– Понимаю, – серьезно отозвался Савва.
– Нет, нет, я верю, – запоздало испугался Женя, и в тот же миг Яна исчезла.
Мигнули лампы дневного света. Яна возникла в кресле рядом с телефонной тумбочкой, беззаботно покачивая ногой, легкомысленно закинутой на подлокотник. Потом в воздухе затрепетала мгновенная рябь, Гуревич вздрогнул, обернулся и прикусил губу: теперь элохим стояла рядом, совсем близко, и смотрела на него сверху вниз пронзительным морозно-голубым взглядом, до ужаса напоминая почему-то утопленницу из повестей Гоголя. Ни ощущения близости человеческого тела, ни запаха, ни тепла – только чуть заметное напряжение в воздухе, от которого пробегают мурашки по коже и поднимаются волоски на руках. Гуревич отшатнулся невольно, насколько позволили онемевшие от долгой неподвижности мышцы и страх, и в тот же миг на него обрушилась абсолютная, непроницаемая чернота, темнее самой темной из всех ночей и самой безнадежной слепоты.
Он едва сдержался, чтобы не заорать – да и наверняка заорал бы, как зверь, угодивший в смертельную западню, если бы за миг до того, как панический вой уже готов был вырваться у него из глотки, не стало снова светло. Яна, как ни в чем не бывало, сидела на прежнем месте.
– Блокировка световых волн, – объяснил Савва. – А еще создание образов…
Сквозь закрытые двери в кабинет, грузно ступая, вошел Исаев и, шумно вздохнув, остановился, печально глядя на Гуревича. Он был похож на усталого циркового слона, и от него пахло табаком, одеколоном и потом. За руку Исаев держал маленького племянника Гуревича Вениамина. Тот крутанулся, вырвался из мясистой красной ладони особиста, подбежал к дяде и пнул его по лодыжке. Было больно.
– Дядя Женя, чего такой грустный? – весело прокартавил Вениамин.
– Достаточно, – попросил Гуревич.
Все исчезло; осталась только саднящая боль в лодыжке, по которой ударил… знать бы еще кто. Женя нагнулся и, сморщившись, потер ушибленную ногу.
– Ничего там нет, ни ссадин, ни синяков, – успокоил Савва. – Просто мозг воспринял зрительный образ как действительный и воспроизвел привычные или кажущиеся очевидными сопутствующие ощущения.
– Ладно, – согласился Гуревич.
Он выпрямился и заставил себя посмотреть на Яну.
– Извините меня за вопрос, пожалуйста, но чем мы обязаны, если можно так выразиться, визиту?
Она промолчала и покосилась на Савву.
– А вот это, дружище, самое главное, – серьезно отозвался он, и Гуревич снова так же, как при первом взгляде на Яну, сразу понял, кто она, сейчас тоже не догадался – почувствовал, о чем пойдет речь, и это понравилось ему еще меньше, чем фокусы со светом и мнимым племянником.
– Они очень давно наблюдают за нами, – продолжал Савва, – едва ли не с первых тысячелетий существования человека как вида, и, можно сказать, берегут. Я когда-то говорил тебе, что такой образ мысли и действий должен быть характерен для любого высокоразвитого сознания, и, как видишь, был прав. Так взрослые, осознавая свою ответственность, которую накладывает зрелость и опыт, присматривают за детьми, оберегая как от внешних опасностей, так и от вреда, который ребенок по неразумию может нанести сам себе. Вот и элохим внимательно стерегут Землю, как колыбель человечества: корректируют движение космических тел и опасных метеоритов, работают с макрокосмическим гравитационным взаимодействием, сохраняя баланс движения на орбите, блокируют всплески гамма-излучения, регулируют солнечную активность, контролируют климатические изменения – до тех пор, пока мы не выберемся из своей люльки и не научимся если не ходить самостоятельно, то хотя бы отдавать себе отчет в своих действиях, а с этим, как известно, дела у нас пока обстоят не лучшим образом. Так что приходится иногда вытаскивать из этой самой люльки опасные предметы и следить, чтобы детишки не покалечили сами себя. Яна как раз одна из «меген», дозорных хранителей, специализирующихся на общественных отношениях. Помнишь, я рассказывал тебе, что существует практически неисчислимое множество возможных шахматных партий, причем все они являются комбинацией шестидесяти четырех фигур? Для нас провести исчерпывающий анализ или составить прогноз на таком числовом массиве совершенно невозможно, и я не могу представить себе, когда будет возможно в принципе. Но у элохимов есть алгоритмы и средства, позволяющие анализировать ход развития человеческой истории в целом так же, как мы с тобой анализируем шахматную партию и оцениваем варианты ее исхода, только куда более точно, на основе бесчисленных вероятностных моделей, учитывая при этом миллиарды миллиардов людских решений, слов и поступков, влияющих на ежедневное и ежечасное изменение ситуации на мировой игровой доске, устанавливая самые неочевидные взаимосвязи и создавая практически безошибочные предсказания на основе математического ожидания. Понимаешь, о чем я?
– УБВ?
– Да, – кивнул Савва. – Нам следует отказаться от проекта.
– Ну что ж, – согласился Гуревич. – Надо, так надо. Я не против.
Ильинский удовлетворенно кивнул, пряча гордую улыбку в рыжеватой своей бороде, и переглянулся с Яной. Гуревич сидел, стараясь не ерзать и придать себе самый искренний вид.
Все разом встало на свои места, и теперь нужно было только убраться отсюда подобру-поздорову, да как можно скорее. Можно и дальше позволять рассудку прятаться за версиями галлюцинаций, сумасшествия и тому подобного, но следует взглянуть правде в глаза.
Его гениальный друг и правда докопался, видимо, до чего-то настолько серьезного, что потревожил их, этих волновых обитателей десятимерной реальности, и потревожил так основательно, что они откомандировали к нему своего эмиссара в облике рыжеволосой юницы. Бесполезно гадать, чем именно вызвано их беспокойство, но можно предположить, что разрушительный для всех видов электромагнитного излучения импульс УБВ станет губительным для их мнимого облика и может фатально повлиять на способности так называемых элохим гасить свет, создавать до дрожи правдоподобных фантомов и упражняться в прочих кунштюках, очевидно необходимых для того, чтобы сжить со свету или поработить человечество. Да, так и есть! Бедняга Савва! Как он верил в благожелательных братьев по разуму, прекрасных, сияющих и возвышенных, которые сойдут с трапа серебряного звездолета, чтобы протянуть человечеству руку, затянутую в крагу пилота! Как они тонко сыграли на этом – и не только на одной лишь наивной убежденности в общих для всей Вселенной гуманистических идеалах, но и на сомнениях, которые, черт побери, сам же Гуревич и вложил Савве в голову и которые как раз сейчас чеканным серебряным голоском озвучивала эта Яна, будто диктор, бесстрастно начитывающий закадровый текст научно-популярного фильма:
– Анализ сферы вероятности показал, что в случае успешного завершения вашего проекта ядерная катастрофа планетарного масштаба неизбежна. Это стало ясно два дня назад, когда Савва раскрыл исходный код УБВ и приступил к финальным расчетам для консолидации квантовых колебаний с радиоволнами. Если допустить, чтобы эта технология поступила на вооружение, то с равной степенью вероятности будут реализованы два сценария, одинаково губительные для человечества. В обоих случаях ваше правительство примет решение о нанесении превентивного ядерного удара по считающимся враждебными странам. Для предупреждения ответных действий он будет максимально массированным и затронет не только военные объекты, но и инфраструктуру на территории Северной Америки, Западной и Северной Европы и некоторых стран Азии и Африки. Само по себе это уже приведет к крайне негативным глобальным климатическим изменениям. Во втором сценарии подвергшимся нападению странам удастся осуществить ответный ограниченный запуск нескольких ракет с ядерными боеголовками, которые поразят от пяти до семи атомных электростанций на площади от европейской части СССР до Сибири. Кроме сотен миллионов человеческих жертв и термального загрязнения воздуха и Мирового океана, этот обмен ударами приведет к полному краху всей существующей макроэкономической системы. Ресурсов Советского Союза, особенно в ситуации стремительно ухудшающихся природных условий, не хватит, чтобы стабилизировать обстановку. Общество будет очень быстро отброшено к социальной формации, близкой раннему феодализму, с резкой, крайне дисбалансированной классовой сегрегацией и повсеместной борьбой за доступ к необходимым для выживания ресурсам, запасы которых начнут иссякать с фатальной быстротой. Сложившиеся социальные отношения не позволят эффективно противостоять внешним природным угрозам. Моральное состояние общества, в котором каждый будет обеспокоен ежедневной борьбой за жизнь, деградирует до крайней степени. Итогом совокупного воздействия всех этих факторов явится закат человечества и его конец как цивилизационной единицы.
Она замолчала. Слова повисли в воздухе незримыми строками бесстрастного приговора. Гуревич выслушал, покивал и снова сказал:
– Так я и не спорю. Согласен по всем пунктам. Можно идти?
Он поднялся. Неловко отставленная нога затряслась крупной дрожью. Савва молча подошел к другу, протянул руку и крепко, с чувством стиснул его ладонь.
– Женька, спасибо тебе! Спасибо! Я знаю, как много для тебя значила наша работа, но…
На глазах его вдруг блеснули слезы.
– Вот видишь! – Он торжествующе обернулся к Яне. – Вот! А я говорил! Знаешь, Яна была против, чтобы я тебя приглашал сегодня и рассказывал обо всем, считала, что ты не поймешь, а я ответил, что не могу принять такое решение без тебя. Ты же мой друг, Женька, мой единственный друг!
Гуревич почувствовал, что сейчас тоже расплачется – от страха, бессилия и от жалости к Савве.
Они обнялись.
– Ну, так я пошел? – спросил он, когда Ильинский разомкнул наконец объятия.
– Да! Да, конечно! Я завтра объявлю, что решение оказалось недостижимо, что я не справился – не беспокойся, полностью возьму все на себя! Спасибо тебе еще раз, друг мой!
Гуревич осторожно высвободил стиснутую Ильинским руку и тихо пошел к двери. Только бы уйти. Только бы это существо не прочитало его мыслей, не почувствовало смятения и ужаса, которое он сейчас испытывал, иначе – и сомнений в том не было – оно прихлопнет его на месте так же легко, как до этого погрузила все вокруг в кромешную тьму. Он взялся за ручку.
– Женька, спасибо еще раз! – прозвучало вслед. – Прости, что так вышло!
Гуревич вышел за дверь и перевел дух. Его не преследовали.
* * *
Все должно было быть очень просто. Понятно, что в итоге пошло наперекосяк, но изначальный план совершенно не предполагал особых трудностей и резких движений.
Яна исчезла, пообещав скоро вернуться; Гуревич просто ушел в ночь, ничего не обещая. Савва остался один и принялся за дело.
Он собрал несколько десятков черновиков с результатами вдохновенной работы последних двух дней, уселся за стол, вооружился логарифмической линейкой и методично принялся рвать листы на длинные тонкие полосы, улыбаясь блаженно и мирно, как поигрывающий ржавым ножом без пяти минут скопец, решившийся усечь свое естество ради Небесного Царства. Бумага рвалась с тихим треском, и гармония элегантных уравнений распадалась на бессмысленные отрывки. За черновиками последовали несколько страниц с чистовыми расчетами, потом перфокарты с уже набитыми параметрами для программ. Савва с удовлетворением осмотрел дело рук своих: величайший научный прорыв в истории человечества, плоды бессонных ночей и необычайного напряжения мысли, неповторимое и гениальное решение, связывающее классические физические модели с квантовой теорией, превратились в ворох бумажного мусора. Савва тщательно утрамбовал его, рассовал обрывки в карманы брюк и пиджака, вышел из кабинета и направился через пустой коридор в туалет.
Для того чтобы уничтожить рукопись, вовсе не обязательно устраивать драматическое аутодафе, швыряя пачки листов в камин, где безжалостный пламень начнет пожирать злосчастные плоды вдохновения, отбрасывая живописные отсветы на изможденный лик автора. В части эффектности жеста унитаз и канализация серьезно проигрывают огню, но в эффективности не уступают, а то и превосходят по многим параметрам: ни пожарной опасности, ни вони на весь институт, ни следов в виде пепла. Вода постепенно растворит бумагу, а еще раньше бесследно уничтожит чернила, так что, вздумай кто-то пробраться в канализационный коллектор и попытаться среди вполне естественных для такого места зловонных неоднородностей отыскать на решетках фильтров то, что некогда было ответом на величайшие загадки Вселенной, обнаружит этот отважный ныряльщик только бесформенные комки целлюлозы с поблекшими пятнами растворенных чернил.
На то, чтобы отправить обрывки в последний путь, ушло минут двадцать. Сливные бачки сипели от непривычно длительной серии упражнений, вода с ревом уносилась в фановые трубы. Наконец все было кончено. Савва вернулся обратно, с опаской бросив взгляд в начало длинного коридора, но хранитель государственных тайн невозмутимо сидел за столом на посту, разгадывая кроссворд в «Огоньке».
Он вошел в кабинет и запер дверь. Теперь оставалось только дождаться утра. Тогда он сразу пойдет к начальнику института, сообщит, что сложность необходимых расчетов непреодолима, что он допустил несколько изначальных ошибок в теоретическом обосновании и проект УБВ невозможно реализовать практически. Больше всего в этой ситуации Савва переживал за Гуревича: он хорошо знал, сколько надежд было у его друга связано с их общей работой, сколько важных карьерных планов, и вот теперь все рухнуло в один миг – но это все-таки лучше, чем рухнувшие от атомного огня небеса, оседающие на землю стылой радиоактивной моросью. О себе Савва не думал вовсе. Странно было бы переживать о работе, месте в НИИ, вообще о своей дальнейшей судьбе человека, из-за которого товарищ маршал Советского Союза не дождется помощи танков: принятое им решение не просто спасло миллиарды человеческих жизней, но позволило продолжиться самой истории людского рода, мало этого – с ним вступила в контакт древнейшая цивилизация Вселенной, и для него теперь, стоит лишь пожелать, будут открыты все тайны мироздания, а это жребий, который из всех живших когда-то ученых выпадал разве что Фаусту, да и то по неразумно высокой цене.
Он как раз подготавливал новое обоснование ошибочности первоначальных гипотез, когда в дверь осторожно постучали. Стрелки часов показывали половину пятого утра. Савва приоткрыл дверь – и Яна мигом скользнула внутрь, чуть толкнув его в грудь тоненьким, твердым и совершенно телесным плечом.
Савва задумчиво потер грудь.
– Да, я в физическом теле, и на то есть причины. Все изменилось, нам нужно уходить. И немедленно.
Анализ, проведенный после обновления сферы вероятности с учетом принятых Саввой решений, показал, что заявить о теоретической ошибке и просто отказаться от дальнейшей работы будет теперь недостаточно – никто не поверит. У Министерства обороны и Комитета государственной безопасности найдется множество эффективных способов мотивировать Савву к продолжению исследований, тем более что в решительности намерений силовых ведомств и эффективности их средств убеждения не приходилось сомневаться: слишком многое зависело от реализации УБВ и слишком серьезные решения на самом высоком уровне были приняты в ожидании получения несомненного военного преимущества, чтобы вот так просто удовлетвориться простым объяснением «Простите, не смог». Оставалось одно – бежать; во всяком случае иных вариантов элохим Яна не предложила, а Ильинский не стал спорить.
Для начала нужно было просто пересечь ближайшую государственную границу, а потом уехать куда-нибудь, как можно дальше от арены схватки геополитических исполинов: хоть в Лаос, хоть в Бирму или Таиланд, да хоть на берега Папуа – Новой Гвинеи или на остров Пасхи.
– А мама? – спросил Савва.
Яна заверила, что и маму они непременно заберут к себе, но только попозже, когда ситуация успокоится, ибо в нынешнем положении, при всех ее возможностях, пересечь границу будет непросто, а уж с мамой вместе и вовсе немыслимо.
– Я должен ей позвонить.
– Хорошо, но, пожалуйста, побыстрее. И без подробностей.
Этот звонок потом зафиксировала контрразведка: 8 августа, в 4.35 утра, продолжительностью чуть больше минуты – Леокадия Адольфовна была не из тех, кто легко поддается панике и задает множество ненужных вопросов. К тому же Савва обещал ей снова дать о себе знать в самое ближайшее время.
Он последним взглядом окинул их с Гуревичем рабочий кабинет, где прошло столько трудных и вдохновенных часов, где было столько прожито, пережито и сказано. Широкий стол был непривычно пуст, словно квартира, из которой переезжающие жильцы уже вывезли всю мебель, тюки и коробки с нажитым за долгие годы скарбом, и непривычное эхо отражается от растерянно оголившихся стен. Превращенные в бумажный сор черновики, наброски, заметки, расчеты, летописные своды поражений и побед последних недель ныне дрейфовали где-то в канализационных трубах, на половине пути к водам Смоленки. Стулья были аккуратно задвинуты, на столе остались только карандаши, калькулятор, линейка и скомканная промасленная обертка из-под Галиных пирожков с домашним повидлом. Грустно ли было Савве? Сжалось ли сердце в минуту окончательного расставания с тем, что в последние годы составляло суть его жизни, отныне меняющуюся навсегда?
Не знаю. Но думаю почему-то, что нет. Ведь он знал и сейчас, как почти с самого детства, что все в мире идет так, как нужно.
Савва выключил свет, закрыл дверь, и они пошли по коридору к посту охраны. Молодой светловолосый сотрудник поднял голову от кроссворда и задумчиво посмотрел куда-то в область верхней пуговицы на рубашке у Саввы. Он сбился с шага, остановившись в неуверенности, но Яна тихонько подтолкнула его и сказала:
– Просто иди.
И он просто прошел – мимо охранника на этаже, мимо дежурного офицера, с пистолетом в поясной кобуре неспешно шагавшего по коридору первого этажа, мимо двух бойцов, мужественно боровшихся со сном на проходной, и двух неуязвимых для всякой сонливости сотрудников госбезопасности в «Волге» рядом со входом в НИИ. Потом Яна молча взяла его за руку своей вполне осязаемой, маленькой холодной рукой, и они направились через скрытый в зарослях горбатый мостик в сторону кладбища.
Деревья замерли неподвижно в безветренном рассветном безмолвии, ни один лист не трепетал, не вздрагивали колоски высокой травы на старых могилах – только дым, тишина и чуть слышный хруст шагов по гравию глухих троп.
Савва почему-то не удивился, когда она подвела его к тому самому старому склепу, рядом с которым он провел столько часов в одиночестве и раздумьях. Два ангела смотрели вверх, обратив к дымному небу слепые серые лица. Яна остановилась у ступеней, уходящих в могильную глубину, и повернулась к Савве. Она была ниже его на полголовы и пахла, как холодное море. Он заметил, что на левой руке у нее надет широкий браслет из толстой ткани или из мягкой кожи, со множеством мелких кармашков, в которых тускло поблескивали металлом крошечные тонкие диски и иглы. Яна вынула из одного кармашка круглый значок медного цвета и осторожно прицепила к его рубашке. Потом пальчиком смахнула один из тоненьких дисков, и он с едва слышным звоном растаял в предрассветной мгле. Она снова взяла Савву за руку и сказала:
– Пойдем.
Они шагнули под свод склепа, в стоялую духоту сырости и запахов тления. Яна повела его вниз по ступеням, шаг, другой, и когда он уже ожидал, что нога его сейчас погрузится в холодную и черную, как смола, воду, то вокруг мгновенно сгустилась непроницаемая тьма, а подошва уперлась в неровный земляной пол. Савва сделал еще несколько неуверенных шагов во мраке, чувствуя над головой низкий холодный свод подземелья, а потом где-то впереди загремел засов, и они вышли из двери подвала в узком дворе-колодце где-то среди лабиринтов проходов и арок между улицами Герцена[22] и Гоголя[23]. До квартала Кракенгагена было всего четверть часа пути пешком.
В квартире НИИ робототехники, о которой, как известно, в этом самом НИИ не ведали ни слухом, ни духом, они провели десять дней. Савва пребывал в состоянии удивительного для сложившейся ситуации спокойствия, как человек, принявший решение и убежденный, что все делает правильно. Яна отлучалась по временам: за продуктами, один раз – за сменой одежды; дважды к ним наведывался небольшого роста человечек, похожий на попугая, забавный и, как показалось Савве, немного испуганный. Кажется, в планах Яны что-то опять пошло не так гладко, как предполагалось сначала, но Савва не тревожился, полностью полагаясь на свою невероятную спутницу – а что было ему еще делать? Привычка к интеллектуальной работе не давала ему скучать, он делал заметки в блокноте, читал, и даже с мамой элохим – правда, нехотя и после его настойчивых просьб – наладила связь при помощи телевизора, так что ежедневно после полуночи они общались с ней запросто, как будто разговаривать через экран и видеть друг друга было самым обыкновенным делом.
О том, что при этом пришлось передумать и пережить Лео-кадии Адольфовне, можно только гадать.
Савва по-прежнему сохранял свою веру в гармонию мира, сотканную из взаимосвязанных в единое элегантное уравнение событий, так что ненарушимое спокойствие его не дрогнуло и тогда, когда дверь в квартиру вдруг сотряслась от мощных ударов, а потом и вовсе рухнула, вырванная из петель. Может быть, он просто не успел испугаться, да и не понял толком, что происходит: полыхнуло зеленым, вокруг словно образовался пузырь звенящей, вибрирующей пустоты, а затем они с Яной вдруг оказались в каком-то странном, пыльном и тихом месте, похожем на комнату в заброшенном доме, в которую десятилетиями никто не входил. По ощущениям Саввы, пробыли они там едва ли десять минут, но когда вышли на незнакомом ему широком проспекте где-то на Охте, то вокруг грохотал и шумел жаркий городской день, пропитанный дымом и выхлопными газами, сновали машины и пешеходы, и Яна сказала, что знает, куда и к кому им нужно идти.
Глава 7
Нулевая гипотеза
– Нет, нет, я верю, – запоздало испугался Женя, и в тот же миг Яна исчезла.
Мигнули лампы дневного света. Яна возникла в кресле рядом с телефонной тумбочкой, беззаботно покачивая ногой, легкомысленно закинутой на подлокотник. Потом в воздухе затрепетала мгновенная рябь, Гуревич вздрогнул, обернулся и прикусил губу: теперь элохим стояла рядом, совсем близко, и смотрела на него сверху вниз пронзительным морозно-голубым взглядом, до ужаса напоминая почему-то утопленницу из повестей Гоголя. Ни ощущения близости человеческого тела, ни запаха, ни тепла – только чуть заметное напряжение в воздухе, от которого пробегают мурашки по коже и поднимаются волоски на руках. Гуревич отшатнулся невольно, насколько позволили онемевшие от долгой неподвижности мышцы и страх, и в тот же миг на него обрушилась абсолютная, непроницаемая чернота, темнее самой темной из всех ночей и самой безнадежной слепоты.
Он едва сдержался, чтобы не заорать – да и наверняка заорал бы, как зверь, угодивший в смертельную западню, если бы за миг до того, как панический вой уже готов был вырваться у него из глотки, не стало снова светло. Яна, как ни в чем не бывало, сидела на прежнем месте.
– Блокировка световых волн, – объяснил Савва. – А еще создание образов…
Сквозь закрытые двери в кабинет, грузно ступая, вошел Исаев и, шумно вздохнув, остановился, печально глядя на Гуревича. Он был похож на усталого циркового слона, и от него пахло табаком, одеколоном и потом. За руку Исаев держал маленького племянника Гуревича Вениамина. Тот крутанулся, вырвался из мясистой красной ладони особиста, подбежал к дяде и пнул его по лодыжке. Было больно.
– Дядя Женя, чего такой грустный? – весело прокартавил Вениамин.
– Достаточно, – попросил Гуревич.
Все исчезло; осталась только саднящая боль в лодыжке, по которой ударил… знать бы еще кто. Женя нагнулся и, сморщившись, потер ушибленную ногу.
– Ничего там нет, ни ссадин, ни синяков, – успокоил Савва. – Просто мозг воспринял зрительный образ как действительный и воспроизвел привычные или кажущиеся очевидными сопутствующие ощущения.
– Ладно, – согласился Гуревич.
Он выпрямился и заставил себя посмотреть на Яну.
– Извините меня за вопрос, пожалуйста, но чем мы обязаны, если можно так выразиться, визиту?
Она промолчала и покосилась на Савву.
– А вот это, дружище, самое главное, – серьезно отозвался он, и Гуревич снова так же, как при первом взгляде на Яну, сразу понял, кто она, сейчас тоже не догадался – почувствовал, о чем пойдет речь, и это понравилось ему еще меньше, чем фокусы со светом и мнимым племянником.
– Они очень давно наблюдают за нами, – продолжал Савва, – едва ли не с первых тысячелетий существования человека как вида, и, можно сказать, берегут. Я когда-то говорил тебе, что такой образ мысли и действий должен быть характерен для любого высокоразвитого сознания, и, как видишь, был прав. Так взрослые, осознавая свою ответственность, которую накладывает зрелость и опыт, присматривают за детьми, оберегая как от внешних опасностей, так и от вреда, который ребенок по неразумию может нанести сам себе. Вот и элохим внимательно стерегут Землю, как колыбель человечества: корректируют движение космических тел и опасных метеоритов, работают с макрокосмическим гравитационным взаимодействием, сохраняя баланс движения на орбите, блокируют всплески гамма-излучения, регулируют солнечную активность, контролируют климатические изменения – до тех пор, пока мы не выберемся из своей люльки и не научимся если не ходить самостоятельно, то хотя бы отдавать себе отчет в своих действиях, а с этим, как известно, дела у нас пока обстоят не лучшим образом. Так что приходится иногда вытаскивать из этой самой люльки опасные предметы и следить, чтобы детишки не покалечили сами себя. Яна как раз одна из «меген», дозорных хранителей, специализирующихся на общественных отношениях. Помнишь, я рассказывал тебе, что существует практически неисчислимое множество возможных шахматных партий, причем все они являются комбинацией шестидесяти четырех фигур? Для нас провести исчерпывающий анализ или составить прогноз на таком числовом массиве совершенно невозможно, и я не могу представить себе, когда будет возможно в принципе. Но у элохимов есть алгоритмы и средства, позволяющие анализировать ход развития человеческой истории в целом так же, как мы с тобой анализируем шахматную партию и оцениваем варианты ее исхода, только куда более точно, на основе бесчисленных вероятностных моделей, учитывая при этом миллиарды миллиардов людских решений, слов и поступков, влияющих на ежедневное и ежечасное изменение ситуации на мировой игровой доске, устанавливая самые неочевидные взаимосвязи и создавая практически безошибочные предсказания на основе математического ожидания. Понимаешь, о чем я?
– УБВ?
– Да, – кивнул Савва. – Нам следует отказаться от проекта.
– Ну что ж, – согласился Гуревич. – Надо, так надо. Я не против.
Ильинский удовлетворенно кивнул, пряча гордую улыбку в рыжеватой своей бороде, и переглянулся с Яной. Гуревич сидел, стараясь не ерзать и придать себе самый искренний вид.
Все разом встало на свои места, и теперь нужно было только убраться отсюда подобру-поздорову, да как можно скорее. Можно и дальше позволять рассудку прятаться за версиями галлюцинаций, сумасшествия и тому подобного, но следует взглянуть правде в глаза.
Его гениальный друг и правда докопался, видимо, до чего-то настолько серьезного, что потревожил их, этих волновых обитателей десятимерной реальности, и потревожил так основательно, что они откомандировали к нему своего эмиссара в облике рыжеволосой юницы. Бесполезно гадать, чем именно вызвано их беспокойство, но можно предположить, что разрушительный для всех видов электромагнитного излучения импульс УБВ станет губительным для их мнимого облика и может фатально повлиять на способности так называемых элохим гасить свет, создавать до дрожи правдоподобных фантомов и упражняться в прочих кунштюках, очевидно необходимых для того, чтобы сжить со свету или поработить человечество. Да, так и есть! Бедняга Савва! Как он верил в благожелательных братьев по разуму, прекрасных, сияющих и возвышенных, которые сойдут с трапа серебряного звездолета, чтобы протянуть человечеству руку, затянутую в крагу пилота! Как они тонко сыграли на этом – и не только на одной лишь наивной убежденности в общих для всей Вселенной гуманистических идеалах, но и на сомнениях, которые, черт побери, сам же Гуревич и вложил Савве в голову и которые как раз сейчас чеканным серебряным голоском озвучивала эта Яна, будто диктор, бесстрастно начитывающий закадровый текст научно-популярного фильма:
– Анализ сферы вероятности показал, что в случае успешного завершения вашего проекта ядерная катастрофа планетарного масштаба неизбежна. Это стало ясно два дня назад, когда Савва раскрыл исходный код УБВ и приступил к финальным расчетам для консолидации квантовых колебаний с радиоволнами. Если допустить, чтобы эта технология поступила на вооружение, то с равной степенью вероятности будут реализованы два сценария, одинаково губительные для человечества. В обоих случаях ваше правительство примет решение о нанесении превентивного ядерного удара по считающимся враждебными странам. Для предупреждения ответных действий он будет максимально массированным и затронет не только военные объекты, но и инфраструктуру на территории Северной Америки, Западной и Северной Европы и некоторых стран Азии и Африки. Само по себе это уже приведет к крайне негативным глобальным климатическим изменениям. Во втором сценарии подвергшимся нападению странам удастся осуществить ответный ограниченный запуск нескольких ракет с ядерными боеголовками, которые поразят от пяти до семи атомных электростанций на площади от европейской части СССР до Сибири. Кроме сотен миллионов человеческих жертв и термального загрязнения воздуха и Мирового океана, этот обмен ударами приведет к полному краху всей существующей макроэкономической системы. Ресурсов Советского Союза, особенно в ситуации стремительно ухудшающихся природных условий, не хватит, чтобы стабилизировать обстановку. Общество будет очень быстро отброшено к социальной формации, близкой раннему феодализму, с резкой, крайне дисбалансированной классовой сегрегацией и повсеместной борьбой за доступ к необходимым для выживания ресурсам, запасы которых начнут иссякать с фатальной быстротой. Сложившиеся социальные отношения не позволят эффективно противостоять внешним природным угрозам. Моральное состояние общества, в котором каждый будет обеспокоен ежедневной борьбой за жизнь, деградирует до крайней степени. Итогом совокупного воздействия всех этих факторов явится закат человечества и его конец как цивилизационной единицы.
Она замолчала. Слова повисли в воздухе незримыми строками бесстрастного приговора. Гуревич выслушал, покивал и снова сказал:
– Так я и не спорю. Согласен по всем пунктам. Можно идти?
Он поднялся. Неловко отставленная нога затряслась крупной дрожью. Савва молча подошел к другу, протянул руку и крепко, с чувством стиснул его ладонь.
– Женька, спасибо тебе! Спасибо! Я знаю, как много для тебя значила наша работа, но…
На глазах его вдруг блеснули слезы.
– Вот видишь! – Он торжествующе обернулся к Яне. – Вот! А я говорил! Знаешь, Яна была против, чтобы я тебя приглашал сегодня и рассказывал обо всем, считала, что ты не поймешь, а я ответил, что не могу принять такое решение без тебя. Ты же мой друг, Женька, мой единственный друг!
Гуревич почувствовал, что сейчас тоже расплачется – от страха, бессилия и от жалости к Савве.
Они обнялись.
– Ну, так я пошел? – спросил он, когда Ильинский разомкнул наконец объятия.
– Да! Да, конечно! Я завтра объявлю, что решение оказалось недостижимо, что я не справился – не беспокойся, полностью возьму все на себя! Спасибо тебе еще раз, друг мой!
Гуревич осторожно высвободил стиснутую Ильинским руку и тихо пошел к двери. Только бы уйти. Только бы это существо не прочитало его мыслей, не почувствовало смятения и ужаса, которое он сейчас испытывал, иначе – и сомнений в том не было – оно прихлопнет его на месте так же легко, как до этого погрузила все вокруг в кромешную тьму. Он взялся за ручку.
– Женька, спасибо еще раз! – прозвучало вслед. – Прости, что так вышло!
Гуревич вышел за дверь и перевел дух. Его не преследовали.
* * *
Все должно было быть очень просто. Понятно, что в итоге пошло наперекосяк, но изначальный план совершенно не предполагал особых трудностей и резких движений.
Яна исчезла, пообещав скоро вернуться; Гуревич просто ушел в ночь, ничего не обещая. Савва остался один и принялся за дело.
Он собрал несколько десятков черновиков с результатами вдохновенной работы последних двух дней, уселся за стол, вооружился логарифмической линейкой и методично принялся рвать листы на длинные тонкие полосы, улыбаясь блаженно и мирно, как поигрывающий ржавым ножом без пяти минут скопец, решившийся усечь свое естество ради Небесного Царства. Бумага рвалась с тихим треском, и гармония элегантных уравнений распадалась на бессмысленные отрывки. За черновиками последовали несколько страниц с чистовыми расчетами, потом перфокарты с уже набитыми параметрами для программ. Савва с удовлетворением осмотрел дело рук своих: величайший научный прорыв в истории человечества, плоды бессонных ночей и необычайного напряжения мысли, неповторимое и гениальное решение, связывающее классические физические модели с квантовой теорией, превратились в ворох бумажного мусора. Савва тщательно утрамбовал его, рассовал обрывки в карманы брюк и пиджака, вышел из кабинета и направился через пустой коридор в туалет.
Для того чтобы уничтожить рукопись, вовсе не обязательно устраивать драматическое аутодафе, швыряя пачки листов в камин, где безжалостный пламень начнет пожирать злосчастные плоды вдохновения, отбрасывая живописные отсветы на изможденный лик автора. В части эффектности жеста унитаз и канализация серьезно проигрывают огню, но в эффективности не уступают, а то и превосходят по многим параметрам: ни пожарной опасности, ни вони на весь институт, ни следов в виде пепла. Вода постепенно растворит бумагу, а еще раньше бесследно уничтожит чернила, так что, вздумай кто-то пробраться в канализационный коллектор и попытаться среди вполне естественных для такого места зловонных неоднородностей отыскать на решетках фильтров то, что некогда было ответом на величайшие загадки Вселенной, обнаружит этот отважный ныряльщик только бесформенные комки целлюлозы с поблекшими пятнами растворенных чернил.
На то, чтобы отправить обрывки в последний путь, ушло минут двадцать. Сливные бачки сипели от непривычно длительной серии упражнений, вода с ревом уносилась в фановые трубы. Наконец все было кончено. Савва вернулся обратно, с опаской бросив взгляд в начало длинного коридора, но хранитель государственных тайн невозмутимо сидел за столом на посту, разгадывая кроссворд в «Огоньке».
Он вошел в кабинет и запер дверь. Теперь оставалось только дождаться утра. Тогда он сразу пойдет к начальнику института, сообщит, что сложность необходимых расчетов непреодолима, что он допустил несколько изначальных ошибок в теоретическом обосновании и проект УБВ невозможно реализовать практически. Больше всего в этой ситуации Савва переживал за Гуревича: он хорошо знал, сколько надежд было у его друга связано с их общей работой, сколько важных карьерных планов, и вот теперь все рухнуло в один миг – но это все-таки лучше, чем рухнувшие от атомного огня небеса, оседающие на землю стылой радиоактивной моросью. О себе Савва не думал вовсе. Странно было бы переживать о работе, месте в НИИ, вообще о своей дальнейшей судьбе человека, из-за которого товарищ маршал Советского Союза не дождется помощи танков: принятое им решение не просто спасло миллиарды человеческих жизней, но позволило продолжиться самой истории людского рода, мало этого – с ним вступила в контакт древнейшая цивилизация Вселенной, и для него теперь, стоит лишь пожелать, будут открыты все тайны мироздания, а это жребий, который из всех живших когда-то ученых выпадал разве что Фаусту, да и то по неразумно высокой цене.
Он как раз подготавливал новое обоснование ошибочности первоначальных гипотез, когда в дверь осторожно постучали. Стрелки часов показывали половину пятого утра. Савва приоткрыл дверь – и Яна мигом скользнула внутрь, чуть толкнув его в грудь тоненьким, твердым и совершенно телесным плечом.
Савва задумчиво потер грудь.
– Да, я в физическом теле, и на то есть причины. Все изменилось, нам нужно уходить. И немедленно.
Анализ, проведенный после обновления сферы вероятности с учетом принятых Саввой решений, показал, что заявить о теоретической ошибке и просто отказаться от дальнейшей работы будет теперь недостаточно – никто не поверит. У Министерства обороны и Комитета государственной безопасности найдется множество эффективных способов мотивировать Савву к продолжению исследований, тем более что в решительности намерений силовых ведомств и эффективности их средств убеждения не приходилось сомневаться: слишком многое зависело от реализации УБВ и слишком серьезные решения на самом высоком уровне были приняты в ожидании получения несомненного военного преимущества, чтобы вот так просто удовлетвориться простым объяснением «Простите, не смог». Оставалось одно – бежать; во всяком случае иных вариантов элохим Яна не предложила, а Ильинский не стал спорить.
Для начала нужно было просто пересечь ближайшую государственную границу, а потом уехать куда-нибудь, как можно дальше от арены схватки геополитических исполинов: хоть в Лаос, хоть в Бирму или Таиланд, да хоть на берега Папуа – Новой Гвинеи или на остров Пасхи.
– А мама? – спросил Савва.
Яна заверила, что и маму они непременно заберут к себе, но только попозже, когда ситуация успокоится, ибо в нынешнем положении, при всех ее возможностях, пересечь границу будет непросто, а уж с мамой вместе и вовсе немыслимо.
– Я должен ей позвонить.
– Хорошо, но, пожалуйста, побыстрее. И без подробностей.
Этот звонок потом зафиксировала контрразведка: 8 августа, в 4.35 утра, продолжительностью чуть больше минуты – Леокадия Адольфовна была не из тех, кто легко поддается панике и задает множество ненужных вопросов. К тому же Савва обещал ей снова дать о себе знать в самое ближайшее время.
Он последним взглядом окинул их с Гуревичем рабочий кабинет, где прошло столько трудных и вдохновенных часов, где было столько прожито, пережито и сказано. Широкий стол был непривычно пуст, словно квартира, из которой переезжающие жильцы уже вывезли всю мебель, тюки и коробки с нажитым за долгие годы скарбом, и непривычное эхо отражается от растерянно оголившихся стен. Превращенные в бумажный сор черновики, наброски, заметки, расчеты, летописные своды поражений и побед последних недель ныне дрейфовали где-то в канализационных трубах, на половине пути к водам Смоленки. Стулья были аккуратно задвинуты, на столе остались только карандаши, калькулятор, линейка и скомканная промасленная обертка из-под Галиных пирожков с домашним повидлом. Грустно ли было Савве? Сжалось ли сердце в минуту окончательного расставания с тем, что в последние годы составляло суть его жизни, отныне меняющуюся навсегда?
Не знаю. Но думаю почему-то, что нет. Ведь он знал и сейчас, как почти с самого детства, что все в мире идет так, как нужно.
Савва выключил свет, закрыл дверь, и они пошли по коридору к посту охраны. Молодой светловолосый сотрудник поднял голову от кроссворда и задумчиво посмотрел куда-то в область верхней пуговицы на рубашке у Саввы. Он сбился с шага, остановившись в неуверенности, но Яна тихонько подтолкнула его и сказала:
– Просто иди.
И он просто прошел – мимо охранника на этаже, мимо дежурного офицера, с пистолетом в поясной кобуре неспешно шагавшего по коридору первого этажа, мимо двух бойцов, мужественно боровшихся со сном на проходной, и двух неуязвимых для всякой сонливости сотрудников госбезопасности в «Волге» рядом со входом в НИИ. Потом Яна молча взяла его за руку своей вполне осязаемой, маленькой холодной рукой, и они направились через скрытый в зарослях горбатый мостик в сторону кладбища.
Деревья замерли неподвижно в безветренном рассветном безмолвии, ни один лист не трепетал, не вздрагивали колоски высокой травы на старых могилах – только дым, тишина и чуть слышный хруст шагов по гравию глухих троп.
Савва почему-то не удивился, когда она подвела его к тому самому старому склепу, рядом с которым он провел столько часов в одиночестве и раздумьях. Два ангела смотрели вверх, обратив к дымному небу слепые серые лица. Яна остановилась у ступеней, уходящих в могильную глубину, и повернулась к Савве. Она была ниже его на полголовы и пахла, как холодное море. Он заметил, что на левой руке у нее надет широкий браслет из толстой ткани или из мягкой кожи, со множеством мелких кармашков, в которых тускло поблескивали металлом крошечные тонкие диски и иглы. Яна вынула из одного кармашка круглый значок медного цвета и осторожно прицепила к его рубашке. Потом пальчиком смахнула один из тоненьких дисков, и он с едва слышным звоном растаял в предрассветной мгле. Она снова взяла Савву за руку и сказала:
– Пойдем.
Они шагнули под свод склепа, в стоялую духоту сырости и запахов тления. Яна повела его вниз по ступеням, шаг, другой, и когда он уже ожидал, что нога его сейчас погрузится в холодную и черную, как смола, воду, то вокруг мгновенно сгустилась непроницаемая тьма, а подошва уперлась в неровный земляной пол. Савва сделал еще несколько неуверенных шагов во мраке, чувствуя над головой низкий холодный свод подземелья, а потом где-то впереди загремел засов, и они вышли из двери подвала в узком дворе-колодце где-то среди лабиринтов проходов и арок между улицами Герцена[22] и Гоголя[23]. До квартала Кракенгагена было всего четверть часа пути пешком.
В квартире НИИ робототехники, о которой, как известно, в этом самом НИИ не ведали ни слухом, ни духом, они провели десять дней. Савва пребывал в состоянии удивительного для сложившейся ситуации спокойствия, как человек, принявший решение и убежденный, что все делает правильно. Яна отлучалась по временам: за продуктами, один раз – за сменой одежды; дважды к ним наведывался небольшого роста человечек, похожий на попугая, забавный и, как показалось Савве, немного испуганный. Кажется, в планах Яны что-то опять пошло не так гладко, как предполагалось сначала, но Савва не тревожился, полностью полагаясь на свою невероятную спутницу – а что было ему еще делать? Привычка к интеллектуальной работе не давала ему скучать, он делал заметки в блокноте, читал, и даже с мамой элохим – правда, нехотя и после его настойчивых просьб – наладила связь при помощи телевизора, так что ежедневно после полуночи они общались с ней запросто, как будто разговаривать через экран и видеть друг друга было самым обыкновенным делом.
О том, что при этом пришлось передумать и пережить Лео-кадии Адольфовне, можно только гадать.
Савва по-прежнему сохранял свою веру в гармонию мира, сотканную из взаимосвязанных в единое элегантное уравнение событий, так что ненарушимое спокойствие его не дрогнуло и тогда, когда дверь в квартиру вдруг сотряслась от мощных ударов, а потом и вовсе рухнула, вырванная из петель. Может быть, он просто не успел испугаться, да и не понял толком, что происходит: полыхнуло зеленым, вокруг словно образовался пузырь звенящей, вибрирующей пустоты, а затем они с Яной вдруг оказались в каком-то странном, пыльном и тихом месте, похожем на комнату в заброшенном доме, в которую десятилетиями никто не входил. По ощущениям Саввы, пробыли они там едва ли десять минут, но когда вышли на незнакомом ему широком проспекте где-то на Охте, то вокруг грохотал и шумел жаркий городской день, пропитанный дымом и выхлопными газами, сновали машины и пешеходы, и Яна сказала, что знает, куда и к кому им нужно идти.
Глава 7
Нулевая гипотеза