Мальчуган вскочил и с ревом убежал, закрыв голову руками.
— Проваливай, мерзкий маленький поганец, — напутствовал его Преподобный Мерсер. Затем, когда мальчуган скрылся из виду, добавил:
— Метил я в спину, но вышло неплохо.
Они подошли к повозке. Решетка из толстых деревянных прутьев закрывалась на железный засов и большой висячий замок. Странно, что он не выломал засовы, удивился Преподобный, но тут же уяснил причину — узник был прикован к днищу клетки. Цепь продета в большое кованое кольцо, а с другого конца лодыжку бедолаги надежно удерживал железный браслет. Голову и лицо Норвиля покрывали ссадины, верхняя губа раздулась, из многочисленных ран сочилась кровь.
— Нельзя так обращаться с человеком, — сказал Преподобный.
— Твоя закуска обошлась ему в десяток лишних шишек.
— И то правда, — признал Преподобный Мерсер.
Глава 2
История Норвиля: дом под соснами
Шериф отпер замок, зашел внутрь и отстегнул браслет с лодыжки Норвиля. Тот выпрыгнул из клетки босиком, прошелся вокруг, поглядывая на небо и расправляя спину. Тем временем Джад проковылял к крыльцу, покопался под ним и выудил пару старых башмаков. Он швырнул их Норвилю, тот обулся и, подойдя поближе, оглядел Преподобного.
— Спасибо, что вызволил меня, — сказал Норвиль. — Я не спятил, просто видел то, что видел, но они и слушать меня не хотят.
— Оттого, что ты свихнулся, — хмыкнул Джад.
— Так что же ты видел? — спросил Преподобный.
— Пусть только заведет свою шарманку, мигом отправится назад в кутузку, — сказал Джад. — Уговор был: берешь его и проваливайте. Сдается мне, терпение наше на исходе.
— Как и терпение моего желудка, — ответил Преподобный Мерсер. — То мясо давно просится наружу. — Ну так займись своим желудком в другом месте. И забирай этого долбанутого.
— У него есть лошадь?
— А как же, твоя кляча, — ответил Джад. — Забирайтесь на нее и езжайте.
— Норвиль, идем, — сказал Преподобный.
— Так я не против, — откликнулся тот и поспешил следом.
Отвязав коня, Преподобный забрался в седло и протянул руку Норвилю. Тот пристроился позади и обхватил Преподобного за пояс.
— Руки держи повыше, — предупредил Преподобный, — или тебя найдут за городом носом в сосновых иголках.
— Да валите уже, — сказал Джад, направляясь к крыльцу.
— Не сказать, что я в восторге от здешних мест, — заметил на прощание Мерсер. — Однако, шериф Джад, чтобы ты не слишком обольщался, твоя персона волнует меня мало. Просто твой городок насквозь провонял, и его следует сжечь дотла.
— Убирайтесь, — буркнул Джад.
— Так и сделаю, но по своей воле.
Преподобный тронул коня, обернувшись на тот случай, если Джад надумает пальнуть ему в спину. Но беспокоиться не стоило. Джад нырнул в свою хибару, не иначе как за новой порцией жареной тухлятины.
Мили через три от города Преподобный решил сделать привал у ручья. Спешившись, пустил коня напиться. Пока тот утолял жажду, Преподобный снял седло, а затем отвел коня в сторонку — на что годен конь с раздувшимся брюхом? Следом достал из седельной сумки скребок и щетку и, как хороший пастырь, приступил к делу.
Норвиль сорвал травинку, пожевал ее, уселся под деревом и заговорил:
— Заметь, я в своем уме. Да, видел то, что видел. Но тебе я на кой сдался? Как, по-твоему, выходит, я полоумный?
— Мой долг — исполнять волю Господа. Не для утехи, но по его велению. Я гонитель тьмы и проводник света. Молот и наковальня. Опора и десница. Меч и орудие. Слуга Божий для исполнения его замыслов. Однако наши с ним суждения не всегда совпадают. И я скажу тебе так: он не Бог Иисуса, но Бог Давида, ветхозаветный Бог неистовых разорителей городов, истребителей людей и животных. Неизменно грозный и завистливый, и, если для того есть причина, мне еще предстоит ее узнать.
— Ну, я-то хотел узнать, спятил я, по-твоему, или нет.
— В жизни у меня одна цель — уничтожать зло. Притом, скажу тебе, зла вокруг хватает, а силы мои не беспредельны.
— Так… я, по-твоему, спятил, или как?
— Давай рассказывай свою историю.
— Ага, а как решишь, что я спятил, бросишь меня здесь?
— Нет. Сначала пристрелю, а там увидим… Шутка. Вообще с чувством юмора у меня туго.
Преподобный привязал коня, они сели вместе под деревом, хлебнули воды из походной фляги, и Норвиль начал рассказ.
— Папаня мой, как прихлопнул маманю из-за похлебки еще в Каролинах, снарядил фургон, взял меня с сестрой и отправился в Техас.
— Убил из-за похлебки?
— Прихлопнул на месте. Огрел по башке пучком репы.
— Пучком репы? Это как же?
— Ну, маманя собралась варить суп, репу сложила на стол, прямо с ботвой. Он хвать за ботву и как махнет. А там клубней семь было, здоровых. Так приложил, что мозги ей вышиб. К ночи она померла, прямо там, на полу. А нас он к ней не пустил. Сказал, мол, Бог не от репы ей смерть уготовил, не даст тому свершиться.
— Сказать по правде, Бог не так милостив… Отец убил ее на твоих глазах?
— Ага. Мне лет шесть было, сестренке четыре. Папаня ту репу терпеть не мог, даром что в супе. Сжег, значит, хижину с маманей внутри, и отвез нас в Техас. С тех пор я здесь, так и жил в центре штата. Примерно год назад папаня помер, а сестра подхватила хворь да так и не оправилась — кашель загнал ее в могилу. И решил я отправиться странствовать. — В твои годы, пожалуй, это нормально. Тебе сколько? Тридцать?
— Двадцать шесть. Досталось мне просто. Значит, скитался я, жил на подножном корму вроде белок и раз набрел в лесу на хижину, которая пустовала. Набрел по случаю, там рядом никакой дороги. Стояла в чащобе, но крыша как новая, а рядом колодец. Я позвал, жду, но никто не откликнулся, а дверь настежь. Короче, дом брошенный, жильцы куда-то пропали. А сам дом хороший, с настоящими стеклами в окнах и выстроен с умом. Даже деревья вокруг посрезали, чтобы лужайка была.
Стал я там жить, и жилось неплохо. Правда, как заглянул в колодец, вижу, он завален камнями и разным мусором. До воды не добраться. Но, по счастью, шагах в полсотне от дома бил ключ, так что с чистой водой никаких перебоев. В округе водилась дичь, вдобавок я вскопал огород и стал выращивать репу. — Как по мне, ты на репу и глядеть бы не смог.
— Знаешь, я любил маманину похлебку. Ее вкус до сих пор помню. А то, как папаня… из-за супа… разве это по-людски…
— Тут я с тобой целиком согласен.
— В общем, место было что надо. И надумал я вычистить колодец. Понемногу стал вытаскивать камни. Ключ был недалеко, но колодец поближе, и вокруг шел каменный парапет. Вот мне и подумалось, что удобно брать воду оттуда и не таскаться к ручью.
К тому времени забрел я в Вуд Тик. Городок паршивый, видел сам, но и там была одна вещица, на которую облизывались все жители мужской половины. Звали ее Сисси, одна из дочерей Мэри. Единственная, кто знал своего отца — он был из бродячих торговцев, продал мамаше шерсть и по ходу отдрючил. Правда, с соперниками мне повезло. Вуд Тик населяют одни уроды: каждый второй с зобом или чем похуже. Мы с Сисси приглянулись друг другу — ей пятнадцать, я всего на пять лет старше, чем не пара.
— Но она была ребенком.
— Это в наших краях не помеха. Многие берут в жены молодых девчонок. Да и Сисси вполне созрела. — Головой или телом?
— И тем и другим. Короче, мы поженились, вернее, так решили и перебрались в мой домик.
— Ты так и не докумекал, чей это был дом, кто его построил?
— Сисси мне рассказала. В доме жила одна старуха, только дом строила не она, но померла там, а земля потом осталась родне. Они там поселились, но через месяц все исчезли, кроме младшей дочки. Ту нашли на дороге, она шла и говорила сама с собой. Что-то вроде: «Оно заползало и высасывало». Оставили девочку Мэри, чтобы та ее подлечила, но не помогло — малышка умерла. Рассказывали, что за несколько дней она точно состарилась лет на пятьдесят.
Местные отправились в дом, но ничего там не нашли. Следом поселилась другая семья, временами те наезжали в город, но потом перестали. Тоже все куда-то девались. После них заехал один из жителей Вуд Тика — корзины плел да веревки, — но и он пропал. Без следа. Так дом и стоял, пока один пришлый проповедник вроде тебя не решил туда наведаться. Он заявил, что дом — вместилище зла, но остался в нем, а прошло время, вернулся в город со словами, что дом надо сжечь, землю перекопать и засыпать солью, чтобы не давала всходов и чтобы никто бы там не селился.
— Он, стало быть, выжил?
— Выжил, но вскоре повесился в амбаре и оставил записку со словами: «Я видел слишком много». — Коротко и ясно, — заметил Преподобный.
— После в доме поселился я и привел туда Сисси.
— После всего услышанного решился поселиться там вместе со своей женщиной? Мистер, у тебя и правда не все дома?
— Так я не верил россказням.
— А сейчас веришь?
— Верю. И ради Сисси должен пойти туда и положить всему конец. Вот я и пытался объяснить городским, что с ней вышло неладное, но меня слушать не пожелали. Просто сочли, что я съехал с катушек, и бросили в чертову клетку. Не окажись тебя рядом, я бы так там и сидел. За доброту твою спасибо, а если б ты отвез меня поближе к чертову дому, дальше я сам бы управился.
— Ну, судя по тому, что я услышал, там дело как раз для меня.
— Ты это о призраках и прочем?
— Можно и так сказать. Но расскажи мне, что же случилось с Сисси?
Норвиль кивнул, глотнул еще раз из фляги и закрутил пробку. Глубоко вздохнув, он поудобнее оперся спиной о дерево.
— Поначалу нам с Сисси жилось неплохо. Но я не бросил затею вычистить проклятый колодец: спускался и укладывал камни в бадью, а потом тащил ее наверх. Попадались такие глыбы, что приходилось обвязывать веревкой и запрягать мула, чтобы их вытянуть. Я забрался глубоко, но воды все не было. Наконец, когда на дне не осталось ничего, кроме грязи, загнал шест поглубже в глину, только все без толку. Тогда я плюнул и продолжил брать воду из ручья. Дел по дому и так хватало — где подлатать крышу, где половицы подправить. Сисси тем временем сажала цветочки, чтобы глазу было приятно. Пока вдруг не выяснилось, что она не может спать по ночам. Вроде чувствовала, что снаружи кто-то есть, и видела в окне лицо, но, когда я взял ружье и вышел во двор, там не было ничего, кроме кучи камней из колодца. В другой раз мне почудилось, что за мной наблюдают, вероятно из леса, и по спине побежали мурашки. Прежде со мной такого не случалось, и я поспешил назад в дом. Вот тут-то мне показалось, что за мной кто-то крадется. Хотел я было обернуться, но не смог. Просто не смог. Было чувство, что увижу такое, чего видеть не стоит. Стыдно признаться, но я бегом кинулся в дом, захлопнул дверь и запер щеколду, а снаружи слышалось чье-то дыхание.
С тех пор, как стемнеет, мы закрывались в доме. Я и окна досками забил. Днем страхи казались глупыми, но с наступлением ночи нам обоим казалось, что кто-то бродит вокруг, а раз я услышал шум на крыше, словно кто-то пытается влезть в дымоход. Я мигом развел огонь и с тех пор топил каждую ночь, даже в жару, пока очаг не рассыпался. Так что готовить приходилось днем на улице, а ужинать остывшей едой. Мы стали бояться темноты. Жуть как боялись. Днем отсыпались несколько часов, а силы останутся — я брался за огород или охотился, но так, чтобы не уходить далеко от дома и Сисси.
К тому времени я сообразил, что лучше собраться и уехать. Не раз о том говорили. Только дом и земля вокруг были всем, чем мы владели, пусть и без бумаг, поэтому каждый раз сходились на том, что наши страхи — вымысел, хотя поводов для них прибавилось. К гнету ужаса и звуков добавился запах, как от гнилого мяса и тухлой воды. Он обволакивал дом по ночам, лез сквозь двери и заколоченные окна, становился всё сильнее.
Пока однажды утром мы не увидели, что все посаженные Сисси цветы вырваны с корнем, а на пороге лежит мертвый енот с открученной башкой. — Открученной?
— Проваливай, мерзкий маленький поганец, — напутствовал его Преподобный Мерсер. Затем, когда мальчуган скрылся из виду, добавил:
— Метил я в спину, но вышло неплохо.
Они подошли к повозке. Решетка из толстых деревянных прутьев закрывалась на железный засов и большой висячий замок. Странно, что он не выломал засовы, удивился Преподобный, но тут же уяснил причину — узник был прикован к днищу клетки. Цепь продета в большое кованое кольцо, а с другого конца лодыжку бедолаги надежно удерживал железный браслет. Голову и лицо Норвиля покрывали ссадины, верхняя губа раздулась, из многочисленных ран сочилась кровь.
— Нельзя так обращаться с человеком, — сказал Преподобный.
— Твоя закуска обошлась ему в десяток лишних шишек.
— И то правда, — признал Преподобный Мерсер.
Глава 2
История Норвиля: дом под соснами
Шериф отпер замок, зашел внутрь и отстегнул браслет с лодыжки Норвиля. Тот выпрыгнул из клетки босиком, прошелся вокруг, поглядывая на небо и расправляя спину. Тем временем Джад проковылял к крыльцу, покопался под ним и выудил пару старых башмаков. Он швырнул их Норвилю, тот обулся и, подойдя поближе, оглядел Преподобного.
— Спасибо, что вызволил меня, — сказал Норвиль. — Я не спятил, просто видел то, что видел, но они и слушать меня не хотят.
— Оттого, что ты свихнулся, — хмыкнул Джад.
— Так что же ты видел? — спросил Преподобный.
— Пусть только заведет свою шарманку, мигом отправится назад в кутузку, — сказал Джад. — Уговор был: берешь его и проваливайте. Сдается мне, терпение наше на исходе.
— Как и терпение моего желудка, — ответил Преподобный Мерсер. — То мясо давно просится наружу. — Ну так займись своим желудком в другом месте. И забирай этого долбанутого.
— У него есть лошадь?
— А как же, твоя кляча, — ответил Джад. — Забирайтесь на нее и езжайте.
— Норвиль, идем, — сказал Преподобный.
— Так я не против, — откликнулся тот и поспешил следом.
Отвязав коня, Преподобный забрался в седло и протянул руку Норвилю. Тот пристроился позади и обхватил Преподобного за пояс.
— Руки держи повыше, — предупредил Преподобный, — или тебя найдут за городом носом в сосновых иголках.
— Да валите уже, — сказал Джад, направляясь к крыльцу.
— Не сказать, что я в восторге от здешних мест, — заметил на прощание Мерсер. — Однако, шериф Джад, чтобы ты не слишком обольщался, твоя персона волнует меня мало. Просто твой городок насквозь провонял, и его следует сжечь дотла.
— Убирайтесь, — буркнул Джад.
— Так и сделаю, но по своей воле.
Преподобный тронул коня, обернувшись на тот случай, если Джад надумает пальнуть ему в спину. Но беспокоиться не стоило. Джад нырнул в свою хибару, не иначе как за новой порцией жареной тухлятины.
Мили через три от города Преподобный решил сделать привал у ручья. Спешившись, пустил коня напиться. Пока тот утолял жажду, Преподобный снял седло, а затем отвел коня в сторонку — на что годен конь с раздувшимся брюхом? Следом достал из седельной сумки скребок и щетку и, как хороший пастырь, приступил к делу.
Норвиль сорвал травинку, пожевал ее, уселся под деревом и заговорил:
— Заметь, я в своем уме. Да, видел то, что видел. Но тебе я на кой сдался? Как, по-твоему, выходит, я полоумный?
— Мой долг — исполнять волю Господа. Не для утехи, но по его велению. Я гонитель тьмы и проводник света. Молот и наковальня. Опора и десница. Меч и орудие. Слуга Божий для исполнения его замыслов. Однако наши с ним суждения не всегда совпадают. И я скажу тебе так: он не Бог Иисуса, но Бог Давида, ветхозаветный Бог неистовых разорителей городов, истребителей людей и животных. Неизменно грозный и завистливый, и, если для того есть причина, мне еще предстоит ее узнать.
— Ну, я-то хотел узнать, спятил я, по-твоему, или нет.
— В жизни у меня одна цель — уничтожать зло. Притом, скажу тебе, зла вокруг хватает, а силы мои не беспредельны.
— Так… я, по-твоему, спятил, или как?
— Давай рассказывай свою историю.
— Ага, а как решишь, что я спятил, бросишь меня здесь?
— Нет. Сначала пристрелю, а там увидим… Шутка. Вообще с чувством юмора у меня туго.
Преподобный привязал коня, они сели вместе под деревом, хлебнули воды из походной фляги, и Норвиль начал рассказ.
— Папаня мой, как прихлопнул маманю из-за похлебки еще в Каролинах, снарядил фургон, взял меня с сестрой и отправился в Техас.
— Убил из-за похлебки?
— Прихлопнул на месте. Огрел по башке пучком репы.
— Пучком репы? Это как же?
— Ну, маманя собралась варить суп, репу сложила на стол, прямо с ботвой. Он хвать за ботву и как махнет. А там клубней семь было, здоровых. Так приложил, что мозги ей вышиб. К ночи она померла, прямо там, на полу. А нас он к ней не пустил. Сказал, мол, Бог не от репы ей смерть уготовил, не даст тому свершиться.
— Сказать по правде, Бог не так милостив… Отец убил ее на твоих глазах?
— Ага. Мне лет шесть было, сестренке четыре. Папаня ту репу терпеть не мог, даром что в супе. Сжег, значит, хижину с маманей внутри, и отвез нас в Техас. С тех пор я здесь, так и жил в центре штата. Примерно год назад папаня помер, а сестра подхватила хворь да так и не оправилась — кашель загнал ее в могилу. И решил я отправиться странствовать. — В твои годы, пожалуй, это нормально. Тебе сколько? Тридцать?
— Двадцать шесть. Досталось мне просто. Значит, скитался я, жил на подножном корму вроде белок и раз набрел в лесу на хижину, которая пустовала. Набрел по случаю, там рядом никакой дороги. Стояла в чащобе, но крыша как новая, а рядом колодец. Я позвал, жду, но никто не откликнулся, а дверь настежь. Короче, дом брошенный, жильцы куда-то пропали. А сам дом хороший, с настоящими стеклами в окнах и выстроен с умом. Даже деревья вокруг посрезали, чтобы лужайка была.
Стал я там жить, и жилось неплохо. Правда, как заглянул в колодец, вижу, он завален камнями и разным мусором. До воды не добраться. Но, по счастью, шагах в полсотне от дома бил ключ, так что с чистой водой никаких перебоев. В округе водилась дичь, вдобавок я вскопал огород и стал выращивать репу. — Как по мне, ты на репу и глядеть бы не смог.
— Знаешь, я любил маманину похлебку. Ее вкус до сих пор помню. А то, как папаня… из-за супа… разве это по-людски…
— Тут я с тобой целиком согласен.
— В общем, место было что надо. И надумал я вычистить колодец. Понемногу стал вытаскивать камни. Ключ был недалеко, но колодец поближе, и вокруг шел каменный парапет. Вот мне и подумалось, что удобно брать воду оттуда и не таскаться к ручью.
К тому времени забрел я в Вуд Тик. Городок паршивый, видел сам, но и там была одна вещица, на которую облизывались все жители мужской половины. Звали ее Сисси, одна из дочерей Мэри. Единственная, кто знал своего отца — он был из бродячих торговцев, продал мамаше шерсть и по ходу отдрючил. Правда, с соперниками мне повезло. Вуд Тик населяют одни уроды: каждый второй с зобом или чем похуже. Мы с Сисси приглянулись друг другу — ей пятнадцать, я всего на пять лет старше, чем не пара.
— Но она была ребенком.
— Это в наших краях не помеха. Многие берут в жены молодых девчонок. Да и Сисси вполне созрела. — Головой или телом?
— И тем и другим. Короче, мы поженились, вернее, так решили и перебрались в мой домик.
— Ты так и не докумекал, чей это был дом, кто его построил?
— Сисси мне рассказала. В доме жила одна старуха, только дом строила не она, но померла там, а земля потом осталась родне. Они там поселились, но через месяц все исчезли, кроме младшей дочки. Ту нашли на дороге, она шла и говорила сама с собой. Что-то вроде: «Оно заползало и высасывало». Оставили девочку Мэри, чтобы та ее подлечила, но не помогло — малышка умерла. Рассказывали, что за несколько дней она точно состарилась лет на пятьдесят.
Местные отправились в дом, но ничего там не нашли. Следом поселилась другая семья, временами те наезжали в город, но потом перестали. Тоже все куда-то девались. После них заехал один из жителей Вуд Тика — корзины плел да веревки, — но и он пропал. Без следа. Так дом и стоял, пока один пришлый проповедник вроде тебя не решил туда наведаться. Он заявил, что дом — вместилище зла, но остался в нем, а прошло время, вернулся в город со словами, что дом надо сжечь, землю перекопать и засыпать солью, чтобы не давала всходов и чтобы никто бы там не селился.
— Он, стало быть, выжил?
— Выжил, но вскоре повесился в амбаре и оставил записку со словами: «Я видел слишком много». — Коротко и ясно, — заметил Преподобный.
— После в доме поселился я и привел туда Сисси.
— После всего услышанного решился поселиться там вместе со своей женщиной? Мистер, у тебя и правда не все дома?
— Так я не верил россказням.
— А сейчас веришь?
— Верю. И ради Сисси должен пойти туда и положить всему конец. Вот я и пытался объяснить городским, что с ней вышло неладное, но меня слушать не пожелали. Просто сочли, что я съехал с катушек, и бросили в чертову клетку. Не окажись тебя рядом, я бы так там и сидел. За доброту твою спасибо, а если б ты отвез меня поближе к чертову дому, дальше я сам бы управился.
— Ну, судя по тому, что я услышал, там дело как раз для меня.
— Ты это о призраках и прочем?
— Можно и так сказать. Но расскажи мне, что же случилось с Сисси?
Норвиль кивнул, глотнул еще раз из фляги и закрутил пробку. Глубоко вздохнув, он поудобнее оперся спиной о дерево.
— Поначалу нам с Сисси жилось неплохо. Но я не бросил затею вычистить проклятый колодец: спускался и укладывал камни в бадью, а потом тащил ее наверх. Попадались такие глыбы, что приходилось обвязывать веревкой и запрягать мула, чтобы их вытянуть. Я забрался глубоко, но воды все не было. Наконец, когда на дне не осталось ничего, кроме грязи, загнал шест поглубже в глину, только все без толку. Тогда я плюнул и продолжил брать воду из ручья. Дел по дому и так хватало — где подлатать крышу, где половицы подправить. Сисси тем временем сажала цветочки, чтобы глазу было приятно. Пока вдруг не выяснилось, что она не может спать по ночам. Вроде чувствовала, что снаружи кто-то есть, и видела в окне лицо, но, когда я взял ружье и вышел во двор, там не было ничего, кроме кучи камней из колодца. В другой раз мне почудилось, что за мной наблюдают, вероятно из леса, и по спине побежали мурашки. Прежде со мной такого не случалось, и я поспешил назад в дом. Вот тут-то мне показалось, что за мной кто-то крадется. Хотел я было обернуться, но не смог. Просто не смог. Было чувство, что увижу такое, чего видеть не стоит. Стыдно признаться, но я бегом кинулся в дом, захлопнул дверь и запер щеколду, а снаружи слышалось чье-то дыхание.
С тех пор, как стемнеет, мы закрывались в доме. Я и окна досками забил. Днем страхи казались глупыми, но с наступлением ночи нам обоим казалось, что кто-то бродит вокруг, а раз я услышал шум на крыше, словно кто-то пытается влезть в дымоход. Я мигом развел огонь и с тех пор топил каждую ночь, даже в жару, пока очаг не рассыпался. Так что готовить приходилось днем на улице, а ужинать остывшей едой. Мы стали бояться темноты. Жуть как боялись. Днем отсыпались несколько часов, а силы останутся — я брался за огород или охотился, но так, чтобы не уходить далеко от дома и Сисси.
К тому времени я сообразил, что лучше собраться и уехать. Не раз о том говорили. Только дом и земля вокруг были всем, чем мы владели, пусть и без бумаг, поэтому каждый раз сходились на том, что наши страхи — вымысел, хотя поводов для них прибавилось. К гнету ужаса и звуков добавился запах, как от гнилого мяса и тухлой воды. Он обволакивал дом по ночам, лез сквозь двери и заколоченные окна, становился всё сильнее.
Пока однажды утром мы не увидели, что все посаженные Сисси цветы вырваны с корнем, а на пороге лежит мертвый енот с открученной башкой. — Открученной?