На этот раз заговорил майор:

– Вы должны очень гордиться мужем, Поппи. В качестве спецзадания ему было поручено возглавлять американский патруль.

Поппи смерила его долгим, пристальным взглядом. Все её мысли были только о той бедности, с которой им с самого детства приходилось мириться; Мартин и завербовался-то, чтобы только обеспечить им нормальную жизнь. Когда они были совсем маленькими, он заходил за Поппи после школы, и они вдвоём отправлялись в так называемую зону отдыха – этим звучным термином обозначались ветхие качели во дворе у парковки. Там они выдумывали разные игры – например, раскачиваясь, поднимать с земли ветки или подзадоривать друг друга выкрикивать разные глупости. Когда становилось темно, холодно и все остальные уже пили чай в тепле и безопасности, они чувствовали себя настоящими храбрецами, по очереди вопя «Бум!» всё громче и громче, пока кто-нибудь, высунувшись с балкона, не требовал заткнуться – это только ещё больше веселило их. Мама Поппи никогда не интересовалась, всё ли у дочки в порядке, тепло ли ей, где она и с кем. Даже когда они засиживались допоздна, мать всё равно за ней не приходила. Мама Мартина тоже его не искала, полагая, должно быть, что на улице, среди педофилов и наркоторговцев, он в большей безопасности, чем дома. Поппи и Мартин часто говорили об этом и приходили к выводу, что, если у них родится маленькая девочка или, если уж на то пошло, маленький мальчик, они никогда не разрешат им до поздней ночи бродить непонятно где. Лучше уж пусть сидят у них под боком, учатся подбирать с земли ветки и вопить «Бум!»

– Да, я очень, очень горжусь, что он помогал каким-то американцам делать бог знает что бог знает где. И какое спецзадание? Он пять минут как закончил учиться!

Майор Хелм улыбнулся, но глаз не поднял, так что Поппи не видела выражения его лица.

– Они выбирают самых лучших. Он был отличным солдатом, Поппи.

– Был? Так вы думаете, он погиб?

– Нет… я… он – хороший солдат. – Майор был весь красный. Поппи не стала дожидаться дальнейших избитых фраз.

– У меня больше нет вопросов. – Её голос прозвучал резче, чем ей хотелось бы. Словно она брала интервью и не знала, как закончить. Но это было вежливее, чем сказать: «Уходите. Пожалуйста, уходите». Ей хотелось остаться наедине с собой. Застывшая живая картина была разрушена, когда до обоняния Поппи донёсся едкий запах горелой пищи.

– Вот блин! – Поппи помчалась на кухню. Снимая с плиты сковороду-гриль, она опустила решётку с почерневшим содержимым в полную воды раковину, и внезапно её стошнило на пол; рвотные позывы мучили, пока желудок не опустел.

– Я могу позвонить кому-нибудь, Поппи? – раздался в дверном проёме голос сержанта Гисби. – Кто-то может приехать и побыть с вами?

Поппи покачала головой в ответ на оба вопроса. Она стояла очень прямо, пытаясь освободить от рвотных масс прилипшие к лицу пряди волос. Был только один человек, которого она сейчас хотела видеть, но он был далеко, пропавший без вести в пыльной пустыне на другой стороне земли – если вообще был жив.

– Я не знаю, что он делает, это так далеко… – сказала она, обращаясь к линолеуму в чёрно-белую клетку. Сержант принёс ей стакан холодной воды, помог дойти до дивана. Майор Энтони Хелм неловко сидел, пытаясь поудобнее сложить руки. Он был похож на нежеланного гостя, который слишком много знает.

– Так что сейчас происходит? – продолжала Поппи.

– Мы будем сообщать вам информацию по мере поступления, находиться на связи и оповещать о малейших изменениях…

– Можно, это будет сержант Гисби? – перебила она, вновь оборвав его заученную речь.

– Конечно. Почему нет? – Сержант Гисби посмотрел на Поппи. У него были пушистые усы, которые непременно должны колоться, особенно когда он произносит буквы «Р» и «В», так ей подумалось. – Зовите меня Роб. Я буду рад сообщать вам новости.

На этой фразе усы, должно быть, кольнули его дважды.

– Миссис Термит, мы здесь, чтобы помочь вам чем сможем. Я хотел бы только, чтобы наша встреча произошла при других обстоятельствах.

Поппи улыбнулась и подумала, что при других обстоятельствах они бы и за миллион лет не встретились. Их миры не пересеклись бы, не случись этой чудовищной, немыслимой ситуации, и, уж конечно, знай он хоть что-нибудь о ней, он не стал бы называть её миссис Термит.

– Спасибо. Пожалуйста, зовите меня Поппи. Миссис Термит – это мамаша Мартина, настоящая старая корова.

Он кивнул, не зная, что на это ответить. Обсудив, как они будут связываться с Поппи и обо всём ей сообщать, мужчины тихо и быстро покинули её дом. Роб Гисби был за рулём, майор на заднем сиденье предавался размышлениям. Роб понял, что и Хелму жалко Поппи ничуть не меньше, чем ему самому. Энтони был поглощён мыслями о новой знакомой; её непритязательность и принятие более чем скромных условий жизни были ему непонятны. По-видимому, всё дело было в нехватке ума. Слава богу, его было не так-то легко сбить с толку, иначе он до сих пор жил бы под одной крышей с мамочкой. Эта мысль заставила его содрогнуться. Он пробежал пальцами по блестящим пуговицам мундира, ощутимого свидетельства офицерского чина – до сих пор этот факт удивлял и радовал Энтони. Вид у него был скрытный, словно его в любую минуту могут разоблачить. «Фараонов фаворит на сапфир сменил нефрит», – проговорил он себе под нос слова, помогавшие избавиться от акцента жителей Ньюкасла, оставить его в другой эпохе, где сам он был другим человеком.

Энтони Хелм был неправ. Амбиции у Поппи и вправду были скромные, до её горизонта можно было дотянуться рукой, её мир – обойти пешком: восемьсот метров от входной двери в любом направлении. Но она была умна. Не так, как умны члены Менсы, доктора наук и специалисты в области высшей математики, но достаточно умна, чтобы понимать, почему люди поступают именно так, а не иначе. Она ушла из школы в шестнадцать, прекрасно понимая, что дальнейшее образование бессмысленно для таких людей, как она. Вы спросите – если она такая умная, так почему же она не поступила в университет, не получила целую кучу дипломов, чтобы хорошо устроиться в жизни? Учителям, работодателям и специалистам по трудоустройству она всегда давала один ответ – в этом не было никакого смысла! Они, как по команде, вздыхали, стучали по планшетам резинками карандашей и смотрели на неё с досадой, давая понять – они-то лучше знают. Но она стояла на своём – откуда им было знать, что лучше для Поппи Дэй? А она – знала. Цель жизни Поппи – следить, чтобы никто не выпал из маленького и нелепого семейного гнезда. Поэтому она никогда не смогла бы понять иерархии в научном мире. Здесь всё было просто – если она поступит в университет, некому будет разбирать всевозможные сложные рецепты, выписанные Доротее. Некому будет следить, чтобы она не забыла принять ежедневные таблетки и не отправилась бродить по главной улице, натянув на голову трусы. Некому будет заполнять холодильник продуктами и оплачивать счета. И так далее; этот список продолжался бесконечно, обязанностям не было конца. Дома несколько раз на дню нуждались в Поппи. Конечно, на это обыкновенно выдвигался аргумент – если бы она отправилась учиться, скажем, на врача или юриста, то всю семью в скором времени ждало бы блестящее будущее. Может быть, это так и было, но всё-таки не давало ответа на вопрос – кто вместо неё будет стирать грязные бабушкины простыни, кто станет приводить в чувство маму и закрывать дверь на ночь, пока Поппи строит блестящее будущее? Она была умна – поэтому поняла, что такова её жизнь, и ничего тут не поделаешь. Характер у неё был жизнерадостный, и она не сильно расстраивалась, но порой задумывалась о том, как могла бы сложиться её жизнь, родись она при других обстоятельствах, будь у неё возможность получить высшее образование и стать тем, кем она хотела… Впрочем, она тосковала не больше других; попробуйте найти хотя бы одного человека, который не размышлял бы о том, как всё могло сложиться, будь у него возможность выбора, другое окружение, другая работа, которая помогла бы, скажем, уберечь от опасности любимого человека… Прижав колени к подбородку, Поппи сидела на диване, совершенно онемев. Она ожидала истерики, по меньшей мере, вспышки гнева, и никак не могла предположить, что впадёт в оцепенение, целиком её поглотившее. Всё, что Поппи могла, – крутить обручальное кольцо большим пальцем той же руки и повторять его имя. Март… Март… Эта успокаивающая мантра должна была вызвать в памяти его образ. Комната вновь была пустой, словно военные и не приходили. Неужели так будет и с Мартином? Словно его никогда не было на земле? Квартира стала тихой – здесь больше не шумел телевизор, и двое мужчин не заполняли своим присутствием маленькое пространство. Четыре года назад это пространство было домом для их маленькой семьи – весьма необычной, но всё-таки семьи. Кто-то сам покидал её, кого-то забирала смерть – и в конце концов осталась одна Поппи. Мама, Шерил, никогда не была с ней жестока, намеренно пренебрежительна или демонстративно ехидна. Вместе с тем она не была ни ласковой к своей маленькой девочке, ни гордой за неё. Не радовалась, видя её, не интересовалась, как прошёл день. Не делилась событиями своей жизни, не секретничала, не удосуживалась убрать с дивана одежду, чтобы малышка могла сесть. Не причёсывала дочке растрёпанные волосы, не подстригала ногти, чтобы Поппи их не обгрызала. Голодной она была или сытой, лежала в постели или допоздна засиживалась возле мамы на канапе, была ли приготовлена на завтра чистая школьная форма – все эти вопросы Шерил не занимали, поэтому ими пришлось заниматься самой Поппи.

Её дедушка, Уолли, был профессиональный храпун. Его образ жизни приводил Поппи в недоумение, она никак не могла понять, зачем вообще нужен такой дедушка. Всю ночь он спал в кровати, весь день – в кресле. Его тощее тельце приобрело форму буквы «З» – великолепный образец ономатопеи. Под его режим дня подстраивалась вся семья; он был вроде пчелиной матки, вокруг которой крутятся все остальные. Уолли правил королевством Дремоты. В этом тоскливом царстве было множество ограничений для подрастающей любознательной девочки. «Не шуми, Поппи Дэй, дедушка спит», «Выключи музыку, Поппи Дэй, дедушка спит», «Немедленно перестань стучать об пол своим несчастным йо-йо, дедушка…» – «Знаю, знаю, он спит!» Смерть Уолли стала незначительным событием в жизни Поппи; самым существенным изменением стало лишь опустевшее кресло, куда намертво врезался отпечаток его задницы. Нимало не скорбя об утрате, она отметила только, что ему, наверное, было очень приятно протянуть ноги – ведь впереди ожидал вечный сон. Да, изменилось ещё кое-что. Теперь, пытаясь её утихомирить, мама и бабушка говорили только: «Прекрати шуметь, Поппи Дэй!» или «Тихо, Поппи Дэй!» Про себя она каждый раз слышала: «дедушка спит» и боролась с неистовым желанием закричать во весь голос: «Я знаю, что он спит, но мой несчастный йо-йо теперь его не разбудит!»

Бабушка, Доротея, всегда была малость ненормальной. Вместо телевизора она смотрела сушильный барабан, вместо фруктов клала в желе горох – ей казалось, так красивее, и под конец совсем спятила. Поппи жила с мамой и бабушкой, пока мама не улетела на Канары с очередным возлюбленным. Никто не обсуждал новые обязанности Поппи, потому что Шерил сама приняла решение, собрала сумки и в двадцать четыре часа умчалась из Хитроу. Исходя из этого стало очевидно, что теперь Поппи возьмёт на себя обязанности няньки, надзирателя и наперсницы для Доротеи. По правде сказать, жизнь Поппи даже стала легче без присутствия вечно пьяной Шерил и прожигателей жизни, которые тянулись за её нетвёрдым шагом. Доротея и Поппи прекрасно ладили, пока разум старушки не пошатнулся окончательно и в её поведении не появились из ряда вон выходящие странности. Однажды, вернувшись домой на ланч, Поппи обнаружила бабушку в туалете, натянувшей на себя всю свою одежду, включая пальто, шляпы, шарфы и перчатки; в руках она держала скалку, как оружие.

– Тот тип из квартиры сверху пролез в дырку в потолке и хочет перекрыть нам воду, сукин сын!

Поппи постаралась сделать вид, что поверила.

– Кто, бабушка, мистер Беннет? Восьмидесяти четырёх лет, на ходунках, с двумя протезами в тазобедренном суставе?

– Да, он самый.

– Подожди, я правильно поняла? Он пробрался в дыру в потолке, бегал по квартире, пока мы спали, и пытался перекрыть нам воду? – Ей нужно было прояснить ситуацию.

– Да, Поппи Дэй. Ты что, не услышала меня с первого раза, детка?

– Услышала, бабушка, и всё поняла, кроме одного – почему ты сидишь в уборной, надев всю свою одежду?

Доротея посмотрела на Поппи и покачала головой так, словно это внучка сошла с ума.

– Я охраняю запорный кран. – Доротея подмигнула Поппи, и та улыбнулась в ответ. Состояние бабушки из немного нестабильного сделалось пугающим, и внучке становилось всё труднее заботиться о ней. Имея возможность держать выходки старушки под контролем, Поппи, пожалуй, находила бы их забавными; но после тяжёлого дня в три часа ночи лицезреть на кухне Доротею и скользкую кучу из целого пакета муки, банки кофе и трёх стаканов молока, потому что бабушка решила приготовить рождественский пирог, – это, согласитесь, утомляло. Тем более что дело было в июле – какое, к чёрту, Рождество.

Если бы Поппи могла со всем этим справиться, она, конечно, сделала бы всё возможное, но она не могла и поступила так, как было лучше для Доротеи. Ей нужны были забота и присмотр двадцать четыре часа в сутки. Однажды зимним вечером Поппи вернулась домой с работы и увидела, что бабушка сидит в темноте и плачет, вне себя от ужаса. Поппи не могла понять, десять минут Доротея пробыла в таком состоянии или десять часов; в этот момент Поппи всё осознала. Не то чтобы решение далось ей легче; это было самое трудное решение в её жизни. Несколько недель они с Мартином просматривали брошюры и таскались по указанным адресам, пока наконец не нашли подходящий дом. Одни не годились из-за цены, другие – из-за местоположения; был дом, куда они даже заходить не стали, услышав за дверью громкую ругань. Обдумав слова майора, Поппи решила, что надо бы заплакать. Она пыталась, но слёз не было, и она ни с того ни с сего захихикала; ей представилось, как кто-то наблюдает за ней и спрашивает: «Что ты делаешь, Поппи? Зачем ты сидишь тут, жмуря глаза и впившись ногтями в ладони?» – «Я пытаюсь вызвать слёзы. Мне кажется, так будет легче, потому что я чувствую себя виноватой в том, что никак не могу заплакать, а за мной следят два солдата и ждут, когда же я разревусь, но про себя надеются, что реветь не буду, особенно майор Как-его-там. Мне кажется, что вся эта история случилась не со мной, что я прочитала её в газете или увидела в новостях. Как будто это чья-то чужая жизнь, не моя. Да где уже эти проклятые слёзы – не дождёшься, когда нужны!»

Она была уверена – к кому бы ни был обращён этот монолог, услышавший его покачал бы головой, решив, что она потеряла связь с реальностью, совсем как её бабушка.






Глава 2




У Мартина Термита был важный день. Он был выбран в состав группы, на протяжении дня патрулирующей территорию на стороне американцев. Конечно, не обошлось без волнения, и было непросто привыкнуть к положению с винтовкой у ноги. План действий им объяснили весьма схематично – сказали, что нужно патрулировать, и всё. Выход был лишь один – довериться судьбе. Мартин привык к этой жизни, где не принимался отказ, где можно было только подчиняться и повиноваться; такова участь солдата. Мартин полагал, что он в хорошей физической форме; его ноющие суставы, очевидно, так не думали. Бронежилет и вооружение в тринадцать килограммов весом, которые он надевал каждое утро, не становились легче по мере продвижения вперёд. День только начинался, а жара уже стояла невыносимая, совсем не похожая на приятное тепло пропитанного солнцем летнего дня; гораздо больше она напоминала температуру духовки – будто лежишь на верхней полке, завёрнутый в фольгу. Мартин и его однополчанин, Аарон, должны были забраться в «джакал» – высокоподвижный внедорожник, не особенно удобный, но об удобстве здесь никто не думал – только о безопасности. Аарон стоял в стороне и забираться не торопился.

– После вас, низкозадый!

Мартин, ростом метр семьдесят три, был, по меньшей мере, на пятнадцать сантиметров ниже своего приятеля, что подавало неизменный повод для шуток как им обоим, так и всей группе.

– Может, я и низкозадый, зато моя башка не будет торчать отсюда на радость врагу. – Мартин указал на открытый верх машины. На двенадцать солдат было три внедорожника. Больше четырёх человек в кузове – и поездка стала бы весьма затруднительной, потому что обмундирование занимало место, достаточное для двух человек. Меньше четырёх – и в свободное пространство пробралось бы ощущение уязвимости, что, конечно, плохо сказалось бы на боевом духе. С базы «джакалы» добирались два часа. Ведущая машина ехала, по меньшей мере, на сотню метров впереди, и за ней, рвущейся в песчаную бездну, тянулся длинный след в пыли. Весёлое настроение, в котором солдаты пребывали первые полчаса, бесследно ушло. Как только лагерь скрылся из виду, всех охватило уныние. Шутки сникли, беззаботная болтовня сменилась молчанием. Солдаты были задумчивы, каждый следил за своим сектором – оружие наготове, все чувства настороже. Мартин мгновенно поворачивал голову, едва заметив вспышку света или быстрое движение. Они были в опасности, но старались не думать о ней. Самодельное взрывное устройство, снайперский огонь… эти слова они произносили с пугающей лёгкостью, но здесь это были не простые фразы, а вполне возможные перспективы. Всего шесть месяцев длилась афганская война, а число убитых и раненых уже превышало все ожидания. Солдаты гибли так часто, что люди, измученные постоянными страданиями, были уже не в силах оплакивать новые имена в нескончаемом списке. Цифры были страшными уже сами по себе, а ведь за этими цифрами были лица, навсегда впечатанные в память близких, имена, выгравированные на камне, и обитые тканью гробы, которые торжественно несли по тихому городу Уилтшира.

Автомат SA80, тяжёлый и горячий, выскальзывал из потной ладони Мартина. Нервозность ощущалась физически – отчасти оттого, что союзниками были американцы, чьи подходы и методы существенно отличались от британских. Мартин был свидетелем того, какую роль играет изобилие ресурсов и вооружения в стратегии ведения боя. Их союзники могли делать всё, что полагали наиболее эффективным, поскольку щедрые правители не ограничивали их ни в чём. Такой подход придавал уверенность, которую можно было принять за наглость, чуть ли не безалаберность, но по факту именно такая твёрдость духа и воли позволяла хорошо справиться с задачей. Всеобщий страх был оправданным – колонна машин направлялась на опасную территорию, в бандитскую страну. Прежний опыт не прошёл бесследно – Мартин теперь чувствовал на себе напряжённый взгляд тысяч пар невидимых глаз; у обладателя каждой пары имелся и автомат Калашникова, дуло которого было направлено прямо на Мартина. За стеной лагеря было легко хвалиться своей храбростью; здесь, в горах, всё стало совсем по-другому. Мартину хотелось, чтобы операция закончилась как можно скорее, хотелось вернуться туда, где чай и душ. Ребята обсуждали, как устроят игру в футбол. Мартин, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, думал, будет ли он стоять в воротах и на этот раз. Пейзаж был невыразительный – глухие деревни в окружении гор да кое-где жалкие кустарники. Сторонний наблюдатель счёл бы эти поселения безлюдными и заброшенными. Мартин разглядывал полуразрушенные здания, каждое – в сияющем ореоле света. Его внимание привлекал трепет разноцветного шелка позади жёлто-белых кирпичей, проплывающие плетёные корзинки на головах, пушистые ноги собак, исчезавших за углом. Мартин думал о своём. Для него непременными составляющими уюта были телевизор, одежда, центральное отопление, приличная еда, паб и поездки на день в Саутенд. Местные жители обходились одной кастрюлей, оборванными лохмотьями и крышей над головой, дававшей хоть какое-то убежище. Не было водопровода, канализации, электричества; не было никаких удобств. Выжить в таком суровом климате Мартину, смотревшему на пустыню из тяжёлой бронированной клетки, представлялось невозможным.

Было бы трудно восстановить события следующего часа в определённом порядке. Каждый свидетель описал бы их со своей точки зрения. Ведущая американская машина включила тормоза и резко остановилась; тормозные диски протестующе пискнули, стукнувшись о колодки. Мартин тут же услышал крики, точнее сказать, выкрики на английском и какой-то разновидности арабского, может быть, пушту. Остановка была незапланированной и неожиданной, что могло означать как простое общение с местными жителями, так и большие проблемы. Пульс Мартина участился, и он услышал гулкий стук собственного сердца. Крики становились всё более шумными. Мартин и Аарон переглянулись и, не говоря ни слова, расстегнули ремни безопасности и выпрыгнули из внедорожника. Ведущую машину окружило, по меньшей мере, пятнадцать человек. Ещё столько же, рванув вперёд, столпились возле Мартина и остальных. Он не видел, откуда появились все эти люди. Переводя взгляд с одного на другого, он пытался понять, как они настроены – враждебно или спокойно? Свои это или чужие? Его учили, что за несколько секунд нужно понять, чего ожидать – рукопожатия или пули. Одежда собравшихся была вся в пятнах от грязи и пищи; изодранные рукава лоснились от долгой носки и редкой стирки. Все были одинаково одеты, одинаковые клочковатые бороды свисали из-под туго повязанных арафаток. Они были разного возраста и комплекции, но объединяло их одно – злые, налитые кровью глаза. Невозможно было понять, чего они хотят. Заметив среди них ребёнка – непонятно, мальчика или девочку, – Мартин замешкался, и его палец соскользнул со спускового крючка. Глаза заливал пот, который Мартин не мог стереть, потому что руки были заняты; это раздражало. Лица афганцев были закрыты. Они продвигались вперёд, одни протягивали руки, другие сжимали кулаки. Что они несли? Гранаты или подарки? Мартин пытался разгадать их намерения, а толпа тем временем приближалась к нему. Высокий, статный американец, волосы которого были низко подстрижены, а челюсть словно вырублена из камня, очевидно, жевал жвачку; выхватив пистолет из кобуры, он поднял его над головой. Мартин ожидал услышать предупреждающий выстрел. Вместо этого американец быстро опустил руку вниз и разбил нос человеку, стоявшему в пределах досягаемости.

– Пошли прочь! – пролаял он в толпу.

Мартин увидел, как тот человек, зашатавшись, упал в руки своих земляков. Кровь змеилась тонкой струйкой и стекала ему в рот из разбитого, расплющенного носа. Краем глаза Мартин поглядывал на несчастного – он был безоружен, и Мартин вспомнил – когда-то так поступили с маленькой девочкой по имени Поппи Дэй, которой хотелось спрятаться в своём ботинке.

– Эй, приятель! Полегче!

Сослуживец американца взглядом велел Мартину заткнуться – здесь не его патруль, и вообще он тут на птичьих правах. Потом придвинулся поближе и шепнул, кривя губы, глядя в толпу:

– Слушай сюда, салага. Когда увидишь, что видел он, и сделаешь, что сделал он, тогда и будешь делать замечания, а пока захлопнись!

Толпа держалась твёрдо – глаза расширены от адреналина, руки напряжены, челюсти стиснуты; они раскачивались на каблуках, готовые к действию. Людей, принявших такую позу, легко встретить в предрассветный час на любой стоянке такси любого английского города. То было затишье перед началом светопреставления. Из-под одежды показались автоматы, и толпа местных жителей стала отрядом солдат, жаждущих боя, – это желание горело в их бесстрашных глазах. Мартин учуял исходивший от них острый запах пота. Непредсказуемые, они были совсем близко.

– Вот дерьмо.

Это было последнее, что он услышал от Аарона. Сборище вокруг машин рвалось вперёд, крича всё громче, кто-то даже визжал, и среди шума и давки невозможно было разобрать происходящее. Внезапно послышалась пальба – стрельба повстанцев очередью, прицельные выстрелы союзников. Воздух наполнился оглушительным треском. Мартин не мог понять, кто стреляет. Хотелось бы сказать: каждый боец знал, что делает; это успокоило бы их родственников, свято верящих, что тренировка и способность сражаться пригодились солдатам в нужную минуту, помогли им спастись. Хотелось бы так сказать, но это было бы неправдой. Никакая тренировка, никакое учебное пособие не готовили Мартина к этому безумию. В фильмах каждый герой с заданной точностью оказывается на своём месте; в жизни всё вышло совсем по-другому. Пугаясь, Мартин чувствовал, как сжимается до размеров себя шестилетнего; сейчас был как раз такой случай. Каска показалась ему слишком большой, ремень под подбородком болтался, форма висела. Множество ног и несколько машин поднимали повсюду клубы пыли. Солдаты потеряли ориентацию среди всей этой потасовки и не знали, куда им двигаться. У Мартина не было времени стрелять, он был не в силах ничего сообразить. Лица повстанцев были перекошены от ненависти, губы искривлены, зубы оскалены. Каждый мог бы играть в фильме главного злодея. Мартин посмотрел направо: в десяти метрах от него двое бородатых мужчин держали руки Аарона, безвольно повисшие за спиной. Один из державших был высокого роста, другой – маленького; Мартин без труда провёл параллель. Аарон был тих. «Сюда!» – закричал Мартин своему приятелю Джонси, стоявшему справа от него, метрах в шести. Голос дрожал. Мартин был отделён от толпы; чутьё подсказывало, что его схватят следующим. Спазмы сжимали кишечник; Мартин изо всех сил старался их контролировать. Снова раздались крики, на этот раз – испуганные, как на английском, так и на пушту. Некоторые старались перекричать остальных, по всей видимости, отдавая приказы. Но все слова тонули в шуме. Вновь послышалась стрельба. Невидимый кулак ударил Мартина в живот, и он задохнулся от боли. Мартин пытался задержать дыхание, пытался говорить; он хотел рассказать обладателю невидимого кулака о своей боли. Забыв о том, что он одет в солдатскую форму, Мартин верил – его бьют по ошибке. Почему кто-то хочет причинить ему боль? При чём тут вообще он? Мартин понимал бы, что значит его униформа, сохрани он хоть немного здравого смысла. Он упал на колени; глаза были мокрыми, в голове боролись ужас и боль. Понемногу начало возвращаться дыхание. Чьи-то руки рванули ремень под подбородком, каска упала на землю. Ему что-то положили на макушку, а кулаки связали за спиной пластиковой стяжкой. За секунду до того, как ему накинули на голову мешок и тоже затянули лентой из пластика, Мартин посмотрел вверх и увидел Аарона. Всё вокруг было как в тумане, и только фигура друга – чёткой и ясной. Мартин попытался позвать его, но слов не было. Аарон тоже стоял на коленях, и низкорослый держал его за руки. Мартин подумал о сыне Аарона, Джоэле, и его рисунке, который пришёл с письмом всего несколько часов назад. И пока он вспоминал о ребёнке, другой, высокий, тот, что держал Аарона за волосы, вынул нож и перерезал другу горло…

Рассудок Мартина отказывался верить в увиденное. Неужели только что убили его друга, убили просто так, без церемоний, не раздумывая? До слуха донеслись сердитые приказы на чужом языке. Мартина подхватили под руки и протащили куда-то на три метра, а потом, связанного, накрытого дерюгой, швырнули к машине. Он услышал, как охнула пружина – открылась задняя дверь. Судорожно, отчаянно глотая воздух, он боялся, что его засунут в багажник. Будет ли там кислород? Сможет ли он выбраться? Автомобиль был старым; прежде чем Мартину на глаза набросили мешок, он успел многое разглядеть. Глаз механика-любителя заметил слой белой краски вокруг колёсных арок и двери. По меньшей мере, две пары рук, вцепившись в лодыжки и плечи, затолкали Мартина внутрь. Он дёргался, силясь освободиться, но что-то тяжёлое упёрлось ему в пах – должно быть, приклад пистолета. Мартин завопил, пытаясь позвать на помощь Джонси, но ткань, закрывшая голову, заглушала звуки. Подростком Мартину случалось ездить в машине отца своего приятеля, той же модели, что эта. В багажник, где сейчас лежал Мартин, вмещались три спортивные сумки. Даже скованный страхом, Мартин был возмущён таким обращением. Боль и гнев – всё смешалось в его душе. Только что он готов был заплакать – и вот уже от ярости колотил ногами в закрытое пространство. Он понял, что для своих похитителей он уже не человек. В багажник кладут не людей, а сумки с покупками после поездки в супермаркет, мусор, который везут на помойку, и спортивный инвентарь, когда мальчишки едут на игру. В темноте Мартин мало что видел. Воздух был спёртый. Жаркое дыхание сквозь маску из грубой ткани не приносило ни малейшего облегчения. Его скелет был не в силах больше ни защищать, ни поддерживать тело, и оно всецело зависело теперь от ударов тормоза; Мартин бился головой о металл, горячий, обжигающий обнажённую кожу. Мартин закрыл глаза, попеременно то ругаясь, то молясь Богу, в существовании которого всегда сомневался. «Помоги мне, Господи, помоги мне, не дай мне умереть. Да что за дерьмо творится? За что Ты со мной так?» И ещё одна фраза крутилась и крутилась в голове: «Это всё происходит на самом деле». Мысли об Аароне он гнал. Если станет оплакивать друга, не сможет составить план собственного спасения; нужно сосредоточиться и придумать, как остаться в живых. Он должен вернуться к Поппи. Любой ценой… На этой мысли Мартин потерял сознание. Безразличная к нему ржавая машина мчалась по пыльной дороге посреди такой же ржавой пустыни.

Придя в себя, Мартин обнаружил, что лежит на матрасе. Болели руки, скрученные за головой и привязанные к железному каркасу кровати. С него сняли бронежилет. При мысли о том, что теперь его взяли в плен и заперли здесь, а значит, он упустил возможность освободиться, Мартина бросило в холодный пот. Выбраться из этого заточения было куда труднее. Ломило мышцы рук и спины. С острым чувством стыда Мартин осознал, что обмочился. Несмотря на жару в комнате, его трясло. Он понял, что дрожит не от холода, а от страха, и не в силах справиться с этой дрожью. Больше всего сейчас нужна была вода. Слюна стала густой, разбухший язык, став больше обычного, царапал нёбо. Стенки горла болели так, словно их склеили. Видеть Мартин не мог – голова по-прежнему была накрыта тканью. Он определил, что это мешковина. Во рту был вкус крови; Мартин не знал, куда и как его ранило. Широко раскрыв рот, он почувствовал непривычное натяжение кожи и острую боль свежей раны. Он вспомнил, как его лицо тёрлось о край багажника; резиновая прокладка давно уже отжила своё. Воображение нарисовало глубокий разрез ото рта до щеки. Пластиковый хомут, стягивавший руки, впился в кожу; мучительно хотелось растереть больные места. Вертя головой из стороны в сторону, Мартин на слух пытался определить, где находится. Комната была достаточных размеров, чтобы разместить, по меньшей мере, двуспальную кровать; было жарко, и ни один звук не нарушал тишины. Мартин знал наверняка лишь эти три факта. Ошеломлённый, беспокойный, он довольно долго ни о чём не мог думать. Сознание прыгало с одного на другое. Он лежал тихо, но в мыслях поднялась паника. В голову лезли противоречащие друг другу мысли: «Кричать… дёргаться… вопить… рваться… брыкаться… лежать тихо… слушать… молиться…» Изо всех сил стараясь не обращать на них внимания, Мартин попытался лечь поудобнее. В его состоянии всё было настолько плохо, что он не знал, с чего начать. Невзирая на тишину, он чувствовал, как его бомбардирует обрывками фраз, ни один из которых не получал дальнейшего развития: «Думай как солдат. Ты в плену! Что нужно делать? Кричать во всё горло! Прыгай на кровати, постарайся и встань. Лежи тихо – будешь в безопасности, будь невидим, не нарывайся. Помощь сама придёт, что-то будет, Мартин, что-то будет. Взывай к их разуму, кричи как можно громче, сделай хоть что-нибудь, что угодно!»

Мартин постарался вспомнить, чему его учили. Целый раздел был посвящён тому, что делать, если вас захватили в плен. «Правила поведения в плену»… сейчас всё это стало далёким и смутным воспоминанием. Всё, что он вспомнил – «думайте о близких и радости воссоединения с ними». Это помогало воспрянуть духом, вспомнить причины борьбы за свою жизнь. Под дерюгой его губы растянулись в улыбку. Этому уж точно не нужно было учиться; думать о Поппи было так же естественно, как дышать. Мартин прошептал, как тихую молитву: «Прости меня, Поппи, я не должен был тебя покидать. Прости…»

Мешок тянул его голову назад, держал крепко; нос был прижат кверху. Колючая ткань раздражала кожу. От мешка несло пылью и какой-то пищей. Можно было моргать, но едва ресницы касались дерюги, мелкие нитки лезли в глаза. Мартин не мог освободить руки, а значит, не мог ни почесаться, ни убрать грубую ткань с лица. Его дыхание под покрывалом было жарким. Крошечные капли слюны и пота собрались у рта. Он чувствовал, как ткань, касаясь мокрой челюсти, вызывает сыпь. Ему так хотелось глотнуть воздуха, не фильтрованного грязным мешком. Словно жуки, вши или кто-нибудь ещё наподобие них ползли по его волосам, лицу и телу. Скорее всего, это были всего лишь стекающие капли пота, но Мартин был уверен, что по его телу маршируют насекомые. Он не мог даже почесать лоб, и это доводило до тихой ярости. Каждый мускул напрягся в беспомощной злобе, и от бессилия на глазах показались слёзы – как ни странно, от этого стало легче. С Мартином Термитом случались вещи и похуже, но первые несколько часов пережить было труднее всего. Глубоко вдохнув, Мартин думал о том, как поудобнее повернуть лицо, когда услышал тихий кашель. Он понял, что не один, и содрогнулся. Дыхание запнулось в горле. Сузив глаза в щёлки, он старался разглядеть что-нибудь сквозь мешок, но видел только тёмные и светлые пятна. В комнате был незнакомец, может быть, даже несколько. Они хотели причинить ему боль, они уже причинили ему боль, и он видел их… Бедный Аарон!

И впервые за всё это время Мартин заговорил:

– Меня зовут Мартин Термит. Я – солдат британской армии королевского полка принцессы Уэльской!

Слова вырвались неожиданно. Звук был глухой, сухие губы плохо слушались. Мартин был уверен, что нужно попытаться с ними заговорить – вдруг всё это ошибка? Может быть, они сочли его влиятельным лицом? Просто перепутали с кем-то другим? Конечно, они знали, что он всего лишь выполнял свою работу… Ему подумалось – может быть, захватчики услышат, что он гражданин Великобритании, и отпустят его.





Глава 3




Поппи закрыла входную дверь. Алгоритм был простой – повернуть ключ, а потом толкнуть дверь не один, а два раза, дабы убедиться, что она точно закрылась. После этого Поппи мелкими шагами направилась к лифту.

Она решила пойти на работу – в таком состоянии лучше было погрузиться в атмосферу пустой болтовни, чем в тишине сидеть на диване и представлять различные ужасы. Никто не заметил, как она вошла в салон – день был обычным для всех, кроме самой Поппи, которая казалась себе бесплотной. Она облачилась в сине-белую полосатую жилетку – свою привычную униформу. Передний карман жилетки был разделён швом на две части; ткань провисала под тяжестью папильоток, расчёсок и пачки сигарет «Поло» – для особых случаев. В первый же день Поппи выдали эту жилетку, которую она поначалу терпеть не могла; теперь, однако, униформа стала неотъемлемой частью рабочего процесса. Без раздражающих кожу нейлоновых швов и потрескивания наэлектризованного материала при соприкосновении с инструментами Поппи не чувствовала себя в своей роли.

Накручивая и скалывая шпильками волосы миссис Ньютон, Поппи прокручивала в голове всевозможные варианты. Первый – Мартин погиб, просто пока она не знает о его смерти. Такие мысли Поппи сразу же гнала прочь; её мозг отказывался верить даже в возможность этого. Второй – Мартин был ненадолго оторван от однополчан, а теперь вернулся на базу, может быть, со сломанной рукой или вывихнутым плечом. Этот вариант нравился Поппи больше всего. О Господи! Если такое случится, Мартин вернётся домой. Слава Богу! Он вернётся, вернётся её прекрасный муж! При этой мысли она улыбнулась.

– Всё хорошо, милая? – клиентка поняла, что мысли Поппи витают где-то далеко.

– Да, миссис Ньютон, – промычала она, зажав во рту четыре шпильки. Пожилая леди кивнула, поправляя пышный бюст. Ей не хотелось идти играть в бинго с кривой укладкой.

Третий вариант – Мартин в самом деле пропал без вести. Что это значит – пропал без вести? В проклятой пустыне, чёрт бы её побрал! Куда он мог запропаститься? Поппи знала, как паршиво он ориентировался на местности – было дело, и не раз, а целых два, когда они отправлялись к востоку, а приезжали в Брент-Кросс. Вечно кружил окольными путями, вместо того чтоб свериться с картой или позвонить приятелю-таксисту. А в песках кто угодно потеряется, не только Мартин. Если он вывалился из внедорожника, его приятели не могли не заметить и не вернуться за ним. Разве только… разве только… У Поппи затряслись колени, она похолодела, шпильки выпали изо рта. Третий вариант нарисовался ей во всей красе. Дыхание сбилось, и всё тело покрылось испариной. Что если Мартин не пропал без вести, а попал в плен? В голове вспыхнул образ Мартина в «летней униформе» – так её называла Поппи. В школе им разрешали в летний семестр вместо джемпера и юбки носить короткое льняное платьице. Поппи обходилась без этой роскоши – летом мама советовала ей закатать рукава и ходить без носков… но всё-таки светлый камуфляж Мартина ассоциировался у неё с этим летним платьицем. Поппи ясно видела его в каске с дурацким ремнём на подбородке и чем-то таким, похожим на микрофон. Его лицо было более загорелым, чем обычно. Мартин кричал: «Сюда! Джонси! Я здесь!», изо всех сил стараясь быть услышанным. Его глаза расширились. Она видела даже белые круги вокруг его зрачков. Он казался испуганным. Был ли он испуган? Он тяжело выдохнул, словно переводя дух – глубоко, резко, гортанно, как спортсмен, получивший удар в живот; из него буквально выбили дыхание. Потом всё потемнело и стихло. Картинка исчезла, осталась только чернота. Поппи всё поняла. Она знала – Мартин в плену, она это видела, вне зависимости от того, хотелось ли ей это видеть. Видение продлилось не больше пяти секунд, но она не сомневалась – так всё и произошло. Она чувствовала.

Оцепеневшая Поппи вышла из салона, не зная, как теперь быть, кому и что сказать. Вряд ли даже «Нэшионал географик» примет её слова всерьёз. Как она объяснит своё видение? Над ней только посмеются. Белая полоса вдоль дороги отделяла машины от быстро мчавшихся велосипедистов в обтягивающих лосинах. Шагнув на проезжую часть, Поппи застыла. Не слыша криков недовольных водителей, требовавших убраться с дороги, она стояла у разметки, забыв обо всем: о клиенте, шампуне, незаконченной работе – и тут внезапно в приёмной зазвонил телефон. Поппи услышала звонок даже сквозь шум машин. Ответила Кристина – как обычно, делано радостным голосом. У неё была раздражающая манера в конце предложения поднимать интонацию на целую октаву вверх и сильно напирать на звук «С». Людям непосвящённым она казалась солнечным человеком, всегда счастливой и любезной особой, но этот образ не имел ничего общего с действительностью. На самом деле она была нудной и гнусной. Надо было видеть Кристину, когда она считала дневную выручку, зажав в зубах сигарету, грязный дым которой клубился к волосам, придавая им оттенок жёлтого. Её лицо кривилось, когда она говорила с сигаретой во рту, лишь слегка приоткрывая рот, чтобы выдавить слова; зубы у неё были кривые и коричневые от никотина. У Кристины не было детей, к великой радости Поппи, – мать из этой женщины вышла бы вроде той, что была у самой Поппи, а это уж о чём-нибудь да говорит. Кристина часто говорила ей: «Ты мне вместо дочки, раз у меня её нет», и Поппи думала – слава Богу, что нет. Разница между Кристиной и Шерил была только в одном – первая строила козни, вторая сеяла распри. Если выбирать из них двоих, вышла бы ничья. Обе получили бы ноль баллов. Как Люксембург и Латвия на Евровидении. Но у Поппи была причина работать здесь, поэтому она терпела. Салон располагался на первом этаже дома, где она жила, поэтому путь до работы был недолгий. Через две улицы теперь поселилась бабушка, а ещё через дорогу находилась автомастерская, в которой работал Мартин, пока не решил сменить профессию. Весь её мир можно было обойти за пять минут – разве не чудо? Но, как говорится, лучшие планы людей и мышей часто идут вкривь и вкось. Кристина роняла пепел на журнал записей. Ей уже перевалило за шестьдесят, но она по-прежнему одевалась так, как если бы природа подарила ей вечно юное тело; она была из тех женщин, которые, пожалуй, могли бы показаться симпатичными, будь у них чуть больше доброты, чуть меньше макияжа, чуть больше стиля, чуть меньше жадности и намного больше овощей и фруктов в рационе – лучше органических. У неё было одно выражение лица для клиентов, другое – для персонала, и множество СОВЕРШЕННО других выражений лица и голоса, если она говорила с мужчиной – любым мужчиной. Будь ему шестнадцать или восемьдесят шесть, для Кристины он был жертвой. Поппи видела, как большие и сильные строители с Ист-Энда, приходя в парикмахерскую за жёнами, при виде Кристины ёжились от страха, как малыши. От неё пахло грязным телом; как бы она ни мылась и ни поливала себя духами, избавиться от этого аромата было невозможно. Так пахнет от людей в конце трудового дня, если они тяжело работали в тёплой одежде. Приторная туалетная вода, которой Кристина пыталась заглушить вонь, не помогала и лишь добавляла крепости в этот коктейль.

– Салон красоты «Ножницы», с вами говорит его владелица Кристина. Чем могу быть полезна?

Каждый раз, слыша эту фразу, Поппи ёжилась. Неизменно ёжилась, хотя должна была давно уже привыкнуть. Кристина отвечала на звонки до десяти раз в день. Работая в «Ножницах» шесть лет, в среднем триста тринадцать дней в году, Поппи могла отпраздновать юбилей в восемнадцать тысяч съёживаний.