– Ну, может и так, Гомбожаб… – пробормотал Даший.
Он помолчал, а потом добавил – так же тихо, как прежде:
– Но вообще говорят про него всякое.
– В каком смысле? – нахмурился Цыбиков.
Он не слишком много общался с другими паломниками, а потому Даший был, пожалуй, единственным мостиком новостей между востоковедом и прочими членами каравана.
«Один из немногих плюсов нашей дружбы…»
Даший отхлебнул из кружки, причмокнул, а потом нехотя сказал:
– Ну, в общем, слышал я, что Ешей ни перед чем не отступится, чтобы добиться своего. И если кто-то между ним и его целью встанет, он от этого кого-то избавится очень быстро.
– Ну, честь ему и хвала, – неуверенно хмыкнул Цыбиков. – Такому целеустремленному. Но мы-то с тобой ему не соперники, окажемся в Лхасе – и все, расходимся кто куда.
– Ну, я просто передал тебе, что говорят, – пожал плечами Даший.
Он залпом допил остатки напитка, утерся рукавом и, поставив пустую кружку перед хозяином, резко поднялся со словами:
– Но лишний раз злить его не хочу, пойду собираться.
На ходу вытирая руки о дорожный наряд, гость пошел к выходу.
– Даший, – окликнул Цыбиков.
Бурят обернулся и вопросительно посмотрел на хозяина.
– Как думаешь, нападение разбойников могло быть… как-то связано… с Ешеем? – спросил востоковед.
Даший от неожиданности вздрогнул. Взгляд его на несколько мгновений остекленел, но быстро прояснился.
– Я об этом просто стараюсь не думать, – сказал Даший, пристально посмотрев на Цыбикова. – Как ты сам сказал, нам бы до Лхасы добраться, а остальное…
Он махнул рукой и вышел из палатки, оставив Гомбожаба в одиночестве.
«Да нет, не мог он связаться с разбойниками ради того, чтобы возглавить караван, это не путь буддийского паломника… – подумал Цыбиков. – А раз Ешей едет в Лхасу, он именно паломник, а не разбойник, и знает прекрасно, что Будда все видит – у кого за душой камень, у кого руки в крови…»
Однако сомнения, конечно же, никуда не делись, и Гомбожаб, дабы отвлечься, позвал слугу и вместе с ним начал собирать вещи. Пока складывали пожитки востоковеда, явились другие паломники. Общими усилиями свернули палатку, навьючили верблюдов и вскоре продолжили путь к заветной цели…
– Лхаса, – сказал Ешей. – Место Богов.
Они достигли ворот древнего города уже на закате и теперь с перевала Го-ла наблюдали за тем, как позолоченные крыши храмов отливают багрянцем в лучах заходящего солнца. У Цыбикова перехватило дыхание от увиденного. Он подъехал к Ешею и остановил своего верблюда рядом с верблюдом предводителя.
– Дошли, – сказал востоковед, не в силах сдержать облегченную улыбку.
Ешей смерил его хмурым взглядом и через губу бросил:
– Не расслабляйся раньше времени, еще не доехали.
Оглянувшись, он прокричал:
– Хватит, потом налюбуетесь! Едем!
И, сжав бока верблюда ногами, первым понесся к воротам Лхасы.
«Как быстро меняются люди…» – провожая предводителя хмурым взглядом, подумал Цыбиков.
Около получаса спустя паломники уже заселились в скромную двухэтажную гостиницу на южной окраине Лхасы. Гостиница принадлежала сорокалетней женщине по имени Цэрин – милой и приветливой, но с пронзительным взглядом зеленых глаз, который, кажется, просвечивал человека насквозь. По крайней мере Цыбикову показалось, что хозяйке хватило одного-единственного взгляда, чтобы узнать все его секреты, включая самые страшные. Стараясь не думать об этом, Гомбожаб занял отведенную ему комнату на втором этаже и, пользуясь столь долгожданным одиночеством, достал из сумки священную книгу, чтобы сделать заметки по минувшему дню и вкратце расписать план на ближайшие дни, когда в дверь его постучали.
Это оказался Даший.
– Ну что, соскучился, Гомбожаб, – с широкой улыбкой сказал старый знакомец.
– Ты что же, тоже поселился тут? – удивился Цыбиков.
– Да нет, я у знакомого ламы остановился, но это в пяти домах отсюда, так что мы опять почти соседи.
«Какая радость, словами не описать», – подумал Гомбожаб, но вслух сказал:
– Отлично.
– Тоже так думаю, – хмыкнул Даший. – Ладно, отдыхай, и я тоже пойду… Если что, найдешь меня в пяти домах от своего в сторону центра.
– Хорошо, я запомню, – пообещал Цыбиков.
Даший снова улыбнулся и вышел из комнаты.
Дождавшись, пока шаги приятеля стихнут, Гомбожаб открыл священную книгу на нужной странице и взялся за карандаш.
«3 августа. Мы наконец-то достигли города,
куда я стремился последние девять месяцев…»
Чтобы не путаться в записях, Цыбиков условно поделил книгу на две части: официальная велась с первой страницы к последней, неофициальная – с последней к первой. Отобразив в подробностях события минувшего дня, Гомбожаб хотел заняться личным дневником, но карандаш на первом же слове сломался. Скрипнув зубами, Цыбиков отложил книгу и покосился в сторону дорожных сумок, кучей сваленных в углу: час был поздний, а потому разбирать вещи востоковед решил уже завтра, проснувшись.
«Проще, наверное, нож у Цэрин одолжить, чем свой искать», – подумал Цыбиков, поднимаясь с лежака.
Однако внизу хозяйки не оказалось. Решив, что из-за ножа беспокоить ее в столь поздний час не стоит, Гомбожаб собрался вернуться к себе, когда его окликнул приятный женский голос:
– Вы что-то хотели?
Цыбиков оглянулся и замер, увидев, с кем говорит: у приоткрытой двери в одну из комнат, держась за ручку тонкими бледными пальцами, стояла юная девушка с черными как смоль волосами. Она была немногим младше самого востоковеда; зеленые глаза незнакомки смотрели так же пристально, как глаза Цэрин.
«Сестра? Да нет, слишком молода…»
Будто прочтя его мысли, девушка сказала:
– Я дочь Цэрин, Тинджол. А вы…
– Цыбиков. Гомбожаб. Я из… России… бурят… паломник… у святынь Тибета, – сбивчиво ответил востоковед.
Слова давались Цыбикову с неожиданным трудом. Взгляды Цэрин и Тинджол были похожи, да, но не одинаковы. Если мать смотрела на молодого востоковеда с высоты возраста, изучая, скорее, по привычке, чем из реального интереса, то дочь…
«Кажется, я ей понравился», – вдруг подумал Гомбожаб.
– Вы что-то хотели? – спросила Тинджол, подходя ближе.
От нее пахло пряностями – видимо, девушка хлопотала на кухне и, услышав шаги, вышла взглянуть, кто пожаловал.
– Да… я… нож… – пробормотал Цыбиков.
Тинджол выгнула тонкую черную бровь, и Гомбожаб, не придумав ничего лучше, протянул ей карандаш:
– Вот…
– А, вам заточить, – поняла девушка.
Она облегченно улыбнулась, и Цыбиков улыбнулся тоже.
– Сейчас… – бросила Тинджол и скрылась за дверью, возле которой стояла.
Ее не было буквально полминуты, но Цыбикову показалось, что прошла целая вечность.
– Вот, – сказала девушка, снова появляясь в коридоре.
Она вручила Гомбожабу крохотный ножик, и востоковед с благодарностью принял его.
– Если позволите, я верну его утром, хорошо? – сказал он.
Тинджол кивнула, и Цыбиков пошел к себе наверх. Когда он уже поднимался по лестнице, девушка сказала:
– Доброй ночи, Гомбожаб.
Востоковед остановился и, повернувшись, мягко произнес:
– Доброй ночи, Тинджол.
Их взгляды снова встретились, и девушка, улыбнувшись, ушла обратно в кухню. Проводив ее взглядом, Цыбиков поднялся в комнату и, заточив карандаш, занялся дневником. Нашлось в нем место и для Тинджол.
«Встретился с дочерью хозяйки. Трудно описать словами, что почувствовал. Как сказал бы писатель – «между ними проскочила искра»… хотя, может, я просто слишком давно не встречал красивых женщин?..»
Утро началось с того, что к гостинице начали стекаться покупатели, желавшие купить у паломников верблюдов и лошаков, ставших теперь ненужными. Цыбикову свезло продать своего непокорного горбатого «скакуна» довольно быстро, и, хоть друзьями их назвать не повернулся бы язык, на душе у Гомбожаба было горько.
– Позаботьтесь о нем, – сказал востоковед новому хозяину своего верблюда. – Он, конечно, с характером, но преданный.
Он помолчал, а потом добавил – так же тихо, как прежде:
– Но вообще говорят про него всякое.
– В каком смысле? – нахмурился Цыбиков.
Он не слишком много общался с другими паломниками, а потому Даший был, пожалуй, единственным мостиком новостей между востоковедом и прочими членами каравана.
«Один из немногих плюсов нашей дружбы…»
Даший отхлебнул из кружки, причмокнул, а потом нехотя сказал:
– Ну, в общем, слышал я, что Ешей ни перед чем не отступится, чтобы добиться своего. И если кто-то между ним и его целью встанет, он от этого кого-то избавится очень быстро.
– Ну, честь ему и хвала, – неуверенно хмыкнул Цыбиков. – Такому целеустремленному. Но мы-то с тобой ему не соперники, окажемся в Лхасе – и все, расходимся кто куда.
– Ну, я просто передал тебе, что говорят, – пожал плечами Даший.
Он залпом допил остатки напитка, утерся рукавом и, поставив пустую кружку перед хозяином, резко поднялся со словами:
– Но лишний раз злить его не хочу, пойду собираться.
На ходу вытирая руки о дорожный наряд, гость пошел к выходу.
– Даший, – окликнул Цыбиков.
Бурят обернулся и вопросительно посмотрел на хозяина.
– Как думаешь, нападение разбойников могло быть… как-то связано… с Ешеем? – спросил востоковед.
Даший от неожиданности вздрогнул. Взгляд его на несколько мгновений остекленел, но быстро прояснился.
– Я об этом просто стараюсь не думать, – сказал Даший, пристально посмотрев на Цыбикова. – Как ты сам сказал, нам бы до Лхасы добраться, а остальное…
Он махнул рукой и вышел из палатки, оставив Гомбожаба в одиночестве.
«Да нет, не мог он связаться с разбойниками ради того, чтобы возглавить караван, это не путь буддийского паломника… – подумал Цыбиков. – А раз Ешей едет в Лхасу, он именно паломник, а не разбойник, и знает прекрасно, что Будда все видит – у кого за душой камень, у кого руки в крови…»
Однако сомнения, конечно же, никуда не делись, и Гомбожаб, дабы отвлечься, позвал слугу и вместе с ним начал собирать вещи. Пока складывали пожитки востоковеда, явились другие паломники. Общими усилиями свернули палатку, навьючили верблюдов и вскоре продолжили путь к заветной цели…
– Лхаса, – сказал Ешей. – Место Богов.
Они достигли ворот древнего города уже на закате и теперь с перевала Го-ла наблюдали за тем, как позолоченные крыши храмов отливают багрянцем в лучах заходящего солнца. У Цыбикова перехватило дыхание от увиденного. Он подъехал к Ешею и остановил своего верблюда рядом с верблюдом предводителя.
– Дошли, – сказал востоковед, не в силах сдержать облегченную улыбку.
Ешей смерил его хмурым взглядом и через губу бросил:
– Не расслабляйся раньше времени, еще не доехали.
Оглянувшись, он прокричал:
– Хватит, потом налюбуетесь! Едем!
И, сжав бока верблюда ногами, первым понесся к воротам Лхасы.
«Как быстро меняются люди…» – провожая предводителя хмурым взглядом, подумал Цыбиков.
Около получаса спустя паломники уже заселились в скромную двухэтажную гостиницу на южной окраине Лхасы. Гостиница принадлежала сорокалетней женщине по имени Цэрин – милой и приветливой, но с пронзительным взглядом зеленых глаз, который, кажется, просвечивал человека насквозь. По крайней мере Цыбикову показалось, что хозяйке хватило одного-единственного взгляда, чтобы узнать все его секреты, включая самые страшные. Стараясь не думать об этом, Гомбожаб занял отведенную ему комнату на втором этаже и, пользуясь столь долгожданным одиночеством, достал из сумки священную книгу, чтобы сделать заметки по минувшему дню и вкратце расписать план на ближайшие дни, когда в дверь его постучали.
Это оказался Даший.
– Ну что, соскучился, Гомбожаб, – с широкой улыбкой сказал старый знакомец.
– Ты что же, тоже поселился тут? – удивился Цыбиков.
– Да нет, я у знакомого ламы остановился, но это в пяти домах отсюда, так что мы опять почти соседи.
«Какая радость, словами не описать», – подумал Гомбожаб, но вслух сказал:
– Отлично.
– Тоже так думаю, – хмыкнул Даший. – Ладно, отдыхай, и я тоже пойду… Если что, найдешь меня в пяти домах от своего в сторону центра.
– Хорошо, я запомню, – пообещал Цыбиков.
Даший снова улыбнулся и вышел из комнаты.
Дождавшись, пока шаги приятеля стихнут, Гомбожаб открыл священную книгу на нужной странице и взялся за карандаш.
«3 августа. Мы наконец-то достигли города,
куда я стремился последние девять месяцев…»
Чтобы не путаться в записях, Цыбиков условно поделил книгу на две части: официальная велась с первой страницы к последней, неофициальная – с последней к первой. Отобразив в подробностях события минувшего дня, Гомбожаб хотел заняться личным дневником, но карандаш на первом же слове сломался. Скрипнув зубами, Цыбиков отложил книгу и покосился в сторону дорожных сумок, кучей сваленных в углу: час был поздний, а потому разбирать вещи востоковед решил уже завтра, проснувшись.
«Проще, наверное, нож у Цэрин одолжить, чем свой искать», – подумал Цыбиков, поднимаясь с лежака.
Однако внизу хозяйки не оказалось. Решив, что из-за ножа беспокоить ее в столь поздний час не стоит, Гомбожаб собрался вернуться к себе, когда его окликнул приятный женский голос:
– Вы что-то хотели?
Цыбиков оглянулся и замер, увидев, с кем говорит: у приоткрытой двери в одну из комнат, держась за ручку тонкими бледными пальцами, стояла юная девушка с черными как смоль волосами. Она была немногим младше самого востоковеда; зеленые глаза незнакомки смотрели так же пристально, как глаза Цэрин.
«Сестра? Да нет, слишком молода…»
Будто прочтя его мысли, девушка сказала:
– Я дочь Цэрин, Тинджол. А вы…
– Цыбиков. Гомбожаб. Я из… России… бурят… паломник… у святынь Тибета, – сбивчиво ответил востоковед.
Слова давались Цыбикову с неожиданным трудом. Взгляды Цэрин и Тинджол были похожи, да, но не одинаковы. Если мать смотрела на молодого востоковеда с высоты возраста, изучая, скорее, по привычке, чем из реального интереса, то дочь…
«Кажется, я ей понравился», – вдруг подумал Гомбожаб.
– Вы что-то хотели? – спросила Тинджол, подходя ближе.
От нее пахло пряностями – видимо, девушка хлопотала на кухне и, услышав шаги, вышла взглянуть, кто пожаловал.
– Да… я… нож… – пробормотал Цыбиков.
Тинджол выгнула тонкую черную бровь, и Гомбожаб, не придумав ничего лучше, протянул ей карандаш:
– Вот…
– А, вам заточить, – поняла девушка.
Она облегченно улыбнулась, и Цыбиков улыбнулся тоже.
– Сейчас… – бросила Тинджол и скрылась за дверью, возле которой стояла.
Ее не было буквально полминуты, но Цыбикову показалось, что прошла целая вечность.
– Вот, – сказала девушка, снова появляясь в коридоре.
Она вручила Гомбожабу крохотный ножик, и востоковед с благодарностью принял его.
– Если позволите, я верну его утром, хорошо? – сказал он.
Тинджол кивнула, и Цыбиков пошел к себе наверх. Когда он уже поднимался по лестнице, девушка сказала:
– Доброй ночи, Гомбожаб.
Востоковед остановился и, повернувшись, мягко произнес:
– Доброй ночи, Тинджол.
Их взгляды снова встретились, и девушка, улыбнувшись, ушла обратно в кухню. Проводив ее взглядом, Цыбиков поднялся в комнату и, заточив карандаш, занялся дневником. Нашлось в нем место и для Тинджол.
«Встретился с дочерью хозяйки. Трудно описать словами, что почувствовал. Как сказал бы писатель – «между ними проскочила искра»… хотя, может, я просто слишком давно не встречал красивых женщин?..»
Утро началось с того, что к гостинице начали стекаться покупатели, желавшие купить у паломников верблюдов и лошаков, ставших теперь ненужными. Цыбикову свезло продать своего непокорного горбатого «скакуна» довольно быстро, и, хоть друзьями их назвать не повернулся бы язык, на душе у Гомбожаба было горько.
– Позаботьтесь о нем, – сказал востоковед новому хозяину своего верблюда. – Он, конечно, с характером, но преданный.