– Так вот, значит, лет пять прошло, и всем велели поставить на окна маскировку, ну может ты помнишь, раньше-то были стёкла прозрачные, через которые улицу видно.
– Не помню.
– Ну и не важно. Значит, стали мы старые окна снимать, а там вон оно что, – Егор Семёныч вытащил из-за спины какой-то свёрток, – Я сразу сказал, это от предыдущих жильцов осталось, выбросить хотел. А бабка подумала, что, может ещё вернётся кто. Ты, говорит, оставь пока что его, сохрани. Так вот, значит, я и сохранил, да и забыл совсем. А тут мы о семье твоей заговорили, и меня вроде как озарило. Вот, в общем, возьми, может пригодится.
С этими словами Егор Семёныч достал из-за спины старый пакет с каким-то предметом неровной формы внутри. Борис развернул его и не сразу поверил своим глазам. Перед ним был его детский слоник – мягкая игрушка, посеревшая от пыли и старости. Он осторожно взял его в руки, и в первый раз за много-много лет ему захотелось уткнуться в него носом и заплакать то ли от радости, то ли от другого, неизвестного ему чувства.
– Твой? – спросил Егор Семёныч.
– Мой… Кажется… – ответил Борис.
– Ну вот и хорошо, – успокоился старик. – Я, значит, пошёл. Спать ложись. Бабке ни слова.
– Спасибо вам, – совершенно искренне сказал Борис.
Как только за Егор Семёнычем закрылась дверь, Борис приступил к изучению игрушки. Осторожно, чтобы не повредить износившуюся за годы ткань, он ощупал слоника и внимательно рассмотрел его со всех сторон. Видимых дыр нигде не было, и можно было даже сказать, что вещь очень хорошо сохранилась для своего возраста. Единственное, что смущало Бориса, так это то, что там, где хобот прикреплялся к голове, был неровный шов, по виду отличавшийся от остальных. «Наверное, я оторвал в детстве, а мать пришила», – подумал он. Один глаз игрушки тоже держался не очень плотно, и Борис чуть нажал на него, пытаясь вдавить поглубже, чтобы он окончательно не отвалился. Внезапно под пальцами он ощутил что-то твёрдое, находящееся внутри головы, прямо между ушами. Борис попытался ощупать странный предмет и понять его предназначение. Возможно, это было что-то вроде механизма, при нажатии на который слон начал бы шевелить ушами и петь весёлую песенку, кажется, раньше игрушки умели это делать. В любом случае, сейчас он не работал, а достать его было невозможно, не повредив ткань. Борис решил оставить игрушку в покое и лечь спать, тем более, что электричество уже отключили, а ковыряться в слоновьих мозгах без света было бессмысленно и неудобно.
В середине ночи явился покойный Васенька. Борис, конечно, никак не мог знать, как он выглядит, но почему-то сразу понял, кто это. Василий стоял у его кровати, весь синий, с выпученными глазами, и как-то неестественно вывернутой левой ногой и пытался просунуть руку под подушку, где Борис спрятал свою книгу и вновь обретённого слоника. Он хрипел, сопел и махал руками, как будто хотел указать Борису на что-то важное. Вдруг его лицо стало раздуваться, и из того места, где у привидения был нос, стали вырастать хоботы. Один, два, три… – они всё появлялись и появлялись, и Борис в оцепенении пытался их сосчитать. «Сто…», – внезапно прохрипел Васенька, выхватил из-под подушки слона и слишком резким для покойника движением оторвал ему голову. На месте отрыва стали выступать алые капельки крови. «Это кровь – их кровь…» – вновь прохрипел Василий. Его синие пальцы сжимали остатки игрушки, которая на глазах Бориса стала превращаться в пепел и рассыпаться по ровным холодным квадратикам линолеума. Пепел образовал пятно, которое начало расползаться по полу густой кровавой лужей. Покойник пристально посмотрел Борису в глаза и что-то опять пробулькал своими многочисленными хоботами. Борис зажмурился и вжался в кровать пытаясь найти в ней хоть какую-то защиту. Под подушкой что-то зашевелилось, и он проснулся.
В комнате было темно. Обои на окне продолжали крутить уже знакомые три картинки. Никакого Васеньки, конечно же, не было, да и быть не могло – его тело увезли полгода назад и похоронили в какой-то братской могиле, а, может быть, даже не стали сильно себя утруждать и закопали рядом с домом, хотя бы на том холмике, где они раньше сидели с дедом. Борис встал, прошёлся по комнате и окончательно отогнал от себя весь сон. На всякий случай он залез под подушку проверить, на месте ли его вещи, и достал оттуда слона. Внезапно, в каком-то необъяснимом порыве, он аккуратно надорвал шов у хобота и залез в мягкую голову, осторожно раздвигая пальцами искусственный наполнитель. Наконец он нащупал что-то, подцепил и выудил наружу. Хобот не выдержал такого издевательства и оторвался, оставляя вместо себя торчащие желтоватые клочья ваты.
В руках Бориса был странный предмет. Он осмотрел его со всех сторон и вдруг вспомнил, что раньше на таких хранили информацию. Туда можно было записать всё – от изображений (тогда они были другими и назывались фотографиями) до трансляций (кажется, они тоже назывались по-другому), нужно было только вставить карточку в вычислительную машину. Борис подумал, что, возможно, смог бы подключить её к устройству, заказанному у Катюши для работы, которое должны были доставить со дня на день. Аккуратно, чтобы не повредить контакты, Борис убрал карточку в специальное отделение в рюкзаке и, успокоившийся, лёг в кровать, надеясь, что Василий тоже угомонился и больше не удостоит его своим вниманием.
Конечно же, вычислительную машину не доставили ни через два дня, ни через неделю. Каждое утро Катюша сообщала, что «Отгрузка задерживается из-за угрозы террористических атак», и Борис уже был готов сам поубивать всех террористов, чтобы получить необходимый для работы инструмент. Всё это время он смотрел обучающие трансляции и рисовал картины в голове, но толку от этого было мало. Иногда он доставал из-под подушки свою книгу и читал давно знакомые слова, просто потому, что больше нечем было заняться. Слоновий хобот был аккуратно прикреплён на место универсальным средством для склеивания, которое Борис выменял у Егора Семёныча на 50 граммов перловки из третьего набора. Егор Семёныч, кажется, был бы не против отдать Борису средство просто так, помня о том вечере и остатке спирта в заначке. Но Борис решил, что нехорошо пользоваться не совсем честно завоёванным расположением старика и для приличия отдал ему перловку, которая всё равно вызывала у него изжогу.
Постепенно Борис освоился в новом для себя мире, и потекли дни, похожие один на другой. Транслятор передавал одинаковые новости, одинаковые дроны в одинаковое время доставляли одинаковые продукты, обои показывали те же самые три картинки, каждую деталь на которых Борис уже знал наизусть. Юлиана Павловна как могла поддерживала чистоту в их теперь уже общей квартире, а Егор Семёныч сидел в кресле, смотрел трансляции, предложенные Катюшей, и со знанием дела и особенной, стариковской, мудростью комментировал увиденное. Мир, по его мнению, был прост и понятен. Государство – хорошее, террористы – плохие, иноагенты – выродки, Правдин – молодец. И он каждый день садился смотреть этот спектакль, с одними и теми же актёрами, играющими одни и те же роли, но каждый раз каким-то чудом умудрялся найти в нём что-то новое, достойное его комментариев. Юлиане Павловне же, в свою очередь, удавалось даже к врагам государства относиться со свойственной её материнской заботой и теплом. «Ой, ну что же это делается-то? – сокрушалась она, посмотрев очередную трансляцию с фронта, – Ну что ж они, как дети малые, всё лезут и лезут? Сидели бы у себя в стране, работали бы, учились. Что им от нас-то надо? У нас, поди, тоже не всё хорошо, но мы же сами себя прокормить можем. И им помогли бы, только попросили бы нормально, неужели Правдин отказал бы?» Казалось, что если прямо сейчас, во время новостной трансляции, в квартиру каким-то образом войдет вооружённый террорист, то Юлиана Павловна назовёт его сынком, усадит за накрытый стол и накормит своим супчиком с мясным продуктом, и террорист немедленно сдаст оружие и, прямо за этим столом, присягнёт на верность Союзному Государству.
Единственным, что скрашивало их незатейливую жизнь, была игра в карты в комнате Егора Семёныча и Юлианы Павловны. Около четырёх часов дня, когда транслятор заканчивал передавать новости, можно было выбрать одно из трёх досугово-развлекательных мероприятий, предложенных Катюшей. Домино было скучным, шашки – постоянно недоступными, и Борис как-то сам предложил попробовать партию в карты на троих. Игра стала удивительно занимательной, особенно потому, что Егор Семёныч часто проигрывал и смешно злился из-за этого на Юлиану Павловну и, немножко, на Бориса. Услышав в очередной раз катюшино «Игра окончена. Игрок номер три проиграл», он в сердцах бил ладонью по столу и бормотал: «Чтоб тебя, бабка, иноагенты сожрали! Тоже мне нашли дурачка, у самих-то все козыри в рукавах. Сдавай ещё!» Борис веселился и приказывал Катюше начать новую игру. Так проходил час до следующих новостей, которые старики никогда не пропускали. Они внимательно прослушивали информацию о количестве убитых террористов, сменяющуюся трансляцией о достижениях государственных служб по обеспечению питания, передвижения и безопасности. «Сегодня, – радостно передавал транслятор, – миллионы граждан по всей стране встали у своих окон, держа в руках государственные флаги в поддержку политики Виктора Правдина». На экране появлялась картинка счастливых людей, сквозь маскировочные обои демонстрирующих улыбающиеся лица. «Ни в одном государстве мира, – продолжал транслятор, – не наблюдается такое единство народа и Правительства. Очередной переворот на Западном Континенте доказывает это. Предлагаем посмотреть трансляцию с места событий. Предупреждение: ограничение по возрасту – двенадцать плюс.»
От новостей веяло спокойствием и уверенностью в завтрашнем дне, и даже Егор Семёныч забывал о своём проигрыше и, умиротворённый, шёл на кухню пить чайный напиток, который на вкус действительно был как вода.
Ещё Борис нашёл в Катюше одну очень интересную функцию. Во время отведённого для общения интервала можно было познакомиться с другими гражданами (и гражданками) Союзного Государства. Для этого было достаточно отсканировать своё лицо и изображение в полный рост, записать короткое обращение и сведения о себе, и тысячи таких же одиноких людей могли выбрать себе пару для знакомства и, возможно, даже для создания семьи. Борис плохо себе представлял, как устроен этот процесс, но не будет же он вечно проводить время в одиночестве в своей маленькой и пока не очень уютной комнате? Подумав пару дней, он решил, что всё равно ничего не потеряет, и начал со сканирования себя крупным планом и в полный рост. Но внезапно возникла неожиданная проблема: ему было нечего надеть. Мятая домашняя футболка, щедро усыпанная жирными пятнами от масляного продукта, которые не брало даже хозяйственное мыло, совсем не подходила для такого важного события. В рюкзаке, конечно, была ещё одна, запасная, но и она не отличалась свежестью, потому что стирать Борис не любил. Сколько он себя помнил, он носил почти одну и ту же одежду, которую ему любезно предоставляло Государство. В штабе по надзору и воспитанию всем детям выдавали тёмно-синие футболки, летом с коротким, а зимой – с длинным рукавом, и тёмно-синие брюки. К одежде нужно было относиться бережно, потому что меняли её не часто, а если ходить в грязных лохмотьях, то можно было нарваться на замечание от директора, которое грозило лишением компота на неделю.
На фронте все бойцы были одеты в чёрную форму, и только по нашивкам на рукаве можно было отличить сержанта от полковника. Форму Борису оставили после увольнения в запас, предварительно срезав с неё все опознавательные знаки. В рюкзаке у него, кроме несвежей футболки, лежали летние брюки и пара трусов, тоже, естественно, чёрного цвета. Одежду можно было постирать хозяйственным мылом, которое приходило один раз в месяц вместе с доставкой средств для гигиены. Первую небольшую порцию хозяйственного мыла Борису выдала Юлиана Павловна, смущённо пояснив, что «своё-то, конечно, не пахнет, но помыться и постирать никогда не будет лишним».
Чёрная одежда совсем не подходила для сканирования. Борис в ней выглядел намного старше своих лет и каким-то серьёзным и неприступным. Он принимал разные позы перед транслятором, но всё было не то. В конце концов он бросил это дело и пошёл к Егор Семёнычу за белой рубашкой. Старик, узнав о борисовском замысле, загадочно заулыбался и начал подмигивать ему, а потом вдруг посерьёзнел.
– Жить-то где будете? Ну, с женой своей будущей, то есть?
– Егор Семёныч, я пока не знаю. Я ещё даже свою информацию не загрузил, вот сканироваться только собираюсь.
– Да, сейчас у молодых это быстро… Познакомился, значит, маршрутный лист получил, чтоб ходить друг к другу, туда-сюда, значит, – и зарегистрировался. Пару месяцев, считай. Мы-то с бабкой долго встречались. Тогда никаких маршрутных листов тебе, никакой Катюши… Видишь бабу, подходишь, и – «Добрый вечер, приятно познакомиться», значит. Вот оно как было-то… Бабка молодая была, красивая, а я тоже ничего себе, так и поженились. Любовь у нас была, значит, слыхал о таком?
Борис не слыхал. То есть, слово-то, конечно, было знакомым, но смысл его сводился к любви к Союзному Государству и Виктору Васильевичу Правдину и его политике. Белую рубашку Егор Семёныч, конечно, дал, подмигнув ещё раз напоследок и напомнив ему, что бабы они такие… Какие были бабы, Борис так и не понял, потому что, кроме воспитательниц и нянечек в штабе, за всю сознательную жизнь он так толком и не встретил ни одну из них. Кое-как накинув рубашку поверх чёрной футболки, он ещё раз отсканировал себя и, наконец, остался доволен изображением. Борис сопроводил его краткой биографией (Родился 7 января 2030 года, рос в штабе по надзору и воспитанию, после чего 15 лет отслужил на фронте и был уволен в запас по состоянию здоровья. В данный момент постоянно пребывает в столице в собственной комнате (спутниковые координаты прилагаются) и хочет познакомиться с женщиной своего возраста, проживающей неподалёку. К серьёзным отношениям готов). Борис загрузил всё в транслятор и дождался окончания проверки. В следующий интервал для общения ему стали доступны данные других граждан, которые, так же как и он, хотели завести знакомства. Борис пробежался по нескольким изображениям, прослушал описания, но так и не решился первым послать сообщение. Он подумал, что лучше подождёт, пока какая-нибудь, говоря языком Егор Семёныча, «баба» не свяжется с ним первой.
6
Наконец, спустя почти две недели, Катюша радостно объявила, что посылка с заказанным им устройством готова к отправке, и будет передана во время вечерней доставки. Борис весь день ходил как на иголках и даже пропустил традиционную игру в карты. Уже с пяти часов он начал прислушиваться к звукам с улицы, и, наконец, услышал знакомое жужжание. Дроны прилетели как всегда вовремя, и в дверцу самообеспечения просунулись уже не три, а четыре пакета. Пройдя процедуру идентификации личности, Борис схватил упаковку с устройством, бросил на стол свой продуктовый набор и помчался в комнату, оставляя за собой недоумевающую Юлиану Павловну, и ржавая кастрюля, которую она зажала в руке, застыла в воздухе.
Распаковав пакет, Борис убедился, что это именно то, что ему было нужно. Все дополнительные инструменты: палитра, графическое перо и несколько разных насадок, были аккуратно упакованы и приклеены к коробке. Через несколько минут после включения аппарат начал издавать звуки, а монитор стал показывать настроечное изображение. Транслятор немедленно сообщил, что «обнаружено дополнительное устройство ввода, обработки и хранения информации, модель В-3007, ревизия У-001, содержимое отсутствует». Единственный светодиод на устройстве замигал, означая, что оно тоже нашло нашло Государственную сеть. Можно было начинать настройку.
Весь вечер, до самого отключения электричества, Борис провозился со своим приобретением. Он любил технику, почти так же, как рисование, и процесс доставлял ему уже почти забытое наслаждение. Он вспомнил, как на фронте переключал провода, взламывал защитные сети противника, перехватывал сигналы и отправлял важные сведения на передовую. Во время одной из таких операций он случайно подключился к какой-то неизвестной станции, по всем признакам – вражеской. Он решил поставить переговоры на запись, чтобы потом показать её в штабе и приступить к работе по её расшифровке. Странная кодировка, не совпадавшая ни с одной из известных Борису ранее, разбудила в нём какой-то детский азарт, и он уже предвкушал несколько бессонных ночей, проведённых за подбором ключа. Дождавшись окончания переговоров, Борис сунул прослушивающий аппарат в рюкзак и побежал в штаб, где первым делом рассказал о случившемся командиру взвода. Командир, слушавший Бориса без особого интереса, всё-таки пообещал доложить об этом полковнику Петренко на утреннем собрании батальона. Борис был уверен, что запись заинтересует полковника, хотя бы потому, что новый шифр означал какие-то изменения в тактике противника. Вскоре после собрания полковник действительно тревожным шагом вошёл в казарму и торопливо поинтересовался у Бориса месторасположением аппарата с записью.
– Товарищ полковник, запись вражеских переговоров в данный момент находится в моём рюкзаке, под личным паролем третьего уровня безопасности.
– Расшифровать удалось? – ещё более озабоченно спросил Петренко.
– Никак нет. Прикажете приступить?
Полковник, кажется, немного успокоился.
– Отставить! – неожиданно грубо скомандовал он.
Борис ничего не понял. Он был уверен, что рано или поздно сможет подобрать нужный код и добыть для Государства важную информацию, и решение полковника казалось ему совершенно нелогичным. Но Петренко был неумолим. Он немедленно конфисковал рюкзак со всем оборудованием и потребовал сообщить ему основной и резервный пароль.
– Информация, полученная в ходе операции, классифицируется как государственная тайна и разглашению не подлежит, – уточнил он напоследок.
Чтобы хоть немного прийти в себя, Борис решил выйти на улицу. У дверей казармы его взгляд зацепился за двоих бойцов, которые при виде его как-то неестественно напряглись. Немного занервничав, Борис сделал вид, что направляется в штаб с важным поручением, но не успел пройти и нескольких шагов, как сокрушительная волна нестерпимой боли накрыла его с головой и затопила миллионами осколков, врезающихся в каждый нерв ставшего вдруг чужим тела. Борис не помнил, как упал на перламутровый снег и моментально испачкал его красным. Очнулся он только в изоляторе с ранением, которое теперь навсегда засело в глубине его позвоночника.
Катюша попрощалась ровно в десять. К этому времени Борис уже почти настроил своё новое устройство и в нетерпении лёг спать, представляя себе, как уже следующим утром будет создавать свои собственные голограммы. Привычно нащупав под подушкой два дорогих ему предмета, он вдруг вспомнил о карте памяти, извлечённой из головы слона, и подумал, что, может быть, завтра ему удастся разгадать её тайну. Он стал ждать нового дня ещё сильнее. Этой ночью Борису ничего не снилось, а в шесть утра его разбудил бодрый голос из транслятора: «Приветствуем всех граждан Союзного Государства! Сегодня 6 апреля 2060 года. Предлагаем трансляцию последних новостей».
Под очередную патриотическую трансляцию Борис встал, допил вчерашний чайный напиток, заедая его сушёными фруктами с песком и червями, на которые он по-прежнему, старался не смотреть, и включил вычислительное устройство. После пары часов, убедившись, наконец, что всё подключено как надо, он взял перо и начертил в воздухе овал. Экран послушно повторил его движение. «Работает!», – Борис не верил, что всё получилось так легко – и вдруг застыл. Надо было немедленно что-то нарисовать, что-то, что он носил в голове все эти годы, что-то, что, вырвавшись наружу и обретя форму, пригладило бы его мысли и освободило бы его от бесконечных образов из прошлого и будущего, которые невозможно было выразить словами. Но идей не было.
Борис решил сделать перерыв и заняться картой памяти. Он на всякий случай зачистил контакты от ржавчины и уже был готов подключить её к устройству, как вдруг в дверь осторожно постучали. Он быстро запихнул карту обратно в рюкзак и схватил перо, до этого момента без дела лежавшее на столе. Юлиана Павловна робко вошла в комнату с небольшой чашечкой в руках. Борису вдруг показалось, что на чашке был нарисован маленький смешной слоник, пускающий в небо фонтанчик из брызг, но, конечно же, это было только клочком какого-то неприятного воспоминания из детства.
– Сынок, я тут компотик сварила из сушеных фруктов. Кисловатый, конечно, получился, сахар-то только в первом наборе дают. Но может ты попробуешь? Егор Семёнычу нравится…
Вдруг взгляд её упал на новый аппарат, который Борис расположил прямо посередине бывшего Васенькиного стола.
– Батюшки, это ж какая у тебя машина интересная! – с непритворным удивлением воскликнула старушка. – Это чтоб от террористов защищаться?
– Не, Юлиан Пална, это чтоб картинки рисовать, – гордо ответил Борис.
– Картинки? Прямо как в трансляторе?
– Ага. Я с детства мечтал научиться рисовать. У меня столько картинок в голове! Хотите, вам что-нибудь нарисую?
– Это ж сколько денег, наверное, стоит… – задумчиво произнесла Юлиана Павловна и тут же спохватилась. – Конечно нарисуй, сынок. А это бесплатно?
– Бесплатно, конечно, Юлиана Павловна!
– Ну рисуй, рисуй. Можешь… Васеньку?… И меня, чтоб я рядом стояла? Вроде как мы гуляем, он когда маленький был, мы часто гулять ходили…
Борис мог. Он уже представлял себе будущую картинку, и нужно было только перенести её на экран. В порыве долгожданного вдохновения он схватил перо и нарисовал небольшой заснеженный холмик. Подумав немного, он вывел очертания мужчины, чуть грузноватого, одетого в лёгкую куртку и резиновые сапоги, а рядом с ним – силуэт Юлианы Павловны в сером старушечьем пальто. Они стояли на холмике, держались за руки и как будто о чём-то разговаривали. А снег, окружавший их, сверкал миллионами искр, которые, сливаясь друг с другом, придавали ему особый – перламутровый – оттенок. Борис почти чувствовал эту морозную тишину, а снежные искры как будто приглашали его немедленно прокатиться по ним на старых детских санках, или прямо на попе. Борис отложил перо. Юлиана Павловна стояла рядом и тайком утирала слёзы краем застиранной хозяйственным мылом кофточки.
Борис допил компот и отдал чашку старушке. Она в последний раз посмотрела на рисунок и попросила стереть его, пока Егор Семёныч не увидел. Борис пообещал, что сотрёт, но втайне оставил картину в памяти устройства, подумав, что она будет хорошим началом его новой работы.