— Мы отмечали Новый год вместе. Их семья и наша. И всё было хорошо. Нормально было. Ничего странного или необычного. Только когда начался салют, и мы вышли на балкон, она завороженно, не отрываясь на него смотрела, а потом сказала, что у меня очень скоро всё наладится.



— Что наладится?



— Откуда я знаю.



— А как вообще всё это получилось? Ну, как она? Когда?



— Вечером первого января, часов в десять. Лёша, брат мой, с женой только от нас уехали. Папа провожать их до метро пошел, а я понес Ворожцовым стулья. Один оказался из Кристинкиной комнаты. Тётя Надя только зашла к ней, и тут же обратно. Глаза безумные, судорожно пытается что-то сказать, но не может. Захожу в комнату, а там Кристина на полу в полной отключке, видимо, когда её прихватило, она с кровати аж скатилась. Короче, её отец тут же неотложку вызвал. Я ей сразу пытался желудок промыть, но моя мама начала вопить, чтобы я не занимался самодеятельностью, а дождался папу. Хотя потом врачи с неотложки, которая приехала раньше него, подтвердили, что я правильно всё сделал. Но мама у меня всегда такая. Думает, что я раздолбай какой-то. А тётя Надя всё это время только сидела на кровати и громко рыдала.



Невидящим взглядом, с очень несвойственным ему выражением лица, Якушин упёрся в сахарницу, наверное, действительно под большим впечатлением находился.



— Знаешь, всё так быстро происходило и одновременно очень медленно, словно вечность тянулось.



Видно было, что ему очень хочется сказать что-то важное, ради чего он потащился сюда в январский холод и темноту. Он морщился, ковырял угол стола, вздыхал, наконец, с трудом выдавил:



— Я всё время думаю, что мог бы помочь ей как-то. Мог что-то сделать, но не сделал.



— Она делилась с тобой?



— Скорее, наоборот. Она здорово слушала, а я этим пользовался.



— Ныл, что ли?



И тут Якушин, наконец, оторвав взгляд от сахарницы, поднял на меня свои прекрасные глаза, настороженно посмотрел и вдруг расхохотался. Очень по-доброму рассмеялся, тепло и открыто.



— Можно и так сказать. Помню, в прошлом году ещё я стоял у подъезда, а она из школы шла. Вся какая-то подавленная и замороченная. Я пошутил, что у неё на лице отпечаталась вся мировая скорбь, а она серьёзно так отреагировала: «Хорошо тебе, у тебя всё есть. Живи себе и радуйся». Я уточнил, что «всё», а она «ну друзья, близкие, люди, которые тебя понимают». И что, мол, у меня никогда не бывает плохого настроения, а значит, и проблем. Тогда я сказал, что так всё и задумано, потому что не хочу, чтобы другие видели, что эти проблемы есть. Ну, и пошло-поехало. Не знаю, то ли тон у неё такой был, то ли я совсем расслабился, одним словом, наболтал всякого. Как раз у меня тогда Женька ещё была, ну подруга моя бывшая. И вот, с того дня, как ни встретимся, так Кристина расспрашивать начинала про колледж, Женю, родителей и друзей. Вроде бы и не нависала особо, мне даже нравилось с ней болтать, но однажды вдруг сказала: «не понимаю, почему так всё несправедливо», а потом добавила, что я бедный и заслуживаю сочувствия. Представляешь? Ну, я, конечно, разозлился и высказался, что я не бедный, что она сильно сгущает краски, потому что у меня всё хорошо. Немного резко, правда, сказал. Грубо. Ну, то есть мы не ссорились, но больше о таком не разговаривали. Я вот думаю, может, она на то обиделась? Но ведь с тех пор уже больше года прошло.



— Сомневаюсь. Хотя, кто знает? Вот, только какой интерес слушать про чужие траблы, когда самому тошно?



Видимо я попала в самую точку. Якушин подскочил, побежал в коридор, достал из куртки сигареты.



— Можно ведь, да?



— Кури. Твоё дело.



— Значит, ты тоже думаешь, что это моя вина?




— Что ты ей нахамил или что жаловался?



— И то, и то.



— Думаю, что не твоя, если ты, конечно, не сказал Ворожцовой — пойди и умри.



От волнения он так тер колени, что легко мог протереть дырки на штанах. На мизинце его левой руки я заметила тонкое серебряное колечко.



— Может, безответная любовь? — попробовала я копнуть в другую сторону.



— Про это не знаю. Она не говорила. А я не спрашивал.



— А дома всё было хорошо? Родители не обижали?



— У неё очень позитивные родители.



Я тут же подумала о своих позитивных родителях и о том, что это не повод чувствовать себя такой же позитивной.



— Тётя Надя, мачеха её, боец по жизни, рулит отделом в какой-то страховой компании. Кристина мамой её зовет. А отец — простой такой мужик, добряк, заведующий складом, он с Кристины пылинки сдувает. Чего не захочет — всё делает.



— Судя по её виду в школе, она ничего не хотела.



— После смерти бабушки она сильно изменилась. Родители, правда, считают, что это на Кристину так компьютер и сетевое общение повлияло. Они думают, что она связалась с какими-то неформалами, поэтому теперь так одевается и ведет себя. Но я уверен, что она это не из интернета вытащила, а из книжек. Она мне эти книжки философские тоже пихала, я даже пару раз брал, чтобы не обижать, но я как вычитал у какого-то немца, что стремление к счастью — это врожденная ошибка всех людей, так сразу и закрыл.



Мы опять замолчали, и повисла такая тишина, что стало слышно, как вода течет в батареях.



— Если она умрет, то я всю жизнь буду думать о том, что сделал не так, — трогательно признался Якушин, и я на какое-то мгновение захотела оказаться на месте Кристины.



— Твои родители не видели ролик?



— Конечно, нет. Это самое ужасное из того, что я могу себе представить, — его аж передернуло. — Но утром я встречался с Петровым.



— И что Петров?



— Расспрашивал, кто все эти люди с фотографий. Он никого не знает.



— С него станется. Он же видит мир только через свою камеру. Ты хоть раз смотрел его видео-блоги?