Ливия




ОН ЗАМИРАЕТ ПОСРЕДИ ЗАМАХА, разворачивается – и на какое-то ужасное мгновение мне кажется, что сейчас он ударит этим топором по мне. Но потом ярость в его глазах сменяется смущением, и он изумленно глядит на меня, словно не в силах поверить, что это именно я здесь стою. Я, а вовсе не Марни.

Я протягиваю ему руку.

– Ничего, – говорю я мягко. – Ничего.

Он опускает руку. Топор с глухим звуком падает на пол. Лицо у него делается мертвенно-бледным. А потом он тяжело опускается на колени, закрывает лицо руками и принимается неудержимо рыдать.

Я становлюсь на колени рядом с ним, среди осколков черного дерева, я пытаюсь его обнять, но он не позволяет мне это сделать. Он стыдится своих слез и не дает мне отвести ему руки от лица. Он словно заперт в своем личном аду, и я могу лишь постараться обнять его, сказать ему, что я его люблю, что я прошу прощения, что все будет хорошо, что мы пройдем через это, преодолеем это. Я говорю ему все то, что он говорил мне, все то, чего я сама не могла ему сказать – и смогла только теперь.

В какой-то момент я поднимаю взгляд и вижу, что в дверях стоит Джош, прижав руки к бокам, и на лице у него виднеются полоски слез. Он осторожно направляется к нам, но я, покачав головой и мимолетно улыбнувшись, даю ему понять: Адам не хотел бы, чтобы он его таким видел – сломленным, раздавленным, потерпевшим поражение. Джош понимает. И тихонько удаляется.

Наконец Адама одолевает страшная усталость, и мне все-таки удается притянуть его к себе, погладить по голове, поцелуями прогнать слезы из глаз.

– Все будет хорошо, обещаю, – негромко говорю я. – Все будет хорошо.

Он не отвечает, потому что просто не в состоянии. Но откуда-то из глубины доносится его вздох. Этого достаточно.





Год спустя

8 июня 2020 года

Адам




У НАС СЕГОДНЯ ПРАЗДНИК – и в честь Ливии, и в честь Марни. Все организовал Джош. Придут все, кто был на дне рождения Лив в прошлом году, плюс друзья Марни по школе и университету. Все, кто за прошедшие двенадцать месяцев стал важной частью нашей жизни.

Сразу же после гибели Марни и чуть позже, на заупокойной службе, все спрашивали об одном – чем они могли бы нам помочь. Мы подумали об этом и решили, что больше всего поможет, если они будут помогать нам сохранять Марни живой в нашей памяти. Для этого они должны сохранять ее живой в собственной памяти и говорить с нами о ней. И это действительно очень помогает – когда слышишь все эти рассказы о ней, все подробности, которых мы не знали. Не всегда это легко дается, но это лучше, чем вообще не упоминать о Марни.

Стремление не упоминать Марни, чтобы не смущать людей, стало одной из моих первых ошибок на этом пути. Обсуждая с клиентом заказанную им мебель, я обычно изучаю фотографии его дома, чтобы предложить тип дерева, наиболее подходящий к той обстановке, которая у него уже есть. Разговоры про дом неизбежно ведут к разговорам о семье, и, когда меня спрашивали про моих собственных детей, я всегда упоминал лишь Джоша. Но всякий раз мне казалось, что тем самым я ужасно предаю Марни. И теперь я говорю так:

– Мой сын Джош живет сейчас в Лондоне со своей девушкой Эми. У меня была чудесная дочь, ее звали Марни. Но она несколько месяцев назад погибла в авиакатастрофе, той самой, самолета компании Pyramid Airways, – может быть, вы слышали?

И когда на лице клиента читается потрясение и он бормочет слова соболезнования, я отвечаю:

– Да, тогда это было ужасно, и до сих пор это ужасно для нас, почти всегда, почти каждый день. Но мы пытаемся помнить, как нам повезло, что она с нами была.

Обычно этого достаточно.

Ливия первые несколько недель после гибели Марни держалась явно лучше меня, явно была сильнее. Я пребывал в полном раздрае – и физически, и эмоционально. Меня сокрушили не только вина и скорбь, но и связь Марни с Робом. Мне никак не удавалось примирить в своем сознании ту Марни, которую я знал, и ту, которой она стала. Я не мог толком ни есть, ни спать и быстро потерял в весе целый стоун. Представляя себе ее последние секунды, я неизменно воображал, как она зовет не Ливию и не меня, а Роба.

В Каир мы так и не полетели. В ту ночь, когда Ливия отыскала меня в сарае, когда нам обоим показалось, что все это чересчур, что все это совершенно невыносимо, – сама мысль о том, чтобы уже через несколько часов сесть в самолет, наполняла меня невероятным ужасом, и я знал, что просто не сумею это сделать.

– Я не могу в Каир, – бормотал я дрожащим голосом, уже когда солнце начало свой путь вверх по небу. – Не хочу этого видеть.

– Тогда мы не полетим, – мягко заверила меня Ливия. – Я тоже не хочу видеть.

В итоге всей официальной стороной дела, связанной с последствиями катастрофы, занимался не кто иной, как Нельсон. Он держал нас в курсе расследования этого крушения. А я словно бы очутился в глубоком темном туннеле, казалось без всякого пресловутого света в конце. Как в ловушке. И я был не в состоянии что-то делать.

Поворотный момент настал примерно через полтора месяца после гибели Марни, когда я как-то утром спустился вниз, добрел до кухни и обнаружил там записку от Ливии о том, что она ненадолго вышла. Джоша тоже не было дома, и я с трудом припомнил, что, кажется, они с Эми уехали, потому что у них несколько дней каникул или что-то в этом роде. Впервые после смерти Марни я оказался дома один, и, хотя все это время, прямо скажем, я прятался так глубоко в себе, что почти не говорил с ними, само их отсутствие легло на меня тяжким грузом, и наконец я уже не мог его вынести. Я попытался позвонить Ливии, но у нее всякий раз включался автоответчик.

В конце концов я позвонил Нельсону.

– Никак не дозвонюсь Ливии, – сказал я ему, чувствуя, как это ни глупо, что вот-вот разревусь. – Не знаю, где она. Вдруг с ней что-то случилось?

– Ничего с ней не случилось.

– А ты откуда знаешь?

– Она в парк пошла. – Он имел в виду Большой Виндзорский парк. – Ты только встал, что ли?


– Ну да, – признался я. Был уже почти полдень.

– Тогда быстро в душ, бриться – и к ней.

– Нет, – пробормотал я, пытаясь снова укрыться в себе, съежиться, спрятаться. Я уже несколько недель не выходил из дома – с заупокойной службы по Марни. И я не хотел идти в парк, в то место, которое связано у меня с таким количеством воспоминаний о ней.

– Надо пойти, – призвал меня Нельсон.

– Зачем?

– Какое сегодня число?

– Не знаю.

– Двадцать четвертое июля.

Я знал, что означает эта дата. День рождения Марни.

– Не может быть, – заикаясь, выговорил я, не в силах поверить, что уже прошел почти весь июль, а я этого так и не заметил.

– Тебе нужно собраться, Адам, – твердо заявил Нельсон. – Тебе нельзя и дальше так жить.

Я ощутил прилив гнева.

– Если ты вдруг забыл… у меня дочь погибла, – напомнил я холодно.

– У Ливии тоже погибла. Ступай и отыщи ее, Ливию. Ты ей сейчас очень нужен, Адам. Она больше не может тебя на себе тащить.

Я его возненавидел за эти слова. Но потом, когда я вошел в ванную, моя ненависть обратилась на выпотрошенного человека, глядящего на меня из зеркала. Я с трудом узнавал себя, и это меня порядочно напугало. Как я мог позволить себе так опуститься? В голове у меня звучал голос, призывавший меня собраться, и теперь это был не голос Нельсона, а голос Марни. Она пришла бы в ужас, увидев, во что я превратился.

Бреясь впервые за несколько недель, я размышлял о том, что сказал Нельсон насчет того, что Ливия больше не может тащить меня на себе. И во мне все больше разрасталось чувство стыда. Я не мог вспомнить, когда в последний раз по-настоящему смотрел на нее, когда разговаривал с ней. Все эти недели меня снедала вина, и гибель Марни, казалось, имеет отношение лишь ко мне одному.

Я решил, что Ливия отправилась в Виндзор пешком и вошла в парк через Кембриджские ворота. Я брел по городу с опущенной головой, представляя себе, как все прохожие будут меня узнавать – ага, тот самый, у которого дочка погибла в авиакатастрофе. Добравшись до ворот, я поймал себя на том, что замешкался и не решаюсь войти. Именно отсюда мы всегда начинали с Марни так называемую долгую прогулку, и я сильно сомневался, что справлюсь с этим без нее. А потом произошла невероятно странная вещь. Пока я стоял в нерешительности, полный воспоминаний о Марни, меня вдруг что-то резко толкнуло вперед. Я был совершенно уверен, что это сделал кто-то стоявший у меня за спиной, и даже оглянулся, но сзади никого не оказалось. И тем не менее кто-то там был, я ощущал чье-то присутствие, кто-то незримо шагал рядом со мной.

– Привет, Марни, – пробормотал я. – С днем рождения.

Легкий ветерок пронесся по воздуху, окружавшему меня. И впервые после праздника Ливии я обнаружил, что улыбаюсь.

О том, что могу не найти Ливию, я не беспокоился. Знал, что если буду все время идти вперед, то рано или поздно встречу ее, когда она будет возвращаться к этим воротам. Я далеко не сразу увидел, как она идет ко мне. Меня поразило, какая она исхудавшая, усталая. И я невольно подумал: ну как я мог быть таким эгоистом, ничего вокруг себя не видеть?

Она не заметила меня. Она медленно шла вперед, опустив голову. Когда она хотела обойти меня, я поймал ее за локоть.

– Ливия.

Она не сразу осознала, что это я. А когда осознала, привалилась ко мне и разрыдалась – от облегчения, от безмерной усталости.

Я возвращаюсь в настоящее. С кухни я слышу, как Джош и Эми расхаживают наверху – видимо, одеваются. Я оставил Ливию спящей, но сейчас до меня доносится звук льющейся в душе воды, так что она, наверное, скоро спустится. Открываю заднюю дверь, и Мёрфи шевелится в своей корзине. Он вылезает, становится рядом со мной, и мы выходим в сад поджидать Ливию.

Я скучаю по Марни, мне не хватает ее каждую минуту каждого дня. Эту ноющую пустоту внутри меня ничто и никто никогда не заполнит, да и как ее заполнить, если я утратил часть себя самого? Но за этот год мы с Ливией прошли немалый путь, во многом благодаря любви и поддержке наших родных, наших друзей. У нее есть Джесс, Кирин, ее мать. А у меня – Иззи, Йен и родители. Особенно, конечно, стоит отметить отца. Он каким-то шестым чувством всегда улавливает, когда я тону, и чудесным образом появляется, чтобы бросить мне спасательный круг, обычно в виде совместной выпивки где-нибудь в городе или прогулки вдоль реки вместе с Мёрфи: отец всегда знает, что мне в данный момент больше всего нужно.

А еще у меня, конечно, есть Нельсон. Однажды он пришел и встал в дверях моего сарая, и по его лицу я сразу понял, что он узнал про Марни и Роба. Его совсем сразило это известие. Он дико разозлился на Роба, который сознательно решил рискнуть всем, что у него было – всем, что у нас было, – ради чего-то такого, что никогда не могло бы сбыться.

– Да о чем он думал? – повторял Нельсон снова и снова. Точно такой же вопрос мы с Ливией все время задавали применительно к Марни. – Мне так жаль, Адам. Мне очень жаль.

Я пытался как-то его утешить, напомнить, что для интрижки вообще-то нужны два человека, а не один. Я был рад, что он не знал про ребенка, которого потеряла Марни. Порой я почти сожалел, что сам узнал об этом. Но Ливия не хотела, чтобы между нами оставались какие-то тайны. Иногда я пытаюсь себе представить, каково бы это было, если бы Марни не потеряла ребенка и не погибла сама. Сердце надрывается, когда думаешь, как все могло бы сложиться. Но я знаю и то, что к такой ситуации нам было бы очень, очень трудно приспособиться.

Нельсон в тот день спросил меня, как мы с Ливией хотим поступить с Робом. Сказал, что он вполне поймет, если мы вообще больше не захотим видеть его младшего брата. При любых других обстоятельствах мы избрали бы именно такой вариант – больше никогда с ним не видеться. Но нам пришлось подумать и о Джесс. Если бы мы вычеркнули Роба из своей жизни, она бы, конечно, захотела узнать причину. И потом, мне следовало подумать и о Ливии. Для нее это было бы слишком – потерять не только дочь, но и лучшую подругу. А она неминуемо бы ее потеряла, если бы та узнала о романе своего мужа с нашей дочерью. И о Клео стоило подумать. И о Джоше. Мы не хотели, чтобы они знали об этой связи.

В конце концов решение приняла Лив. Она сказала, что хочет, чтобы мы продолжали жить как раньше – словно ничего не случилось, словно мы не знаем об этом романе. Так мы и поступили. Это невероятно трудно, и наши общие встречи уже не те, что раньше, несмотря на все наши с Ливией усилия. Если Джесс или Кирин (потому что Нельсон предпочел не рассказывать ей) замечают, что Роб при нас как-то тих и подавлен, они это, скорее всего, объясняют общей напряженной обстановкой после гибели Марни. Разумеется, в обычных обстоятельствах Кирин непременно попыталась бы докопаться до истины, но ей сейчас и без того хлопот хватает: недавно у них произошло долгожданное прибавление семейства. Близнецам Розе и Берти уже по полгода.

Мне кажется, Ливии этот обман дается легче, чем мне. Бывают дни, когда его тяжесть кажется мне почти невыносимой, когда я даже не знаю, как я сумею хоть какое-то время находиться в одном помещении с Робом, дышать с ним одним воздухом. Но я делаю это ради Ливии, помня о том, что ей пришлось перенести. Помня о том, как она сумела справиться с потерей Марни. Как она волокла меня на себе эти первые недели, отставляя в сторону свое горе, чтобы помочь мне совладать с моим. Я делаю это, потому что сейчас я люблю ее как никогда.





Ливия




Я ЗАКРЫВАЮ ОТКРЫТКУ, которую читала, и прячу ее обратно в ящик шкафа, под засохшие розы из букета, который Марни прислала мне к тому самому дню рождения. Открытка пришла во вторник, через несколько дней после того, как она погибла. В тот самый вторник, когда мы должны были лететь в Каир. Это было то самое поздравление, которое она обещала мне отправить. Внутри я обнаружила наскоро нацарапанную записку: