— С чем? — спросила она. — С чем бутерброд, Агаш?



Но та не поддалась.



— Да вон с вареньем! У нас варенья полно!



Надинька села в кресло возле печки, натянула на застывшие мокрые ноги плед и закрыла глаза.



Агаша посмотрела на неё и вздохнула.



Девушка была хорошенькой и какой-то… воздушной, словно умела летать. Она выросла рыжеволосой, хотя маленькой была совсем беленькая, как одуванчик. Кожа бледная, как у всех рыжеволосых, на висках под лёгкими янтарными волосами просвечивали голубые жилки — нелегко ей дались последние месяцы, вон как исхудала! И пальчики тоненькие-тоненькие. Когда Надинька за рояль садилась, Агаша всегда изумлялась, как такие тоненькие пальчики могут играть такую… могучую музыку. Это Рахманинов, объясняла Надинька, но Агаша всё равно не понимала.



— Если не хочешь ванну, иди обедать, — приказала Агаша сердито. От жалости она всегда сердилась.



— Мне никто не звонил, Агаша?



— Никто нам не звонил, и ноги обуй, я тапочки вон поставила. На плите погрела.



— Ты вещи начала собирать?



— Начала, — помедлив, сказала Агаша. — Во втором этаже, считай, всё собрано. А за первый не принималась ещё.



Она вернулась на кухню, развесила мокрую одежду и помешала в сковородке картошку, которая пахла упоительно.



— Надинька, — из кухни громко сказала она, — ты бы попросила в институте-то своём, чтоб за нами полуторку прислали! Или к Павлу Егоровичу в завод позвонила! Мы не управимся.



— Я попрошу, Агаша. Почему же мне никто не звонил?..



— Потому что всем известно, что мы с дачи съезжаем!



— Да нет, я сказала, что пока можно звонить.



— Кому сказала-то?



— Серёже, — выговорила Надинька отчётливо. — А то ты не знаешь кому!



— Да шут с ним, с Серёжей твоим! Давай ужинать садись, остынет!..




Волоча за собой плед, Надинька стала подниматься по лестнице. Агаша сняла картошку с огня, прислушалась и покачала головой. В светёлки у девочки… теперь разор. Со стен всё снято, бельё и постельные принадлежности, кроме одной подушки и одеяла, увязаны в узлы, на кровати распахнутый чемодан, куда ещё только предстоит сложить одежду.



…Ох, грехи наши тяжкие…



Сверху не доносилось ни звука, а потом Надинька спустилась — в шерстяных носках и тёплом отцовском халате. Беленькая шейка жалобно выглядывала из широких стёганых отворотов синего бархата.



Надинька боком присела к столу, на своё место. У каждого в семье было своё место, и обе по привычке садились «правильно».



— Вот поедим, — Надинька отщипнула хлеба, макнула в соль и стала жевать, — и будем дальше собираться. Да, Агаша?..



— Да я без тебя соберусь, ты за уроки садись и спать, тебе вставать ни свет ни заря! Холодно в поезде-то?..



И в школу, и потом в институт Надиньку всегда возила машина Павла Егоровича, на поезде ей непривычно, да и обидеть могут, она вон какая… другая, приметная, словно девушка из трофейного фильма!..



— А я городскую квартиру совсем не помню, — призналась Надинька и ещё отломила хлеба. — Ты помнишь?..



Агаша поставила перед ней тарелку жареной картошки и — отдельно — маринованных белых грибов с луком и маслом.



— Так я днями была на квартире-то, Надинька, — напомнила она, пристраиваясь на «своё» место. — Всё там по-прежнему, как было, так и осталось. Я дворничиху попросила, она мне поможет окна и полы перемыть. Ничего, ничего.



— Я на вечерний переведусь, — сказала Надинька. Она ела бесшумно и жадно, как голодная кошка. — Работать пойду. Получку буду приносить. Ты меня только не бросай, Агаша.



— Что это ты удумала? Работать и я могу, мне всего сорок лет! Тебе учиться мама с папой велели, так и учись! А я в людях всегда заработок найду, стирка-уборка всем нужны.



— Нет, Агаша, — твёрдо сказала Надинька. — Я тоже должна работать.



— Институт — вот твоя работа!



— А сколько там народу, в нашей квартире?



Агаша вздохнула.



— Кроме нас, три семьи всего. Один военный с железной дороги, с женой и мамашей, ну, детишек трое. Потом евреи, она полная такая, приветливая, в музыкальной школе, а он бухгалтером где-то на Симоновке, в автозаводе, что ли, и мальчонка ихний. Инвалид безногий, до войны плотником был, а как ноги оторвало, в артели рукавицы шьёт. Ну, выпивает маленько, конечно, шумит, жену гоняет. Да ты не страшись, Надинька, освоимся. Всё ж не война, слава те господи.



— Да, да, — быстро сказала девушка. — Не война.



…Почему же всё-таки не позвонил Серёжа? Должен был звонить и вот… не позвонил. Как бы ей хотелось, чтоб он оказался рядом! Посмотрел в глаза, взял за руку, выслушал. Ах, как ей нужно, чтобы Серёжа её выслушал!..