— Сон может быть связан с каким-то событием из прошлого, чем-то, что наложило на нее отпечаток.
Джербер как раз и думал о некоей цезуре, паузе между до и после.
— Женщина говорит о детстве как о блоке, отъединенном от ее последующего существования… Кроме того, с Ханной Холл она отождествляет себя только с десятилетнего возраста. Будто бы женщина и девочка — не один и тот же человек, а две разных личности.
— Наверное, пока вы углубляетесь в ее прошлое там, в Тоскане, я могла бы что-то выяснить о ее австралийском настоящем, — предложила Тереза Уолкер, не дожидаясь его просьбы.
— Отличная мысль, — согласился Пьетро.
В самом деле, они ничего не знали о пациентке, кроме того, что она содержала себя, время от времени делая переводы.
— Я знаю одного частного детектива, — заверила Уолкер. — Попрошу его провести небольшое расследование.
— Надо попробовать связаться с настоящими родителями женщины, — заявил Джербер. — Если они еще живы, разумеется.
— Полагаю, нелегко будет выйти на них через двадцать лет.
— Да, вы правы.
Кто знает, что с ними сталось? Джербер вспомнил об их решении вести одинокое существование в отдаленных местах, об их постоянных передвижениях, о жизни, полной превратностей.
Мы держимся подальше от мира, надеясь, что и мир будет держаться от нас подальше.
— Они выбирали точку на карте и шли туда, держась, однако, поодаль от «черных линий и красных кружков».
— От автострад и населенных пунктов, — перевела коллега. — Почему?
— Понятия не имею, но Ханна убеждена, что жизнь ее была сплошным приключением и что родители облегчали бремя лишений, превращая всякое неудобство в игру, специально для нее придуманную… Все более-менее в духе Нью-Эйдж[4]: отец ходил на охоту с луком и стрелами, а мать проводила странные обряды, чистила ауру и тому подобное.
— Дело было в девяностые годы: какой-то анахронизм, — скептически заметила Уолкер.
— В нашу первую встречу Ханна упомянула о призраках, колдуньях и живых мертвецах; кажется, она твердо убеждена в том, что все они существуют в реальности.
Стало быть, это нормально, что родители привязали мне колокольчик к щиколотке, чтобы забрать меня из земли мертвых.
— Меня не слишком беспокоит семья с причудами или суеверия, — заметила Уолкер. — Но заставляет задуматься история с именами.
Тереза Уолкер была права: то, что Ханна Холл в детстве много раз меняла имя, наводило и Джербера на размышления.
Идентичность формируется у человека в первые годы жизни. Имя — не просто ее часть, это ее стержень. Оно становится магнитом, к которому притягиваются все особенности, определяющие нас и делающие в каком-то смысле уникальными. Включая внешний вид, особые приметы, вкусы, нрав, достоинства и недостатки. В свою очередь, идентичность лежит в основе того, что мы называем индивидуальностью, определяет ее. если трансформировать первую, вторая рискует деградировать во что-то опасно неопределенное.
Перемена имени, даже единожды в жизни, дестабилизирует человека, наносит серьезный урон самооценке. Поэтому до чрезвычайности усложнена законная процедура смены идентичности. Кто знает, к каким последствиям для Ханны Холл привел процесс непрерывной метаморфозы.
Я — Белоснежка, Аврора, Золушка, Златовласка, Шахерезада… Какая девочка в целом свете может похвастаться, что всегда была принцессой?
Мысленно вслушиваясь снова в голос пациентки, Джербер открыл керамическую банку, где Сильвия держала печенье, сунул туда руку, вытащил шоколадное. Рассеянно откусил кусочек.
— Ханна упорно твердила, что у нее была счастливая семья, — заметил он, открывая холодильник и высматривая молоко.
— Думаете, она говорит неправду?
Джерберу пришел на ум Эмильян, мальчик-призрак.
— Одновременно с этим случаем я рассматриваю другой, шестилетнего белоруса, который утверждает, будто приемные родители устроили что-то вроде оргии и в ней принимали участие также бабушка с дедушкой и священник… Говорит, будто на них были маски животных: кот, овца, свинья, филин и волк, — скрупулезно перечислил психолог. — Суд поручил мне установить, не лжет ли мальчик, но проблема не сводится только к этому… Для ребенка семья — самое надежное место в мире или самое опасное: каждый детский психолог это прекрасно знает. Вот только ребенок не умеет отличать одно от другого.
Уолкер призадумалась на мгновение.
— По-вашему, маленькая Ханна не была в безопасности?
— Все дело в правилах, — отвечал Пьетро. — Ханна процитировала мне два: «Чужие опасны» и «Никогда не называть чужим свое имя».
— Наверное, чтобы понять, какие это правила и сколько их, а главное, для чего они служили, вы должны сначала углубиться в само понятие «чужие», — подсказала Уолкер.
— Да, правда, я тоже так думаю.
— Что-то еще?
— Адо, — отозвался психолог.
Он порылся в кармане пижамной куртки, куда положил листок из блокнота с записью, которую сделала женщина.
АДО.
— Ханна попросила у меня бумагу и ручку, чтобы записать имя. Я задавался вопросом, зачем ей это так срочно понадобилось.
— И как вы это себе объяснили?
— Может быть, она просто хотела привлечь мое внимание.
Уолкер обдумала информацию, потом спросила:
— Вы ведь ведете запись ваших сеансов с детьми?
— Да, — признал Джербер. — Я храню видеозаписи всех встреч.
Возможно, и коллега делала то же самое с субъектами, которых подвергала лечению. Тут он должен был бы рассказать историю с Ишио, как ему показалось, будто он разглядел имя кузена на листке, который вручил пациентке, но не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто Ханна Холл умудрилась что-то ему внушить. Так что он заключил:
— И потом, я думаю, что Ханна намеренно бросила листок в мусорную корзину, чтобы я его нашел.
Такой вывод поразил Уолкер.
— Продолжайте записывать все ваши сеансы с Ханной, — порекомендовала она.
— Разумеется, не беспокойтесь, — заверил он, даже слегка улыбнувшись.
— Я серьезно, — настаивала коллега. — Я старше вас и знаю, о чем говорю.
— Доверьтесь мне.
— Простите, я иногда слишком ревностно опекаю более молодых коллег. — Но по голосу было понятно, что она по-настоящему озабочена, хотя причину такого беспокойства пока не хочет объяснить.
— Наверное, было бы полезно, если бы вы прислали мне видеозапись первого сеанса гипноза, который был проведен для Ханны в Аделаиде.
— Я не настолько продвинута, я до сих пор работаю по старинке, — призналась австралийка.
— Вы хотите сказать, что все время ведете записи от руки? — поразился Джербер.
— Нет-нет, — развеселилась Уолкер. — У меня цифровой магнитофон: я вам вышлю аудиозапись сеанса по электронной почте.
— Отлично, спасибо.
Тереза Уолкер, казалось, была довольна тем, что он решил попробовать провести курс гипноза для Ханны.
— Что до вашего гонорара…
— Это не проблема, — перебил ее Джербер.
Ханна Холл, что было очевидно для обоих, не могла себе позволить заплатить сколько-нибудь приличную сумму.
— Одни только межконтинентальные звонки нам влетят в копеечку, — рассмеялась Тереза Уолкер.
— Но вы были правы: эта женщина нуждается в помощи. И, судя по рассказу, который я услышал во время первого сеанса, можно еще многое извлечь из ее памяти.
— Какое впечатление произвела на вас Ханна? — вдруг напрямик спросила коллега.
Джербер смутился, не зная, что сказать. Он лишнюю секунду помедлил с ответом, и Уолкер заговорила сама.
— Будьте осторожны, — предупредила она.
— Буду, — пообещал Джербер.
Завершив звонок, он немного в задумчивости посидел в кухне перед стаканом холодного молока, съел еще пару шоколадных печений. В полутьме, которую рассеивал только свет из открытого холодильника.
Пьетро спрашивал себя, какое впечатление произвела на него Ханна Холл и почему он не сумел ответить Уолкер.
Каждый пациент отражается в лечащем враче. Но случается и противоположное, это неизбежно. Особенно когда речь идет о детях. Как бы психолог ни пытался оставаться отстраненным, невозможно не вникать эмоционально в некоторые рассказы, полные ужасов.
Синьор Б. научил его многим способам преодолевать такие вещи. Способам выковывать невидимую броню, не теряя при этом необходимой эмпатии.
«Ведь если ужас последует за тобой в твой дом, ты пропал», — говаривал он.
Джербер поднялся из-за стола, поставил пустой стакан в раковину и закрыл холодильник. Прошел босиком по объятому молчанием дому, направляясь в спальню.
Сильвия закуталась в одеяло, ладошки сложены между щекой и подушкой. Взглянув на нее, психолог почувствовал себя виноватым. Было нечто общее между ним и Ханной Холл. Поэтому он был так заботлив, так внимателен к пациентке, поэтому счел своим долгом ей помочь.
Прежде чем забраться под одеяло к жене, он пошел посмотреть, как там Марко. Тот тоже безмятежно спал в своей кроватке, при свете ночника в форме кактуса, в той же позе, что и мать. И в этом они похожи, сказал себе Пьетро. Такая мысль его утешила.
Джербер как раз и думал о некоей цезуре, паузе между до и после.
— Женщина говорит о детстве как о блоке, отъединенном от ее последующего существования… Кроме того, с Ханной Холл она отождествляет себя только с десятилетнего возраста. Будто бы женщина и девочка — не один и тот же человек, а две разных личности.
— Наверное, пока вы углубляетесь в ее прошлое там, в Тоскане, я могла бы что-то выяснить о ее австралийском настоящем, — предложила Тереза Уолкер, не дожидаясь его просьбы.
— Отличная мысль, — согласился Пьетро.
В самом деле, они ничего не знали о пациентке, кроме того, что она содержала себя, время от времени делая переводы.
— Я знаю одного частного детектива, — заверила Уолкер. — Попрошу его провести небольшое расследование.
— Надо попробовать связаться с настоящими родителями женщины, — заявил Джербер. — Если они еще живы, разумеется.
— Полагаю, нелегко будет выйти на них через двадцать лет.
— Да, вы правы.
Кто знает, что с ними сталось? Джербер вспомнил об их решении вести одинокое существование в отдаленных местах, об их постоянных передвижениях, о жизни, полной превратностей.
Мы держимся подальше от мира, надеясь, что и мир будет держаться от нас подальше.
— Они выбирали точку на карте и шли туда, держась, однако, поодаль от «черных линий и красных кружков».
— От автострад и населенных пунктов, — перевела коллега. — Почему?
— Понятия не имею, но Ханна убеждена, что жизнь ее была сплошным приключением и что родители облегчали бремя лишений, превращая всякое неудобство в игру, специально для нее придуманную… Все более-менее в духе Нью-Эйдж[4]: отец ходил на охоту с луком и стрелами, а мать проводила странные обряды, чистила ауру и тому подобное.
— Дело было в девяностые годы: какой-то анахронизм, — скептически заметила Уолкер.
— В нашу первую встречу Ханна упомянула о призраках, колдуньях и живых мертвецах; кажется, она твердо убеждена в том, что все они существуют в реальности.
Стало быть, это нормально, что родители привязали мне колокольчик к щиколотке, чтобы забрать меня из земли мертвых.
— Меня не слишком беспокоит семья с причудами или суеверия, — заметила Уолкер. — Но заставляет задуматься история с именами.
Тереза Уолкер была права: то, что Ханна Холл в детстве много раз меняла имя, наводило и Джербера на размышления.
Идентичность формируется у человека в первые годы жизни. Имя — не просто ее часть, это ее стержень. Оно становится магнитом, к которому притягиваются все особенности, определяющие нас и делающие в каком-то смысле уникальными. Включая внешний вид, особые приметы, вкусы, нрав, достоинства и недостатки. В свою очередь, идентичность лежит в основе того, что мы называем индивидуальностью, определяет ее. если трансформировать первую, вторая рискует деградировать во что-то опасно неопределенное.
Перемена имени, даже единожды в жизни, дестабилизирует человека, наносит серьезный урон самооценке. Поэтому до чрезвычайности усложнена законная процедура смены идентичности. Кто знает, к каким последствиям для Ханны Холл привел процесс непрерывной метаморфозы.
Я — Белоснежка, Аврора, Золушка, Златовласка, Шахерезада… Какая девочка в целом свете может похвастаться, что всегда была принцессой?
Мысленно вслушиваясь снова в голос пациентки, Джербер открыл керамическую банку, где Сильвия держала печенье, сунул туда руку, вытащил шоколадное. Рассеянно откусил кусочек.
— Ханна упорно твердила, что у нее была счастливая семья, — заметил он, открывая холодильник и высматривая молоко.
— Думаете, она говорит неправду?
Джерберу пришел на ум Эмильян, мальчик-призрак.
— Одновременно с этим случаем я рассматриваю другой, шестилетнего белоруса, который утверждает, будто приемные родители устроили что-то вроде оргии и в ней принимали участие также бабушка с дедушкой и священник… Говорит, будто на них были маски животных: кот, овца, свинья, филин и волк, — скрупулезно перечислил психолог. — Суд поручил мне установить, не лжет ли мальчик, но проблема не сводится только к этому… Для ребенка семья — самое надежное место в мире или самое опасное: каждый детский психолог это прекрасно знает. Вот только ребенок не умеет отличать одно от другого.
Уолкер призадумалась на мгновение.
— По-вашему, маленькая Ханна не была в безопасности?
— Все дело в правилах, — отвечал Пьетро. — Ханна процитировала мне два: «Чужие опасны» и «Никогда не называть чужим свое имя».
— Наверное, чтобы понять, какие это правила и сколько их, а главное, для чего они служили, вы должны сначала углубиться в само понятие «чужие», — подсказала Уолкер.
— Да, правда, я тоже так думаю.
— Что-то еще?
— Адо, — отозвался психолог.
Он порылся в кармане пижамной куртки, куда положил листок из блокнота с записью, которую сделала женщина.
АДО.
— Ханна попросила у меня бумагу и ручку, чтобы записать имя. Я задавался вопросом, зачем ей это так срочно понадобилось.
— И как вы это себе объяснили?
— Может быть, она просто хотела привлечь мое внимание.
Уолкер обдумала информацию, потом спросила:
— Вы ведь ведете запись ваших сеансов с детьми?
— Да, — признал Джербер. — Я храню видеозаписи всех встреч.
Возможно, и коллега делала то же самое с субъектами, которых подвергала лечению. Тут он должен был бы рассказать историю с Ишио, как ему показалось, будто он разглядел имя кузена на листке, который вручил пациентке, но не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто Ханна Холл умудрилась что-то ему внушить. Так что он заключил:
— И потом, я думаю, что Ханна намеренно бросила листок в мусорную корзину, чтобы я его нашел.
Такой вывод поразил Уолкер.
— Продолжайте записывать все ваши сеансы с Ханной, — порекомендовала она.
— Разумеется, не беспокойтесь, — заверил он, даже слегка улыбнувшись.
— Я серьезно, — настаивала коллега. — Я старше вас и знаю, о чем говорю.
— Доверьтесь мне.
— Простите, я иногда слишком ревностно опекаю более молодых коллег. — Но по голосу было понятно, что она по-настоящему озабочена, хотя причину такого беспокойства пока не хочет объяснить.
— Наверное, было бы полезно, если бы вы прислали мне видеозапись первого сеанса гипноза, который был проведен для Ханны в Аделаиде.
— Я не настолько продвинута, я до сих пор работаю по старинке, — призналась австралийка.
— Вы хотите сказать, что все время ведете записи от руки? — поразился Джербер.
— Нет-нет, — развеселилась Уолкер. — У меня цифровой магнитофон: я вам вышлю аудиозапись сеанса по электронной почте.
— Отлично, спасибо.
Тереза Уолкер, казалось, была довольна тем, что он решил попробовать провести курс гипноза для Ханны.
— Что до вашего гонорара…
— Это не проблема, — перебил ее Джербер.
Ханна Холл, что было очевидно для обоих, не могла себе позволить заплатить сколько-нибудь приличную сумму.
— Одни только межконтинентальные звонки нам влетят в копеечку, — рассмеялась Тереза Уолкер.
— Но вы были правы: эта женщина нуждается в помощи. И, судя по рассказу, который я услышал во время первого сеанса, можно еще многое извлечь из ее памяти.
— Какое впечатление произвела на вас Ханна? — вдруг напрямик спросила коллега.
Джербер смутился, не зная, что сказать. Он лишнюю секунду помедлил с ответом, и Уолкер заговорила сама.
— Будьте осторожны, — предупредила она.
— Буду, — пообещал Джербер.
Завершив звонок, он немного в задумчивости посидел в кухне перед стаканом холодного молока, съел еще пару шоколадных печений. В полутьме, которую рассеивал только свет из открытого холодильника.
Пьетро спрашивал себя, какое впечатление произвела на него Ханна Холл и почему он не сумел ответить Уолкер.
Каждый пациент отражается в лечащем враче. Но случается и противоположное, это неизбежно. Особенно когда речь идет о детях. Как бы психолог ни пытался оставаться отстраненным, невозможно не вникать эмоционально в некоторые рассказы, полные ужасов.
Синьор Б. научил его многим способам преодолевать такие вещи. Способам выковывать невидимую броню, не теряя при этом необходимой эмпатии.
«Ведь если ужас последует за тобой в твой дом, ты пропал», — говаривал он.
Джербер поднялся из-за стола, поставил пустой стакан в раковину и закрыл холодильник. Прошел босиком по объятому молчанием дому, направляясь в спальню.
Сильвия закуталась в одеяло, ладошки сложены между щекой и подушкой. Взглянув на нее, психолог почувствовал себя виноватым. Было нечто общее между ним и Ханной Холл. Поэтому он был так заботлив, так внимателен к пациентке, поэтому счел своим долгом ей помочь.
Прежде чем забраться под одеяло к жене, он пошел посмотреть, как там Марко. Тот тоже безмятежно спал в своей кроватке, при свете ночника в форме кактуса, в той же позе, что и мать. И в этом они похожи, сказал себе Пьетро. Такая мысль его утешила.