срок добавят. Вот так.

– Ужасно.

– Не надо сарказма, Адамов. Сытый голодного не разумеет. Нет, у нас тоже есть, скажем так, персонажи со странностями, которым нравится жить здесь в человеческом образе. Ванады, бродяги-отказники. Сейчас их уже меньше, а по первым тысячелетиям было много, особенно среди шедов. Это примерно как у вас дикари-туристы, которые предпочитают в котелке кашу варить и комаров кормить в лесу, а не отдыхать, скажем, в санатории где-нибудь в Пицунде. Но я лично подобного извращения понять не могу.

– Тогда, наверное, лучше поскорее закончить с нашим делом. К чему продлевать этакие муки?

– В самую точку! – воскликнула Яна, с хрустом сгрызла остатки конфетки и выбросила палочку в урну. – Идем в «Пещеру ужасов»!

– Кажется, я сказал уже, что с катаниями на сегодня покончено?