Фузею у него тут же отобрал Петр, начавший проделывать с ней те же самые манипуляции. И, судя по его довольному лицу, увиденное понравилось.
– Разумно. А вы что встали столбами? – крикнул он остальным. – Глядите! А ты молодец! Еще знаешь что?
И в этот момент, похоже на почве стресса, меня «прорвало». Я вспомнил знаменитого британца Шрэпнела, придумавшего и воплотившего в железе знаменитый снаряд со шрапнелью. Я видел в Лондонском музее макет этого снаряда, названного убийцей кавалеристов и пехотинцев.
– Знаю, государь. Знаю, как по инфантерии и кавалерии железным и свинцовым дробом на тысячу шагов стрелять, – произнес я.
Царь при этих словах, с недоверием, замер. «А тебя все-таки проняло… Неудивительно. Поди, о таком и мечтать не смел. Сейчас-то картечью на триста – четыреста шагов бьют, а я предлагаю на тысячу. Разница громадная! Понимает, что преимущество в дальности артиллерии почти сто процентов гарантирует победу над противником… Сейчас, по ходу, обниматься полезет. По крайней мере, по фильмам он именно так выражал свой восторг».
Однако пророк из меня оказался совсем хреновым. За окнами вдруг раздался громкий шум. Заржали лошади. Кто-то стал ломиться в ворота, с силой барабаня по доскам. Вдобавок оглушительно грохнул пистолетный выстрел.
– Государь! Государь! – в разлетевшееся стеклянными осколками окно вдруг влезла усатая рожа гренадера и заорала: – В Москве смута! Стрельцы в полки собираются, а их атаманы перед дворцом на царство Софью кличут. На Кукуй зовут идти иноземцев бить! Спасаться надо!
Боже, какой ор поднялся! Мне, как человеку не слишком военному, теперь прекрасно стало видно, что такое паника и в чем ее опасность. Кто-то из зала ломанулся уже при первых воплях гренадера, сшибая стулья, слуг с подносами. Начали кричать и петровские сопровождающие, призывавшие то ли спасаться бегством, то ли собирать войска, то ли прятаться куда-то. Не смог устоять и сам Петр, видимо до жути испугавшийся. Уже потом, когда я прочно войду в его ближний круг, он поделится причинами такой своей паники. Мол, в детстве уже был стрелецкий мятеж, когда на его глазах разорвали на части его дядю и двух других бояр. Стрельцы тыкали саблями в сторону его самого и его матери, называя царьком и несмышленышем.
– Лексей, готовь коней! – Швейцарец оказался почти единственным, кто сохранил присутствие духа. – Государь! Соберитесь! Здесь есть хорошее для обороны место. Это Троице-Сергиева кирхе…
Дальнейшие события в моей памяти слились в какую-то безумную череду быстро меняющихся сюжетов. Вот мы, группа всадников из двадцати – тридцати человек, в полной темноте куда-то скачем. Ветер бьет в лицо, ветки хлещут по телу, летят грязь и песок. Потом звучали какие-то громкие крики, слышалась стрельба, виднелось искаженное страхом лицо юного царя. А над всем этим гремел спокойный и умиротворенный голос старого инока, встречающего нас у ворот обители с тлеющей лучиной в руке.
И вот я уже лежу в келье на голых досках Троице-Сергиевой лавры и никак не могу заснуть. И дело было совсем не в жесткой соломе, колющей тело, или бодрящей прохладе в комнатушке какого-то монаха, а в обуревавших меня мыслях. Мыслей было множество – сложных, простых, больших, маленьких, о вечном, о суетном. Они, как маленькие пчелки, роились в моей голове… Я думал об испуганном Петре, думал о своем будущем. Пытался представить, что будет, когда я все-таки смогу найти ту самую картину. Куда она меня забросит в очередной раз? В прошлое или будущее? В какое прошлое или какое будущее? А может, я окажусь вообще в другом мире, которому нет названия? Кто знает, почему эти картины стали порталами в другие миры?
– Кто знает… – шептал я, ворочаясь с бока на бок. – Знал бы кто, голову оторвал бы.
Глава 5. Час икс
Замученный дергаными событиями вчерашнего дня, я дрых буквально без задних ног, чему не смогли помешать ни едва прикрытые соломой доски монастырской лежанки, ни богатырский храп лежавшего рядом соседа, ни громкая мышиная возня в одном из углов кельи. Тем более внезапным оказалось мое пробуждение, начавшееся с каркающего вопля и последовавшего за ним нетерпеливого потряхивания.
– Лексей! Ахтунг! Вставайт! – Я уже почти узнал этот до боли знакомый голос, как меня снова тряхнули, и с такой силой, что чуть не сбросили с лежанки. – Штейт ауф! Бистро!
Открыв глаза, я обнаружил наклонившегося надо мной Лефорта, снова тянувшего свои руки к моему многострадальному плечу. И, судя по его осунувшемуся лицу с характерными мешками и кругами под глазами, ему-то как раз выспаться не удалось от слова совсем.
– Подниматся. Пришел человек с вестью о врагах государя. Стрельцы идут, – не сказав больше ничего, он развернулся и вышел из кельи.
Я же, с округлившимися глазами, едва не взлетел в воздух. Такие новости с утра бодрили похлеще самого крепкого кофе или чая.
– Вот же, блин! Думал, все само рассосется!
Из кельи я уже несся в сторону монастырской трапезной, где, судя по звуку, располагалось местное командование в виде самого Петра и его приближенных. Как же так? Стрельцы же вроде сами должны успокоиться…
Трапезная располагалась на первом этаже приземистого здания монастыря, кельи же – крохотные каменные комнатушки, больше напоминавшие тюремные камеры, – были почти у самой крыши. Вниз вела одна ужасно скрипучая лестница, добежав до которой я остановился.
– …Також идуть, государь. Оружны все, злые как черти. С фузеями и пушками, – донесся до меня чей-то гундосый голос. – Не-ет, государь, бояр не видывал. Головы стрелецкие были, а бояр не видывал… Идуть, государь, и в кажной деревушке и селе брагу требуют и закуски всякой разной. Горланят, что на царство Софку ставить будут.
Я медленно начал спускаться, вслушиваясь в каждое слово, по-видимому, перебежчика.
– …Конных мало, государь. Повозки також идуть с ними, – продолжал гундосить первый голос. – Не ведаю, государь. Не разумею грамоте… Говаривали, все стрельцы поднялись и к лавре поспешают…
После этих слов я так и осел на ступеньки. Не надо было иметь пяти пядей во лбу, чтобы понимать – ситуация со стрелецким бунтом начала развиваться по самому паршивому сценарию. «Проклятье! Дело-то, оказывается, швах. Если верить этому гундосому, то большая часть стрельцов из московского гарнизона двинулась к нам в гости. И за пазухой у них отнюдь не цветы и шампанское, а пушки и фузеи. Судя по тому, что их качественно подогревают в каждом селении, то и Петра, и нас заодно никто не собирается оставлять в живых… Интересно, наши гонца уже отправили в Пресбург к потешным? Лефорт вчера хвалился, что в этой маленькой петровской армии почти две тысячи штыков с артиллерией в качестве усиления… А стрельцов тогда сколько? С неделю назад слушал, что в Стрелецкой слободке их с зимы проживало под пятьдесят тысяч, а с семьями и за все сто перевалит. Конечно, к нам двинулись самые отмороженные и бесшабашные. Вопрос только, сколько их?»
Отвлекшись от нерадостных мыслей, я вновь вслушался в разговор в трапезной, который, что греха таить, еще больше напугал меня. Судя по возгласам, никто из сидевших вообще не имел никакого представления о происходящем за стенами лавры. Над здоровенным столом звучали лишь одни предположения, самым здравым из которых было лишь собрать все свои пожитки и бежать на юг или север. Кто-то даже предположил искать спасения у давних недругов Российского государства – в польских и шведских королевствах. Там, мол, можно будет обратиться за помощью к папе римскому… Странно, но сражаться призывал лишь один Лефорт. Швейцарец воинственно топорщил усы, то и дело призывая раздать оружие монахам и крестьянам окрестных селений. От звучавшего меня посетила очень даже нерадостная мысль: «А на ту ли лошадку я поставил?»
Словом, в трапезную я спустился довольно сильно заряженный. Мне жутко захотелось наорать на этих горе-полководцев, которые за болтовней и ором ничего другого не видели.
– Петр Алексеевич?! Государь! – крикнул я во весь голос, стараясь перекричать стоявший над столом гомон. Меня совсем не смущало, что я кричу на самого настоящего царя и его приближенных. – Нельзя же просто так сидеть! Надо что-то делать! – по мере того, как шум стихал, на моей краснеющей физиономии скрещивалось все больше и больше взглядов. – Времени же почти нет.
В этих, направленных на меня, взглядах можно было прочитать немало. Я бы даже сказал, очень многое и характеризующее меня отнюдь не как усердного и скромного слугу. Один заросший бородищей ближник Петра, вроде родственник его какой-то по матери, вообще зыркнул на меня так, словно я мотыга или метла говорящая. «Черт, что я струхнул, как баба?! На кону ведь и моя жизнь. Если стрельцы доберутся до Петра, то и мне не поздоровится».
– Петр Алексеевич, разумею я, что разведать нужно все обстоятельно, – быстро-быстро начал говорить я, не давая им всем опомниться и заткнуть мне рот. – Конягу хворого какого возьму и до стрельцов пойду. Посмотрю, сколь там кого. Я же считать могу и грамоту разумею. После полудня и обернусь… Обернусь, государь, не сумлевайся. И стрельцы, паскудники, меня не тронут. Я же вона какой лопоухий да конопатый. Еще дерюгу на себя натяну и грязью обмажусь. Кто тогда на меня взглянет? А конягу спрячу в леске каком-нибудь…
«Ну, Петр, друг ситный, давай соображай! Нам же позарез нужна разведка! Пока твои дуболомы догадаются, стрельцы уже будут здесь и прищучат нас за мягкое вымя». Первым, до кого дошел весь смысл моего предположения, оказался Лефорт. Он тут же наклонился к Петру и что-то глухо зашептал ему на ухо.
И уже через некоторое время мне, действительно, выделили какого-то коника – смирную лошадку, на которой монахи сено возили с покосов. Провожал меня сам Лефорт, раздобывший у какого-то инока нечто драное, в многочисленных зап латах и вонючее к тому же.
– Ты, Лексей, есть настоящий зольдат. Храбрый, стойкий. – Он накинул мне на плечи дерюгу. – Я доволен, что не ошибится в тебе. Держи… и пусть он тебе не пригодиться, – в мою ладонь лег небольшой ладный ножичек с рукояткой из бересты. – Возвращатся.
Кивнув в ответ, я вывел лошадку за пределы мощных стен монастыря и вновь замер в раздумьях. «…А точно ли это мое время? Что-то совсем не похоже, что стрельцы решили лишь немного пошутить. Если же на этот раз мятеж окажется успешным, то Петр до конца своих дней станет носить монашеский клобук». Словно в тумане, я взобрался на конягу и хлопнул ее по крупу, что, впрочем, на меланхоличного четвероного не возымело почти никакого действия. «Черт! Тогда какого черта я собрался лезть в самую пасть тигра? Может, лучше к царевне Софье отправиться? Чувствуется, баба она с амбициями. Власть она не просто любит, а обожает. Неужели я не смогу устроиться при ней?»
Эту мысленную жвачку я жевал недолго, ровно до первого поворота дороги. Мне вдруг показались эти метания такими жалкими и глупыми, что я от души пнул свою конягу голыми пятками. Не ожидавшее от меня такой подлости, четвероногое жалобно заржало и припустило галопом. «Баран! Кто меня там ждет? Я для нее вообще никто! Ноль без палочки! Или с палочкой для утех… Блин! Дерьмо какое-то в башку лезет. Надо делать то, что решил, и будь, что будет». Прошептав это напутствие несколько раз, я более или менее успокоился и решил вернуться к первоначальному плану, который, правда, для местного уха выглядел довольно неправдоподобным.
Сегодня, еще там, на лестнице, мне вспомнился из истории один интересный прием, который в сражении нередко помогал слабому одерживать победу над сильнейшим противником. Этот прием не был супероружием из будущего, которого у меня и в помине не было; и не припрятанным в рукаве тузом в виде союзного войска, и не щепоткой яда для командующего войсками противника. Я вспомнил о таком поистине страшном оружии, как слухи, и его последствии – панике, что по силе воздействия могло с легкостью превзойти сокрушительную мощь мотострелковых и десантных дивизий, танковых бригад и корабельных эскадр. Тогда мой мозг, подстегнутый стрессом и, что греха таить, желанием выжить, выдал мне такое количество примеров из жизни, что оставалось лишь их воплотить в реальность. Я вспомнил реакцию сотен тысяч американцев в 1938 году на радиоспектакль по мотивам книги Герберта Уэллса «Война миров», когда на дорогах крупных городов Америки образовались многокилометровые пробки из желавших сбежать; в городах и селениях жители начали строить баррикады; а в больницы стали поступать люди, которые, как они сами уверяли, пострадали от ядовитых марсианских газов. Вспомнилась мне и более свежая история из 2005 года, когда в результате аварии в энергосистеме Москвы на несколько часов была отключена подача электроэнергии в половине районов столицы, Подмосковья, Тульской, Калужской и Рязанской областей. Из-за расползавшихся с немыслимой скоростью слухов о рванувшей АЭС у нас в Подмосковье были буквально вычищены магазины с продуктами и аптеки. Люди, словно сумасшедшие, скупали продукты долговременного хранения, красное вино, йод. А что, живущие здесь и сейчас лучше, что ли?! Да ни черта! Местные даже еще хуже! Просто тут народу поменьше, да и живут не так скученно. Однако панику здесь тоже можно раздуть так, что не дай бог…
Я, подумав прикинуться бежавшим из Троице-Сергиевой лавры служкой, решил среди стрельцов распускать слухи о самой разной чертовщине, перечень которой у меня еще только выстраивался в голове. «Ну, что за задница такая? Всегда все нужно делать в самый последний момент! Еще вчера или лучше позавчера! Опять, похоже, придется импровизировать… О, а это что за оборванцы?»
Прямо мне навстречу двигался небольшой обоз из двух телег с мешками и трех всадников в смешных кафтанах и высоких меховых шапках, которые здесь, по всей видимости, носили и зимой и летом. Судя по всему, это были крестьяне одного из ближайших помещиков, возивших в монастырь разные продукты на продажу. Троица же в необычных длиннополых кафтанах напоминала вооруженных холопов. «Пожалуй, с этих и начнем. Больно уж компания подходящая… Ну, с Богом!»
Едва до приближающихся повозок осталось двадцать – тридцать шагов, как я кубарем слетел со своей лошадки и зайцем понесся в их сторону. Растирая слезы на своей чумазой роже, я голосил во весь голос:
– Мои родненькие! Христом Богом молю… – повозки тут же встали как вкопанные, а вооруженные копьями парни вытаращились в мою сторону. – Стойте! Куды же вы путь-то держите?! Миленькие! – Я, как клещ, вцепился в сбрую одной из лошадей и всеми своими силенками начал поворачивать ее назад. – Там же смертушка лютая ждет вас… Увси тама померли от мора великого! Увси… и матка, и браты… В лавре все лежма лежат и мертвыя… Мор великий на Русь приде…
Мой голос уже начал давать петуха, временами переходя на скрип. «Блин, а слезы-то откуда?! Актер доморощенный! И где это я только таких слов-то нахватался? Прямо по-местному шпарю… или мне так кажется?» Кажется не кажется, но местных проняло. Скажу больше, мои вопли про «мор великий» произвел настоящий эффект разорвавшейся бомбы. Как оказалось, я совсем недооценивал страх людей перед чумой, от которого в эти времена было не спрятаться ни в сырой землянке, ни в пятистенной избенке, ни в каменных хоромах. Это слово означало кару небесную, страшную смерть, которую в эти времена сравнивали с адовыми муками. Действительно, откуда было все это знать мне, недавнему жителю XXI века, избалованному влажными носовыми платочками, присыпками и жидким мылом? Я даже на толику не осознавал степень их ужаса перед этой болезнью…
Первыми от меня прыснули в стороны холопы с копьями. Тяжеленные оглобли с железными наконечниками они мигом побросали и дернули так, что только копыта их жеребцов засверкали. Возницы же среагировали не сразу. Эти двое мордатых, полных мужика чуть ли не минуту оторопело на меня таращились, а потом, по-бабьи, тонко заверещав, хлестнули своих лошаденок и помчались прочь.
– Зовите меня теперь Мессинг Коперфильдович, – опешив от такой реакции, прошептал я. – Неужели и стрельцы так же драпанут?! Ха-ха-ха, одно слово про мор…
После недолгого раздумья я все же решил со стрельцами попробовать провернуть другую штуку. Бывалые воины могли ведь и не поверить в такие страшные россказни босоного пацана. Для них нужно было придумать что-то иное, во что они бы поверили скорее и без всяких вопросов. И я нашел – полки нового строя. Думаю, стрельцы сто раз подумают идти или нет вперед, если узнают, что у лавры уже стоят «потешные» войска Петра. Ведь одно дело взять под белы рученьки два десятка несопротивляющихся офицеров во главе с подростком и совсем другое дело – лезть на штыки почти двух тысяч солдат.
С этими мыслями я вскоре добрался до какого-то крупного села. С холма, где я остановился, было хорошо видно, как к селу тянулись тонкие красноватые змейки людей. Иногда между людьми виднелись телеги с чем-то напоминающем пушки и бочки с пороховым припасом.
– Похоже, здесь они силы накапливают перед следующим броском. Хм… А я смотрю, неплохо они накапливают-то… Жареным сюда тянет просто мама не горюй. – До боли в глазах я всматривался в многочисленные дымки костров, медленно тянувшиеся в небо между домами. – О! Вон, кажется, и хряка тащат. Точно! Сейчас разделывать начнут.
Вскоре действительно раздалось жалостливое хрюканье. Значит, пора…
Хлестнув свою конягу хворостиной, я стал быстро спускаться в сторону села. По дороге несколько раз слезал на землю и ожесточенно катался по пыли, стараясь извазюкаться посильнее. Сломанным прутком, морщась от боли, нанес на руки с десяток хороших царапин, которые особенно ярко выделялись на грязной коже.
У крайних хат я вновь остановился, чтобы сориентироваться. Сразу соваться в самое полымя было опасно. Мне нужна была небольшая чуть подвыпившая компания стрельцов в возрасте. У таких точно дети будут. Глядишь, и пожалостливее отнесутся к мальчонке израненному… А вот и компашка подходящая. Пятеро вроде. С бородищами. Брагу, кажется, хлещут. Вот с ними и поговорим для начала…
Хлестнув самого себя по лицу несколько раз для создания плаксивого выражения, я вылез из кустов и побрел к костру. Стрельцы заметили меня, когда до костра оставалось пару-тройку шагов. Один из бородачей скользнул по мне равнодушным взглядом и вновь присосался к пузатому кувшину. Остальные четверо в это время обгладывали свиные ребрышки.
– Дидько, дай хлебушка, – как можно более жалостливым тоном пролепетал я, вдобавок сильно сгорбившись. – Цельный динь не емши, – в ответ получил ожидаемо равнодушный взгляд и мерное чавканье. – Ну, дай, дидько… От злыдней из лавры я бежамши, – никто даже бровью не повел, продолжая все так же грызть и жевать. – Все как есть в немчинском платье, с вот такенными фузеями… Пуф-пуф-пуф! – Ну и как здесь было не надуть щеки и для правдоподобности не изобразить стрельбу из местного огнестрела. – Мине из лавры погнаша. А главенный еный немчин, Нефорт, мне хворостинкой зело больно вдарил. – Я еще и всплакнул для надежности. – Их там видимо-невидимо…
Сидевший ко мне ближе всех бородач тут же застыл с куском жареного мяса у рта. Через мгновение кусок уже летел в костер, а здоровенная лапища стрельца тянула меня за шиворот. Вот же реакция у мужика оказалась…
– Что таке говоришь, малец? – Меня с такой силой тряхануло, что клацнули зубы. – Ну?! Говори! Быстро! Из лавры приде? Хто там есть? Говори, а не то… – перед моими глазами на несколько мгновений замер крепкий кулачище, чуть меньше моей головы. – Так вдарю, без башки станешься.
Ну и что мне оставалось делать? Конечно же, я рассказал всю правду! Естественно, это была моя правда… Я сопел, кряхтел, плакал. Слезы ручьями текли по лицу, оставляя на грязных щеках длинные дорожки. Ожесточенно заламывал руки, показывая глубокие кровавые царапины. Всю эту пантомиму я сопровождал кучей панических воплей и вскриков – «иде, иде за мной!», «дюже злющие, как адские черти», «их там видимо-невидимо», «с фузеями, пушчонками зело большими», «а наиглавнейший среди них немчин, Нефорт…», «в лавре сидячи, яко в осаде…». Естественно, крохи полезной информации я перемежевал всяким мусором про «матку и батьку с малыми систрами», «дюже больнючие розги», «сильный голод» и т. д. и т. п.
– …А я у одного немчина, что мине бил, даже ножик вострый прибрал, – для полноты картины я даже подаренный Лефортом ножик засветил. – И в кусты, а там припустил что есть силы…
Ножик тут же был у меня взят и самым внимательнейшим образом изучен. Мне же бородатый под одобрительный хохот остальных выдал такого сильного леща, что я кубарем полетел в сторону ближайших кустов, где и затих.
– Михей. – Борода уже серьезно крикнул одного из своих. – Беги до головы Федора Леонтьевича Шакловитого и все ему толково скажи. Мол, так и так… С хлопцами Митейкой Казанцем, Гришкой Опряхой, Сашкой Огольцем и Захаром Бурой хаживали в поиск к стенам лавры. Видали тама много воев в немецком платье с фузеями и пушками. К нашей встрече готовятся, вестимо… Про мальчонку ни слова!
Все было ясно как день! История с награждением непричастных и наказанием невиновных началась не сегодня и закончится не завтра. Хитровыделанный стрелец, видимо оценив важность сведений, решил на них сильно приподняться.
– Все поняли?! За таке награду можа немалую получить. – Он обвел внимательным взглядом своих товарищей. – Рубликов по пять-шесть, а то и поболе. Боярин Федор Леонтьевич не забывает своих верных псов. Все слышали?
– Григорий Лукич, а малец какож? Коли рот раскроет?
Я аж взмок при этих словах, а главное, характерной интонации.
– Можа, его – того?
«Блин, душегубы! Замочат, как кутенка… Надо валить отсюда, пока не поздно». Я уже было начал отползать назад, как услышал презрительное хмыканье старшего. По всей видимости, он меня и за человека-то особо не считал. «Все равно надо сваливать от сюда… Слух я, похоже, уже запустил… Пора и честь знать».
Осторожно загребая руками, я пополз назад. Проклятые кусты кололи словно пики, добавляя к старым царапинам и порезам на руках и ногах новые. Наконец я выбрался к какой-то околице. Понял это, когда уткнулся босыми ногами в хлипкий частокол, набранный из коряг.
– Чта сие за раскоряка? – вдруг услышал я сзади насмешливый детский голос. – Слышь, Федорка? Батька сказывал, шта далеча отседова зверь такий живе. Рекут яво ащериц.
Тут же раздалось еще несколько детских голосков, явно смеющихся надо мною.
– Ты хто?
Развернувшись, я стал разглядывать местных. «Это что еще за гопота? Блин, их еще не хватало…» Впереди всех состоял явно самый главный – крепкий, дочерна загорелый пацан с многочисленными въевшимися в кожу крупинками копоти. «Определенно, кузнечный отпрыск… А может, и ученик. Здоровый, падла. Такой приложит, и не встанешь… Остальные, похоже, прихлебатели в стае». Оставшиеся и правда выглядели не очень внушительно. Двое худосочных мальчишек, с головы до ног покрытые красными цыпками, прыщиками, многочисленными царапинами и ушибами, с любопытством глазели на меня. Этих точно опасаться не стоило. «Сейчас броситься крепышу в ноги и дать деру на холм. Там мой конек в лесу шарится. На нем и обратно…» Но тут меня осенила другая мысль: «Стоп, чего это я надумал? Есть же более простой способ… Это же простая пацанва. Ей до нашей гопоты еще расти и расти».
Я начал затравленно оглядываться по сторонам, усиленно делая вид, что на нас всех надвигается что-то очень и очень страшное. Время от времени я даже, чуть сглатывая слюну, начинал тыкать пальцами куда-то в сторону.
– …Робяты, – кажется, мне даже удалось округлить глаза, будто бы от ужаса. – Тама немчины… идуть с лавры. Оружны увси… Увсих грабють! Батьку мово вбили… Буренку нашу забрали… Ироды, у-у-у.
Видит бог, не знаю как, но слезы у меня полились настоящие. Мне и правда стало жалко и отца своего, и буренку, которых побили и забрали мифические «немчины».