– Dottore! Времени нет! – воскликнул Луиджи. – На Виа Монте Наполеоне вас ждут finanza! Надо уходить, иначе вас арестуют. За мной, сейчас же!
Когда Луиджи приехал встречать Маурицио на Монте Наполеоне после обеда, портье на первом этаже остановил его у входа и в тревоге отвел в сторону, не позволив дойти до лифта и подняться на четвертый этаж.
– Синьор Луиджи! – прошептал портье. – Lassù c’è la finanza! Vogliono il Dottor Maurizio![30] – сказал он об отряде людей в форме из налоговой полиции, которые поднялись в кабинет Маурицио несколькими минутами ранее. Guardia di Finanza, налоговая полиция Италии – это подразделение полиции с правом ношения оружия, которое занимается финансовыми преступлениями, – в основном против государства, такими как уклонение от налогов или нарушение других финансовых правил. При виде их серой формы и шляп с желтым значком в виде языка пламени почти любого итальянца бросает в дрожь и он пытается скрыться из виду. Итальянцы испытывают к finanza гораздо больший трепет, нежели к обычным polizia, карабинерам в синей форме с красной полосой на брюках, о которых в Италии ходит множество издевательских шуток.
Луиджи прекрасно понимал, почему явились эти finanza. Маурицио рассказывал ему об обвинениях, которые выдвинул Альдо, об утреннем обыске на Галлериа Пассарелла в прошлом году и о попытке наложить арест на его акции в «Гуччи» в декабре. Через своих адвокатов Маурицио выяснил, что прокуратура готовила ордер на его арест – к этому привела кампания, которую развернули против него дядя Альдо, Паоло и его двоюродные братья. Маурицио старался больше времени проводить за границей, а в Милане – не ходить по одним и тем же улицам. За последние несколько месяцев он часто просил Луиджи отвезти его в малоизвестную тратторию в пригороде Брианца, к северу от Милана, где они одиноко ужинали вдвоем горячими спагетти и стейком filetti, а затем останавливались в местных отельчиках, потому что Маурицио боялся возвращаться в свою квартиру в Милане, в которой он жил с тех пор, как ушел из дома. Он знал, что итальянские исполнительные органы часто арестовывали подозреваемых рано утром, когда человек наверняка дома и спит в своей постели. Иногда, когда не удавалось найти номер на ночь, они спали в машине. Нервный и одинокий Маурицио доверительно беседовал с Луиджи, который всякий раз оставлял домашних ночью одних, чтобы составить своему шефу компанию. Иногда, когда Маурицио не мог уснуть допоздна, то даже звонил Патриции, чтобы поделиться с ней тревогами. И вот момент, которого он так боялся, наступил.
Как только Луиджи услышал, что finanza поджидают Маурицио в кабинете, он развернулся и бросился в сторону «Багутта», уютной траттории неподалеку, в которой еще сохранялись разноцветные картины и эскизы постоянных гостей прошлых лет. Здесь больше не собирались художники и писатели; «Багутта» теперь работала на бизнес-элиту так называемого миланского «золотого треугольника»: роскошных торговых улиц, окружавших это место. В «Багутта» подавали управляющим «Гуччи» и покупателям cotolette alla milanese[31] и другие фирменные блюда уже без малого сорок лет. Луиджи знал, что Маурицио обедает там с Пилоне, однако, когда он нырнул в зал через свисающие в дверном проходе нитяные занавески от мух, улыбчивый метрдотель в черном костюме сообщил ему, что Маурицио и Пилоне уже ушли. Возможно, подумал Луиджи, они направились в контору Панцани, которая находилась в нескольких кварталах от траттории.
Услышав слова Луиджи, Маурицио обернулся к Пилоне и Панцани, приподнимая брови, а затем кинулся прочь вслед за своим водителем. Пристрастие к теннису, конной езде и лыжам, которые он любил, но на которые не мог выделить времени, все еще держали его в хорошей форме: он пулей слетел вниз по черной лестнице, перескакивая через ступеньку, и выскочил из здания вслед за Луиджи. Сердце у него колотилось как бешеное. Они запрыгнули в машину, которую Луиджи остановил у черного входа на случай, если Маурицио придут искать. Проехав несколько кварталов до Форо Бонапарте, где Маурицио держал свои автомобили и мотоциклы, Луиджи вручил ему ключи от самого большого мотоцикла – ярко-красного «Кавасаки» – и шлем.
– Надевайте, чтобы вас никто не узнал, и езжайте быстрее ветра! И не останавливайтесь, пока не доедете до швейцарской границы. Я приеду позже и привезу ваши вещи.
В Швейцарии Маурицио был бы в безопасности: правительство страны не стало бы высылать его за финансовые преступления.
– Не снимайте шлема до самой границы. Нельзя никому давать знать, кто вы такой! – наставлял его Луиджи. – Притворяйтесь спокойным; если спросят – говорите, что едете в свою резиденцию в Санкт-Морице. Не вызывайте подозрений, но торопитесь!
Сердце у Маурицио работало быстрее мотора «Кавасаки». До швейцарской границы в Лугано он доехал быстрее чем за час. Там он сбавил мощность ревущего двигателя, проезжая таможенную станцию, но шлем, по совету Луиджи, не снял. Когда таможенники пропустили его, едва глянув на паспорт, он снова разогнал мотоцикл и развернул его в сторону шоссе, которое вело в Санкт-Мориц, – это была дорога подлиннее, но кратчайший путь требовал снова пересекать границу страны и въезжать в Италию, а он не мог рисковать и останавливаться еще раз. Через два с небольшим часа Маурицио остановил мотоцикл на подъезде к своему дому в Санкт-Морице. Его трясло.
Когда Маурицио сбежал из Милана на красном мотоцикле, Луиджи отправился обратно в офис на Виа Монте Наполеоне, где должностные лица finanza все еще впустую дожидались председателя компании «Гуччи». Луиджи притворился, будто тоже ищет Маурицио, и спросил, что этим людям нужно.
Он оказался прав. Полиция пришла в офис Маурицио с ордером суда Миланского магистрата на арест, выданным Убальдо Наннуччи. Маурицио обвиняли в нелегальном выводе капитала за покупку «Креола». Ограничения, которые тогда еще действовали на итальянском финансовом рынке, не позволяли выводить крупные суммы денег за рубеж. Несмотря на то что Маурицио был гражданином Швейцарии, а «Креол» ходил под британским флагом, Паоло добился своей цели. Маурицио был далеко от Италии – и, следовательно, от повседневных дел компании – и ничего не мог поделать.
На следующий день, в среду, 24 июня 1987 года, газеты заговорили о шокирующих новостях: «Скандал в «Гуччи» из-за яхты мечты: выдан ордер на арест», восклицал итальянский ежедневник «Ла Республика». «Маурицио Гуччи сбегает от ареста».
В том же тоне изумлялась римская «Иль Мессаджеро»: «Клан Гуччи – в наручниках!». Миланская «Коррьере делла сера» трубила: «Креол» подвел Маурицио Гуччи».
По этому делу обвинили также Жана Витторио Пилоне и его зятя, но Пилоне повезло меньше всех: он был арестован полицией и оказался в тюрьме Соличчиано во Флоренции, недалеко от головного офиса «Гуччи» в Скандиччи, где его допрашивали три дня. Как и Маурицио, зять Пилоне сбежал, скрывшись от ареста. В своем швейцарском изгнании Маурицио мог лишь беспомощно наблюдать, как два месяца спустя суд Милана забрал его 50 процентов акций в компании «Гуччи» и назначил вместо него председателем компании университетского профессора Марию Мартеллини.
Следующие двенадцать месяцев Маурицио провел изгнанником в Швейцарии, перемещаясь между Санкт-Морицем и лучшим отелем Лугано – «Сплендид Рояль», расположенным на берегу озера. Последний он сделал своей новой штаб-квартирой, куда заезжал, когда не путешествовал. Лугано, приятный швейцарский городок на озере Лугано, находится в уголке Швейцарии, вклинившемся глубоко в итальянскую территорию, между озерами Лаго-Маджоре и Комо. Расположенный недалеко от Милана, этот город привлекал приезжих низкими ценами на бензин, выгодными покупками, хорошо работающей почтой и конфиденциальной банковской системой. Для Маурицио этот город добавлял изгнанию удобства и комфорта: он мог пригласить своих управляющих из Италии, чтобы те отчитались о правлении Мартеллини, и быстро добраться в Санкт-Мориц на выходных. Маурицио уговаривал Патрицию привезти дочерей в Лугано, чтобы повидаться с ними, но она каждый раз находила причину отменить приезд в последний момент. В первое Рождество, которое Маурицио провел в изгнании, Патриция пообещала привезти девочек в гости, так что он провел все утро 24 декабря в набегах на магазины игрушек, выбирая подарки для Алессандры и Аллегры: Патриция сказала, что отправит их с Луиджи к обеду. Но когда Луиджи позвонил в дверь на Галлериа Пассарелла несколько часов спустя, ему ответила горничная, которая сказала, что девочек с ним не отпустят.
– Что мне было делать? – вспоминая, говорил Луиджи. – Я не мог вернуться к Маурицио с пустыми руками, но девочкам нельзя было со мной ехать.
На обратном пути в Лугано Луиджи позвонил Маурицио, чтобы сообщить ему новости.
– Когда я вернулся к нему вечером, он плакал, – с грустью рассказывал Луиджи. Так в жизни Маурицио начался период, который Луиджи называл periodo sbagliato – время, когда все идет не так.
Единственным светом в жизни Маурицио стала высокая блондинка из Америки, родом из города Тампа во Флориде – бывшая модель по имени Шери Маклафлин. Маурицио встретил ее в 1984 году в Сардинии, во время отборочного тура Кубка Америки. Стройная, подтянутая, голубоглазая и светловолосая, с темными прядями, уложенными в стиле Фарры Фосетт, неизменно улыбчивая, Шери откликнулась на привлекательность Маурицио и его яркое очарование. Патриция, которая принимала участие в совместных ужинах и мероприятиях в связи с «Италией», тут же заметила, что Маурицио заинтересовался девушкой. Она прямо высказала ему все, что об этом думает. Уйдя из дома, Маурицио начал постоянно видеться с Шери: оба они часто путешествовали между Италией и Нью-Йорком. Шери принадлежала к тому редкому типу людей в жизни Маурицио, которые по-настоящему о нем заботились, не из-за денег или фамилии. Если Маурицио был занят встречами в тот день, когда Шери приезжала в город, он торопливо совал Луиджи в руки деньги и просил отвезти Шери за покупками в дизайнерские бутики Милана. Искусно ведя черный «Мерседес» Маурицио по центральным улицам города, Луиджи пытался поговорить с Шери, хоть они и не говорили на языке друг друга.
– Луиджи, почему Маурицио покупает мне все эти вещи? – жалобно спрашивала Шери. – Мне не нужны шикарные платья! Все, что мне надо, – простые джинсы и чтобы он был рядом.
Когда Маурицио сбежал из Милана, Шери встречалась с ним в Лугано или сбегала в Санкт-Мориц на выходные, когда Маурицио точно знал, что Патриция сейчас не там. Шери любила Маурицио, она хотела построить с ним новую жизнь – но Маурицио был не готов. Он был поглощен личными и деловыми проблемами, поэтому чувствовал, что не может дать ей то, что нужно.
Когда Шери не было рядом, долгими днями и вечерами, которые Маурицио проводил в одиночестве, он занимался тщательным исследованием прошлого «Гуччи»: он писал монографию, которая стала бы черновиком для перезапуска семейного дела.
Ордер на арест не подпускал Маурицио близко, но не связал ему руки. Он также занимался оформлением «комнаты Гуччи» у «Мосиманна», элитном лондонском ресторане, которым управлял уважаемый швейцарский шеф-повар Антон Мосиманн. Маурицио оформил эту комнату грандиозно: обставил ее любимыми вещами, напоминавшими об Империи, отделал стены зеленой тканью с принтом Гуччи, украсил уникальными антикварными подсвечниками и светильниками. Это занятие стоило ему почти целое состояние: заместительница председателя Мария Мартеллини была вне себя, увидев счета, которые, разумеется, отправлялись прямиком в головной офис компании.
Главным представителем Маурицио в Милане стал высокий бородатый мужчина по имени Энрико Куччиани: он переправлял документы, письма и распоряжения между офисами «Гуччи» на Виа Монте Наполеоне и отелем «Сплендид Рояль» в Лугано. Маурицио нанял Куччиани всего за пару месяцев до происшествия, из консультационного бюро «Маккинзи энд Компани», чтобы сделать новым управляющим директором «Гуччи».
Весной перед своим изгнанием Маурицио рассказал Куччиани, насколько серьезной становится опасность, которую Альдо и его сыновья наверняка ему готовили.
– Моя семья безнадежна! – однажды сказал Маурицио в разговоре с Куччиани, расхаживая из стороны в сторону перед письменным столом в своем кабинете на Виа Монте Наполеоне. – Я пытался сотрудничать, но каждый раз, стоит мне хоть шаг ступить, как кто-нибудь сходит с ума и начинает творить совсем не то, что делаем мы. А теперь они объявляют мне войну! – возмутился он, характерным жестом поправляя на носу очки в черепаховой оправе средним пальцем. Затем Маурицио обернулся и посмотрел на Куччиани. Учтивый, долговязый и седобородый, Куччиани сидел, закинув ногу на ногу, в одном из двух кресел в стиле бидермайер, придвинутых к столу Маурицио. Он слушал своего начальника и гладил бороду большим и указательным пальцами.
– Нужно найти способ их выкупить! – заявил Маурицио.
Куччиани пригласил инвестиционного банкира, который работал на «Морган Стэнли» в Лондоне; звали его Андреа Моранте. Куччиани спросил Моранте, не хочет ли тот встретиться с Маурицио Гуччи, но подчеркнул, что все их общение должно проходить строго конфиденциально, учитывая серьезность конфликта внутри семьи Гуччи. Моранте был умным и расчетливым человеком, он умело использовал свои итальянские корни и финансовые навыки, чтобы сделать успешную карьеру в банковских инвестициях, и его сразу заинтриговало предложение. «Гуччи» была не просто небольшой динамичной итальянской компанией с проблемой в вопросе преемственности – таких компаний было множество. Имя Гуччи означало шик, роскошь и незадействованный потенциал доходов, мечту инвестиционного банкира. Моранте согласился встретиться с Маурицио на следующей неделе.
Когда Моранте явился, Маурицио встретил его на пороге своего кабинета в Милане и радушно пригласил войти – ему хватило пары секунд, чтобы оценить самые важные черты своего гостя. Это был привлекательный человек среднего роста и телосложения, с умными синими глазами и коротко подстриженными седеющими волосами. По случаю встречи Моранте надел свой лучший костюм и галстук от «Гермес».
– Очень рад встрече, господин Моранте, – с искрой в глазах заговорил Маурицио, – даже если галстук на вас не тот!
Моранте взглянул на молодого главу «Гуччи» испытующим взглядом, а затем добродушно рассмеялся. Маурицио сразу ему понравился. Блеск в его глазах и мягкий упрек сразу показали Моранте, что можно расслабиться. Прошло всего несколько месяцев, и он полюбил талант Маурицио начинать важные деловые встречи с шутки, которая помогала разрядить обстановку. Моранте устроился в кресле и оглядел кабинет, любуясь медового цвета мебелью в стиле бидермайер, кожаным диваном приятного оттенка зеленого с красными пуговицами, а также черно-белыми глянцевыми фотографиями родителей Маурицио времен их кинематографической молодости. Взгляд Моранте остановился на изящном столе Маурицио, на старинных хрустальных графинах и серебряных бокалах, выставленных на сверкающей консоли у стены. Слева от Маурицио в комнату проникал свет из двух окон, выходивших на небольшой балкон по всей длине внешней стены.
Маурицио с самого начала взял инициативу в свои руки.
– Видите ли, господин Моранте, – начал он, – «Гуччи» напоминает ресторан, в котором работают пятеро поваров из пяти разных стран: меню состоит из пяти страниц, и если не хочешь пиццы, то всегда можешь взять спринг-роллы. Гости растеряны, на кухне кавардак! – воскликнул он и эмоционально взмахнул руками. Маска официоза, которую он надевал перед незнакомцами, спадала, и тон его заметно теплел.
Голубые глаза Маурицио следили за реакцией банкира из-за стекол очков-авиаторов. Моранте кивал, слушал и мало говорил, пытаясь выяснить, чего Маурицио добивается и каково его, Моранте, место в этом деле. В 1985 году Моранте устроился работать в «Морган Стэнли» в качестве ответственного за итальянский рынок и сразу взялся за крупную сделку – это была попытка итальянского производителя шин Пирелли выкупить американского магната в этой сфере, «Файерстоун». Выкуп компании провалился, и «Файерстоун» в итоге была приобретена компанией «Бриджстоун». Разнообразный национальный состав семьи и абстрактное мышление помогли Моранте разработать особый подход к банковскому делу и инвестициям: он не боялся творчески подходить к решению проблем преемственности и развития, от которых часто страдали итальянские компании. Отец Моранте был морским офицером из Неаполя; родители познакомились, когда корабль отца прибыл в порт Шанхая, где он и встретил родившуюся там дочь выходцев из Милана. Они много путешествовали по Италии и за границей, побывали и в Вашингтоне, и в Иране. В Италии Моранте обучался экономике, затем получил магистерскую степень в Канзасском Университете в Лоренсе, после чего переехал в Лондон, где и началась его карьера.
– У нас есть еще один шанс вернуть «Гуччи» потребителя, и для этого надо предложить ему товар, услугу, постоянство и образ, – говорил Маурицио. – Если мы все сделаем правильно, денег станет предостаточно. У нас есть «Феррари», а мы водим его, как «Чинквеченто»! – тут он вспомнил свою любимую метафору. – В «Формулу 1» не войти без правильной машины, правильного водителя, лучшей механики и набора запчастей. Понимаете, к чему я?
Моранте не понимал. Когда час спустя Маурицио провожал его до дверей, он все еще не мог взять в толк, зачем его на самом деле позвали. В тот же день он позвонил Куччиани и спросил, что следует по этому поводу думать.
– Не переживай, Андреа, Маурицио всегда такой, – ответил Куччиани. – Встреча прошла хорошо, ты ему понравился. Договоримся еще об одной, и чем скорее, тем лучше.
На следующей же неделе Маурицио, Куччиани и Моранте встретились за завтраком в отеле «Дука», где Моранте завел привычку останавливаться во время приездов в Милан. Отель располагался в ряду других крупных бизнес-отелей, чуть в глубине от Виа Виттор Пизани – широкого проспекта, который вел к центральному городскому вокзалу.
На этот раз, пока официанты молчаливо сновали между столиками, а зал под высокими сводами постепенно наполнялся негромкими разговорами, звяканьем стаканов и фарфора, Маурицио сразу перешел к делу. Моранте сразу ему понравился и завоевал доверие. Но вместо привычной легкости и оптимизма на лице Маурицио читалась тревога и подавленность.
– Мои родственники уничтожают все, что я хочу сделать! – искренне сознался он Моранте, подавшись вперед в своем кресле. – Флоренция превратилась в болото, где всякая инициатива вязнет. И теперь они развернули против меня целую кампанию. Нужно или выкупить компанию, или продать свои доли. Так продолжаться не может.
Моранте понял, что в этой истории для него кроется возможность купить или продать. Куччиани взглянул на него многозначительным взглядом: «Видишь? Я же говорил!»
– Доктор Гуччи, так вы считаете, что ваши двоюродные братья могут захотеть продать свои акции в «Гуччи»? – глубоким мелодичным голосом спросил Моранте.
– Мне – нет, – рассмеялся Маурицио, откидываясь в кресле и заводя руки за голову. – Для них это было бы как выдать дочь-красавицу замуж за чудовище!
Чего Маурицио не сказал – хотя Моранте быстро догадался сам, – это что у него не было денег выкупить доли своих родственников, даже если бы те и согласились.
– Но при определенных обстоятельствах, – посерьезнел Маурицио, – их акции можно было бы выкупить.
– Скажите мне, доктор Гуччи, – упрямо продолжил Моранте, – если бы они решили не продавать акции, вы продали бы им свои?
Маурицио помрачнел, точно по его лицу пробежала тень.
– Ни в коем случае! Да у них и денег нет, чтобы выкупить у меня мою долю. Чем продавать им, я бы лучше выбрал третью сторону, о которой я буду точно знать, что она будет действовать в долгосрочных интересах компании.
Моранте тут же ухватился за это решение: то есть надо было найти стороннего покупателя, который выкупит акции у семьи Маурицио и станет его партнером, чтобы вместе обновить имя Гуччи.
Кроме того, Моранте узнал, что Маурицио, несмотря на кажущееся богатство, нуждался в деньгах. Моранте расспросил его, какое имущество он готов будет продать, чтобы разжиться наличностью, – это поставило бы его в лучшее положение при переговорах с потенциальными финансовыми партнерами.
Ответ удивил его: Маурицио, вместе с Доменико де Соле и небольшой группой инвесторов тайно приобрели контроль над известной сетью магазинов для «экипажной публики» B. Altman and Company, основанной в конце 1860-х годов. К концу 1980-х у них уже было семь магазинов. Группа инвесторов назначила управлять бизнесом двоих бывших бухгалтеров: Энтони Конти, который раньше был главным по розничной отчетности и исполнительным директором Deloitte Haskins & Sells, и еще одного бывшего сотрудника «Делойт» – Филипа Семпревиво, бывшего заместителя исполнительного директора. Имя Гуччи с этими сделками связано не было, и почти никто не знал, что компанией «Б. Альтман» владеет Маурицио. В 1987 году с помощью компании «Морган Стэнли» Маурицио и его партнеры продали магазин примерно за 27 миллионов долларов австралийскому обществу по розничной торговле и недвижимости, которое называлось Hooker Corp. Ltd., и владел им некто Л. Дж. Хукер. И хотя выручка от продажи приятно увеличила сумму на банковских счетах Маурицио, эта сделка, к сожалению, стала началом конца для американского розничного сектора. Уже три года спустя «Б. Альтман» прекратила существование.
Моранте вернулся в свой офис в Лондоне и, явившись на еженедельную утреннюю встречу инвестиционного банковского отделения «Морган Стэнли», рассказал о первых встречах с Маурицио Гуччи в присутствии двадцати с небольшим коллег, собравшихся за столом для переговоров. Те лишь смеялись и недоверчиво поднимали брови. Товарный знак «Гуччи» был притягателен, но он ассоциировался с семейными ссорами, судебными делами и налоговыми махинациями.
– Давайте хотя бы мокасинами разживемся на этом деле! – расхохотался один из собравшихся.
– Имя Гуччи сразу привлекло всеобщее внимание, – вспоминал Моранте. – Обычно интерес на таких встречах измерялся в количестве денег, которое можно извлечь из сделки; однако в случае с Гуччи всех зацепило именно имя и то, что с ним было связано.
Хоть банкиры и заинтересовались делом, они в большинстве своем сильно сомневались, что есть хотя бы шанс провести сделку в атмосфере запутанных семейных распрей Гуччи. Но один молодой человек из числа собравшихся все же воспринял историю Моранте всерьез. Джон Студзински по прозвищу «Стадс» в те времена возглавлял в компании экспертно-аналитическую группу. Сейчас он управляет всей инвестиционно-банковской деятельностью компании «Морган Стэнли». Студзински знал, что малоизвестный тогда инвестиционный банк «Инвесткорп» в 1984 году сколотил состояние, возродив дело исторически значимого американского ювелира Tiffany & Co., а затем продав свои акции на Нью-Йоркской бирже. Он знал, что у «Инвесткорп» были богатые клиенты из богатых нефтью стран Ближнего Востока – люди с утонченным вкусом на вложения в роскошные бренды.
– Только они могут согласиться на такое безумие, как эта сделка, – думал Стадс втайне, – но я уверен, что они согласятся.
Когда собрание разошлось, он отвел Моранте в сторону и изложил ему свою идею.
– Вероятность успеха была минимальной, – рассказывал Студзински впоследствии. – Мы видели в «Гуччи» заходящую звезду, в акциях которой царил немыслимый хаос. Нам предстояло провернуть настоящий гамбит – и надо было, чтобы все фигуры стояли там, где нужно.
– Потребовалось много терпения и решимости, но мы знали, что у «Инвесткорп» хватит средств, что они заинтересованы в предметах роскоши и что им хватит терпения разобраться со сложной ситуацией с акциями, – говорил Студзински. Он позвонил представителю «Инвесткорп» в Лондоне, молодому американцу из Огайо по имени Пол Димитрук.
Худой и поджарый, с темными волосами и глазами, которые бывали то чарующими, то пронзительными, то теплыми, Димитрук был сдержанным человеком, обладал внушительными амбициями и черным поясом по карате. Он родился и вырос в семье пожарного в Кливленде, окончил юридический факультет в Нью-Йорке. Основатель и председатель «Инвесткорп», бизнесмен из Ирака Немир Кирдар, нашел Димитрука в юридической фирме компании «Гибсон, Данн энд Кратчер» и назначил его вести лондонские дела компании. Кирдара привлек опыт Димитрука в работе с международными сделками между американскими и европейскими промышленными компаниями. Радуясь возможности расширить горизонты и пожить в Европе, Димитрук переехал в Лондон в 1982 году в качестве управляющего партнера лондонского офиса юридической конторы. В «Инвесткорп» он устроился в начале 1985 года, сразу после приобретения «Тиффани». Изначальной задачей Димитрука было помогать развитию международного бизнеса «Тиффани» и решать другие управленческие проблемы, возникшие после приобретения компании.
Когда секретарь Димитрука рассказал ему, что звонит Джон Студзински, тот немедленно взял трубку. Несмотря на юный возраст, Студзински уже заслужил уважение инвестиционных банкиров своими солидными связями, компетентностью в индустрии роскоши, а также необычным для американца умением влиться в закрытый деловой мир Европы.
– Пол, ваши люди готовы поработать с Гуччи? – спросил Студзински в трубку, обрисовывая план. – Если согласитесь с планом Маурицио, то решитесь ему помочь?
Как и Моранте ранее, Димитрук оживился при упоминании имени Гуччи.
– Нам очень интересна и встреча с Маурицио, и его история, – ответил он.
Как только Студзински получил одобрение от Димитрука, Моранте позвонил Маурицио из Лондона. Тот едва дал звонящему поздороваться:
– Сделка состоялась?! – выпалил он.
– Подождите, подождите минутку, не торопитесь, – возразил Моранте.
– Торопиться нужно, нельзя терять ни минуты! – настаивал Маурицио: он тогда еще был в Милане. Он не сказал Андреа, что боится серьезных проблем с законом из-за обвинений, которые ему предъявили родственники.
– Я нашел того, кто захотел встретиться с вами и выслушать вашу историю, – ответил Моранте. – Можете прибыть в Лондон?
В 1987 году «Инвесткорп» была почти не известна в финансовых кругах за пределами рынка прямых инвестиций. Основанная Кирдаром в 1982 году компания служила мостом, по которому клиенты с Персидского залива могли направить инвестиции в Европу и Северную Америку.
Кирдар был харизматичным и целеустремленным человеком. У него был высокий лоб, орлиный нос и всезнающие зеленые глаза, взгляд которых пронзал насквозь. Его семья, родом из северо-восточного города Киркук, была прозападно настроена и поддерживала правящую династию Хашимитов, когда арабский мир взбудоражил батхизм и антизападное движение насеритов, арабских националистов. В 1958 году была убита правящая семья, и кровавое восстание, которое привело к власти Саддама Хусейна, вынудило Кирдара бежать из страны.
Окончив бакалавриат в Тихоокеанском колледже в Калифорнии и некоторое время проработав в банке в Аризоне, Кирдар вернулся в Багдад, где все понемногу улеглось. Он учредил торговую компанию, которая выступала представителем западных фирм; однако в апреле 1969 года Кирдара вдруг арестовали и без объяснения причин продержали под арестом двенадцать дней: так режим проявлял свою власть. Этого оказалось достаточно, чтобы Кирдар решил снова покинуть Ирак, – только в этот раз ему было тридцать два года и нужно было содержать семью. Кирдар устроился в нью-йоркский «Элайд Банк Интернэшнл» – синдикат, через который вели международный бизнес восемнадцать банков США. Днем он работал в подвале банка в здании на 55-й Восточной улице, а по ночам готовился получать магистерскую степень в Фордемском университете. Окончив обучение и недолго проработав в Национальном банке Северной Америки, Немир нашел работу в «Чейз Манхэттен Банк», тогдашнем «кадиллаке» среди банков Соединенных Штатов. Для целеустремленного молодого человека, который планировал сделать карьеру в международном банковском деле, то было самое подходящее место.
В годы работы в «Чейз» Кирдар продумал долгосрочный бизнес-план для региона Персидского залива, который разбогател после нефтяного кризиса в 1970-х. Он заключил важные для «Чейз» сделки – сначала в Абу-Даби, а затем в Бахрейне – и создал команду, с которой впоследствии создал «Инвесткорп»: Майкл Мерритт, Элиас Халлак, Оливер Ричардсон, Роберт Глейзер, Филим Баском и Савио Тан. В группу также вошел общий друг Чем Чесмиг.
Кирдар планировал предложить богатым людям и компаниям Персидского залива привлекательные инвестиции для состояний, которые они сколотили на нефти. Он хотел предложить им надежную недвижимость и корпоративные возможности на Западе, а в процессе построить англо-арабскую версию «Голдман Сакс» и «Дж. П. Морган», то есть инвестиционный банк высокого уровня, известный своим умением проводить сделки. В 1982 году Кирдар заложил первый камень своей мечты в номере 200 отеля «Бахрейн Холидей Инн» – у него был только секретарь и пишущая машинка. За следующий же год «Инвесткорп» выросла из гостиничного номера в собственный главный офис «Инвесткорп Хаус» в Манаме, а затем дотянулась и до Лондона и Нью-Йорка.
Когда Луиджи приехал встречать Маурицио на Монте Наполеоне после обеда, портье на первом этаже остановил его у входа и в тревоге отвел в сторону, не позволив дойти до лифта и подняться на четвертый этаж.
– Синьор Луиджи! – прошептал портье. – Lassù c’è la finanza! Vogliono il Dottor Maurizio![30] – сказал он об отряде людей в форме из налоговой полиции, которые поднялись в кабинет Маурицио несколькими минутами ранее. Guardia di Finanza, налоговая полиция Италии – это подразделение полиции с правом ношения оружия, которое занимается финансовыми преступлениями, – в основном против государства, такими как уклонение от налогов или нарушение других финансовых правил. При виде их серой формы и шляп с желтым значком в виде языка пламени почти любого итальянца бросает в дрожь и он пытается скрыться из виду. Итальянцы испытывают к finanza гораздо больший трепет, нежели к обычным polizia, карабинерам в синей форме с красной полосой на брюках, о которых в Италии ходит множество издевательских шуток.
Луиджи прекрасно понимал, почему явились эти finanza. Маурицио рассказывал ему об обвинениях, которые выдвинул Альдо, об утреннем обыске на Галлериа Пассарелла в прошлом году и о попытке наложить арест на его акции в «Гуччи» в декабре. Через своих адвокатов Маурицио выяснил, что прокуратура готовила ордер на его арест – к этому привела кампания, которую развернули против него дядя Альдо, Паоло и его двоюродные братья. Маурицио старался больше времени проводить за границей, а в Милане – не ходить по одним и тем же улицам. За последние несколько месяцев он часто просил Луиджи отвезти его в малоизвестную тратторию в пригороде Брианца, к северу от Милана, где они одиноко ужинали вдвоем горячими спагетти и стейком filetti, а затем останавливались в местных отельчиках, потому что Маурицио боялся возвращаться в свою квартиру в Милане, в которой он жил с тех пор, как ушел из дома. Он знал, что итальянские исполнительные органы часто арестовывали подозреваемых рано утром, когда человек наверняка дома и спит в своей постели. Иногда, когда не удавалось найти номер на ночь, они спали в машине. Нервный и одинокий Маурицио доверительно беседовал с Луиджи, который всякий раз оставлял домашних ночью одних, чтобы составить своему шефу компанию. Иногда, когда Маурицио не мог уснуть допоздна, то даже звонил Патриции, чтобы поделиться с ней тревогами. И вот момент, которого он так боялся, наступил.
Как только Луиджи услышал, что finanza поджидают Маурицио в кабинете, он развернулся и бросился в сторону «Багутта», уютной траттории неподалеку, в которой еще сохранялись разноцветные картины и эскизы постоянных гостей прошлых лет. Здесь больше не собирались художники и писатели; «Багутта» теперь работала на бизнес-элиту так называемого миланского «золотого треугольника»: роскошных торговых улиц, окружавших это место. В «Багутта» подавали управляющим «Гуччи» и покупателям cotolette alla milanese[31] и другие фирменные блюда уже без малого сорок лет. Луиджи знал, что Маурицио обедает там с Пилоне, однако, когда он нырнул в зал через свисающие в дверном проходе нитяные занавески от мух, улыбчивый метрдотель в черном костюме сообщил ему, что Маурицио и Пилоне уже ушли. Возможно, подумал Луиджи, они направились в контору Панцани, которая находилась в нескольких кварталах от траттории.
Услышав слова Луиджи, Маурицио обернулся к Пилоне и Панцани, приподнимая брови, а затем кинулся прочь вслед за своим водителем. Пристрастие к теннису, конной езде и лыжам, которые он любил, но на которые не мог выделить времени, все еще держали его в хорошей форме: он пулей слетел вниз по черной лестнице, перескакивая через ступеньку, и выскочил из здания вслед за Луиджи. Сердце у него колотилось как бешеное. Они запрыгнули в машину, которую Луиджи остановил у черного входа на случай, если Маурицио придут искать. Проехав несколько кварталов до Форо Бонапарте, где Маурицио держал свои автомобили и мотоциклы, Луиджи вручил ему ключи от самого большого мотоцикла – ярко-красного «Кавасаки» – и шлем.
– Надевайте, чтобы вас никто не узнал, и езжайте быстрее ветра! И не останавливайтесь, пока не доедете до швейцарской границы. Я приеду позже и привезу ваши вещи.
В Швейцарии Маурицио был бы в безопасности: правительство страны не стало бы высылать его за финансовые преступления.
– Не снимайте шлема до самой границы. Нельзя никому давать знать, кто вы такой! – наставлял его Луиджи. – Притворяйтесь спокойным; если спросят – говорите, что едете в свою резиденцию в Санкт-Морице. Не вызывайте подозрений, но торопитесь!
Сердце у Маурицио работало быстрее мотора «Кавасаки». До швейцарской границы в Лугано он доехал быстрее чем за час. Там он сбавил мощность ревущего двигателя, проезжая таможенную станцию, но шлем, по совету Луиджи, не снял. Когда таможенники пропустили его, едва глянув на паспорт, он снова разогнал мотоцикл и развернул его в сторону шоссе, которое вело в Санкт-Мориц, – это была дорога подлиннее, но кратчайший путь требовал снова пересекать границу страны и въезжать в Италию, а он не мог рисковать и останавливаться еще раз. Через два с небольшим часа Маурицио остановил мотоцикл на подъезде к своему дому в Санкт-Морице. Его трясло.
Когда Маурицио сбежал из Милана на красном мотоцикле, Луиджи отправился обратно в офис на Виа Монте Наполеоне, где должностные лица finanza все еще впустую дожидались председателя компании «Гуччи». Луиджи притворился, будто тоже ищет Маурицио, и спросил, что этим людям нужно.
Он оказался прав. Полиция пришла в офис Маурицио с ордером суда Миланского магистрата на арест, выданным Убальдо Наннуччи. Маурицио обвиняли в нелегальном выводе капитала за покупку «Креола». Ограничения, которые тогда еще действовали на итальянском финансовом рынке, не позволяли выводить крупные суммы денег за рубеж. Несмотря на то что Маурицио был гражданином Швейцарии, а «Креол» ходил под британским флагом, Паоло добился своей цели. Маурицио был далеко от Италии – и, следовательно, от повседневных дел компании – и ничего не мог поделать.
На следующий день, в среду, 24 июня 1987 года, газеты заговорили о шокирующих новостях: «Скандал в «Гуччи» из-за яхты мечты: выдан ордер на арест», восклицал итальянский ежедневник «Ла Республика». «Маурицио Гуччи сбегает от ареста».
В том же тоне изумлялась римская «Иль Мессаджеро»: «Клан Гуччи – в наручниках!». Миланская «Коррьере делла сера» трубила: «Креол» подвел Маурицио Гуччи».
По этому делу обвинили также Жана Витторио Пилоне и его зятя, но Пилоне повезло меньше всех: он был арестован полицией и оказался в тюрьме Соличчиано во Флоренции, недалеко от головного офиса «Гуччи» в Скандиччи, где его допрашивали три дня. Как и Маурицио, зять Пилоне сбежал, скрывшись от ареста. В своем швейцарском изгнании Маурицио мог лишь беспомощно наблюдать, как два месяца спустя суд Милана забрал его 50 процентов акций в компании «Гуччи» и назначил вместо него председателем компании университетского профессора Марию Мартеллини.
Следующие двенадцать месяцев Маурицио провел изгнанником в Швейцарии, перемещаясь между Санкт-Морицем и лучшим отелем Лугано – «Сплендид Рояль», расположенным на берегу озера. Последний он сделал своей новой штаб-квартирой, куда заезжал, когда не путешествовал. Лугано, приятный швейцарский городок на озере Лугано, находится в уголке Швейцарии, вклинившемся глубоко в итальянскую территорию, между озерами Лаго-Маджоре и Комо. Расположенный недалеко от Милана, этот город привлекал приезжих низкими ценами на бензин, выгодными покупками, хорошо работающей почтой и конфиденциальной банковской системой. Для Маурицио этот город добавлял изгнанию удобства и комфорта: он мог пригласить своих управляющих из Италии, чтобы те отчитались о правлении Мартеллини, и быстро добраться в Санкт-Мориц на выходных. Маурицио уговаривал Патрицию привезти дочерей в Лугано, чтобы повидаться с ними, но она каждый раз находила причину отменить приезд в последний момент. В первое Рождество, которое Маурицио провел в изгнании, Патриция пообещала привезти девочек в гости, так что он провел все утро 24 декабря в набегах на магазины игрушек, выбирая подарки для Алессандры и Аллегры: Патриция сказала, что отправит их с Луиджи к обеду. Но когда Луиджи позвонил в дверь на Галлериа Пассарелла несколько часов спустя, ему ответила горничная, которая сказала, что девочек с ним не отпустят.
– Что мне было делать? – вспоминая, говорил Луиджи. – Я не мог вернуться к Маурицио с пустыми руками, но девочкам нельзя было со мной ехать.
На обратном пути в Лугано Луиджи позвонил Маурицио, чтобы сообщить ему новости.
– Когда я вернулся к нему вечером, он плакал, – с грустью рассказывал Луиджи. Так в жизни Маурицио начался период, который Луиджи называл periodo sbagliato – время, когда все идет не так.
Единственным светом в жизни Маурицио стала высокая блондинка из Америки, родом из города Тампа во Флориде – бывшая модель по имени Шери Маклафлин. Маурицио встретил ее в 1984 году в Сардинии, во время отборочного тура Кубка Америки. Стройная, подтянутая, голубоглазая и светловолосая, с темными прядями, уложенными в стиле Фарры Фосетт, неизменно улыбчивая, Шери откликнулась на привлекательность Маурицио и его яркое очарование. Патриция, которая принимала участие в совместных ужинах и мероприятиях в связи с «Италией», тут же заметила, что Маурицио заинтересовался девушкой. Она прямо высказала ему все, что об этом думает. Уйдя из дома, Маурицио начал постоянно видеться с Шери: оба они часто путешествовали между Италией и Нью-Йорком. Шери принадлежала к тому редкому типу людей в жизни Маурицио, которые по-настоящему о нем заботились, не из-за денег или фамилии. Если Маурицио был занят встречами в тот день, когда Шери приезжала в город, он торопливо совал Луиджи в руки деньги и просил отвезти Шери за покупками в дизайнерские бутики Милана. Искусно ведя черный «Мерседес» Маурицио по центральным улицам города, Луиджи пытался поговорить с Шери, хоть они и не говорили на языке друг друга.
– Луиджи, почему Маурицио покупает мне все эти вещи? – жалобно спрашивала Шери. – Мне не нужны шикарные платья! Все, что мне надо, – простые джинсы и чтобы он был рядом.
Когда Маурицио сбежал из Милана, Шери встречалась с ним в Лугано или сбегала в Санкт-Мориц на выходные, когда Маурицио точно знал, что Патриция сейчас не там. Шери любила Маурицио, она хотела построить с ним новую жизнь – но Маурицио был не готов. Он был поглощен личными и деловыми проблемами, поэтому чувствовал, что не может дать ей то, что нужно.
Когда Шери не было рядом, долгими днями и вечерами, которые Маурицио проводил в одиночестве, он занимался тщательным исследованием прошлого «Гуччи»: он писал монографию, которая стала бы черновиком для перезапуска семейного дела.
Ордер на арест не подпускал Маурицио близко, но не связал ему руки. Он также занимался оформлением «комнаты Гуччи» у «Мосиманна», элитном лондонском ресторане, которым управлял уважаемый швейцарский шеф-повар Антон Мосиманн. Маурицио оформил эту комнату грандиозно: обставил ее любимыми вещами, напоминавшими об Империи, отделал стены зеленой тканью с принтом Гуччи, украсил уникальными антикварными подсвечниками и светильниками. Это занятие стоило ему почти целое состояние: заместительница председателя Мария Мартеллини была вне себя, увидев счета, которые, разумеется, отправлялись прямиком в головной офис компании.
Главным представителем Маурицио в Милане стал высокий бородатый мужчина по имени Энрико Куччиани: он переправлял документы, письма и распоряжения между офисами «Гуччи» на Виа Монте Наполеоне и отелем «Сплендид Рояль» в Лугано. Маурицио нанял Куччиани всего за пару месяцев до происшествия, из консультационного бюро «Маккинзи энд Компани», чтобы сделать новым управляющим директором «Гуччи».
Весной перед своим изгнанием Маурицио рассказал Куччиани, насколько серьезной становится опасность, которую Альдо и его сыновья наверняка ему готовили.
– Моя семья безнадежна! – однажды сказал Маурицио в разговоре с Куччиани, расхаживая из стороны в сторону перед письменным столом в своем кабинете на Виа Монте Наполеоне. – Я пытался сотрудничать, но каждый раз, стоит мне хоть шаг ступить, как кто-нибудь сходит с ума и начинает творить совсем не то, что делаем мы. А теперь они объявляют мне войну! – возмутился он, характерным жестом поправляя на носу очки в черепаховой оправе средним пальцем. Затем Маурицио обернулся и посмотрел на Куччиани. Учтивый, долговязый и седобородый, Куччиани сидел, закинув ногу на ногу, в одном из двух кресел в стиле бидермайер, придвинутых к столу Маурицио. Он слушал своего начальника и гладил бороду большим и указательным пальцами.
– Нужно найти способ их выкупить! – заявил Маурицио.
Куччиани пригласил инвестиционного банкира, который работал на «Морган Стэнли» в Лондоне; звали его Андреа Моранте. Куччиани спросил Моранте, не хочет ли тот встретиться с Маурицио Гуччи, но подчеркнул, что все их общение должно проходить строго конфиденциально, учитывая серьезность конфликта внутри семьи Гуччи. Моранте был умным и расчетливым человеком, он умело использовал свои итальянские корни и финансовые навыки, чтобы сделать успешную карьеру в банковских инвестициях, и его сразу заинтриговало предложение. «Гуччи» была не просто небольшой динамичной итальянской компанией с проблемой в вопросе преемственности – таких компаний было множество. Имя Гуччи означало шик, роскошь и незадействованный потенциал доходов, мечту инвестиционного банкира. Моранте согласился встретиться с Маурицио на следующей неделе.
Когда Моранте явился, Маурицио встретил его на пороге своего кабинета в Милане и радушно пригласил войти – ему хватило пары секунд, чтобы оценить самые важные черты своего гостя. Это был привлекательный человек среднего роста и телосложения, с умными синими глазами и коротко подстриженными седеющими волосами. По случаю встречи Моранте надел свой лучший костюм и галстук от «Гермес».
– Очень рад встрече, господин Моранте, – с искрой в глазах заговорил Маурицио, – даже если галстук на вас не тот!
Моранте взглянул на молодого главу «Гуччи» испытующим взглядом, а затем добродушно рассмеялся. Маурицио сразу ему понравился. Блеск в его глазах и мягкий упрек сразу показали Моранте, что можно расслабиться. Прошло всего несколько месяцев, и он полюбил талант Маурицио начинать важные деловые встречи с шутки, которая помогала разрядить обстановку. Моранте устроился в кресле и оглядел кабинет, любуясь медового цвета мебелью в стиле бидермайер, кожаным диваном приятного оттенка зеленого с красными пуговицами, а также черно-белыми глянцевыми фотографиями родителей Маурицио времен их кинематографической молодости. Взгляд Моранте остановился на изящном столе Маурицио, на старинных хрустальных графинах и серебряных бокалах, выставленных на сверкающей консоли у стены. Слева от Маурицио в комнату проникал свет из двух окон, выходивших на небольшой балкон по всей длине внешней стены.
Маурицио с самого начала взял инициативу в свои руки.
– Видите ли, господин Моранте, – начал он, – «Гуччи» напоминает ресторан, в котором работают пятеро поваров из пяти разных стран: меню состоит из пяти страниц, и если не хочешь пиццы, то всегда можешь взять спринг-роллы. Гости растеряны, на кухне кавардак! – воскликнул он и эмоционально взмахнул руками. Маска официоза, которую он надевал перед незнакомцами, спадала, и тон его заметно теплел.
Голубые глаза Маурицио следили за реакцией банкира из-за стекол очков-авиаторов. Моранте кивал, слушал и мало говорил, пытаясь выяснить, чего Маурицио добивается и каково его, Моранте, место в этом деле. В 1985 году Моранте устроился работать в «Морган Стэнли» в качестве ответственного за итальянский рынок и сразу взялся за крупную сделку – это была попытка итальянского производителя шин Пирелли выкупить американского магната в этой сфере, «Файерстоун». Выкуп компании провалился, и «Файерстоун» в итоге была приобретена компанией «Бриджстоун». Разнообразный национальный состав семьи и абстрактное мышление помогли Моранте разработать особый подход к банковскому делу и инвестициям: он не боялся творчески подходить к решению проблем преемственности и развития, от которых часто страдали итальянские компании. Отец Моранте был морским офицером из Неаполя; родители познакомились, когда корабль отца прибыл в порт Шанхая, где он и встретил родившуюся там дочь выходцев из Милана. Они много путешествовали по Италии и за границей, побывали и в Вашингтоне, и в Иране. В Италии Моранте обучался экономике, затем получил магистерскую степень в Канзасском Университете в Лоренсе, после чего переехал в Лондон, где и началась его карьера.
– У нас есть еще один шанс вернуть «Гуччи» потребителя, и для этого надо предложить ему товар, услугу, постоянство и образ, – говорил Маурицио. – Если мы все сделаем правильно, денег станет предостаточно. У нас есть «Феррари», а мы водим его, как «Чинквеченто»! – тут он вспомнил свою любимую метафору. – В «Формулу 1» не войти без правильной машины, правильного водителя, лучшей механики и набора запчастей. Понимаете, к чему я?
Моранте не понимал. Когда час спустя Маурицио провожал его до дверей, он все еще не мог взять в толк, зачем его на самом деле позвали. В тот же день он позвонил Куччиани и спросил, что следует по этому поводу думать.
– Не переживай, Андреа, Маурицио всегда такой, – ответил Куччиани. – Встреча прошла хорошо, ты ему понравился. Договоримся еще об одной, и чем скорее, тем лучше.
На следующей же неделе Маурицио, Куччиани и Моранте встретились за завтраком в отеле «Дука», где Моранте завел привычку останавливаться во время приездов в Милан. Отель располагался в ряду других крупных бизнес-отелей, чуть в глубине от Виа Виттор Пизани – широкого проспекта, который вел к центральному городскому вокзалу.
На этот раз, пока официанты молчаливо сновали между столиками, а зал под высокими сводами постепенно наполнялся негромкими разговорами, звяканьем стаканов и фарфора, Маурицио сразу перешел к делу. Моранте сразу ему понравился и завоевал доверие. Но вместо привычной легкости и оптимизма на лице Маурицио читалась тревога и подавленность.
– Мои родственники уничтожают все, что я хочу сделать! – искренне сознался он Моранте, подавшись вперед в своем кресле. – Флоренция превратилась в болото, где всякая инициатива вязнет. И теперь они развернули против меня целую кампанию. Нужно или выкупить компанию, или продать свои доли. Так продолжаться не может.
Моранте понял, что в этой истории для него кроется возможность купить или продать. Куччиани взглянул на него многозначительным взглядом: «Видишь? Я же говорил!»
– Доктор Гуччи, так вы считаете, что ваши двоюродные братья могут захотеть продать свои акции в «Гуччи»? – глубоким мелодичным голосом спросил Моранте.
– Мне – нет, – рассмеялся Маурицио, откидываясь в кресле и заводя руки за голову. – Для них это было бы как выдать дочь-красавицу замуж за чудовище!
Чего Маурицио не сказал – хотя Моранте быстро догадался сам, – это что у него не было денег выкупить доли своих родственников, даже если бы те и согласились.
– Но при определенных обстоятельствах, – посерьезнел Маурицио, – их акции можно было бы выкупить.
– Скажите мне, доктор Гуччи, – упрямо продолжил Моранте, – если бы они решили не продавать акции, вы продали бы им свои?
Маурицио помрачнел, точно по его лицу пробежала тень.
– Ни в коем случае! Да у них и денег нет, чтобы выкупить у меня мою долю. Чем продавать им, я бы лучше выбрал третью сторону, о которой я буду точно знать, что она будет действовать в долгосрочных интересах компании.
Моранте тут же ухватился за это решение: то есть надо было найти стороннего покупателя, который выкупит акции у семьи Маурицио и станет его партнером, чтобы вместе обновить имя Гуччи.
Кроме того, Моранте узнал, что Маурицио, несмотря на кажущееся богатство, нуждался в деньгах. Моранте расспросил его, какое имущество он готов будет продать, чтобы разжиться наличностью, – это поставило бы его в лучшее положение при переговорах с потенциальными финансовыми партнерами.
Ответ удивил его: Маурицио, вместе с Доменико де Соле и небольшой группой инвесторов тайно приобрели контроль над известной сетью магазинов для «экипажной публики» B. Altman and Company, основанной в конце 1860-х годов. К концу 1980-х у них уже было семь магазинов. Группа инвесторов назначила управлять бизнесом двоих бывших бухгалтеров: Энтони Конти, который раньше был главным по розничной отчетности и исполнительным директором Deloitte Haskins & Sells, и еще одного бывшего сотрудника «Делойт» – Филипа Семпревиво, бывшего заместителя исполнительного директора. Имя Гуччи с этими сделками связано не было, и почти никто не знал, что компанией «Б. Альтман» владеет Маурицио. В 1987 году с помощью компании «Морган Стэнли» Маурицио и его партнеры продали магазин примерно за 27 миллионов долларов австралийскому обществу по розничной торговле и недвижимости, которое называлось Hooker Corp. Ltd., и владел им некто Л. Дж. Хукер. И хотя выручка от продажи приятно увеличила сумму на банковских счетах Маурицио, эта сделка, к сожалению, стала началом конца для американского розничного сектора. Уже три года спустя «Б. Альтман» прекратила существование.
Моранте вернулся в свой офис в Лондоне и, явившись на еженедельную утреннюю встречу инвестиционного банковского отделения «Морган Стэнли», рассказал о первых встречах с Маурицио Гуччи в присутствии двадцати с небольшим коллег, собравшихся за столом для переговоров. Те лишь смеялись и недоверчиво поднимали брови. Товарный знак «Гуччи» был притягателен, но он ассоциировался с семейными ссорами, судебными делами и налоговыми махинациями.
– Давайте хотя бы мокасинами разживемся на этом деле! – расхохотался один из собравшихся.
– Имя Гуччи сразу привлекло всеобщее внимание, – вспоминал Моранте. – Обычно интерес на таких встречах измерялся в количестве денег, которое можно извлечь из сделки; однако в случае с Гуччи всех зацепило именно имя и то, что с ним было связано.
Хоть банкиры и заинтересовались делом, они в большинстве своем сильно сомневались, что есть хотя бы шанс провести сделку в атмосфере запутанных семейных распрей Гуччи. Но один молодой человек из числа собравшихся все же воспринял историю Моранте всерьез. Джон Студзински по прозвищу «Стадс» в те времена возглавлял в компании экспертно-аналитическую группу. Сейчас он управляет всей инвестиционно-банковской деятельностью компании «Морган Стэнли». Студзински знал, что малоизвестный тогда инвестиционный банк «Инвесткорп» в 1984 году сколотил состояние, возродив дело исторически значимого американского ювелира Tiffany & Co., а затем продав свои акции на Нью-Йоркской бирже. Он знал, что у «Инвесткорп» были богатые клиенты из богатых нефтью стран Ближнего Востока – люди с утонченным вкусом на вложения в роскошные бренды.
– Только они могут согласиться на такое безумие, как эта сделка, – думал Стадс втайне, – но я уверен, что они согласятся.
Когда собрание разошлось, он отвел Моранте в сторону и изложил ему свою идею.
– Вероятность успеха была минимальной, – рассказывал Студзински впоследствии. – Мы видели в «Гуччи» заходящую звезду, в акциях которой царил немыслимый хаос. Нам предстояло провернуть настоящий гамбит – и надо было, чтобы все фигуры стояли там, где нужно.
– Потребовалось много терпения и решимости, но мы знали, что у «Инвесткорп» хватит средств, что они заинтересованы в предметах роскоши и что им хватит терпения разобраться со сложной ситуацией с акциями, – говорил Студзински. Он позвонил представителю «Инвесткорп» в Лондоне, молодому американцу из Огайо по имени Пол Димитрук.
Худой и поджарый, с темными волосами и глазами, которые бывали то чарующими, то пронзительными, то теплыми, Димитрук был сдержанным человеком, обладал внушительными амбициями и черным поясом по карате. Он родился и вырос в семье пожарного в Кливленде, окончил юридический факультет в Нью-Йорке. Основатель и председатель «Инвесткорп», бизнесмен из Ирака Немир Кирдар, нашел Димитрука в юридической фирме компании «Гибсон, Данн энд Кратчер» и назначил его вести лондонские дела компании. Кирдара привлек опыт Димитрука в работе с международными сделками между американскими и европейскими промышленными компаниями. Радуясь возможности расширить горизонты и пожить в Европе, Димитрук переехал в Лондон в 1982 году в качестве управляющего партнера лондонского офиса юридической конторы. В «Инвесткорп» он устроился в начале 1985 года, сразу после приобретения «Тиффани». Изначальной задачей Димитрука было помогать развитию международного бизнеса «Тиффани» и решать другие управленческие проблемы, возникшие после приобретения компании.
Когда секретарь Димитрука рассказал ему, что звонит Джон Студзински, тот немедленно взял трубку. Несмотря на юный возраст, Студзински уже заслужил уважение инвестиционных банкиров своими солидными связями, компетентностью в индустрии роскоши, а также необычным для американца умением влиться в закрытый деловой мир Европы.
– Пол, ваши люди готовы поработать с Гуччи? – спросил Студзински в трубку, обрисовывая план. – Если согласитесь с планом Маурицио, то решитесь ему помочь?
Как и Моранте ранее, Димитрук оживился при упоминании имени Гуччи.
– Нам очень интересна и встреча с Маурицио, и его история, – ответил он.
Как только Студзински получил одобрение от Димитрука, Моранте позвонил Маурицио из Лондона. Тот едва дал звонящему поздороваться:
– Сделка состоялась?! – выпалил он.
– Подождите, подождите минутку, не торопитесь, – возразил Моранте.
– Торопиться нужно, нельзя терять ни минуты! – настаивал Маурицио: он тогда еще был в Милане. Он не сказал Андреа, что боится серьезных проблем с законом из-за обвинений, которые ему предъявили родственники.
– Я нашел того, кто захотел встретиться с вами и выслушать вашу историю, – ответил Моранте. – Можете прибыть в Лондон?
В 1987 году «Инвесткорп» была почти не известна в финансовых кругах за пределами рынка прямых инвестиций. Основанная Кирдаром в 1982 году компания служила мостом, по которому клиенты с Персидского залива могли направить инвестиции в Европу и Северную Америку.
Кирдар был харизматичным и целеустремленным человеком. У него был высокий лоб, орлиный нос и всезнающие зеленые глаза, взгляд которых пронзал насквозь. Его семья, родом из северо-восточного города Киркук, была прозападно настроена и поддерживала правящую династию Хашимитов, когда арабский мир взбудоражил батхизм и антизападное движение насеритов, арабских националистов. В 1958 году была убита правящая семья, и кровавое восстание, которое привело к власти Саддама Хусейна, вынудило Кирдара бежать из страны.
Окончив бакалавриат в Тихоокеанском колледже в Калифорнии и некоторое время проработав в банке в Аризоне, Кирдар вернулся в Багдад, где все понемногу улеглось. Он учредил торговую компанию, которая выступала представителем западных фирм; однако в апреле 1969 года Кирдара вдруг арестовали и без объяснения причин продержали под арестом двенадцать дней: так режим проявлял свою власть. Этого оказалось достаточно, чтобы Кирдар решил снова покинуть Ирак, – только в этот раз ему было тридцать два года и нужно было содержать семью. Кирдар устроился в нью-йоркский «Элайд Банк Интернэшнл» – синдикат, через который вели международный бизнес восемнадцать банков США. Днем он работал в подвале банка в здании на 55-й Восточной улице, а по ночам готовился получать магистерскую степень в Фордемском университете. Окончив обучение и недолго проработав в Национальном банке Северной Америки, Немир нашел работу в «Чейз Манхэттен Банк», тогдашнем «кадиллаке» среди банков Соединенных Штатов. Для целеустремленного молодого человека, который планировал сделать карьеру в международном банковском деле, то было самое подходящее место.
В годы работы в «Чейз» Кирдар продумал долгосрочный бизнес-план для региона Персидского залива, который разбогател после нефтяного кризиса в 1970-х. Он заключил важные для «Чейз» сделки – сначала в Абу-Даби, а затем в Бахрейне – и создал команду, с которой впоследствии создал «Инвесткорп»: Майкл Мерритт, Элиас Халлак, Оливер Ричардсон, Роберт Глейзер, Филим Баском и Савио Тан. В группу также вошел общий друг Чем Чесмиг.
Кирдар планировал предложить богатым людям и компаниям Персидского залива привлекательные инвестиции для состояний, которые они сколотили на нефти. Он хотел предложить им надежную недвижимость и корпоративные возможности на Западе, а в процессе построить англо-арабскую версию «Голдман Сакс» и «Дж. П. Морган», то есть инвестиционный банк высокого уровня, известный своим умением проводить сделки. В 1982 году Кирдар заложил первый камень своей мечты в номере 200 отеля «Бахрейн Холидей Инн» – у него был только секретарь и пишущая машинка. За следующий же год «Инвесткорп» выросла из гостиничного номера в собственный главный офис «Инвесткорп Хаус» в Манаме, а затем дотянулась и до Лондона и Нью-Йорка.