* * *
Кардинал ушел, серой тенью растаяв в светящемся солнечной дымкой полукруглом проеме двери. Я расположился за барной стойкой и поставил перед собой телефон.
Загадка двух мертвых тел в автобусе трудности для меня не представляла: я готов был побиться об любой заклад, что у трупов в комитетском морге нежные, как у новорожденных младенцев, ступни и идеальное состояние внутренних органов – как будто и не жили никогда, по меткому определению Генриха Осиповича Левина. Оставалось неизвестным, где скрываются настоящие Савва и Яна, но это меня сейчас мало заботило. Задача с убийством Исаева и несчастной Гали Скобейды была посложнее, однако первичные гипотезы у меня имелись, и я знал, кто мне поможет с дополнительной информацией.
На часах было без пяти семь утра. Под стойкой я нашел вчерашний номер «Ленинградской правды», развернул его на последней странице, пробежал глазами, потом снял телефонную трубку и набрал номер.
– Доброе утро! Елену Сидорову можно еще раз позвать?
– Алё! – прозвучал через пару минут раздраженный знакомый голос.
– Лена, это снова я.
– Ты меня из душевой вытащил, – сообщила Леночка. – Что, забеспокоился, не настучала ли я, что ты мне по телефону звонил?
– Вообще-то, я хотел тебя сегодня в кино пригласить.
Лена тихонько присвистнула.
– Ушам не верю. Адамов, это точно ты?
– Точно, – заверил я. – Ну, насколько я сам могу об этом судить.
– Чем докажешь?
– Ты неприлично глазела на обнаженный труп в морге и сказала еще при этом, что…
– Ладно, все, убедил! – Леночка хихикнула. – Где и во сколько встречаемся?
– В «Баррикаде» на Невском, через три часа, – быстро ответил я. – Там сегодня в десять «Блондинку за углом» показывают.
– Да, Адамов, умеешь ты удивить девушку. Ладно, скажусь больной ради такого чуда. Говоришь, в десять?
– Ага.
– Как раз успею ноги побрить. Смотри, не обмани меня!
Я заверил, что все без обмана, и положил трубку.
Неяркий свет восходящего над городом солнца нерешительно заглянул в приоткрытую дверь ресторана, лег на пыльном полу, как треугольный светящийся коврик. Я пошарил под стойкой, нашел вскрытый блок «Космоса», вытянул пачку, прихватил коробок спичек и, чуть поколебавшись, бросил на пожелтевшее блюдце несколько монет.
– Бегаешь?
Повариха Евдокия Ильинична стояла поодаль, сложив на животе руки, и пристально смотрела на меня.
Я засунул пачку сигарет в карман брюк и вышел из-за стойки.
– Ага. И мне как раз пора на очередной круг.
– Погодь.
Она сходила на кухню и вернулась с двумя крупными яблоками в сияюще-яркой зеленой кожуре, на которой дрожали капли прозрачной воды.
– Вот, на.
У нее были толстые, крепкие, совсем не женские пальцы. Она снова мигнула, и на этот раз я успел прочитать: поблекшие синеватые буквы складывались в два слова «НЕ СПИ».
За крепостными стенами меня ждало утро нового дня: нежное, светлое утро августа, которым так приятно бывает проснуться пораньше, улыбнуться надеждам, почувствовав, что теперь-то все точно пойдет хорошо и как надо.
Я стоял у деревянного моста и грыз яблоко. Оно было твердым, сочным и восхитительно кислым. За каналом, всего в каких-то двух десятках метров от ворот крепости, уже должен был пробудиться к рабочему дню большой город, но вот странность – я не слышал ни звука, не различал ни движения в мареве утренней дымки; все замерло, словно бы в ожидании, и я знал: там, за мостом, ждут меня, моего возвращения.
В молчаливой тиши плеснула чуть слышно волна, будто окликнув негромко. Я стоял и не мог сдвинуться с места. В закулисье для меня прошла одна ночь, тут минуло четверо суток, но сейчас почему-то казалось, что это здесь время замерло, что так и не наступил новый день, а я отсутствовал целый год, почти утратив связь с людьми и событиями, этим воздухом, светом, водой, дымом, который уже начал заволакивать небосклон, да так и замер легким туманом; что, для того чтобы ожил город, и продолжилась жизнь, я должен перейти по мосту и ступить на другой берег канала, но я не мог, а только стоял и смотрел перед собой, слушая тишину.
Яблоко я сгрыз до деревянного черенка. Открыл пачку сигарет, чиркнул спичкой, закурил, не отрывая взгляда от противоположного берега – вот черно-белая будка на другом конце моста, вот опущенный на ночь шлагбаум, – затянулся так, что затрещали, сгорая, табачные крошки. Не спеша докурил до самого фильтра. Вспомнил, что там, в безмолвии не наступившего дня, меня ждет Леночка Смерть – она думает сейчас, что собирается со мной на встречу в кино, а на самом деле застыла на лестнице общежития где-то между вахтой и своей комнатой; ждут умершие для всех, но не для меня Савва и Яна; ждут мои добрые соседи, имевшие несчастье довериться мне; ждут люди, и элохимы, и шеды, и лесные пожары, ждет продолжение этой странной истории – но я не двигался с места: кусал второе яблоко, переминался с ноги на ногу, снова курил, хотел и не мог сделать шаг – пока не обманул себя наконец, не извернулся и не ступил на деревянный помост.
Я осторожно шагнул, и еще, и еще – словно больной, что давно не ходил, наконец решился встать на ноги. С каждым шагом как будто бы легче, прозрачнее становился воздух, и вот уже ожили звуки, и донеслось громыханье трамваев и приглушенное ворчанье машин, и заметно стало движение на набережных и на Кировском мосту, стрелой уходящем вдаль за Неву.
Под ногами что-то тускло блеснуло, будто капля слюды. Я нагнулся и поднял двугривенный с рублеными, похожими на почтовый индекс цифрами 1984. Есть такая примета: если хочешь куда-то вернуться, нужно бросить в воду монетку. Я с силой взмахнул рукой – и двадцать копеек исчезли в неподвижных водах канала с тихим всплеском. И вот ведь как получилось: по Иоанновскому мосту я потом проходил за свою жизнь еще бесчисленное множество раз, а в 29 августа 1984 года не вернулся уже никогда.
* * *
При определенной доле везения и сноровки можно прятаться очень долго, едва ли не всю жизнь – если самому не осточертеет, конечно. Мне самому доводилось задерживать персонажей, которые числились во всесоюзном розыске по тяжким статьям и пять, и десять, и даже пятнадцать лет, и попадали в руки закона не вследствие хитроумных комбинаций проницательных сыщиков, а по случаю или по глупости: то встретится слишком внимательный кадровик на новом месте работы, то явится в отделение, утирая слезы обиды, мстительная покинутая любовница, которой раньше ветреный кавалер сболтнул много лишнего; а то и просто после пьяной поножовщины или нелепой какой-нибудь, совершенно необъяснимой кражи, к примеру, велосипеда. В сыске время всегда работает на беглеца; несколько дней, редко когда – недель удается сохранять интенсивность поисков и остроту внимания у преследователей; потом старые дела напоминают о себе, новые требуют безотлагательных действий, а следы, если и были, то все простыли. Ильинский, наверное, мог бы придумать точное уравнение, отражающее шансы скрыться от правосудия, где уровень мотивации и количество брошенных на поиски сотрудников правопорядка имели бы в знаменателе время, сообразительность и удачу искомого. Собственно, только на свой здравый смысл и везение мне и приходилось сегодня рассчитывать, ибо времени прошло пока слишком мало, ресурсов милиции и Комитета на поиски задействовано предостаточно, а мотивация у сотрудников подполковника Жвалова должна была сейчас бить все стахановские рекорды энтузиазма. В такой ситуации кинотеатр, пожалуй, был одним из самых безопасных мест в городе. Дневные облавы на прогульщиков и тунеядцев остались в прошлом, и никакой логики не было в том, чтобы искать беглого капитана Адамова по киношкам, вместо того чтобы караулить, как водится, вокзалы, метро, аэропорт и квартиры родных и друзей.
До начала сеанса оставалось больше двух с половиной часов. Я бродил по улицам, избегая слишком людных проспектов и станций метрополитена. У меня было странное ощущение, словно я вернулся сюда ненадолго – в это место и время, что скоро все изменится навсегда, только внешне будет казаться прежним, но на самом деле станет другим – город, люди, трамваи и улицы. Я гулял не спеша, со щемящим чувством предстоящей скорой разлуки, запоминая уютную обыденность переулков ленинградского центра, душный воздух, стиснутый пыльными стенами, арки дворов, куда я заглядывал, видя одно и то же и радуясь узнаванию: решетки ворот, баки с мусором, покосившиеся раскрытые двери черных лестниц; наваливающееся белесым слепящим жаром небо; черный дым из выхлопных труб автобусов, к дверям которых изнутри плотно притиснулись потные спины спешащих к девяти на работу сотрудников НИИ и КБ; упрямые зеленые ростки подорожника, пробивающиеся из-под стен через трещины в мостовой; я запоминал встречных прохожих, усталых, равнодушных, веселых; купающихся в пыли воробьев, ворону, терзающую обрывки целлофанового пакета, и сумрачного бородатого субъекта в порыжевшем пальто, наброшенном на голое тело, и подсмыкнутых бельевой веревкой штанах, что вынырнул мне навстречу из проходного двора где-то между Сапёрным и Басковым с пятилитровой банкой пива в руках.
Не знаю, откуда взялась тогда эта странная ностальгия по настоящему, стремление удержать его в памяти перед неизбежной и скорой разлукой. Может быть, от долгого пребывания в закулисье. А может, это было предчувствием.
К «Баррикаде» я подошел в половине десятого. Купил в кассе два билета, выпил газировки с сиропом и уселся на диванчике в прохладе гулкого холла с мраморными колоннами. Людей было больше, чем я ожидал увидеть с утра в будний день, вестибюль полнился эхом разговоров, шарканьем ног, кто-то кого-то приветствовал громко и радостно, и я даже не сразу заметил Лену, которая стояла у высоких входных дверей и искала меня взглядом. На ней было светло-голубое летнее платье с широкой юбкой и рукавами-«фонариками» и белые глянцевые туфли на низком каблуке; большие глазищи густо подведены черным, на губах пурпуром сверкала помада, так что Леночка походила на карандашный набросок, в котором художник тщательно прорисовал глаза и лицо, ограничившись для прочего лишь парой-тройкой едва заметных бледных штрихов.
– Господи, Адамов! Никогда не думала, что буду так рада тебя видеть!
Она чуть приподнялась на носочках и поцеловала меня в щеку. У нее были горячие губы, а от кожи пахло теплом и каким-то дивным резким парфюмом. Леночка взяла меня под руку, и мы поднялись в зрительный зал.
Места были заняты примерно наполовину. Картина имела успех, в зале смеялись, и громче всех, конечно же, Леночка, которая от души хохотала и стискивала мою руку холодными пальцами. Я пытался следить за событиями фильма – там разочаровавшийся в поиске инопланетных цивилизаций неуклюжий астрофизик при помощи деятельной харизматичной блондинки познавал мир полулегальной торговли, дефицита, нужных связей и модных увлечений карате, аэробикой и экстрасенсами – и думал, как и когда начать разговор. Дела на экране между тем подошли к свадьбе, по большей части гостей на которой тосковали уголовные статьи за хищение в особо крупных. Леночка снова взяла меня за руку, наклонилась и прошептала:
– Давай, говори уже, о чем собирался.
– Лена, ты же досмотреть хочешь, наверное, – смутился я.
– Да я уже этот фильм видела дважды, а концовка мне все равно не очень нравится, она глупая, я в такое не верю. На самом деле они бы расстались и никогда не встретились больше.
– Надо было сказать, что смотрела, я бы на другой фильм пригласил.
– Ничего, я Миронова обожаю. Да и ты меня не кино смотреть позвал, правда?
– Ну, в общем-то…
– Адамов, я дура?
– Нет.
– Ну вот и не делай ее из меня. Спрашивай, что хотел.
– Про убийство Исаева и Скобейды знаешь что-нибудь?
Лена чуть присвистнула.
– Ничего себе. Знаю, конечно. Особист и сотрудница секретного «ящика»! Дело на специальном контроле в Комитете и Главке, привлечены все лучшие специалисты. А кто у нас лучший в криминалистической экспертизе, Адамов?
– Ты, конечно, кто же еще.
– Льстец! Лучший, на мой взгляд, Образцов[3]. Но вот после него – мы с Левиным, это точно.
– Так что скажешь?
Она вздохнула.
– Что тут сказать? Девушку задушили удавкой. На шее одна доминирующая странгуляционная борозда, без продольных ссадин, из чего я делаю вывод, что петля захлестнулась один раз и намертво, а значит, наброшена она была опытной рукой. По рисунку повреждений кожи Генрих Осипович заключил, что удавка, скорее всего, металлическая. Это отчасти подтверждает небольшое такое стальное колечко, которое я нашла рядом с телом – скорее всего, наконечник, в который палец продевают, соскочил от сильного натяжения.
Труп Исаева примерно метрах в пяти от тела Скобейды. Две огнестрельные раны на груди: одна пуля пробила аорту и прошла дальше навылет, другая застряла в сердечной мышце. Результат по кучности стрельбы на загляденье, пусть и всего метров с пяти. Но стреляли три раза: еще одну пулю, выпущенную из того же оружия, я нашла в стволе березы. Судя по высоте попадания и предполагаемой траектории, это был первый выстрел, что тоже указывает нам на человека опытного, может только, чуть подрастерявшего навык: первый выстрел был в голову, пусть пуля и прошла мимо, а потом два – в грудь. И все три очень быстро, подряд, понимаешь? Так работают те, кого учат стрелять исключительно на поражение, чтобы насмерть. Бах, бах, бах! Сам Исаев, кстати, был вооружен, но его пистолет так и остался в плечевой кобуре. Я ее осмотрела: там петля в клапане чуть надорвана, разрыв свежий – это он дернулся за оружием, рванул в панике, а вытащить не успел. Из чего мы опять-таки делаем вывод, что навыки убийцы значительно превосходят возможности среднего особиста из секретного института, который если и сдает ежегодную огневую подготовку, то при помощи бутылки коньяка.
– А что по оружию?
– Я сначала предположила, что наш ПМ поработал, но ребята из баллистики говорят, что это «Вальтер ПП». Небольшой такой пистолет, удобен для компактного ношения, в связи с чем любим представителями многих иностранных разведок.
Глаза Леночки многозначительно блеснули.
– Как же беднягу Исаева угораздило нарваться на профессионального убийцу, вооруженного удавкой и «Вальтером»? – задумчиво произнес я.
– Он не ожидал встретить никого подобного, вот в чем дело, – ответила Леночка. – Тут два варианта: либо на встречу в Сосновке пришел не тот, кого предполагал там увидеть Исаев, либо он недооценил своего оппонента. В любом случае, там, в ночном лесу, ему пришлось столкнуться с кем-то, против кого у него не было ни единого шанса. Предполагаю, что началось все с бедняжки Скобейды: например, кто-то вышел на нее с вопросами про творческое наследие пропавшего Ильинского, и вопросы эти показались ей подозрительными. Своими подозрениями Скобейда делится с Исаевым, и тот, себе и ей на беду, решает сработать в одиночку, вместо того чтобы подключить своих коллег из контрразведки. Тут очень важный момент: если бы Исаев имел основания предполагать, к чему приведет его инициатива, он поступил бы иначе – но, Адамов! Он таких оснований не имел, из чего я могу заключить, что человек или люди, которые обратились к Гале Скобейде, были ему знакомы и опасности, по его мнению, не представляли. И еще, тоже важно: насколько мне известно, в портфеле, который Исаев взял на ночную вылазку, были черновики вычислений, касающиеся именно работы Ильинского, а не просто «кукла» из любых каракуль с формулами. Понимаешь?
– Да. Тот, кому предназначались эти расчеты, мог отличить их от любых других.
– Именно! Так что, думаю, речь идет о ком-то либо из сотрудников НИИ, либо из тех, кто имел доступ к материалам исследований Ильинского. И этот кто-то менее всего был похож на мастера удавки и пистолета.
Я мрачно кивнул. Мне был известен только один такой человек, но представить, как кандидат наук, ловелас и бонвиван Гуревич душит Галю, а потом хладнокровно расстреливает Исаева…
– Итак, наш майор, уверенный в успехе своего предприятия, уговаривает Скобейду сыграть роль приманки, назначает через нее встречу, набивает портфель черновиками расчетов и вместе с девушкой в ночь на вторник едет к условленному месту в лесопарке Сосновка. Судя по предполагаемому времени смерти, встреча была назначена примерно на 4 часа утра. Исаев, не предполагая беды, преспокойно высаживает Скобейду из машины. Она берет портфель, сначала идет по тропинке, потом сходит с нее – думаю, что убийца окликнул ее или посветил фонариком. Майор выжидает пару минут, а потом решительно устремляется вслед за девушкой, чтобы взять злодея с поличным, с треском ломясь прямо через подлесок и березняк. Но поздно: несчастная Галя уже задушена, убийца вытащил из портфеля бумаги, чтобы переложить в свой кейс или сумку, Исаев теряет секунды, пытаясь осмыслить происходящее, хватается за кобуру, успевает услышать свист у виска, а потом получает две пули в грудь и падает на траву. Убийца скрывается в предутренней тьме. Занавес.
– Лена.
– Что?