– …Радомир?
Словно сквозь толщу воды доносится до него голос Весны. Жмурится ведун, силится покинуть полные гари воспоминания, вынуждает себя сосредоточиться на своей гостье. Неуверенная улыбка касается его губ, и отвечает Радомир виновато:
– Прости, Весна. Неспокойным был мой сон, все проснуться не могу.
После этих слов взгляд Весны становится взволнованным. Обеспокоенно всматривается она в лицо Радомира, и выглядит он настолько измотанным, словно не спал уже долгое время. Глубокие тени пролегли под карими глазами, а ведь еще на прошедших их посиделках выглядел он совершенно иначе. Веселым и спокойным казался ведун, а сейчас собственной тенью кажется.
– Неужели видение тебя посетило? – Она скрепляет ладони перед собой, делая робкий шаг в его сторону. – Дурное увидел, Радомирушка?
От того, как называет она его, сердце ведуна бросается в пляс, а щеки горят жаром. Выдыхает он, улыбается улыбкой неловкой, влюбленной. Разве может сказать он Весне об ужасах Вечной Ночи, что явились ему во сне? Может ли заставить бояться северных воинов, которых не видели их земли уже долгое время? Да и не было в видении его ничего о нападении.
Лишь девушка, холодная, как снег, и имя ее, которое он позабыл.
– Не бойся, Весна, – говорит он ласково. – Не видение это было, лишь сновидение.
На ее лице появляется улыбка, полная радости. Словно тяжкий груз падает с хрупких плеч, и Радомиру становится легче. Будто и не видел он мир, сокрытый мраком, окутанный холодом. Словно не ведает, что и без ветров вскоре явятся к ним северные дети.
Жестокие и одинокие, словно волки.
Совестно ведуну за то, что обманывает ее, но не может иначе. Не всегда видения, что являются таким, как он, сбываются. Зачем наводить смуту?
– Я приготовлю для тебя отвар, чтобы спал ты лучше. Тогда и плохие сны тебя оставят.
Ее забота заставляет сердце его замереть сладко, прекратить биться на томительные мгновения. Замечает Весна улыбку ведуна, обращенную к ней, и отводит взгляд. Возникает между ними неловкая тишина, и не знает Радомир, о чем еще заговорить, лишь бы она не ушла столь быстро.
– Просил Ратибор, чтобы ты пришел, – вдруг говорит она, теребя кончик своей косы. – Купала близится. Никак нам без ведуна.
Невольно поднимает Радомир взгляд к небу, щурясь от яркого света Отца-Солнца. Сменяются эпохи, больше не темнеют небеса над их головами, да только, не желая терять свое наследие, по сей день солнцерожденные празднуют Купалу. Пращуры их в ночи жгли костры, плели венки прабабки и радовались летнему солнцестоянию. А что остается им, когда пред ними – вечное Лето да Солнце в самом своем зените?
Лишь отголоски старой веры. Умирающие воспоминания о прежней жизни.
– Далеко еще Купала-то, не скоро праздник. Что надобно Ратибору?
– Знала бы, так сразу сказала бы. Да только неспокойно Ратибору, предчувствие мучает, сна лишает. Поговори с ним, пожалуйста, боязно мне.
Уж если старика Ратибора предчувствие тревожит, то и ему стоит быть осторожным. Все же не к добру снилась ему волчица, веет ото сна опасностью, только не с Весной ему это обсуждать. Ведун перехватывает корзинку удобнее, улыбается девушке так ласково, как только может, склоняя голову.
– Спасибо тебе, Весна, за вести, что ты принесла. Может, переступишь мой порог? Напою отварами трав, разделим трапезу.
Нежные девичьи щеки алеют, словно маков цвет, и Весна прячет взгляд за ресницами. Тонкими пальцами теребит она кончик длинной косы, улыбается загадочно, только не может понять Радомир, что же такого сказал. Не успевает он и слова произнести, как девушка, вздернув нос, говорит с задором, и глаза ее блестят ярче солнечного света:
– Хочешь, чтобы с тобой трапезу делила, так сватайся!
– Свататься?..
Моргает Радомир часто, смотрит на Весну – и не верит. И не думал даже, что умница да хозяюшка захочет за него замуж. На посиделках каждый Весной любуется, красуется перед ней, внимания ее хочет. Куда уж одичалому ведуну до хитрых охотников, умелых кузнецов да крепких пахарей? Страшно с таким нить Судьбы переплести, жить в стороне от людей, на грани Яви и Нави. Долго думают, если ведун на пороге стоит, да еще и с кольцом, а тут сама говорит – сватайся. Не понимает Весна, чего хочет. Тяжело справиться с этим, нелегкая эта ноша. Не каждая с этим справится.
Его мать не смогла.
– Так посватаюсь же. Не боишься? Ведун я, Весенка, и…
Хватает она его за руку, стиснув пальцами запястье, тянет на себя, и вот девичьи губы касаются его щеки. Весна отпрыгивает в сторону, словно бельчонок, и краснее ее щек лишь щеки самого Радомира. Нечем дышать ему, да и не помнит, как сделать вдох. Весна же, развернувшись, бежит по тропинке прочь, да так резво, что только пятки сверкают. Замирает она у поворота, ведущего к Большеречью, и доносится до солнцерожденного звонкий ее голос:
– Так и сватайся! Давно уже тебя жду!
Не сердце вовсе, а жар-птица из старых сказок бьется в груди Радомира, рвется на волю, к Весне. Окрыленный, хохочет он, и счастье пьянит его, молочными реками смывая тревогу, унося прочь холод и мрак. Забывает и вовсе о том, что за видение терзало его этой ночью.
На волчьих лапах в земли детей Солнца тихо крадется беда.
Глава 5. Закон охоты
Ноги по щиколотку утопают в вековом снегу. Шагать трудно, приходится ступать по следам идущих впереди юношей, только не сильно это облегчает задачу. Шаги у них больше, дальше друг от друга расположены, и Ренэйст приходится едва ли не перепрыгивать с одного следа на другой. Напоминает ей это ту самую злосчастную ночь, когда шагала она по следам Хэльварда, ведущего их в самую чащу леса. Теперь и дорога ведет туда, и от этого становится тошно. Идет дочь конунга едва ли не в самом конце, и теперь следует она за Ньялом, так отчаянно напоминающим ей погибшего брата. Ренэйст смотрит в спину идущей перед ней Хейд, хмурит брови. С губ ее срываются плотные облачка пара, и светлые пряди падают на лицо, закрывая обзор. Дергает она головой, отбрасывая мешающие волосы, и рычит сдавленно, поправляя лук на своих плечах.
Все дальше в лес уходят они, прочь от безопасного крова. Ветви деревьев, схожие с искривленными руками мертвецов, смыкаются над их головами, скрывая лик звезд, и только лунный свет, пробивающийся сквозь них, освещает им путь. Где-то там, в глубине, покоится Зеркало Вар, вновь скованное льдами, а на дне его – ее старший брат. Вечное дитя в колыбели холодных вод.
Снег за спиной скрипит громче, и Белолунная оборачивается, заведя руку за левое плечо, коснувшись пальцами оперения своих стрел; она готова выстрелить, если дикий зверь, изголодавшийся за вечную эту зиму, решит напасть на них.
Ове смотрит на нее спокойно, словно бы безразлично, и, отвернувшись, продолжает пробираться сквозь сугробы, сворачивая с тропы и уходя прочь от иных отроков. Ренэйст опускает руку и тихо зовет его:
– Ове.
Нехотя останавливается Товесон, одаривает Белую Волчицу взглядом серых глаз. Бусина из бирюзы, украшающая заплетенную у виска тонкую косичку, слегка покачивается от движения его головы, и взгляд его Ренэйст встречает так, как положено воину – прямо и без страха. Суждено ей стать кюной, и ни единому ярлу не позволит почувствовать превосходство над ней. Каждый мужчина посмеет думать, что он лучше, чем она, лишь потому, что рождена женщиной. Даже побратим ее на мгновение может допустить подобную мысль, но сейчас во взгляде его куда больше обиды, чем презрения.
– Коль спросить что хотела, – голос Ове звучит спокойно, – так говори.
Ренэйст оборачивается через плечо, видит, что чуть поодаль, отстав от продвигающегося вперед отряда, стоит Хейд. Ворона не сводит с них внимательного взгляда зеленых глаз, словно выжидая, и держит ладонь на рукояти меча. Нахмурившись, вновь смотрит наследница Чертога Зимы на того, с кем запястье резала, и видит, что и ему не по нраву такое внимание со стороны островитянки.
– Отчего же прочь уходишь, сын Тове? Неужели решил, что один добудешь заветный трофей?
– Да с таким вождем, как Ньял, – имя это едва ли не выплевывает он, поморщившись, словно бы кость застряла в горле от одного его звучания, – мы скорее добудем бесславную смерть, чем троллий зуб. Не хочу вечно ходить по полям Фолькванга из-за его глупости. Если погибнуть суждено, так хоть по своей вине.
Бел, как укрывающий землю снег, продолжает Ове свой путь, и лунный свет пляшет на серебристой тетиве его лука. Никто не останавливает его, да и зачем? Каждый сам свою судьбу вершит, и если желает добыть трофей в одиночестве, так пусть готовится и сражаться один. Хейд, поджав губы, смотрит ему в спину, после чего, перехватив мех своего распахнутого полушубка из медвежьей шерсти, разворачивается, сквозь снег пробираясь в другую сторону. Она останавливается, достигнув растущих на небольшом возвышении деревьев, и, ухватившись за гладкий, покрытый льдом ствол, оборачивается.
Ренэйст стоит внизу, только не спешит следовать за ведущим отроков Ньялом. Ове не ждет, но оставляет следы, которые знает только она; захочет – найдет.
Лишь Хейд смотрит на нее зелеными глазами – и ждет.
Оборачивается дочь конунга, смотрит на своего побратима, словно бы раздумывая, а после, поправив колчан, полный стрел, по следам Вороны поднимается на пригорок. Наследница островов кривит губы в усмешке, которая исчезает сразу же, стоит Ренэйст поравняться с ней. Коротко кивают они друг другу и продолжают свой путь, не произнеся ни слова.
Облаченные в обитые мехом крепкие сапоги ноги проваливаются в сугробы по колени, замедляя движение, и невольно жалеет Рена о том, что не догадалась взять лыжи. Ни Хакон, ни кто-то из старших воинов не запретил их брать, а передвигаться по снегу на них куда удобнее и быстрее. Дышать становится тяжело, и, поднимаясь по пригорку, они то и дело спотыкаются – устоять на ногах с каждым шагом все сложнее. Упав на одно колено, Ренэйст вытирает взмокший лоб рукавом, чувствуя, как ткань нижней рубахи липнет к спине, пропитавшись потом. Пытаясь отдышаться, оглядывается воительница, стараясь понять, много ли они прошли. Цепочка глубоких следов уходит далеко вниз, и кажется ей, словно идут уже целую вечность.
Из леса выходят они на каменистый берег горной реки, бурный поток которой с шумом несет на своей спине осколки ледяной кольчуги. Осторожно ступая по скользким камням, Рена ловит лицом холодные брызги, слизывает их с губ, ощущая, как застывают они серебром на белых ресницах и коже.
– Весела Герд, хозяйка горных рек, – перекрикивая шум воды, кидает через плечо Хейд, останавливаясь на уступе и вглядываясь в противоположный берег. – Добрый знак.
Ренэйст хочет сказать, что не пристало покойнице веселиться, но молчит. Смотрит на то, как проносятся под ногами бурным потоком пряди серебряных кос – последнее наследие прекрасной великанши, украшенное жемчугом изломанных льдин. Оторвавшись от созерцания, переводит взгляд воительница на противоположный берег, предварительно скинув с головы тяжелый капюшон, чтобы густой волчий мех не закрывал ей обзор.
Перепрыгивая с камня на камень, Ренэйст пробирается дальше, в то время как Хейд проверяет берег, спустившись едва ли не к самой воде. Краем глаза присматривает Волчица за Вороной – поскользнуться легко, и, погрузившись в буйный поток, уже не выберешься из него. Накроют крепкие волны и унесут на дно, похоронив под толщей воды. Она вздрагивает, чувствуется, как ворочается глубоко в груди ее страх.
– Нам нужно на тот берег, – произносит Хейд, едва они вновь приближаются друг к другу.
– Почему же?
– Здесь мы ничего не найдем. Деревья на том берегу сломаны. В наших лесах только одно существо настолько большое, чтобы сбить верхушки.
Сосны на той стороне реки и в самом деле сломаны; под их стволами снег взрыхлен, словно бы что-то огромное шагнуло в него. Воительница хмурится. Ворона права, им действительно нужно попасть на противоположный берег. Возможно, тролль еще не ушел далеко.
Но сказать, что нужно перебраться на другой берег, куда легче, чем сделать это. Ренэйст с недоверием и страхом смотрит на льдины, что стремительно несутся мимо них, подвластные движению реки, и не может представить, как им пройти столь холодные воды. Нет ни единой переправы, потому придется им сделать ее самим. Снимает Белая Волчица со спины свой лук, опускаясь на одно колено, и достает из колчана стрелу с белым оперением.
– Дай мне веревку.
Выросшая на прибрежных скалах островитянка с детства привыкла держать при себе прочную веревку, и Рена знает об этом.
Хейд удивленно приподнимает брови, но ничего не говорит. Из походного мешка извлекает моток веревки, один конец которой Белолунная крепко привязывает к древку своей стрелы.
– И что дальше?
– Ты привяжешь второй конец к стволу дерева, – выпрямившись, Ренэйст накладывает стрелу на тетиву, прицеливаясь. – А я перекину ее через реку.
Дочь Исгерд кривит губы в легкой усмешке, завязывая несколько крепких узлов, туго обхватив гладкий, покрытый льдом ствол дерева веревкой. Натягивает дочь Йорунн тетиву, мягко касается белого оперения губами, и уже готовится выстрелить, когда слышит голос мужской, зовущий ее.
– Ренэйст.
Дрожь проходит по телу, покрывается кожа мурашками, и, опустив лук с наложенной на него стрелой, резко оборачивается дочь Луны. Ни одному из мужей, коих знает она, не принадлежит этот голос, но звучит он пугающе знакомо, словно бы всю свою жизнь слышала его. Но не видит того, кто мог бы позвать ее. Лишь белая волчица, прекрасная владычица леса, стоит меж деревьев, смотря на юных воительниц пристальным золотым взглядом… Давно не видели луннорожденные живых волков. Скрыв глаза за белыми ресницами, кланяется конунгова дочь той, чьим именем зовут ее.
Когда же выпрямляет она спину, лишь следы на снегу не дают усомниться в том, что не привиделась им хозяйка лесная.
Качает Белолунная головой, прогоняя наваждение, и вновь смотрит на противоположный берег, заново накладывая стрелу на тетиву. Иного выбора, чтобы перебраться на противоположную сторону, все так же нет, и потому Рена отпускает тетиву, позволяя стреле метнуться вперед. С тихим звоном наконечник пронзает лед, впиваясь в древесную мякоть, словно оголодавший зверь. Веревка натягивается между двумя берегами, подобно струне тальхарпа, и Хейд кладет на нее ладонь.
– Я пойду первой.
Не глядя на нее, Белолунная согласно кивает. Взгляд ее прикован к льдинам, что несутся прочь, и страх сковывает ее сердце, словно бы в ладони его сжала сама Скади. Рена облизывает сухие губы кончиком языка и заставляет себя посмотреть на Хейд. Повисшая вниз головой островитянка, ловко перебирая руками и ногами, находится уже на середине пути. Под спиной ее шумит, гремит льдом и своими водами горная река, но Ворона не испытывает страха.
Море окружает Три Сестры со всех сторон. Дочери островов не пристало бояться воды.
Оказавшись на другой стороне, Хейд машет рукой, чтобы Ренэйст проследовала за ней. Уже собираясь начать переправу, вспоминает лучница о своих стрелах – все они канут в воду, вывалившись из колчана. Нет у нее иного выхода, и потому, под удивленный взгляд Вороны, лучница снимает с плеч своих лук, который только закинула за спину, чтобы тот не мешал. Натянув тетиву, накладывает она на нее первую стрелу, отправляя ту в короткий полет. Множество мыслей в тот миг проносится в голове островитянки, и, когда стрела с белым оперением вонзается в снег поодаль от нее, Хейд становится совестно за каждую из них.
Она позволила себе допустить мысль о том, что Ренэйст захотела убить ее. Мать учит Хейд тому, что в мире этом никому нельзя доверять. Всегда нужно ожидать, что твоя жизнь может оказаться чьей-то добычей, так что еще могла она подумать, увидев, как Ренэйст прицеливается, казалось бы, без причины?
Двадцать стрел в ее колчане, и двадцать раз стреляет она, вновь и вновь пронзая снег. Нет ветра, чтобы увести их в сторону, не позволить достигнуть цели, и потому каждая, одна за другой, покидают они тугой колчан. Чтобы не тратить зря время, Ворона сразу начинает собирать раскинутые по снегу стрелы. Прижимая связку к груди обеими руками, наблюдает за тем, как другая воительница готовится к переправе.
Словно сквозь толщу воды доносится до него голос Весны. Жмурится ведун, силится покинуть полные гари воспоминания, вынуждает себя сосредоточиться на своей гостье. Неуверенная улыбка касается его губ, и отвечает Радомир виновато:
– Прости, Весна. Неспокойным был мой сон, все проснуться не могу.
После этих слов взгляд Весны становится взволнованным. Обеспокоенно всматривается она в лицо Радомира, и выглядит он настолько измотанным, словно не спал уже долгое время. Глубокие тени пролегли под карими глазами, а ведь еще на прошедших их посиделках выглядел он совершенно иначе. Веселым и спокойным казался ведун, а сейчас собственной тенью кажется.
– Неужели видение тебя посетило? – Она скрепляет ладони перед собой, делая робкий шаг в его сторону. – Дурное увидел, Радомирушка?
От того, как называет она его, сердце ведуна бросается в пляс, а щеки горят жаром. Выдыхает он, улыбается улыбкой неловкой, влюбленной. Разве может сказать он Весне об ужасах Вечной Ночи, что явились ему во сне? Может ли заставить бояться северных воинов, которых не видели их земли уже долгое время? Да и не было в видении его ничего о нападении.
Лишь девушка, холодная, как снег, и имя ее, которое он позабыл.
– Не бойся, Весна, – говорит он ласково. – Не видение это было, лишь сновидение.
На ее лице появляется улыбка, полная радости. Словно тяжкий груз падает с хрупких плеч, и Радомиру становится легче. Будто и не видел он мир, сокрытый мраком, окутанный холодом. Словно не ведает, что и без ветров вскоре явятся к ним северные дети.
Жестокие и одинокие, словно волки.
Совестно ведуну за то, что обманывает ее, но не может иначе. Не всегда видения, что являются таким, как он, сбываются. Зачем наводить смуту?
– Я приготовлю для тебя отвар, чтобы спал ты лучше. Тогда и плохие сны тебя оставят.
Ее забота заставляет сердце его замереть сладко, прекратить биться на томительные мгновения. Замечает Весна улыбку ведуна, обращенную к ней, и отводит взгляд. Возникает между ними неловкая тишина, и не знает Радомир, о чем еще заговорить, лишь бы она не ушла столь быстро.
– Просил Ратибор, чтобы ты пришел, – вдруг говорит она, теребя кончик своей косы. – Купала близится. Никак нам без ведуна.
Невольно поднимает Радомир взгляд к небу, щурясь от яркого света Отца-Солнца. Сменяются эпохи, больше не темнеют небеса над их головами, да только, не желая терять свое наследие, по сей день солнцерожденные празднуют Купалу. Пращуры их в ночи жгли костры, плели венки прабабки и радовались летнему солнцестоянию. А что остается им, когда пред ними – вечное Лето да Солнце в самом своем зените?
Лишь отголоски старой веры. Умирающие воспоминания о прежней жизни.
– Далеко еще Купала-то, не скоро праздник. Что надобно Ратибору?
– Знала бы, так сразу сказала бы. Да только неспокойно Ратибору, предчувствие мучает, сна лишает. Поговори с ним, пожалуйста, боязно мне.
Уж если старика Ратибора предчувствие тревожит, то и ему стоит быть осторожным. Все же не к добру снилась ему волчица, веет ото сна опасностью, только не с Весной ему это обсуждать. Ведун перехватывает корзинку удобнее, улыбается девушке так ласково, как только может, склоняя голову.
– Спасибо тебе, Весна, за вести, что ты принесла. Может, переступишь мой порог? Напою отварами трав, разделим трапезу.
Нежные девичьи щеки алеют, словно маков цвет, и Весна прячет взгляд за ресницами. Тонкими пальцами теребит она кончик длинной косы, улыбается загадочно, только не может понять Радомир, что же такого сказал. Не успевает он и слова произнести, как девушка, вздернув нос, говорит с задором, и глаза ее блестят ярче солнечного света:
– Хочешь, чтобы с тобой трапезу делила, так сватайся!
– Свататься?..
Моргает Радомир часто, смотрит на Весну – и не верит. И не думал даже, что умница да хозяюшка захочет за него замуж. На посиделках каждый Весной любуется, красуется перед ней, внимания ее хочет. Куда уж одичалому ведуну до хитрых охотников, умелых кузнецов да крепких пахарей? Страшно с таким нить Судьбы переплести, жить в стороне от людей, на грани Яви и Нави. Долго думают, если ведун на пороге стоит, да еще и с кольцом, а тут сама говорит – сватайся. Не понимает Весна, чего хочет. Тяжело справиться с этим, нелегкая эта ноша. Не каждая с этим справится.
Его мать не смогла.
– Так посватаюсь же. Не боишься? Ведун я, Весенка, и…
Хватает она его за руку, стиснув пальцами запястье, тянет на себя, и вот девичьи губы касаются его щеки. Весна отпрыгивает в сторону, словно бельчонок, и краснее ее щек лишь щеки самого Радомира. Нечем дышать ему, да и не помнит, как сделать вдох. Весна же, развернувшись, бежит по тропинке прочь, да так резво, что только пятки сверкают. Замирает она у поворота, ведущего к Большеречью, и доносится до солнцерожденного звонкий ее голос:
– Так и сватайся! Давно уже тебя жду!
Не сердце вовсе, а жар-птица из старых сказок бьется в груди Радомира, рвется на волю, к Весне. Окрыленный, хохочет он, и счастье пьянит его, молочными реками смывая тревогу, унося прочь холод и мрак. Забывает и вовсе о том, что за видение терзало его этой ночью.
На волчьих лапах в земли детей Солнца тихо крадется беда.
Глава 5. Закон охоты
Ноги по щиколотку утопают в вековом снегу. Шагать трудно, приходится ступать по следам идущих впереди юношей, только не сильно это облегчает задачу. Шаги у них больше, дальше друг от друга расположены, и Ренэйст приходится едва ли не перепрыгивать с одного следа на другой. Напоминает ей это ту самую злосчастную ночь, когда шагала она по следам Хэльварда, ведущего их в самую чащу леса. Теперь и дорога ведет туда, и от этого становится тошно. Идет дочь конунга едва ли не в самом конце, и теперь следует она за Ньялом, так отчаянно напоминающим ей погибшего брата. Ренэйст смотрит в спину идущей перед ней Хейд, хмурит брови. С губ ее срываются плотные облачка пара, и светлые пряди падают на лицо, закрывая обзор. Дергает она головой, отбрасывая мешающие волосы, и рычит сдавленно, поправляя лук на своих плечах.
Все дальше в лес уходят они, прочь от безопасного крова. Ветви деревьев, схожие с искривленными руками мертвецов, смыкаются над их головами, скрывая лик звезд, и только лунный свет, пробивающийся сквозь них, освещает им путь. Где-то там, в глубине, покоится Зеркало Вар, вновь скованное льдами, а на дне его – ее старший брат. Вечное дитя в колыбели холодных вод.
Снег за спиной скрипит громче, и Белолунная оборачивается, заведя руку за левое плечо, коснувшись пальцами оперения своих стрел; она готова выстрелить, если дикий зверь, изголодавшийся за вечную эту зиму, решит напасть на них.
Ове смотрит на нее спокойно, словно бы безразлично, и, отвернувшись, продолжает пробираться сквозь сугробы, сворачивая с тропы и уходя прочь от иных отроков. Ренэйст опускает руку и тихо зовет его:
– Ове.
Нехотя останавливается Товесон, одаривает Белую Волчицу взглядом серых глаз. Бусина из бирюзы, украшающая заплетенную у виска тонкую косичку, слегка покачивается от движения его головы, и взгляд его Ренэйст встречает так, как положено воину – прямо и без страха. Суждено ей стать кюной, и ни единому ярлу не позволит почувствовать превосходство над ней. Каждый мужчина посмеет думать, что он лучше, чем она, лишь потому, что рождена женщиной. Даже побратим ее на мгновение может допустить подобную мысль, но сейчас во взгляде его куда больше обиды, чем презрения.
– Коль спросить что хотела, – голос Ове звучит спокойно, – так говори.
Ренэйст оборачивается через плечо, видит, что чуть поодаль, отстав от продвигающегося вперед отряда, стоит Хейд. Ворона не сводит с них внимательного взгляда зеленых глаз, словно выжидая, и держит ладонь на рукояти меча. Нахмурившись, вновь смотрит наследница Чертога Зимы на того, с кем запястье резала, и видит, что и ему не по нраву такое внимание со стороны островитянки.
– Отчего же прочь уходишь, сын Тове? Неужели решил, что один добудешь заветный трофей?
– Да с таким вождем, как Ньял, – имя это едва ли не выплевывает он, поморщившись, словно бы кость застряла в горле от одного его звучания, – мы скорее добудем бесславную смерть, чем троллий зуб. Не хочу вечно ходить по полям Фолькванга из-за его глупости. Если погибнуть суждено, так хоть по своей вине.
Бел, как укрывающий землю снег, продолжает Ове свой путь, и лунный свет пляшет на серебристой тетиве его лука. Никто не останавливает его, да и зачем? Каждый сам свою судьбу вершит, и если желает добыть трофей в одиночестве, так пусть готовится и сражаться один. Хейд, поджав губы, смотрит ему в спину, после чего, перехватив мех своего распахнутого полушубка из медвежьей шерсти, разворачивается, сквозь снег пробираясь в другую сторону. Она останавливается, достигнув растущих на небольшом возвышении деревьев, и, ухватившись за гладкий, покрытый льдом ствол, оборачивается.
Ренэйст стоит внизу, только не спешит следовать за ведущим отроков Ньялом. Ове не ждет, но оставляет следы, которые знает только она; захочет – найдет.
Лишь Хейд смотрит на нее зелеными глазами – и ждет.
Оборачивается дочь конунга, смотрит на своего побратима, словно бы раздумывая, а после, поправив колчан, полный стрел, по следам Вороны поднимается на пригорок. Наследница островов кривит губы в усмешке, которая исчезает сразу же, стоит Ренэйст поравняться с ней. Коротко кивают они друг другу и продолжают свой путь, не произнеся ни слова.
Облаченные в обитые мехом крепкие сапоги ноги проваливаются в сугробы по колени, замедляя движение, и невольно жалеет Рена о том, что не догадалась взять лыжи. Ни Хакон, ни кто-то из старших воинов не запретил их брать, а передвигаться по снегу на них куда удобнее и быстрее. Дышать становится тяжело, и, поднимаясь по пригорку, они то и дело спотыкаются – устоять на ногах с каждым шагом все сложнее. Упав на одно колено, Ренэйст вытирает взмокший лоб рукавом, чувствуя, как ткань нижней рубахи липнет к спине, пропитавшись потом. Пытаясь отдышаться, оглядывается воительница, стараясь понять, много ли они прошли. Цепочка глубоких следов уходит далеко вниз, и кажется ей, словно идут уже целую вечность.
Из леса выходят они на каменистый берег горной реки, бурный поток которой с шумом несет на своей спине осколки ледяной кольчуги. Осторожно ступая по скользким камням, Рена ловит лицом холодные брызги, слизывает их с губ, ощущая, как застывают они серебром на белых ресницах и коже.
– Весела Герд, хозяйка горных рек, – перекрикивая шум воды, кидает через плечо Хейд, останавливаясь на уступе и вглядываясь в противоположный берег. – Добрый знак.
Ренэйст хочет сказать, что не пристало покойнице веселиться, но молчит. Смотрит на то, как проносятся под ногами бурным потоком пряди серебряных кос – последнее наследие прекрасной великанши, украшенное жемчугом изломанных льдин. Оторвавшись от созерцания, переводит взгляд воительница на противоположный берег, предварительно скинув с головы тяжелый капюшон, чтобы густой волчий мех не закрывал ей обзор.
Перепрыгивая с камня на камень, Ренэйст пробирается дальше, в то время как Хейд проверяет берег, спустившись едва ли не к самой воде. Краем глаза присматривает Волчица за Вороной – поскользнуться легко, и, погрузившись в буйный поток, уже не выберешься из него. Накроют крепкие волны и унесут на дно, похоронив под толщей воды. Она вздрагивает, чувствуется, как ворочается глубоко в груди ее страх.
– Нам нужно на тот берег, – произносит Хейд, едва они вновь приближаются друг к другу.
– Почему же?
– Здесь мы ничего не найдем. Деревья на том берегу сломаны. В наших лесах только одно существо настолько большое, чтобы сбить верхушки.
Сосны на той стороне реки и в самом деле сломаны; под их стволами снег взрыхлен, словно бы что-то огромное шагнуло в него. Воительница хмурится. Ворона права, им действительно нужно попасть на противоположный берег. Возможно, тролль еще не ушел далеко.
Но сказать, что нужно перебраться на другой берег, куда легче, чем сделать это. Ренэйст с недоверием и страхом смотрит на льдины, что стремительно несутся мимо них, подвластные движению реки, и не может представить, как им пройти столь холодные воды. Нет ни единой переправы, потому придется им сделать ее самим. Снимает Белая Волчица со спины свой лук, опускаясь на одно колено, и достает из колчана стрелу с белым оперением.
– Дай мне веревку.
Выросшая на прибрежных скалах островитянка с детства привыкла держать при себе прочную веревку, и Рена знает об этом.
Хейд удивленно приподнимает брови, но ничего не говорит. Из походного мешка извлекает моток веревки, один конец которой Белолунная крепко привязывает к древку своей стрелы.
– И что дальше?
– Ты привяжешь второй конец к стволу дерева, – выпрямившись, Ренэйст накладывает стрелу на тетиву, прицеливаясь. – А я перекину ее через реку.
Дочь Исгерд кривит губы в легкой усмешке, завязывая несколько крепких узлов, туго обхватив гладкий, покрытый льдом ствол дерева веревкой. Натягивает дочь Йорунн тетиву, мягко касается белого оперения губами, и уже готовится выстрелить, когда слышит голос мужской, зовущий ее.
– Ренэйст.
Дрожь проходит по телу, покрывается кожа мурашками, и, опустив лук с наложенной на него стрелой, резко оборачивается дочь Луны. Ни одному из мужей, коих знает она, не принадлежит этот голос, но звучит он пугающе знакомо, словно бы всю свою жизнь слышала его. Но не видит того, кто мог бы позвать ее. Лишь белая волчица, прекрасная владычица леса, стоит меж деревьев, смотря на юных воительниц пристальным золотым взглядом… Давно не видели луннорожденные живых волков. Скрыв глаза за белыми ресницами, кланяется конунгова дочь той, чьим именем зовут ее.
Когда же выпрямляет она спину, лишь следы на снегу не дают усомниться в том, что не привиделась им хозяйка лесная.
Качает Белолунная головой, прогоняя наваждение, и вновь смотрит на противоположный берег, заново накладывая стрелу на тетиву. Иного выбора, чтобы перебраться на противоположную сторону, все так же нет, и потому Рена отпускает тетиву, позволяя стреле метнуться вперед. С тихим звоном наконечник пронзает лед, впиваясь в древесную мякоть, словно оголодавший зверь. Веревка натягивается между двумя берегами, подобно струне тальхарпа, и Хейд кладет на нее ладонь.
– Я пойду первой.
Не глядя на нее, Белолунная согласно кивает. Взгляд ее прикован к льдинам, что несутся прочь, и страх сковывает ее сердце, словно бы в ладони его сжала сама Скади. Рена облизывает сухие губы кончиком языка и заставляет себя посмотреть на Хейд. Повисшая вниз головой островитянка, ловко перебирая руками и ногами, находится уже на середине пути. Под спиной ее шумит, гремит льдом и своими водами горная река, но Ворона не испытывает страха.
Море окружает Три Сестры со всех сторон. Дочери островов не пристало бояться воды.
Оказавшись на другой стороне, Хейд машет рукой, чтобы Ренэйст проследовала за ней. Уже собираясь начать переправу, вспоминает лучница о своих стрелах – все они канут в воду, вывалившись из колчана. Нет у нее иного выхода, и потому, под удивленный взгляд Вороны, лучница снимает с плеч своих лук, который только закинула за спину, чтобы тот не мешал. Натянув тетиву, накладывает она на нее первую стрелу, отправляя ту в короткий полет. Множество мыслей в тот миг проносится в голове островитянки, и, когда стрела с белым оперением вонзается в снег поодаль от нее, Хейд становится совестно за каждую из них.
Она позволила себе допустить мысль о том, что Ренэйст захотела убить ее. Мать учит Хейд тому, что в мире этом никому нельзя доверять. Всегда нужно ожидать, что твоя жизнь может оказаться чьей-то добычей, так что еще могла она подумать, увидев, как Ренэйст прицеливается, казалось бы, без причины?
Двадцать стрел в ее колчане, и двадцать раз стреляет она, вновь и вновь пронзая снег. Нет ветра, чтобы увести их в сторону, не позволить достигнуть цели, и потому каждая, одна за другой, покидают они тугой колчан. Чтобы не тратить зря время, Ворона сразу начинает собирать раскинутые по снегу стрелы. Прижимая связку к груди обеими руками, наблюдает за тем, как другая воительница готовится к переправе.