Как будто я и без того не спешила.
Я бросилась в сарай за веревкой, вернулась, обвязала ее вокруг маминой талии и привязала концы к ручкам. Надела шлем Охотника. Он был очень тяжелым. Стекло было таким темным, что я почти ничего не видела. Я сняла шлем и надела его на маму, а затем обошла снегоход и достала из бардачка запасной ключ. Охотник сказал, что у снегохода какой-то там электрический запуск, так что мне нужно лишь повернуть ключ. Он сказал еще, что если двигатель не заведется – ведь снегоход стоял несколько дней и ночей на сильном холоде, – тогда нужно сразу же отпустить ключ, чтобы не сжечь стартер, и повторять этот прием, пока двигатель не заработает. Я надеялась, что все окажется не так сложно, как звучит.
Я втиснулась между баком с бензином и мамой, перегнулась через нее и схватилась за ручки. После двух попыток двигатель ожил и взревел. Я наклонилась в сторону, чтобы видеть дорогу из-за маминой спины, сняла снегоход с тормозов и нажала на рычаг газа. Машина рванула вперед. Я отпустила рычаг, и она немного замедлилась, как и говорил Охотник. Снова нажала на газ, и снегоход опять прыгнул вперед. Я сделала круг по двору, чтобы прочувствовать машину, а затем нажала на рычаг и выехала на тропу, с которой спустился на холм Охотник.
– Ты в порядке? – крикнула я, когда мы оказались на болоте.
Мама не ответила. Я не знала, почему она меня не услышала, из-за шлема или потому что снегоход ревел слишком громко. Может, и по другой причине, но я не хотела об этом думать.
Я изо всех сил сжала рычаг скорости. Ветер обжигал мне щеки и трепал волосы. Мы мчались так стремительно, что мне хотелось кричать. Я оглянулась через плечо. Рэмбо легко бежал следом. Датчик, о котором мне рассказывал Охотник, указывал на цифру 12. Я и не представляла, что Рэмбо умеет так быстро бегать.
По пути я размышляла о своих дедушке и бабушке. Мне было интересно, какие они. Охотник сказал, что они никогда не прекращали искать маму, что они ей очень обрадуются. Я задалась вопросом, понравятся ли они мне. Что они подумают обо мне? Если у них есть машина, каково будет проехаться на ней? Смогу ли я когда-нибудь отправиться с ними в путешествие на поезде, или на автобусе, или на самолете? Мне всегда хотелось посетить земли яномами в Бразилии.
А затем что-то просвистело мимо моей головы. В ту же секунду по болоту разнесся громкий треск.
– Хелена! – заорал отец с такой яростью, что я расслышала его даже за ревом снегохода. – Немедленно назад!
Я сбавила скорость. Теперь я понимаю, что нужно было прибавить газу и не оглядываться, но тогда я не привыкла перечить отцу.
– Вперед! – внезапно крикнула мама. В ее голосе звучал страх. – Быстрее! Не останавливайся!
Но я остановилась и оглянулась. Силуэт отца виднелся на вершине хребта, он стоял, широко расставив ноги, точно колосс: винтовка наизготовку, длинные черные волосы развеваются вокруг головы, точно змеи горгоны Медузы. Его винтовка указывала прямо на меня.
Он выстрелил еще раз. Это был второй предупредительный выстрел, ведь если бы отец хотел меня подстрелить, он бы так и сделал. Тогда я и поняла, что зря остановилась. Но я не могла вернуться. Если бы я вернулась, отец почти наверняка убил бы маму и, возможно, меня тоже. Но если я ослушаюсь и поеду дальше, пуля прострелит мне спину и убьет нас обеих.
И тогда отец выстрелил в третий раз. Рэмбо громко взвизгнул. Я спрыгнула со снегохода и побежала к своему псу – он лежал в снегу. Я погладила его по голове, бокам и животу и поняла, что отец прострелил моей чудесной собаке ногу.
Прогремел еще один выстрел. Мама крикнула и упала на руль, в ее плече появилась дырка от пули.
В «ремингтоне» четыре пули, плюс одна в патроннике. У отца остался всего один выстрел, прежде чем ему придется сдаться.
Я поднялась на ноги. Слезы бежали по щекам. Отец ненавидел, когда я плачу, но сейчас мне было на это наплевать.
Но тут, вместо того чтобы высмеять меня за то, что я плакса, отец улыбнулся. Я до сих пор помню это выражение лица. Самодовольное. Холодное. Бесчувственное. Абсолютно уверенное в своей победе. Он целился то в меня, то в Рэмбо, снова в меня, и снова в Рембо, играл со мной так, как играл с мамой и с Охотником, и тогда я поняла, что уже не важно, в кого из нас он выстрелит первым. Так или иначе, отец убьет нас всех.
Я опустилась на колени в снег. Обняла Рэмбо и зарылась лицом в его шерсть, ожидая выстрела, который оборвет мою жизнь.
Но Рэмбо вдруг вздрогнул, зарычал и вырвался из моих рук. С трудом поднялся на три лапы и побрел к моему отцу. Я свистнула, но он не останавливался. Отец расхохотался.
Я вскочила и широко раскинула руки.
– Ублюдок! – завопила я. Я понятия не имела, что значит это слово, но именно его отец вырезал на груди Охотника, поэтому я догадалась, что оно плохое. – Засранец! Сукин ты сын! – Я плевалась всеми бранными словами, какие только знала. – Чего же ты ждешь? Стреляй в меня!
Он снова засмеялся. Отец держал на прицеле моего измученного пса, а тот подбирался к нему все ближе. А затем внезапно оскалился и зарычал. Он прибавил скорости, а потом и вовсе побежал, разразившись таким лаем, словно намеревался завалить волка или медведя.
В этот момент я все поняла. Рэмбо собирался отвлечь отца, чтобы я смогла уйти. Он хотел спасти меня или умереть, пытаясь это сделать.
Я бросилась к снегоходу, запрыгнула на него, обхватила маму и до упора нажала на рычаг. Я не знала, жива ли мама, сможем ли мы выбраться и не решит ли отец убить нас обеих сразу. Но, как и Рэмбо, я готова была рискнуть.
Когда мы вылетели на обледеневшее болото, ветер высушил мои слезы. За спиной у меня раздался еще один выстрел.
Рэмбо взвизгнул в последний раз – и воцарилась тишина.
Звук выстрела гремел у меня в ушах еще долго после того, как отзвучало его эхо. Снегоход мчался с максимальной скоростью. Я ничего не видела из-за слез, мое горло сжималось так, что я с трудом могла дышать. Перед глазами застыла сцена – как моя собака лежит в снегу, под ногами отца. И Кусто, и Калипсо, и мама, и Охотник – все они были правы. Мой отец – негодяй. Ему незачем было убивать мою собаку. Как бы я хотела, чтобы он выстрелил в меня! Зря я так долго ждала, когда он ушел на болото, слишком поздно начала готовить снегоход, надо было ехать быстрее и не останавливаться, когда он приказал. Если бы не все это, моя собака осталась бы жива и отец не ранил бы маму.
Мама не двигалась и не произнесла ни звука с тех пор, как он выстрелил в нее. Я знала, что она жива, потому что обнимала ее и чувствовала, что она теплая, хотя и не знала, как долго это продлится. Я могла только ехать – прочь от болота, прочь от отца.
Неизвестно чему навстречу.
Я ехала по следам, которые оставил Охотник, потому что так велел сделать он. Но мне хотелось одного: отыскать Кусто и Калипсо. Настоящих Кусто и Калипсо, а не тех, которых я выдумала, после того как увидела ту семью. Я знала, что они живут неподалеку. И была уверена, что их родители нам помогут.
Я уже давно выехала за границы болота и теперь двигалась через лес – тот самый, который я хотела исследовать и в очертания которого на горизонте так жадно вглядывалась. Было уже очень темно. Жаль, что Охотник не сказал мне, как включать фары. Или он все же говорил, но я забыла. Мне пришлось многое запомнить: «Если идет густой снег, старайся ехать на стабильно высокой скорости. Если снегоход забирает вправо, наклонилась влево, и наоборот. Въезжая на холм, наклонись вперед и перенеси вес на заднюю часть сиденья, чтобы снегоход не перевернулся. Или можешь ехать, поставив одно колено на сиденье, а другой ногой упираясь в ступень сбоку. Отклонись назад, когда съезжаешь с холма. Распределяй свой вес на поворотах». И так далее, и так далее.
Снегоход был очень тяжелым. Управлять им оказалось труднее, чем рассказывал Охотник. Он говорил, что на его родине на снегоходах катаются даже дети, но если это правда, значит, финские дети очень сильные. Один раз я съехала с дороги и застряла. Дважды мы чуть не перевернулись.
Мне было очень страшно. Но я боялась не леса и не темноты. К этому я привыкла. Я боялась неизвестности и тех неприятностей, которые могли случиться. Я боялась, что в снегоходе закончится бензин, и тогда нам с мамой придется провести ночь в лесу, без еды и укрытия. Боялась, что я врежусь в дерево и сломаю двигатель. Боялась, что мы в конце концов безнадежно потеряемся, как и Охотник.
Я боялась, что мама умрет.
Ехали мы очень долго. И вот наконец дорога закончилась. Я спустилась по склону, очутилась в центре длинной узкой полянки и остановилась. Посмотрела налево, затем направо. Ничего. Ни людей, ни города под названием Ньюберри, ни разыскивающих нас дедушки и бабушки, как обещал мне Охотник, здесь не оказалось.
Полянку пересекали четыре следа от снегохода, два с одной стороны и два с другой. Я не могла понять, который из них оставил Охотник. А что будет, если я поеду по ложному пути? Вспомнилась та игра, в которую мы играли с отцом, когда я выбирала один из двух вариантов. Возможно, сейчас не имело значения, какой именно вариант я выберу. А возможно, имело.
Я посмотрела в небо. Пожалуйста. Помоги мне. Я потерялась. Я не знаю, что мне делать.
Закрыв глаза, я молилась так, как никогда в жизни. А когда открыла их, то увидела вдали крохотный желтый огонек. Он плыл низко над землей и горел очень ярко.
Снегоход.
– Спасибо, – прошептала я.
Были времена, когда я задумывалась о том, существуют ли боги на самом деле, ведь они молчали и не вмешивались, когда отец сажал меня в колодец или когда избивал маму и Охотника, но теперь я знала правду. И пообещала себе, что больше никогда не буду сомневаться.
Когда снегоход подъехал ближе, огонек разделился надвое. Вдруг раздался ужасный звук, похожий на гогот гусей, только громче – как гогот целой стаи разъяренных гусей.
Я зажмурилась и прижала ладони к ушам, ожидая, когда звук умолкнет. Что-то грохнуло, как будто дверь открылась и закрылась, а затем я услышала голоса.
– Я их не видел! – кричал мужчина. – Клянусь! Они стояли посреди дороги с выключенными фарами!
– Ты мог их убить! – вопила женщина.
– Говорю тебе, я их не видел! Ты что творишь?! – набросился он на меня. – Почему ты остановилась?
Я открыла глаза и улыбнулась. Мужчина и женщина. Родители Кусто и Калипсо. Я их нашла.
Когда полиция прошла по оставленному мной следу, чтобы спасти Охотника, моего отца в хижине уже не было. Охотник все еще висел на наручниках в дровяном сарае. Все решили, что отец убил его. Да и почему бы они стали думать иначе? Никто ни на секунду не допустил мысли, что двенадцатилетний ребенок в состоянии совершить подобное. Ведь под рукой имелся похититель и насильник, на которого можно повесить убийство.
Как только все решили, что отец убил Охотника, я поняла, что лучше пусть так и будет. Может, я и плохо разбиралась в делах внешнего мира, но соображала достаточно, чтобы понять: признание в убийстве Охотника ничего не изменит, только разрушит мою жизнь. Отец был плохим человеком. И он попадет в тюрьму очень и очень надолго. Все так говорили. А у меня впереди целая жизнь. И за нее мой отец поплатится своей.
Однако я все же сполна заплатила за свое преступление. Убийство меняет. Не важно, сколько животных ты подстрелил, поймал, освежевал, выпотрошил и съел. Убийство человека – это совсем другое. Если ты отнял чью-то жизнь, ты сам уже никогда не будешь прежним. Охотник был жив, а затем умер, и это сотворили мои руки. Я думаю об этом всякий раз, когда расчесываю волосы Айрис или сажаю Мэри в ее креслице в машине, когда помешиваю в кастрюле желе или глажу мужа по груди. Я смотрю, как мои руки совершают эти обычные действия, и думаю: «Вот руки, которые сделали это. Руки, отнявшие чужую жизнь». И я ненавидела отца за то, что он вынудил меня принять такое решение.
До сих пор не могу понять, как у отца получается убивать так просто и без угрызений совести. Я думаю об Охотнике каждый день. У него была жена и трое детей. Каждый раз, когда я смотрю на своих девочек, я думаю о том, каково бы им пришлось расти без отца. После того как мы ушли с болота, я хотела сказать вдове Охотника, что сожалею о том, что случилось с ее мужем. И ценю то, что он принес себя в жертву ради нас с мамой. Я думала, что смогу сказать ей об этом, когда увижу ее в суде в день приговора отца, но к тому моменту она успела подать встречный иск моим дедушке и бабушке, чтобы заставить их выплатить ей часть денег, заработанных на продаже нашей истории желтой прессе, так что мне не позволили этого сделать. В конце концов она выиграла большую сумму, отчего мне стало легче. Хотя, как часто ворчал дедушка, все деньги в мире не смогли бы вернуть ей мужа.
Или мою собаку. Если я плачу, а это, как вы уже успели заметить, довольно редко случается, то потому, что вспоминаю Рэмбо. Я никогда не прощу отца за то, что он его убил. Я бесконечно прокручивала в памяти события, приведшие к тому дню, и все время пыталась отыскать те моменты, когда могла бы поступить по-другому, если бы знала, как все обернется. Самый очевидный из них – тот, когда Охотник умолял меня помочь ему, после того как отец приковал его наручниками в сарае. Если бы я поступила, как он просил, до того как отец избил его до полусмерти, так что он слишком ослабел, чтобы уйти, Охотник, скорее всего, остался бы жив.
Но все же он умер не по моей вине. Он оказался не в то время и не в том месте, так же, как и все те, кто погибает в авариях, или во время массовых расстрелов, или при террористических атаках. Охотник решил пьяным прокатиться на снегоходе, а не я. Он потерялся и затем принял ряд решений, которые в конечном счете привели его на наш холм. Повернул налево, а не направо, выбрал этот лесок, а не тот, въехал на наш двор, чтобы попросить о помощи, когда увидел дымок над хижиной. На самом деле, после того как он выпил с приятелями и решил прокатиться, за любую из своих идей он мог поплатиться жизнью. И все же это было его решение.
То же можно сказать о маме и ее подружке, которые решили исследовать заброшенный домик у железной дороги. Я уверена: когда они бегали по пустым комнатам, мама и не подозревала, что с этого дня не увидит своих родителей целых четырнадцать лет. Если бы они знали, чем все закончится, отправились бы играть в другое место. Но они не знали.
Также я уверена в том, что, когда мой отец отвел меня посмотреть на водопад Такваменон, он даже не подозревал, что запустит цепь событий, которая в конечном счете приведет к тому, что он потеряет свою семью. И я, покидая болото, понятия не имела, как плохо все обернется для мамы и меня. Я искренне верила, что уйти с болота – это значит просто уехать. И не ожидала, что отец ранит маму и убьет мою собаку. И последним, что я увижу перед тем, как ворваться в неясное будущее, окажется Рэмбо, неподвижно лежащий в снегу у ног отца.
Если бы я знала все это до того, как оно случилось, поступила бы я иначе? Конечно. Но нужно нести ответственность за свои решения, даже если все вышло совсем не так, как хотелось.
Плохие вещи случаются. Самолеты разбиваются, люди погибают во время наводнений, землетрясений и торнадо. Снегоходы теряются. В собак стреляют. А маленьких девочек похищают.
27
Я бегу. Твердая земля у меня под ногами становится зыбкой, а затем превращается в болото. Я прикрываю глаза ладонью, защищаясь от дождя, и оглядываю противоположный берег пруда. Отца не видно. Трудно сказать, опередила ли я его или он уже рядом с моим домом.
Свернув на запад, к болоту, я направляюсь в заросли ольхи, туда, где собираются олени. Я двигаюсь быстро, перепрыгивая с одной травянистой кочки на другую, стараясь держаться поближе к областям сухого торфа, достаточно крепким, чтобы выдержать мой вес. Человек, не знакомый с болотом так хорошо, как я, не заметит опасные места, которые для меня так же очевидны, как дорожные знаки: илистые пятна, которые кажутся вполне надежными, чтобы пройтись по ним, но на самом деле могут засосать, как зыбучий песок; глубокие лужи, которые могут проглотить вас в два счета. «Огромные черные пузыри вздулись на покрытой тиной поверхности, – как говорилось в маминой сказке, – и вот принцессы и след простыл».
Добравшись до зарослей ольхи, я падаю на живот и весь остаток пути ползу на локтях. Земля влажная, грязь испещрена дорожками следов. Все старые. Человеческих среди них нет. Возможно, отец прошел здесь напрямик, когда вода стояла высоко. Возможно, он уже возле моего дома, подбирается к задней двери, ведь дом никогда не запирается, затем проходит в холл и отбирает у Стивена ключи от «чероки», чтобы забрать наших девочек, а потом стреляет в моего мужа, когда тот отказывается сообщить ему, где они.
Меня пробирает дрожь. Я прогоняю все эти картинки, ложусь на самое грязное место, какое только могу отыскать, и катаюсь по земле до тех пор, пока каждый дюйм моего тела не покрывается грязью. А затем иду по колено в воде вдоль дороги, чтобы не оставлять следов, и ищу лучшее место для засады.
Покрытое мхом бревно, лежащее поперек дороги, достаточно велико, чтобы за ним спрятаться. Оно сильно просело посередине, а значит, почти сгнило. Отец вряд ли решится наступить на него. Ему придется через него перешагнуть. И когда он это сделает, я уже буду готова.
Я отламываю острую ветку от сосны и вытягиваюсь с противоположной стороны бревна, прижавшись ухом к земле и положив импровизированное копье рядом с собой. Я чувствую шаги отца еще до того, как слышу их: слабые вибрации во влажной почве тропы. Дрожь такая слабая, что любой другой человек наверняка подумает, что это просто эхо его собственного сердца, если вообще что-то почувствует. Я крепче прижимаюсь к бревну и стискиваю ветку в кулаке.
Шаги замирают. Я жду. Если отец догадается, что попал в ловушку, он или развернется и уйдет, оставив меня в грязи, или склонится над бревном и застрелит меня. Я задерживаю дыхание, пока шаги не возобновляются. Трудно понять, движутся они в мою сторону или в противоположную.
А затем ботинок обрушивается на мое плечо. Я перекатываюсь и вскакиваю на ноги. Бросаюсь вперед и изо всех сил вонзаю свое копье отцу в живот.
Копье ломается.
Отец отбирает у меня обломок бесполезного оружия и отшвыривает его в сторону. Вскидывает руку и целится в меня из «магнума». Я кидаюсь ему в ноги. Он теряет равновесие и разбрасывает руки в стороны, чтобы устоять. «Магнум» падает на землю. Я пытаюсь его схватить, но отец отталкивает его ногой к луже рядом с дорогой и наступает на мои руки, закованные в наручники. Ни секунды сомнения – я хватаю его за ботинок и отрываю от земли. Отец падает рядом со мной. Мы перекатываемся. Я обхватываю его голову руками и душу цепью от наручников. Давлю так сильно, как только могу. Он задыхается, вытаскивает из-за пояса мой нож, колет и режет все, до чего может дотянуться, – мои руки, ноги, бока и лицо.
Я бросилась в сарай за веревкой, вернулась, обвязала ее вокруг маминой талии и привязала концы к ручкам. Надела шлем Охотника. Он был очень тяжелым. Стекло было таким темным, что я почти ничего не видела. Я сняла шлем и надела его на маму, а затем обошла снегоход и достала из бардачка запасной ключ. Охотник сказал, что у снегохода какой-то там электрический запуск, так что мне нужно лишь повернуть ключ. Он сказал еще, что если двигатель не заведется – ведь снегоход стоял несколько дней и ночей на сильном холоде, – тогда нужно сразу же отпустить ключ, чтобы не сжечь стартер, и повторять этот прием, пока двигатель не заработает. Я надеялась, что все окажется не так сложно, как звучит.
Я втиснулась между баком с бензином и мамой, перегнулась через нее и схватилась за ручки. После двух попыток двигатель ожил и взревел. Я наклонилась в сторону, чтобы видеть дорогу из-за маминой спины, сняла снегоход с тормозов и нажала на рычаг газа. Машина рванула вперед. Я отпустила рычаг, и она немного замедлилась, как и говорил Охотник. Снова нажала на газ, и снегоход опять прыгнул вперед. Я сделала круг по двору, чтобы прочувствовать машину, а затем нажала на рычаг и выехала на тропу, с которой спустился на холм Охотник.
– Ты в порядке? – крикнула я, когда мы оказались на болоте.
Мама не ответила. Я не знала, почему она меня не услышала, из-за шлема или потому что снегоход ревел слишком громко. Может, и по другой причине, но я не хотела об этом думать.
Я изо всех сил сжала рычаг скорости. Ветер обжигал мне щеки и трепал волосы. Мы мчались так стремительно, что мне хотелось кричать. Я оглянулась через плечо. Рэмбо легко бежал следом. Датчик, о котором мне рассказывал Охотник, указывал на цифру 12. Я и не представляла, что Рэмбо умеет так быстро бегать.
По пути я размышляла о своих дедушке и бабушке. Мне было интересно, какие они. Охотник сказал, что они никогда не прекращали искать маму, что они ей очень обрадуются. Я задалась вопросом, понравятся ли они мне. Что они подумают обо мне? Если у них есть машина, каково будет проехаться на ней? Смогу ли я когда-нибудь отправиться с ними в путешествие на поезде, или на автобусе, или на самолете? Мне всегда хотелось посетить земли яномами в Бразилии.
А затем что-то просвистело мимо моей головы. В ту же секунду по болоту разнесся громкий треск.
– Хелена! – заорал отец с такой яростью, что я расслышала его даже за ревом снегохода. – Немедленно назад!
Я сбавила скорость. Теперь я понимаю, что нужно было прибавить газу и не оглядываться, но тогда я не привыкла перечить отцу.
– Вперед! – внезапно крикнула мама. В ее голосе звучал страх. – Быстрее! Не останавливайся!
Но я остановилась и оглянулась. Силуэт отца виднелся на вершине хребта, он стоял, широко расставив ноги, точно колосс: винтовка наизготовку, длинные черные волосы развеваются вокруг головы, точно змеи горгоны Медузы. Его винтовка указывала прямо на меня.
Он выстрелил еще раз. Это был второй предупредительный выстрел, ведь если бы отец хотел меня подстрелить, он бы так и сделал. Тогда я и поняла, что зря остановилась. Но я не могла вернуться. Если бы я вернулась, отец почти наверняка убил бы маму и, возможно, меня тоже. Но если я ослушаюсь и поеду дальше, пуля прострелит мне спину и убьет нас обеих.
И тогда отец выстрелил в третий раз. Рэмбо громко взвизгнул. Я спрыгнула со снегохода и побежала к своему псу – он лежал в снегу. Я погладила его по голове, бокам и животу и поняла, что отец прострелил моей чудесной собаке ногу.
Прогремел еще один выстрел. Мама крикнула и упала на руль, в ее плече появилась дырка от пули.
В «ремингтоне» четыре пули, плюс одна в патроннике. У отца остался всего один выстрел, прежде чем ему придется сдаться.
Я поднялась на ноги. Слезы бежали по щекам. Отец ненавидел, когда я плачу, но сейчас мне было на это наплевать.
Но тут, вместо того чтобы высмеять меня за то, что я плакса, отец улыбнулся. Я до сих пор помню это выражение лица. Самодовольное. Холодное. Бесчувственное. Абсолютно уверенное в своей победе. Он целился то в меня, то в Рэмбо, снова в меня, и снова в Рембо, играл со мной так, как играл с мамой и с Охотником, и тогда я поняла, что уже не важно, в кого из нас он выстрелит первым. Так или иначе, отец убьет нас всех.
Я опустилась на колени в снег. Обняла Рэмбо и зарылась лицом в его шерсть, ожидая выстрела, который оборвет мою жизнь.
Но Рэмбо вдруг вздрогнул, зарычал и вырвался из моих рук. С трудом поднялся на три лапы и побрел к моему отцу. Я свистнула, но он не останавливался. Отец расхохотался.
Я вскочила и широко раскинула руки.
– Ублюдок! – завопила я. Я понятия не имела, что значит это слово, но именно его отец вырезал на груди Охотника, поэтому я догадалась, что оно плохое. – Засранец! Сукин ты сын! – Я плевалась всеми бранными словами, какие только знала. – Чего же ты ждешь? Стреляй в меня!
Он снова засмеялся. Отец держал на прицеле моего измученного пса, а тот подбирался к нему все ближе. А затем внезапно оскалился и зарычал. Он прибавил скорости, а потом и вовсе побежал, разразившись таким лаем, словно намеревался завалить волка или медведя.
В этот момент я все поняла. Рэмбо собирался отвлечь отца, чтобы я смогла уйти. Он хотел спасти меня или умереть, пытаясь это сделать.
Я бросилась к снегоходу, запрыгнула на него, обхватила маму и до упора нажала на рычаг. Я не знала, жива ли мама, сможем ли мы выбраться и не решит ли отец убить нас обеих сразу. Но, как и Рэмбо, я готова была рискнуть.
Когда мы вылетели на обледеневшее болото, ветер высушил мои слезы. За спиной у меня раздался еще один выстрел.
Рэмбо взвизгнул в последний раз – и воцарилась тишина.
Звук выстрела гремел у меня в ушах еще долго после того, как отзвучало его эхо. Снегоход мчался с максимальной скоростью. Я ничего не видела из-за слез, мое горло сжималось так, что я с трудом могла дышать. Перед глазами застыла сцена – как моя собака лежит в снегу, под ногами отца. И Кусто, и Калипсо, и мама, и Охотник – все они были правы. Мой отец – негодяй. Ему незачем было убивать мою собаку. Как бы я хотела, чтобы он выстрелил в меня! Зря я так долго ждала, когда он ушел на болото, слишком поздно начала готовить снегоход, надо было ехать быстрее и не останавливаться, когда он приказал. Если бы не все это, моя собака осталась бы жива и отец не ранил бы маму.
Мама не двигалась и не произнесла ни звука с тех пор, как он выстрелил в нее. Я знала, что она жива, потому что обнимала ее и чувствовала, что она теплая, хотя и не знала, как долго это продлится. Я могла только ехать – прочь от болота, прочь от отца.
Неизвестно чему навстречу.
Я ехала по следам, которые оставил Охотник, потому что так велел сделать он. Но мне хотелось одного: отыскать Кусто и Калипсо. Настоящих Кусто и Калипсо, а не тех, которых я выдумала, после того как увидела ту семью. Я знала, что они живут неподалеку. И была уверена, что их родители нам помогут.
Я уже давно выехала за границы болота и теперь двигалась через лес – тот самый, который я хотела исследовать и в очертания которого на горизонте так жадно вглядывалась. Было уже очень темно. Жаль, что Охотник не сказал мне, как включать фары. Или он все же говорил, но я забыла. Мне пришлось многое запомнить: «Если идет густой снег, старайся ехать на стабильно высокой скорости. Если снегоход забирает вправо, наклонилась влево, и наоборот. Въезжая на холм, наклонись вперед и перенеси вес на заднюю часть сиденья, чтобы снегоход не перевернулся. Или можешь ехать, поставив одно колено на сиденье, а другой ногой упираясь в ступень сбоку. Отклонись назад, когда съезжаешь с холма. Распределяй свой вес на поворотах». И так далее, и так далее.
Снегоход был очень тяжелым. Управлять им оказалось труднее, чем рассказывал Охотник. Он говорил, что на его родине на снегоходах катаются даже дети, но если это правда, значит, финские дети очень сильные. Один раз я съехала с дороги и застряла. Дважды мы чуть не перевернулись.
Мне было очень страшно. Но я боялась не леса и не темноты. К этому я привыкла. Я боялась неизвестности и тех неприятностей, которые могли случиться. Я боялась, что в снегоходе закончится бензин, и тогда нам с мамой придется провести ночь в лесу, без еды и укрытия. Боялась, что я врежусь в дерево и сломаю двигатель. Боялась, что мы в конце концов безнадежно потеряемся, как и Охотник.
Я боялась, что мама умрет.
Ехали мы очень долго. И вот наконец дорога закончилась. Я спустилась по склону, очутилась в центре длинной узкой полянки и остановилась. Посмотрела налево, затем направо. Ничего. Ни людей, ни города под названием Ньюберри, ни разыскивающих нас дедушки и бабушки, как обещал мне Охотник, здесь не оказалось.
Полянку пересекали четыре следа от снегохода, два с одной стороны и два с другой. Я не могла понять, который из них оставил Охотник. А что будет, если я поеду по ложному пути? Вспомнилась та игра, в которую мы играли с отцом, когда я выбирала один из двух вариантов. Возможно, сейчас не имело значения, какой именно вариант я выберу. А возможно, имело.
Я посмотрела в небо. Пожалуйста. Помоги мне. Я потерялась. Я не знаю, что мне делать.
Закрыв глаза, я молилась так, как никогда в жизни. А когда открыла их, то увидела вдали крохотный желтый огонек. Он плыл низко над землей и горел очень ярко.
Снегоход.
– Спасибо, – прошептала я.
Были времена, когда я задумывалась о том, существуют ли боги на самом деле, ведь они молчали и не вмешивались, когда отец сажал меня в колодец или когда избивал маму и Охотника, но теперь я знала правду. И пообещала себе, что больше никогда не буду сомневаться.
Когда снегоход подъехал ближе, огонек разделился надвое. Вдруг раздался ужасный звук, похожий на гогот гусей, только громче – как гогот целой стаи разъяренных гусей.
Я зажмурилась и прижала ладони к ушам, ожидая, когда звук умолкнет. Что-то грохнуло, как будто дверь открылась и закрылась, а затем я услышала голоса.
– Я их не видел! – кричал мужчина. – Клянусь! Они стояли посреди дороги с выключенными фарами!
– Ты мог их убить! – вопила женщина.
– Говорю тебе, я их не видел! Ты что творишь?! – набросился он на меня. – Почему ты остановилась?
Я открыла глаза и улыбнулась. Мужчина и женщина. Родители Кусто и Калипсо. Я их нашла.
Когда полиция прошла по оставленному мной следу, чтобы спасти Охотника, моего отца в хижине уже не было. Охотник все еще висел на наручниках в дровяном сарае. Все решили, что отец убил его. Да и почему бы они стали думать иначе? Никто ни на секунду не допустил мысли, что двенадцатилетний ребенок в состоянии совершить подобное. Ведь под рукой имелся похититель и насильник, на которого можно повесить убийство.
Как только все решили, что отец убил Охотника, я поняла, что лучше пусть так и будет. Может, я и плохо разбиралась в делах внешнего мира, но соображала достаточно, чтобы понять: признание в убийстве Охотника ничего не изменит, только разрушит мою жизнь. Отец был плохим человеком. И он попадет в тюрьму очень и очень надолго. Все так говорили. А у меня впереди целая жизнь. И за нее мой отец поплатится своей.
Однако я все же сполна заплатила за свое преступление. Убийство меняет. Не важно, сколько животных ты подстрелил, поймал, освежевал, выпотрошил и съел. Убийство человека – это совсем другое. Если ты отнял чью-то жизнь, ты сам уже никогда не будешь прежним. Охотник был жив, а затем умер, и это сотворили мои руки. Я думаю об этом всякий раз, когда расчесываю волосы Айрис или сажаю Мэри в ее креслице в машине, когда помешиваю в кастрюле желе или глажу мужа по груди. Я смотрю, как мои руки совершают эти обычные действия, и думаю: «Вот руки, которые сделали это. Руки, отнявшие чужую жизнь». И я ненавидела отца за то, что он вынудил меня принять такое решение.
До сих пор не могу понять, как у отца получается убивать так просто и без угрызений совести. Я думаю об Охотнике каждый день. У него была жена и трое детей. Каждый раз, когда я смотрю на своих девочек, я думаю о том, каково бы им пришлось расти без отца. После того как мы ушли с болота, я хотела сказать вдове Охотника, что сожалею о том, что случилось с ее мужем. И ценю то, что он принес себя в жертву ради нас с мамой. Я думала, что смогу сказать ей об этом, когда увижу ее в суде в день приговора отца, но к тому моменту она успела подать встречный иск моим дедушке и бабушке, чтобы заставить их выплатить ей часть денег, заработанных на продаже нашей истории желтой прессе, так что мне не позволили этого сделать. В конце концов она выиграла большую сумму, отчего мне стало легче. Хотя, как часто ворчал дедушка, все деньги в мире не смогли бы вернуть ей мужа.
Или мою собаку. Если я плачу, а это, как вы уже успели заметить, довольно редко случается, то потому, что вспоминаю Рэмбо. Я никогда не прощу отца за то, что он его убил. Я бесконечно прокручивала в памяти события, приведшие к тому дню, и все время пыталась отыскать те моменты, когда могла бы поступить по-другому, если бы знала, как все обернется. Самый очевидный из них – тот, когда Охотник умолял меня помочь ему, после того как отец приковал его наручниками в сарае. Если бы я поступила, как он просил, до того как отец избил его до полусмерти, так что он слишком ослабел, чтобы уйти, Охотник, скорее всего, остался бы жив.
Но все же он умер не по моей вине. Он оказался не в то время и не в том месте, так же, как и все те, кто погибает в авариях, или во время массовых расстрелов, или при террористических атаках. Охотник решил пьяным прокатиться на снегоходе, а не я. Он потерялся и затем принял ряд решений, которые в конечном счете привели его на наш холм. Повернул налево, а не направо, выбрал этот лесок, а не тот, въехал на наш двор, чтобы попросить о помощи, когда увидел дымок над хижиной. На самом деле, после того как он выпил с приятелями и решил прокатиться, за любую из своих идей он мог поплатиться жизнью. И все же это было его решение.
То же можно сказать о маме и ее подружке, которые решили исследовать заброшенный домик у железной дороги. Я уверена: когда они бегали по пустым комнатам, мама и не подозревала, что с этого дня не увидит своих родителей целых четырнадцать лет. Если бы они знали, чем все закончится, отправились бы играть в другое место. Но они не знали.
Также я уверена в том, что, когда мой отец отвел меня посмотреть на водопад Такваменон, он даже не подозревал, что запустит цепь событий, которая в конечном счете приведет к тому, что он потеряет свою семью. И я, покидая болото, понятия не имела, как плохо все обернется для мамы и меня. Я искренне верила, что уйти с болота – это значит просто уехать. И не ожидала, что отец ранит маму и убьет мою собаку. И последним, что я увижу перед тем, как ворваться в неясное будущее, окажется Рэмбо, неподвижно лежащий в снегу у ног отца.
Если бы я знала все это до того, как оно случилось, поступила бы я иначе? Конечно. Но нужно нести ответственность за свои решения, даже если все вышло совсем не так, как хотелось.
Плохие вещи случаются. Самолеты разбиваются, люди погибают во время наводнений, землетрясений и торнадо. Снегоходы теряются. В собак стреляют. А маленьких девочек похищают.
27
Я бегу. Твердая земля у меня под ногами становится зыбкой, а затем превращается в болото. Я прикрываю глаза ладонью, защищаясь от дождя, и оглядываю противоположный берег пруда. Отца не видно. Трудно сказать, опередила ли я его или он уже рядом с моим домом.
Свернув на запад, к болоту, я направляюсь в заросли ольхи, туда, где собираются олени. Я двигаюсь быстро, перепрыгивая с одной травянистой кочки на другую, стараясь держаться поближе к областям сухого торфа, достаточно крепким, чтобы выдержать мой вес. Человек, не знакомый с болотом так хорошо, как я, не заметит опасные места, которые для меня так же очевидны, как дорожные знаки: илистые пятна, которые кажутся вполне надежными, чтобы пройтись по ним, но на самом деле могут засосать, как зыбучий песок; глубокие лужи, которые могут проглотить вас в два счета. «Огромные черные пузыри вздулись на покрытой тиной поверхности, – как говорилось в маминой сказке, – и вот принцессы и след простыл».
Добравшись до зарослей ольхи, я падаю на живот и весь остаток пути ползу на локтях. Земля влажная, грязь испещрена дорожками следов. Все старые. Человеческих среди них нет. Возможно, отец прошел здесь напрямик, когда вода стояла высоко. Возможно, он уже возле моего дома, подбирается к задней двери, ведь дом никогда не запирается, затем проходит в холл и отбирает у Стивена ключи от «чероки», чтобы забрать наших девочек, а потом стреляет в моего мужа, когда тот отказывается сообщить ему, где они.
Меня пробирает дрожь. Я прогоняю все эти картинки, ложусь на самое грязное место, какое только могу отыскать, и катаюсь по земле до тех пор, пока каждый дюйм моего тела не покрывается грязью. А затем иду по колено в воде вдоль дороги, чтобы не оставлять следов, и ищу лучшее место для засады.
Покрытое мхом бревно, лежащее поперек дороги, достаточно велико, чтобы за ним спрятаться. Оно сильно просело посередине, а значит, почти сгнило. Отец вряд ли решится наступить на него. Ему придется через него перешагнуть. И когда он это сделает, я уже буду готова.
Я отламываю острую ветку от сосны и вытягиваюсь с противоположной стороны бревна, прижавшись ухом к земле и положив импровизированное копье рядом с собой. Я чувствую шаги отца еще до того, как слышу их: слабые вибрации во влажной почве тропы. Дрожь такая слабая, что любой другой человек наверняка подумает, что это просто эхо его собственного сердца, если вообще что-то почувствует. Я крепче прижимаюсь к бревну и стискиваю ветку в кулаке.
Шаги замирают. Я жду. Если отец догадается, что попал в ловушку, он или развернется и уйдет, оставив меня в грязи, или склонится над бревном и застрелит меня. Я задерживаю дыхание, пока шаги не возобновляются. Трудно понять, движутся они в мою сторону или в противоположную.
А затем ботинок обрушивается на мое плечо. Я перекатываюсь и вскакиваю на ноги. Бросаюсь вперед и изо всех сил вонзаю свое копье отцу в живот.
Копье ломается.
Отец отбирает у меня обломок бесполезного оружия и отшвыривает его в сторону. Вскидывает руку и целится в меня из «магнума». Я кидаюсь ему в ноги. Он теряет равновесие и разбрасывает руки в стороны, чтобы устоять. «Магнум» падает на землю. Я пытаюсь его схватить, но отец отталкивает его ногой к луже рядом с дорогой и наступает на мои руки, закованные в наручники. Ни секунды сомнения – я хватаю его за ботинок и отрываю от земли. Отец падает рядом со мной. Мы перекатываемся. Я обхватываю его голову руками и душу цепью от наручников. Давлю так сильно, как только могу. Он задыхается, вытаскивает из-за пояса мой нож, колет и режет все, до чего может дотянуться, – мои руки, ноги, бока и лицо.