Старик протянул руку – второй красный конь одним изящным движением скользнул вбок и вдруг атаковал синего короля, оказавшегося взаперти и без прикрытия своих ладьи и ферзя.

– Мат.

Он погладил бороду, а потом протянул руку и медленно провел ладонью над пространством доски. Фигуры дрогнули, а в следующий миг снова оказались на прежних местах.

– Ну вот, – продолжал он как ни в чем не бывало, – красные выиграли, и жертвы храброй пешки и ее товарищей не остались напрасны. Теперь про нее сложат рассказы и песни, чтобы на этом примере воспитывать и вдохновлять новые поколения юных пешек; именем павших коня и ладьи назовут те клетки, в которых они стояли в самом начале игры; ну, а того коня, который в итоге сделал решающий ход, никто не запомнит, хотя жить он будет дольше и лучше всех. Все молодцы, потому что сделали именно то, чего от них ждали. Кстати, поэтому вы и не заметили, что вся комбинация с проходной пешкой не более чем отвлекающий маневр.

– Почему не заметил? – не понял я.

– Потому что играли не в свою игру, а в мою. Когда я предложил вам попробовать и сыграть, вВы могли расставить фигуры заново, верно? Но вы предпочли продолжить разыгрывать мой сценарий – и неудивительно, что оказались его исполнителем, не посвященным в смысл ходов. Знаете, что такое игра с полной информацией? Это когда все ходы, стратегии, возможности, роли жестко определены раз и навсегда, и смысл игры сводится к умелому использованию их вариантов. Да, таких вариантов может быть бесконечное множество, но все они будут подчинены четким правилам.

Клубы дыма из трубки собрались под низкими сводами над головой старика, словно тучи над горой Синай.

– Я открою вам тайну. – Голос старика рокотал, как приглушенные громовые раскаты. – В моей игре любая фигура имеет свободу не подчиняться приказам ходить так или эдак. Ваша маленькая красная пешка могла отказаться идти вперед на верную гибель, увлекая за собой своих добрых друзей только лишь потому, что таков был замысел игрока. Она могла остаться на месте, даже вовсе перекраситься в синюю – и вот тогда вся игра пошла бы не по моему сценарию. Тогда эта пешка стала бы таким же игроком, как и я сам, и мне уже невозможно было бы угадать, как сменится ситуация на игровом поле. И признаюсь вам – это то, чего бы я больше всего хотел: чтобы пешки и другие фигуры не боялись воспользоваться свободой, которую я им даю, и сами взяли игру на себя, превратив ее в непредсказуемую игру с неполной информацией, такую, где определены только цели, но не методы их достижения. Но увы: все только говорят о свободе, на деле же предпочитают, чтобы решали за них, в том числе даже то, какой цвет выбрать, красный или же синий, сражаясь за одного из двух мнимых противников. Я ответил на ваш вопрос?

– На какой? – не понял я.

– Мне кажется, вы изрядно запутались, – заметил старик. – Но я помог вам, чем мог, не больше, не меньше. Может быть, купите себе пива и вернетесь к игре?

Путь до стойки пролегал сквозь сумрак, полный теней, острых углов, закоулков и россыпи красноватых огоньков папирос. Я взял пару пива и принялся протискиваться обратно, но когда дошел до выхода, то увидел, что старика уже нет, исчезли и шахматы. Только дым из трубки еще висел под потолком, и в его сероватых клубах вспыхивали и гасли синеватые искры.

Я не помню, как вышел из «Лабиринта» и куда направился дальше. Возможно, причиной тому послужили те две кружки пива, которые я, видимо, все же осушил перед выходом, но под вечер, когда на город спустились усталые сумерки, я обнаружил себя почти трезвым, хотя и немного усталым, на скамейке под тополем во дворе дома на Лесном.

Четыре окна на втором этаже чернели так безнадежно, что сразу становилось понятно – за ними не только темно, но и пусто. Дверь парадной была закрыта. Я огляделся: люди Жвалова то ли отлично скрывали свое присутствие, то ли не считали нужным следить за разоренной штаб-квартирой беглого капитана Адамова, полагая, что сюда он уж точно не явится.

Но я явился, совершенно не понимая, зачем. Наверное, в отчаянном положении любой человек прибегает к корням и истокам, не столько в поисках реальной поддержки, сколько повинуясь бессознательному желанию начать все сначала, заново расставить фигуры на шахматной доске.

Так приходят в храм, так приходят на кладбище, так являются вечером бесконечного дня к порогу дома, где минуло детство.

Становилось свежо. Я сидел, укрытый густой тенью тополиной листвы, курил, не думая ни о чем, как вдруг услышал знакомый голос:

– Эй, инспектор Варнике[4]! Чего такой грустный?





Глава 13

Нужные книги




В синеватых вечерних сумерках он был похож на ожившее пугало из американского фильма ужасов: высокая угловатая фигура, подсвеченная со спины ярким фонарем над парадной, на костлявых плечах болтается пиджак с пустым рукавом, полосы на тельняшке белеют, будто ребра скелета, и туманная дымка колышется, окружая призрачным ореолом. Угольно-красный огонек папиросы недобро мерцал среди тьмы как единственный глаз у циклопа.

Я не ответил. Славка подошел и присел рядом.

– Соседей твоих замели всех, знаешь?

– Знаю, – кивнул я и зачем-то добавил: – Это не наши. Не милиция то есть.

– Ясное дело, не милиция, – откликнулся Славка. – Что я, чекистов от ментов не отличу, что ли. Они, кстати, весь дом обошли, тобой интересовались. У меня тоже спрашивали.

– И что сказал?

– Так правду. Что я тебя не видел пятнадцать лет почти, а не разговаривал еще дольше, с тех пор как чуть не зарезали друг дружку. Они и отстали.

Мы еще некоторое время курили молча. Потом он бросил окурок, встал, потянулся до хруста и сказал:

– Ладно, пойдем. Хватит тут отсвечивать. Комитетские вроде свалили, но мало ли, увидит кто.

– Куда пойдем? – не понял я.

– Ко мне, куда же еще, – ответил Славка. – Или у тебя еще есть варианты?

Вариантов у меня действительно не было.

Мы прошли через пустой тихий двор, мимо старой прачечной и котельной, под ржавеющей рамкой футбольных ворот, мимо покосившегося и темного, впитавшего в себя полтора десятилетия снега, ветров и дождей деревянного мухомора на дальней площадке – словно по складу немых декораций давно минувшего детства.

Славка жил там же, в дальней парадной, на первом этаже, дверь налево, и из-за нее привычно пахнуло кислой капустой, куревом и кипяченым бельем, только теперь еще примешалась к этим запахам отчетливая и горькая нота лекарств. В прихожей на вешалке громоздились слои зимней и летней одежды, под ногами путалась обувь. Что-то гремело на кухне, кто-то надсадно закашлял, в полумрак коридора из комнат вплывали разноголосые звуки и голубые отсветы телевизоров.

– Можешь не разуваться, – сказал Славка, – все равно толком уже не убирает никто.


Из темноты материализовался крупный дымчатый кот с большой головой и круглыми желтыми глазами. Я потянулся было погладить, но тот зашипел, высоко подпрыгнул на четырех лапах и, задрав хвост, умчался на кухню.

– Это соседский, – сказал Славка. – Он дикий вообще.

– Я заметил.

– Давай к маме зайдем поздороваться.

Я помнил, что комната моего друга была второй по правую руку от входа, а комната мамы – и отца в его редкие визиты на волю – сразу за ней. Дверь была неплотно прикрыта и, открываясь, закряхтела, цепляясь о пол.

Под потолком горела лампа с оранжевым абажуром, и свет в комнате был приглушенный, красноватый, уютный и мягкий. В углу негромко бормотал телевизор. На старом круглом столе с простой белой скатертью тесно стояли пузырьки и коробки с лекарствами. Очертания прочей мебели едва угадывались в полумраке. На раскрытом диване у самой стены, опираясь спиной на подушки, полулежала мама Славки, маленькая, худая и седенькая. Я помнил ее еще крепкой сорокалетней женщиной, с сильными, всегда почему-то красными руками и громким голосом, а сейчас она тихонько вытянулась среди пропахших лекарствами слежавшихся простыней, и сама как будто слежалась, застряв в однажды раскрытой, да так больше и не убранной постели.

– Мама, к нам Витя Адамов пришел, помнишь его? – громко сказал Славка.

– Здравствуйте, тетя Рая!

Она повернулась ко мне, не узнала, но сделала вид, будто вспомнила, улыбнулась слабо и словно заискивающе, как улыбаются больные и старики, и зашевелилась, перебирая руками по одеялу.

– Ох, Славочка, что ж ты не сказал, что у нас гости, ну, я сейчас, ребята, я приготовлю что-нибудь…

– Мама, мама, лежи, пожалуйста! – Славка осторожно взял ее за плечи, усадил обратно, поправил подушки. – Мы сами справимся, отдыхай. Тебе принести что-нибудь?

– Нет, мне не нужно…

И затихла, глядя в экран телевизора.

Мы вышли.

– За мамой кто смотрит? – спросил я.

– Так я и смотрю, я же пенсионер теперь, – усмехнулся Славка. – Еще соседка помогает, баба Валя, ну и медичка иногда приходит из поликлиники…

Он открыл дверь в свою комнату и щелкнул выключателем.

– Располагайся, а я пока соображу нам чего-нибудь.

Я кое-как расположился на краю изрядно засаленного, местами вытертого до неопрятных лохмотьев дивана, на котором беспорядочно скомканы были матрас и простыня с одеялом. Вообще, тут все было каким-то неопрятным, скомканным и беспорядочным: облезлый стол весь в пятнах клея и сигаретных ожогах, заваленный спутанными проводами, электронными внутренностями, паяльниками и изолентой, большой шкаф без дверец, в котором тесно висела и из которого лезла свалявшаяся одежда разных цветов и фасонов, полки со всяким хламом, продавленный стул, толстые пачки газет и журналов «Юный техник», грубо сколоченная табуретка и голая лампочка под потолком, кое-как оправленная в абажур из газеты. Единственным элементом декора был большой плакат поверх ободранных желтых обоев, с которого сурово глядел бородатый Высоцкий в расстёгнутой настежь рубахе, а предметом роскоши – сияющий новизной серебристый двухкассетник «Sharp», смотревшийся диковато и чужеродно на полке среди лома и барахла.

Дверь задрожала и распахнулась от пинка ногой. Славка стоял на пороге, прижимая подмышкой целлофановый пакет с хлебом и держа в руке тарелку с несколькими сосисками и подсохшей горбушкой копченой колбасы.

– Так, держи вот, поставь куда-нибудь… Водку будешь?

Я вздохнул и кивнул обреченно. Выпить с хозяином – традиционная русская плата за гостеприимство, и отказать в ней немыслимо так же, как в ужине и ночлеге попавшему в переделку старому другу.

– Тогда щас.

Он снова вышел и вернулся с большой миской квашеной капусты и бутылкой «Пшеничной» в боковом кармане пиджака. Мы накрыли табуретку газетой, поставили на нее тарелки и водку, я устроился на диване, Славка подтащил стул, уселся на него верхом и, пошарив, нашел на полке две маленькие рюмки, захватанные и пыльные – посмотрел на них критически, крепко дунул в каждую и поставил на табурет. Я открыл бутылку и в сосредоточенной тишине аккуратно разлил по первой.

– Ну, за встречу!

Славка выпил, крякнул, шумно вдохнул носом и с энтузиазмом захрустел капустой.

– Витюня, для начала у меня к тебе один очень важный вопрос. – Он значительно поднял палец вверх и посмотрел на меня. – Как ты дошел до такой жизни, что тебя ищет ЧеКа?

Я вздохнул, перебирая в уме возможные варианты ответов, будто оглавление к внушительному сборнику рассказов всех жанров, от фантастики до детектива, и остановился в итоге на любовно-авантюрной истории за авторством товарища Ильинского – той, которую он так вдохновенно исполнил всего неделю назад моим друзьям и соседям.

– Девицу рыжую помнишь?

– Ну?

– Так вот…

Я заметил, что вру уже почти без стеснения – пообвыкся за последние дни, да и история эта, если рассматривать ее метафорически, была ближе всего к истине. Я добавил жизни и красок, рассказал заодно и про «вежливых людей», и про Рубинчика, и про подполковника Жвалова, а потом перешел к драматическому появлению у меня дома Саввы и Яны, опустив только метафизическую составляющую событий. Славка слушал, с аппетитом ел сосиски, то энергично кивал, то сокрушенно качал головой, периодически вставлял «Ну и ну!» и «Охренеть!», но я заметил быстрые острые взгляды, которые он пару раз бросил исподлобья, и понимал, что друг моих детских лет вовсе не доверчив, не прост, и не только слушает, а еще и соотносит услышанное с чем-то, уже ему известным. Романтической повести Саввы не хватало финала, и мне пришлось сымпровизировать, рассказав о коварной засаде сотрудников КГБ, предателе Хоппере и о том, что из всех действующих лиц этой новеллы на свободе остался только я один.

– Да, Витюня, всегда ты был немного блаженным, – подытожил Славка.

С этой очевидностью трудно было поспорить.

– Вот и влип из-за этого, – продолжил он. – Как тогда, в пятом классе, из-за пионерского барабана, помнишь?..

«А помнишь?..» – едва прозвучат эти слова во время встречи друзей детства после долгой разлуки, как всякий, кто не имел счастья разделять с ними чудесные или не очень школьные годы, может рассчитывать лишь на роль слушателя и свидетеля того, как воспоминания множатся, и цепляются друг за друга, и несутся бурным потоком, и нет им конца, а двое приятелей, перебивая друг друга, то выкрикивают одним им понятную несуразицу, то хохочут и лупят себя от восторга по ляжкам, стремительно скидывая за несколько минут полтора десятка лет. И мы вспоминали, и пили, совсем не хмелея, и Славка включил магнитофон, потому что чего просто так вот сидеть, и Высоцкий запел сначала про коней, потом про парус, потом еще про что-то, а мы почти дошли в своих мемуарах до того момента, когда одним летним днем вдруг оказались с ножами в руках напротив друг друга – и обошли его стороной, молчаливо согласившись на том, что есть то, что стоит помнить, а есть и то, что лучше не ворошить…

Детям вечно досаден